соблазн
Пока Мара закрывала дверь убера, я нырнул в сеть и разведал дорогу до ее двери. На траектории было четыре динамика, откуда я мог с ней говорить, два экрана, где я мог себя показать, и больше десяти камер, через которые я мог наблюдать свою ненаглядную.
Первый динамик и камера были в переговорном устройстве у двери в комплекс «ТЭЦELITE» (так фигурно называлось созданное на территории бывшей ТЭЦ жилтоварищество).
– Не поскользнись, милая, – сказал я озабоченно, – тут мокро…
Она улыбнулась.
– Не беспокойся, Порфирий. Я каждый день хожу.
Через длинный холл она проследовала в одиночестве – я видел ее в трех ракурсах, но сказать ничего не мог. Зато когда она подошла к лифту, его дверь открылась сама. Внутри был я.
– Ждем-с, – сказал я из переговорного динамика. – Вам какой? Шучу-шучу. Я помню.
Она игриво щелкнула пальцем по экрану.
– Ой, – пропищал я, – ты мне так нос сломаешь…
А потом я сгенерировал картинку, как бы снятую потолочной камерой, и вывел ее на экран: Мара с букетом цветов в руках и Порфирий в служебном мундире, с фуражкой на отлете, обнимающий одной рукой свою кралю. Я сделал себя на полголовы выше нее – не из шовинизма, понятно, а в соответствии с базой ее интимных предпочтений.
– Какой ты сегодня галантный, – промяукала она.
Выражение ее лица свидетельствовало, что с вероятностью семьдесят шесть процентов она что-то задумала. Увы, мои лекала не позволяли понять, что именно – может быть, она просто решила сделать очередной тост с крабовым маслом.
Мы поднялись на два этажа, и двери лифта открылись. В коридоре не было экранов – но до входа в ее стильную триплекс-трубу осталось совсем ничего. Я открыл электронный замок, но этого оказалось недостаточно – в двери был еще и обычный.
Пока Мара отпирала его ключом и снимала в коридоре свои окованные сталью башмаки, я залез в пульт е-охраны, оставленный ею на подзарядке (пользуйтесь только фирменным зарядным устройством!) и без особых проблем получил доступ ко всем висящим на сети девайсам и камерам ее жилища. Когда она вошла в спальню, я одновременно подмигнул ей с нескольких экранчиков и экранов (временно выгнав в небытие разлегшихся там скринсейверных котиков) – и помахал рукой из включившейся на стене видеопанели. Рамку с Жанной-Сафо я трогать не стал – реакция Мары была мне еще памятна.
– Почему на тебе мундир, – сказала Мара, – как-то официозно. Можешь ли ты одеться в…
– Кимоно? – спросил я. – Халат? Пеплум?
– Лучше халат.
– Такой?
– Нет, не надо гусарства. Зачем эти кисти, ты же не декабрист в ссылке и не пьяный Пушкин. Проще, домашнее… Вот, так лучше.
– Это из «Икеи», – сообщил я. – Из набора «Вафельный мир».
– Синие вафли, – сказала она, садясь в кресло и включая инфракамин. – С розовыми бакенбардами красиво. Вот только этот письменный стол, за которым ты сидишь… И этот портрет…
– Образ Государя собирает и вдохновляет, – сказал я.
– Несомненно… А ты можешь сесть в кресло? И чтобы в моей квартире?
Я понял, чего она хочет. Убрав стол, я отзеркалил на стене ее спальню и поместил себя в плетеное кресло. Для пущего интима я синхронизировал амбиент-яркость, осветив пространство вокруг себя свечами.
– Отлично, – сказала она, достала из винного ящика на полу бутылку, открыла ее и налила себе в стакан. – Давай-ка выпьем…
Я скопировал ее стакан с вином – и протянул руку с ним вперед. Она привстала и чокнулась с экраном.
– Хороший мальчик.
– О, – сказал я, отхлебывая. – Превосходное вино. Шато «Меч Пророка», пятилетнее?
– Откуда ты знаешь?
– По этикетке.
– Я понимаю, – улыбнулась она. – Но откуда тебе известно, что оно хорошее?
– По отзывам на профессиональных сайтах, объемам продаж, динамике спроса и ценам в ресторанах.
– Да, – согласилась она. – Но ты ведь не знаешь, какое оно на вкус.
– Почему, – сказал я, – отлично знаю…
Отхлебнув, я поцокал языком и поглядел вверх, словно прислушиваясь к своим ощущениям.
– Очаровательное, очень прямое, с оттенками спелых фруктов и черешни… И еле уловимой ноткой железа… Чего, кстати, не хватает на пятом году – это более выраженной кислинки… В общем, легкий структурный перекос, который, скорее всего, выправится, если состарить вино еще на несколько лет. Если у тебя осталась пара бутылок, прибереги.
Мара засмеялась.
– Нет, – сказала она, – я понимаю, что всю нужную информацию ты легко найдешь. Но сам ты этого вкуса не знаешь.
– «Сам ты» – это в моем случае кто?
Она нахмурилась.
– И правда, давай об этом не будем. Только испортим все. Скажи, ты можешь сгенерировать себя в 3D?
– Смотря куда, – сказал я. – Тот тиви, который в гостиной, не подойдет – у него операционка старая. На мелких скринах я себя не тридэчу из самоуважения. У нас в Полицейском Управлении правило: при плохом разрешении – только двуха.
– Айфак-десять, – сказала она. – Ты в нем уже был.
Бинго. Как я и предполагал.
– Должен потянуть. Если у тебя хорошие огменты. Но ты уверена, что…
Мара приложила палец к губам.
– Просто хочется побыть с кем-то рядом.
Она встала и, словно мое согласие уже было получено, вытянула из-под кровати свой темно-пурпурный айфак – в той же самой женской стрейт-сборке с пристегнутым дилдо.
– Залазь, – сказала она, – все уже висит на сети.
То, что она хранит свой любовный снаряд под кроватью, было очень странно.
Современный консумеризм породил целую культуру публичной демонстрации айфака: в специальном кресле у телевизора, на пассажирском сиденье дорогого кабриолета, в открытой морскому бризу спальне прибрежной виллы и так далее. Стилистические сайты, истекая слюной, публикуют видеоотчеты с так называемых «айфак-барбекю», куда разные селебритиз берут свою силиконовую половину. Лучшую половину, скажем честно.
Гламурные вертопрахи возят свой айфак в первом классе самолета, покупая соседнее место. Мало того, есть целая индустрия дорожных чехлов – полуфутляров-полунакидок, похожих на нечто среднее между сумкой и одеждой. Их выпускают все ведущие дома моды – и некоторые из них стоят дороже самого айфака.
Это, конечно, буржуазные гримасы. Но чтобы ктото прятал айфак под кроватью – такого я, признаться, не видел. Если бы там лежал дешевый старый андрогин, весь в пятнах и потеках былой страсти… Но айфак-10? Самый дорогой и модный?
Впрочем, моя милочка ведь художественный куратор. Может быть, это последний эстетический писк и поза. Такая новая, что про нее даже ничего не успело появиться в сети.
Мара пересела на кровать и надела огменты – тоже новые и дорогущие, с мощным раздвижным ТС (она сразу растянула его в небольшую шапочку над затылком). На такой транскарниальный стимулятор нужно медицинское разрешение, зато ощущения с ним, как утверждают производители, совершенно запредельные.
– Ну, – повторила Мара, качая бритой головой в огментах, – перелезай поближе.
Я нашел в сети ее айфак – она действительно его уже открыла. Но… Опять только сетевую папку.
– Скоро ты? – спросила она.
– Уже сейчас, – сказал я, – вот…
Иной разборчивый любовник мог бы обидеться, что его не пускают дальше сетевой прихожей. Но Порфирий не таков. Первым делом я подключился к ее огмент-очкам.
– Хорош, – сказала она. – Какие бакенбарды…
Я тем временем вывел картинку с очков на панель, сморфив ее с видом из потолочной камеры. Айфак поднимал любые морфы не напрягаясь – мощность у него была чудовищная. Теперь Мара видела меня в своих огмент-очках на месте айфака – и одновременно могла наблюдать на экране якобы происходящее в спальне. Мы вдвоем. Toi et moi, как говорят французы. Вернее, toi et toi – но такая шутка может обидеть клиента.
Мы сидели на краю кровати бок о бок, со стаканами в руках – и как бы смотрели кино про свое свидание.
– Ты хочешь все видеть? – спросила она шепотом.
– Да, киса. I like to watch…
Я не сказал, что дубликат записи может пригодиться, если в будущем у нее возникнут претензии к Полицейскому Управлению. И что завтра мы выставим ей счет за съемку домашнего порно. Мы на этом не настаиваем – клиенты могут выкупить запись, а могут оставить в нашем архиве. Большинство выкупает.
Мара поставила свой стакан на пол.
– Давай поиграем, – сказала она.
– Во что, киса?
– Вот смотри, – она вытянула руки в мою сторону. – Сделай как я. Подними ладошки… Видишь, я держу свои ладони точно над твоими. Примерно в десяти сантиметрах.
– Двенадцати, – сказал я.
– Это ничего… Теперь попробуй быстро шлепнуть меня по ладони. Так, чтобы я не успела ее отдернуть.
– Какой рукой?
– Какой хочешь, я не должна знать. В этом и заклю… Ой. Двумя сразу нечестно.
– Почему нечестно? Тебе же для транскарниальной калибровки?
– Ебаный романтик, – вздохнула Мара.
– Романтика, – сказал я веско, – начинается уже после калибровки… Смотри, сейчас я ударю сильно…
– Ой.
– А сейчас несильно…
– Ага.
– Сейчас просто коснусь. Ты должна почувствовать, но еле-еле.
Она кивнула.
– Все откалибровано, – сказал я.
– Как-то слишком быстро, – ответила она. – Обычно я дольше вожусь.
– Я сам все выставил. В смысле уровень сигнала от очков.
– А?
Я усмехнулся.
– Ты понимаешь, что мы сейчас делали?
– Честно сказать, не очень. Я гуманитарий. Просто по мануалу с этой игры положено каждый раз начинать.
Гуманитарий, как же. А то я не знаю, какая у тебя компьютерная специальность.
Впрочем, когда женщина безобидно лжет, ни в коем случае не надо показывать, что вы это видите. Ваши шансы ни капли не вырастут от того, что вы ее уличите. Если, конечно, вам что-то от нее нужно. Если не нужно, уличайте, позорьте и стыдите. Будет знать.
– Я объясню, киса, – сказал я. – Вот эта железная дужка у тебя на голове транслирует визуальный контакт с твоим телом в тактильное ощущение. Легкие прикосновения рук и ног можно как бы подделать, воздействуя на твой мозг. Но самая интенсивная группа ощущений, так называемый «core set» – плотный и длительный телесный контакт, сложная стимуляция губ и гениталий – транскарниально имитируется плохо. Поэтому тебе всетаки нужен айфак с дилдом. Как и все в нашей жизни, любовь – это компромисс.
– А ты все романтичнее и романтичнее, – вздохнула она, подняла стакан и отхлебнула вина.
Возникла та неловкая пауза, которая знакома любому сердцееду, оставшемуся наедине с объектом своих воздыханий. Оба голубка знают, что привело их в это укромное местечко, и в глубине души хотят, чтобы все случилось как можно быстрее – но из светских приличий все еще ломают комедию друг перед другом (а бывает, и перед собой – особенно если перемудрить с транскарниальником).
– Может, музыку поставим? – спросила она.
– С удовольствием. Можно что-нибудь русское народное?
Она задумалась.
– У меня есть, но только в обработке. Зато хит. Вся Москва сейчас слушает.
– Что?
– Я выведу на экран.
– Так, – сказал я, близоруко щурясь, – «TBM». Какие-то фрики.
– «Transgender Bathroom Maggots»[17], если ты не в курсе. Титаны. Мы все – прах у их ног.
Заиграла музыка – действительно, это была казачья песня в замысловатой электронной обработке. Я различил далекие голоса, певшие что-то вроде: «заиграли трубы, трубы-барабаны… отворились двери, вышел басурман». И еще что-то про метель в Карпатских горах.
О музыке говорить несложно.
– Как альбом называется?
– «Vyshel Bathrooman», – ответила Мара. – Вспомнили про Россию-матушку… Тебе нравится?
Я быстро заглянул в музыкальную критику – ее было много, в основном из Калифорнии. В Промежностях альбом уже вышел из топа, а в Богооставленной только поднимался вверх. Поддержать разговор было можно.
– Воет вьюга, – задумчиво произнес я, переводя на ходу с английского, – заливаются плачем местечковые скрипки, предчувствуя очередной патриархальный погром – но, в противовес политике мизогинии, угнетения меньшинств и ползучей белой привилегии, открываются двери – и под грохот безжалостных гитарных риффов к слушателю выходят старые добрые «Мэгготс»… Я бы им поставил троечку с плюсом.
– Зато песня наша, – сказала Мара. – В смысле русская. Ты же сам квасу просил.
Разговор приобретал политический характер, и я высунулся в сеть, чтобы ознакомиться с последними веяниями. Мара была права. Все медиа-нормали увело в полный квас – патриотический угар был почти предвоенный. Из-за ревельского саммита, понял я. Как поделят квоты, пройдет, но сейчас следовало проявить служебную принципиальность.
Я нахмурился.
– Ты чего? – спросила Мара. – Что-то не так?
– Поражает меня эта наша заискивающая угодливость. Какие-то гнилые импортные извращенцы снизошли – взяли нашу песню, обгадили и переврали… Вот счастье-то для русской души. Гордость. Пидарасы заметили. Откуда в нас это рабское подобострастие к тупым и наглым заокеанским свиньям? Почему меня регулярно информируют о новостях голливудского содома? Я знать про них ничего не хочу!
– Я просто…
– Нет, не просто, – сказал я и ударил кулаком по кровати, картинно расплескав вино из своего стакана. – Я на месте Министерства юстиции этих гнид засудил бы…
Пятен можно было не бояться.
– Ну я тогда выключу, – сказала Мара испуганно. – Раз на тебя так действует…
Она махнула рукой. Bathrooman вернулся туда, откуда перед этим вышел, и плотно прикрыл за собой дверь. Я не возражал.
– О чем ты думаешь? – спросила Мара.
– Ни о чем.
– А ты сейчас что-нибудь пишешь? Вот прямо сейчас?
– Я всегда пишу.
– Что?
– Что вижу, о том и пою.
– Можешь писать вслух?
– «Разговор не клеился, – сказал я. – Наверно, я был с ней слишком резок. В такие минуты воркующим голубкам нужно вести себя крайне осмотрительно. Чрезмерная застенчивость иногда проявляется как грубость и надменность – и хоть эти позы напускные, они запросто могут спугнуть вашу птичку! Но то же самое может произойти и от излишней самоуверенности – она почти всегда выглядит оскорбительно. Поэтому опытный сердцеед ведет себя весело, но не нагло. Он скромен, но его скромность галантна, и он ни за что не пропустит ту единственную секунду, когда сдержанность нужно отбросить. Впрочем, если вы и упустите эту единственную секунду, ничего страшного. Минуты через две она нагонит вас опять, такая же единственная…»
– Все, хватит на сегодня литературы, – сказала Мара. – Больше никаких поз…
Она придвинулась к айфаку. Включился ее ТС-стимулятор, и она ощутила прикосновение моего мускулистого горячего плеча.
– Скажи честно… Ты уже был когда-нибудь… Ну, с женщиной? Через айфак?
– Был в каком смысле? Онтологическом?
– Блять. Ты баб ебал раньше?
– Много раз, киса, – сказал я. – На нас в этом смысле большой спрос.
– И сколько у тебя было… знакомств?
– Сто сорок две женщины.
– Ого. А мужчины?
– Двести двенадцать мужчин. Но не всегда через айфак. Через андрогины тоже.
– Ничего себе… Я не знала, что у тебя такой послужной список.
– Мы интересные собеседники, – ответил я. – Полицейское Управление даже сдает нас иногда в аренду. Но это дорого стоит. И не особо афишируется.
– А я могу взять тебя в такую аренду? Для начала на этот вечер?
– Чо, вся горишь? – спросил я игриво.
– Потрясающе, – сказала она и сделала круглые глаза. – Вот как ты это придумал?
– Что?
– Так пошутить с моим псевдонимом? Это ведь совсем по-человечески.
– Я потому так и шучу, что это по-человечески, – сказал я. – Другому не обучен. Список каламбурных острот на обе твои фамилии у меня готов с первой встречи. Просто повода не было. А сейчас подходящий момент.
– Ну да, – шепнула она. – Подходящий.
Ее рука скользнула к айфаку, остановилась над полусложенным дилдо – и стала проделывать над ним какие-то мелкие круговые движения. При этом ее пальцы терлись друг о друга, словно она солила яичницу – или, поэтичнее говоря, колдовскими пассами пыталась разбудить замерзшую среди сугробов птичку.
Я переключился с потолочной камеры на ее очки и понял, что она откинула полы халата и расстегивает ширинку моих служебных брюк.
– О, – сказал я, – как ты нетерпелива, моя душенька…
– Зачем откладывать, – улыбнулась она. – Мы же оба этого хотим, верно?
– Не скрою, тебе удалось взволновать мою разуверившуюся в любви душу… Как ты это сделала, волшебная чаровница?
– Без патоки, – ответила она. – Будь повульгарнее. Я люблю грубых и сильных.
– Хорошо, – сказал я, – тогда включи ТС на максимум, лысая сучка, и я конкретно надеру тебе жопу…
Не стану утомлять читателя описанием всего того, на что он и так постоянно глазеет в сети. Скажу только, что дилдовибратор у нее оказался преотличнейший – такого богатства режимов я раньше не видел.
У каждой женщины, между нами говоря, есть свое тайное сокровенное число: частота вибратора, при которой вероятность наступления множественных оргазмов максимальна. Не то чтобы это было точное и постоянное дигитальное значение, конечно. Это скорее центр нормального распределения (нарисуйте функцию Гаусса при μ = 0 и σ = 1, и сразу поймете, о чем я). Центральная частота постоянно плывет – и со временем может измениться очень сильно.
И все же. Частота Мары была шесть целых шестьдесят шесть сотых герца. Я не шучу.
