Часть восьмая

Fides punica.

Ночь Проказ как раз предшествует моему дню рождения. В этот вечер традиционно не полагается сердиться на шутки и шалости школьников, а также на их порой не слишком удачные остроты. Сколько раз в детстве мы с Эриком швырялись сырыми яйцами в дверь дома нашего классного наставника, или развешивали рыбу на веревке для сушки белья, или оставляли кучку дерьма на коврике у его двери?

Впрочем, Ночь Проказ – это, можно сказать, явление прошлых лет. Теперь юнцы предпочитают странноватую американизированную версию Хеллоуина и целыми бандами перемещаются от дома к дому, с угрозами требуя сладостей. В старые времена Хеллоуин считался днем, когда мертвые вырываются на свободу, и дары предназначались именно для того, чтобы их умилостивить, помешать им пожирать живых. Чем старше я становился, тем ясней понимал, до чего это легко – оказаться ими сожранным. Ведь в ноябре мертвецы ходят по земле как живые, и доброта далеко не всегда им свойственна.

У всех нас есть свои призраки. Это те, кого мы когда-то любили или, наоборот, не любили; или те, за кого мы чувствуем себя ответственными. Для меня это мои родители. Гарри Кларк. Колин Найт. Ли Бэгшот. И вот теперь еще Чарли Наттер, который свое среднее имя – Венсислас – ухитрился все время своего пребывания в «Сент-Освальдз» скрывать не только от ребят, но и от преподавателей. Призрак Чарли Наттера до сих пор является мне в обличье худенького нервного мальчика, которого я тогда по небрежности упустил из виду…

И Эрик, конечно. Старина Эрик Скунс. Мой дорогой школьный товарищ. Эрик, который всегда был рядом со мной – или, по крайней мере, где-то поблизости. Эрик, которого вряд ли можно назвать милым, но который всегда был абсолютно предсказуемым. Эрик, который был существенной частью моей жизни, как, впрочем, и жизни «Сент-Освальдз». Так почему же он смог так легко поверить в виновность Гарри Кларка? Что такого особенного было ему известно? И откуда он это узнал? Неужели сам Гарри мог что-то такое ему рассказать?

Выйдя от него, я пошел не домой, а направился прямиком к дому Уинтера. То ощущение соединения отдельных частей механизма, мгновенно начавшего действовать, становилось с каждой минутой все сильнее. А слова Эрика совсем меня растревожили. Я был огорчен не столько его уверенностью в том, что Гарри был виновен, сколько тем, причем куда сильнее, что он по собственной воле уничтожил те свидетельства, которые могли бы помочь восстановить и честь Гарри, и его доброе имя. Теперь я надеялся только на то, что Глория, возможно, что-то успела увидеть или даже прочесть. Ведь она вполне могла, убирая дом, заглянуть в присланную Гарри коробку. А что, если она и сыну об этом рассказала? Что, если все это окажется действительно как-то связанным со смертью Чарли Наттера?

Окна в доме Уинтера приветливо светились, и я, отворив калитку, поднялся на крыльцо и позвонил. Вскоре дверь открылась, и в дверном проеме возникла Глория, выглядевшая одновременно и сердитой, и слегка растерянной, – разумеется, я помнил о ее нелюбви к дурацким шуткам мальчишек.

– Миссис Уинтер, добрый вечер…

– Что?! – рявкнула она. – Я ничего покупать не собираюсь. А вы, черт побери, староваты, чтобы сластей требовать! – Потом она внимательней в меня вгляделась и удивленно пропела: – Мистер Стрейтли? Из грамматической школы?

Я кивнул.

– Здравствуйте, Глория.

– О… – Некоторое время она, похоже, колебалась, потом все же сказала: – Входите. – Я последовал за ней в гостиную – ее святилище, целиком отданное стадам фарфоровых собачек. – Что вам угодно, мистер Стрейтли?

– Я бы хотел, если можно, переговорить с вашим сыном.

Пожалуй, она слегка смутилась, но все же спросила:

– Зачем? Что он еще натворил?

Я объяснил Глории, что ее сын помогает мне овладевать компьютером.

– Разумеется, в свободное от других обязанностей время.

Вид у нее был по-прежнему смущенный.

– Каких других обязанностей? Вы хотите сказать, что у него есть какие-то обязанности в вашей школе?

Только теперь я понял, что Глория понятия не имеет ни где работает ее сын, ни чем он занимается. Неужели он ничего ей о себе не рассказывает? Неужели стыдится своей должности уборщика?

– Мы с ним познакомились в «Школяре», – поспешил сказать я. – И я как-то случайно упомянул о тех трудностях, с которыми столкнулся, будучи, можно сказать, ветераном среди школьных преподавателей, которому пришлось отступить перед натиском Прогресса во всех его электронных формах. И ваш сын предложил мне руку помощи в смысле овладения информационной технологией.

После этих слов Глория, похоже, несколько расслабилась. Она всегда была остра на язык, но теперь, по-моему, острым в ней стало все: нос, подбородок, голос и, разумеется, взгляд ее темных, по-прежнему очень выразительных глаз.

– Ах, в «Школяре», – протянула она. – Да, он иногда заходит туда после работы. Хотя, вообще-то, ему вечно приходится торчать в своей проклятой больнице.

Я никак это не прокомментировал, решив отложить полученную информацию на потом. Я знал, что мой сообщник – большой любитель конспирации и любит изобретать для себя в интернете самые разнообразные обличья; но лгать собственной матери – это уже какая-то новая категория подобных развлечений. И я в очередной раз напомнил себе, что очень мало знаю об Уинтере; в сущности, только то, что он сам мне рассказал, а это вполне может быть и неправдой…

– Так или иначе, но дома-то его сейчас нет, – сказала Глория. – А зачем он вам все-таки понадобился?

– Да так, ерунда, – сказал я. – Хотя… – Я помолчал, но все же решился спросить: – Я слышал, что вы ухаживали за Марджери Скунс до самой ее смерти, верно?

Глория остро на меня глянула.

– Ухаживала? Ну, можно и так сказать. Хотя мы в основном телевизор вместе смотрели, да еще мне приходилось слушать, как она всякую чушь несет. Иногда я, конечно, и в доме убиралась, если она мне позволяла. Хотя с этими чертовыми коробками, которыми весь дом был забит…

– Одну из этих коробок прислал… человек, который был мне очень дорог. Мой друг, – сказал я. – Он завещал содержимое этой коробки мистеру Скунсу – приложив, как я полагаю, некое прощальное письмо. И я хотел бы знать, не попадалось ли вам, случайно, это письмо?

Я очень внимательно следил за ней, пытаясь уловить малейшие признаки смущения или беспокойства. Однако она спокойно посмотрела прямо на меня – мне даже показалось, что ее взгляд после моих слов стал чуть более агрессивным, – и с вызовом спросила:

– Ну а если я его действительно нашла?

– Эрик Скунс очень расстроен, – сказал я. – Видите ли, он нечаянно сжег и эту коробку, сжигая те, что принадлежали Марджери. У меня все-таки теплилась надежда, что это письмо, возможно, все же уцелело. Ведь оно было последним приветом от нашего старого друга. Я очень надеялся, что если вы его нашли, то спрятали где-нибудь в укромном местечке.

Но Глория не моргнув глазом заявила:

– Нет. Ничего такого я не находила и в укромном местечке не прятала.

– Если бы вы могли сказать нам, где оно, – продолжал я, – то мы с Эриком были бы вам очень благодарны. И вы, разумеется, получили бы вознаграждение. Возможно, весьма значительное.

– Мне очень жаль, – сказала она, – но я этого письма не видела.

Долгие годы учительства и большой опыт по вытягиванию информации из юных правонарушителей сделали из меня почти профессионального дознавателя. В отличие от адвокатов реального мира, в котором подозреваемый считается невиновным, пока судом не будет доказано обратное, мы в «Сент-Освальдз» всегда начинаем с того допущения, что преступление уже совершено и вина определенного лица очевидна; с этим мы и подступаем к «преступнику», рассчитывая, что он сознается сам. Тут, на мой взгляд, все обстоит как в определенных военных искусствах: уже в течение нескольких первых секунд становится ясно, выигран или проигран поединок характеров; хотя сам я, честно говоря, славился в школе тем, что мог сломить сопротивление любого нашкодившего ученика с помощью одного-единственного пронзительного взгляда.

Разумеется, без блефа в подобной игре не обойтись, однако я неплохой игрок. И хотя в данном случае мой противник, точнее противница, оказался тверд, как стальной гвоздь, я ушел из дома Уинтеров, будучи совершенно уверенным в двух вещах. Во-первых, в том письме, адресованном Эрику, содержалось нечто такое, о чем мне совершенно необходимо узнать; а во-вторых, Глория Уинтер, несмотря на все ее заверения, явно лгала.