Некоторые истории застревают в глазу общественности подобно щепкам. Убийства на пустошах. Йоркширский потрошитель. Дело Эмили Уайт в Молбри. И дело Гарри Кларка. Да, видеть Гарри в подобной компании было больно. Мне и до сих пор, шестнадцать лет спустя, больно вспоминать об этом отвратительном судилище, больно вновь видеть кричащие заголовки в старых газетах, фотографии, сделанные в зале суда. А какое множество людей поспешили тогда высказаться по делу Гарри Кларка! А сколько разнообразных граффити изуродовали стены уборных! А уж сколько небрежных замечаний было брошено мимоходом в газетах и журналах! Один тип по имени Джеффри Стюартс даже целую книгу накатал – этот наемный писака, специализирующийся на всяких темных историях с убийствами, в своем мерзком опусе высказал предположение, что на самом деле жертвы Гарри были куда более многочисленны, и попытался связать данное судебное дело (а по ассоциации с ним и школу «Сент-Освальдз») с целым рядом таинственных исчезновений. И никто открыто протеста не выразил, хотя Гарри – по крайней мере, во время одного из перечисленных исчезновений – находился во Франции с группой наших учеников. Однако ни у кого из бывших коллег Гарри Кларка – даже у Эрика, даже у меня! – не хватило мужества, чтобы за него заступиться. А все почему? А потому, что некий весьма неуравновешенный молодой человек выдвинул против Гарри некое неясное обвинение и был поддержан не только своим лечащим врачом, но и церковью, родителями (в том числе отцом, депутатом парламента) и Джонни Харрингтоном, тем самым молодым человеком, которому свойственно постоянно возвращаться в Молбри.

Собственно, с него-то все и началось. С той первой жалобы, из-за которой я был вызван в кабинет директора; с упоминания о той церкви; с того нашего с Джонни разговора в далеком 1981 году, когда он впервые при мне произнес слово «одержимость». Вам, возможно, все еще невдомек, почему я куда больше виню в случившемся Харрингтона, а вовсе не Спайкли? Возможно, потому, что Спайкли действительно был юношей весьма неуравновешенным; пожалуй, он попросту был не в себе, ибо все в его свидетельском выступлении указывало на некое маниакально-депрессивное состояние. А вот Харрингтон выглядел в высшей степени презентабельно: мальчишески стройный, весьма самоуверенный и вообще, можно сказать, очаровательный. Когда Джонни давал показания, это выглядело очень похоже на тот его давнишний рассказ «об одном друге», который, похоже, «одержим демонами», – он и сейчас говорил с той же вежливой искренностью. А уж когда на свет божий снова выплыла та фотография, сделанная в День спорта – с Харрингтоном в тщательно отглаженной одежде и потным улыбающимся Гарри, – у местных газет были прямо-таки именины сердца. И с тех пор Харрингтон (в глазах публики навсегда оставшийся четырнадцатилетним) превратился в вечного «плакатного мальчика», а в гроб бедного Гарри был заколочен последний гвоздь.

Если бы Харрингтон не подтвердил правдивость истории, рассказанной Дэвидом Спайкли, у суда, пожалуй, не было бы вообще никаких оснований доверять показаниям последнего. Во всяком случае, доводам самого Гарри были противопоставлены лишь весьма фрагментарные и весьма неубедительные воспоминанияСпайкли, одного из его давнишних учеников, который, кстати, проучился в школе «Сент-Освальдз» менее года. К тому же Спайкли так толком и не назвал имени своего обидчика, и, что было очевидно всем, у него имелись определенные нарушения психики. Если бы Джонни Харрингтон не подтвердил правдивость его показаний, то, вполне возможно, никакого судебного расследования и не было бы вовсе; никто не стал бы копаться в этой истории и тем более связывать ее со смертью Ли Бэгшота, что вообще выглядело в высшей степени сомнительно, поскольку основывалось на абсолютно случайном совпадении обстоятельств. Короче говоря, в данном случае вина Гарри была бы сочтена судом недоказанной и он вообще не был бы осужден.

Теперь, вспоминая все это, я думаю, что виноваты были мы все. Это было просто какое-то наваждение. Арест Гарри; отстранение его от занятий в школе; и вдруг через десять месяцев судебное расследование, которого никто из нас уж точно не ожидал. Так что, даже когда процесс уже начался, мы были настроены по-прежнему спокойно и благодушно. За всю историю существования школы «Сент-Освальдз» никому из ее преподавателей не наносили столь сокрушительного удара. Школа всегда была способна защитить своих сотрудников, а потому никто из нас не ожидал, что Гарри проиграет. Никто не верил, что суд присяжных, руководствуясь столь неубедительными свидетельскими показаниями, решится вынести обвинительный приговор.

Но мы ошиблись. В истории немало случаев, когда победа доставалась маленьким мальчикам, вооруженных всего лишь пращой. «Сент-Освальдз» в данном случает сыграл роль могучего непобедимого великана, а роли мальчиков с пращой достались Спайкли и Харрингтону – хотя, разумеется, на сцене время от времени появлялся и призрак Ли Бэгшота, сильно приукрашенный, можно сказать позолоченный, временем и обстоятельствами. Этот неуклюжий застенчивый мальчишка с крысиной мордочкой, явно страдавший запущенным аскаридозом, но ухмылявшийся в объектив фотоаппарата так, словно у него вся жизнь впереди, стал для Молбри своеобразной иконой, символом всего трагического и обреченного. В конце концов, хотя и с существенным опозданием, глиняный карьер был включен в план городского благоустройства; на месте совершенного преступления стали оставлять цветы; семье погибшего мальчика была вручена некая сумма денег. Да и сама трагическая гибель Ли Бэгшота воспринималась теперь совершенно иначе, практически став знаменем классовой войны. И суд присяжных – а все они были из предместий Саннибэнк Парк, Пог-Хилл, Эббидейл и т. д., – состоявший из безработных, домашних хозяек и пожилых пенсионеров, был вполне готов поверить даже самому худшему и столь же легко поддался воздействию слезных просьб миссис Бэгшот, как и сказкам Спайкли о его невыносимых страданиях.

И Гарри отправили отбывать наказание «по воле Ее Величества». Некоторое время мы с ним переписывались, а потом у меня словно иссяк запас тех слов, которые мне хотелось бы ему сказать. Эрик вообще ушел из «Сент-Освальдз» и стал работать в школе «Король Генрих», всегда с нами соперничавшей; наш старый директор все-таки вышел на пенсию, а я получил кафедру. Время пролетало как-то незаметно. Я понимаю, это звучит просто ужасно, но «Сент-Освальдз» – старый бессердечный фрегат. Если кто-то из членов команды упадет за борт, корабль не может позволить себе остановиться и подождать. Так что упавший либо утонет, либо выплывет сам, в одиночку.

Все это я и попытался объяснить Уинтеру, внимательно ознакомившись с содержимым голубой папки. К тому времени уже почти наступила ночь. Огонь в камине едва мерцал. В бутылке, вроде бы только что мной откупоренной, на донышке плескались жалкие остатки бренди. Но надо же было мне хоть чем-то себя поддержать, ибо сперва у меня никак не хватало мужества, чтобы начать этот разговор. Уинтер, впрочем, так и не допил свой первый бокал, оставаясь по-прежнему вежливым и предупредительным. Глория – та, что с испанскими глазами, – вырастила из своего сына великолепного слушателя.

Последним я вытащил из папки листок плотной розовой бумаги с напечатанным на нем текстом. Я не сразу вспомнил, где мне уже доводилось видеть нечто подобное, – тем более и шрифт был немного другой, и бумага более дорогая. Зато текст оказался почти идентичен той давнишней и гнусной листовке «ГОМОСЕКСУАЛИСТ ПРОКЛЯТЫЙ, ТВОЕ МЕСТО В АДУ!», которую некогда распространяла церковь Омега Роуз.

– Где вы это взяли? – спросил я.

Уинтер указал мне на логотип, отпечатанный на обратной стороне листовки. Это была стилизованная буква «S», которая выглядела как две фигуры, стоящие лицом друг к другу и соединившие руки; под ними была дата, соответствующая текущему году. Я хорошо знал этот логотип. Он мне не раз попадался на разных жестянках и постерах.

«Выжившие». Та самая организация, с которой связан доктор Блейкли, он же Вещь № 1, он же «гуру по вопросам насилия». До сих пор я воспринимал его как простого солдата, временно вышедшего из игры и вынужденного вместе с Джонни Харрингтоном устремиться на штурм очередной бумажно-бюрократической крепости. Но снова увидеть практически тот же самый текст на листовке, выпускаемой организацией «Выжившие»…

– Что это значит? – вырвалось у меня.

– Я давно уже заглядываю на сайт «Выживших», – сказал Уинтер. – Эта организация возникла в 1988-м, вскоре после ареста Гарри Кларка. Сперва как некая телефонная «линия доверия», укомплектованная горсткой волонтеров. Тогда она называлась…

– «Говорят выжившие»! – Теперь и я припомнил это название; тогда публичным лицом этой организации была Лиз Макрей, лечащий врач Дэвида Спайкли. Во время процесса над Гарри ее вызвали в суд в качестве свидетеля-эксперта. Тогда она была еще совсем молодой, определенно не старше двадцати пяти; ее золотисто-каштановые волосы были аккуратно подстрижены в форме каре; а ее чрезвычайно серьезная манера держаться совершенно умилила присутствовавших. Собственно, и само расследование инициировала именно Лиз Макрей, посеяв тревогу среди социальных служб и сообщив им те сведения, которые получила в результате многочисленных бесед со своим пациентом. Во время этих бесед Спайкли часто упоминал некого преподавателя школы «Сент-Освальдз», с которым были связаны вполне определенные дурно пахнущие события. Адвокат Гарри, разумеется, тут же отметил, что Спайкли ни разу не назвал своим насильником именно Гарри Кларка, однако мисс Макрей восприняла его замечание с ледяным спокойствием, а в ответ заявила, что люди, пережившие столь тяжкую душевную и физическую травму, оказываются зачастую не в состоянии открыто говорить об этом; иногда они не способны выговорить даже несколько самых тривиальных слов, связанных с тем печальным опытом, который получили.

«Выжившие». Тогда-то в суде я впервые и услышал это слово, и произнесено оно было в соответствующем контексте. И вот теперь я снова столкнулся с ним, и оно оказалось связано с церковью Омега Роуз, той самой, что некогда мучила Чарли Наттера, промывала мозги Дэвиду Спайкли и подталкивала Джонни Харрингтона свидетельствовать против Гарри. Я снова посмотрел на эту розовую листовку, и тут вдруг до меня дошло, почему стиль этого отвратительного опуса показался мне таким знакомым: ведь почти то же самое я слышал совсем недавно на школьной Ассамблее во время выступления нового директора…

– Это Харрингтон написал? Харрингтон?

Уинтер кивнул.

– Похоже на то. Во всяком случае, он точно находился где-то поблизости. После того процесса их «линия доверия» значительно расширилась, а название свое они сократили и стали называться просто «Выжившие». Лиз Макрей еще несколько лет весьма активно с ними сотрудничала, выступая в качестве консультанта по проблемам нарушения и восстановления памяти. В 1993-м за благотворительную деятельность ее наградили Медалью Британской Империи. В 1991 она вышла замуж и в настоящее время активным членом организации более не является. Детей у нее нет, хотя она несколько раз лечилась от бесплодия, и теперь она возглавляет группу поддержки бездетных пар в Хэрроугейте. Все это подтверждают и «Friends Reunited». Кстати, ее нынешнее имя – Элизабет Харрингтон.