Книга: Другой класс
Назад: Глава девятая 7 октября 2005
Дальше: Глава одиннадцатая Октябрь 1988

Глава десятая
14 октября 2005

 

Золотистый лев осени в этом году необычайно кроток. Лежит себе спокойно, положив голову на лапы, точно бронзовое надгробие. Такое затишье, словно мертвецы еще в начале октября вышли из-под земли и бродят по ней весь месяц, а не только на Хеллоуин, как им полагалось бы. Даже наши мальчишки как-то странно присмирели. Видно, чувствуют приближение зимы. Я тоже всем нутром, всеми инстинктами чувствую ее приближение – точно так же в прошлом году, когда пропал Колин Найт, я сразу инстинктивно почувствовал, что больше никогда этого мальчика не увижу…
Колин Найт. Вот ведь негодный мальчишка! А мне-то казалось, что я уже отпустил его душу с миром. Однако чем ближе Хеллоуин, тем чаще я вспоминаю мертвых. Колина Найта. Гарри Кларка. Даже Ли Бэгшота – хотя он и был не из нашего круга. Впрочем, возможно, как раз поэтому.
Чем дальше, тем трудней мне верить в некий концепт принадлежности. Некогда я чувствовал себя душой и телом принадлежащим к «Сент-Освальдз». Я был как бы частью этой школы. Но теперь я оказался в глубокой тени и размышляю о грядущей тьме. Вот и Гарри тоже: в какой-то момент он стал парией и остается им даже после смерти. Наше ощущение принадлежности – это всего лишь подобие четкого отражения в воде реальной действительности; в солнечный день мы можем увидеть на поверхности воды и небо, и облака, и друг друга, но все это лишь иллюзия. Там, в глубине, таятся темные пустынные воды; они по-прежнему ждут неосторожных – ждут любого из нас, ибо этим темным водам чужда дискриминация.
Мое выступление в кабинете директора назначено на следующий понедельник, и я уже получил подтверждение. Я прекрасно понимаю, чем это может кончиться. В присутствии представителя нашего профсоюза (доктора Дивайна собственной персоной) мне будет вручено письменное предупреждение, благодаря чему дальнейшее расследование «дела» будет приостановлено. Кстати, эта Бакфаст уже вовсю готовится к бою – она, наверное, думает, что я и не подозреваю о ее тайной деятельности, но мне все известно. К тому же она постоянно оставляет следы: я, например, сразу почувствовал ее запах у себя в классе № 59, куда она зачем-то забегала на перемене. Да и мои «Броди Бойз», естественно, все на свете замечают и тут же мне докладывают.
Вот почему я ничуть не удивился, когда, вернувшись из учительской, где я, как обычно, выпил чаю, я увидел, что эта Бакфаст преспокойно сидит за моим столом и читает на латыни какие-то стихи.
– Что-то у вас вид немного усталый, – заметила она.
– Правда? – притворно удивился я. – Никогда не чувствовал себя лучше!
Бакфаст отложила томик латинской поэзии и задушевным тоном сказала:
– Я надеялась немного поболтать с вами. Вы не против?
Я ответил не сразу; сперва я подошел к столу, вытащил пакет с лакричными леденцами и предложил ей. Она взяла розовый, кокосовый. Забавно, но я до сих пор ни разу даже не пытался связать с ней розовый цвет.
– Итак, что у нас случилось сегодня? – спросил я. – Вас мальчишки не слушаются? Или поступила новая жалоба насчет неправильного преподавания неправильных глаголов? Или в каше, которую подали детям на завтрак, оказалось маловато комков? Или вы просто приготовили для меня очередную, вселяющую бодрость беседу о неизбежности прогресса?
Ла Бакфаст улыбнулась. И мне снова пришло в голову, что она чем-то напоминает нашу мисс Вызов, а под всем этим ее профессиональным лоском скрывается нечто совсем иное.
– Сегодня у нас на повестке дня Бенедикта Уайлд, – сказала она.
– Для друзей – просто Бен, – с улыбкой уточнил я, но сердце у меня противно ёкнуло. – Неужели сейчас вы мне сообщите, что и она пожаловалась на меня начальству?
Ла Бакфаст снова улыбнулась.
– Нет, Рой, никому она не жаловалась. А вот ее директриса, мисс Ламберт, недовольна тем, что Бен слишком много времени проводит как с вами, так и с вашими… как вы их там называете? «Броди Бойз», кажется?
– Во время обеденного перерыва я обычно остаюсь у себя в классе, поскольку дел у меня хватает, – пояснил я, – и мои ученики – как мальчики, так и девочки, – тоже имеют полное право здесь оставаться, если хотят спокойно пообщаться друг с другом. А что касается этой вашей «называйте-меня-просто-Джо», то она, по-моему, должна была бы страшно радоваться тому, что ее девочки так подружились с нашими мальчиками.
– Все дело в том, с какими мальчиками, – сказала Ла Бакфаст. – Видите ли, в связи с некоторыми… особыми обстоятельствами дружбу Бенедикты с Аллен-Джонсом в «Малберри Хаус» не очень-то одобряют. У этой девочки сейчас как раз наступила фаза «бунт против всех», и…
– Бунт против всех? По-моему, вы имели в виду проявление ее гомосексуальных наклонностей, не так ли?
– Рой, прошу вас, перестаньте, – сказала она. – По-моему, в данном случае вам лучше вообще отойти в сторонку.
С какими-то странными интонациями она называет меня по имени, подумал я. Словно пытается успокоить старого коня. А я, стоит мне услышать нечто подобное, мгновенно ощетиниваюсь, и, разумеется, тот проклятый невидимый палец, что вечно таится в засаде, тут же начинает сердито толкать меня в сердце, словно хочет его проткнуть.
– Послушайте, но ведь это уже просто смешно! – сказал я. – Мы здесь для того, чтобы учить детей, а не определять их сексуальную ориентацию. По-моему, эта «называйте-меня-просто-Джо» и наш Харрингтон слишком активно суют нос в такие дела, которые даже отдаленного отношения к ним не имеют. Однако я буду вести себя со своими учениками так, как делал это всегда – то есть, пока их склонности и пристрастия не влияют на качество выполненных ими домашних заданий по латыни, я постараюсь эти их склонности и пристрастия полностью игнорировать. И буду весьма признателен и вам, и прочим «официальным лицам», если и они не будут вмешиваться в частную жизнь наших юных подопечных.
Вряд ли доктор Блейкли выдержал бы подобную отповедь. Да я еще и воспользовался своим знаменитым «башенным» голосом, который способен размазать по стенке даже самого отпетого хулигана. Но – великие боги! – эта Бакфаст даже глаз не отвела. И спокойно сказала:
– Очень жаль, Рой, что вы именно так это воспринимаете. Впрочем, с моей стороны это отнюдь не совет и не намек. Я не сомневаюсь: вы прекрасный классный наставник, но в определенных вещах вы, по-моему, разбираетесь довольно плохо и попросту не замечаете кое-каких особенностей некоторых ваших учеников. В наше время, например, считается неразумным, чтобы преподаватель-мужчина проводил излишне много времени в обществе мальчиков. В конце концов, разве не такую ошибку совершил ваш друг Гарри Кларк?
– Кто вам об этом рассказал? Уж не Харрингтон ли?
Бакфаст покачала головой.
– Джон сегодня на семинаре. Но в понедельник вы с ним, разумеется, увидитесь. – Она опять улыбнулась, и я снова обратил внимание на то, что в ее улыбке сквозит некое хищное, кошачье обаяние. – Вы, конечно, можете мне не верить, Рой, – сказала она и ласково коснулась моего плеча, – но вы мне очень симпатичны. И, по-моему, вам следовало бы сделать небольшой перерыв в работе, потому что вид у вас действительно какой-то нездоровый.
Тот прежний Стрейтли, каким я был когда-то, непременно запротестовал бы. Однако сейчас я и впрямь чувствовал себя несколько усталым. Неужели я действительно слишком много времени провожу с моими мальчишками? В те времена, когда мы работали вместе с Гарри, считалось совершенно естественным и даже похвальным, если учитель как можно больше общается со своими учениками. До чего же быстро все меняется! А ведь еще недавно в ходу были разнообразные школьные экскурсии, поездки, «полевые» занятия, неформальные беседы за чаем с печеньем и пирожными. Считалось, что преподаватель школы «Сент-Освальдз» должен быть в любое время доступен для своих воспитанников, ибо на него возложены функции и учителя, и социального работника, и следователя, и исповедника, и порой даже отца или друга. По крайней мере, Гарри Кларк со всеми этими функциями прекрасно справлялся. Другие же, вроде меня и Эрика, довольствовались менее значительной ролью. Но даже и нам доставалась немалая доля подобных забот. В моем классе, например, такого отношения требовали в первую очередь мои «Броди Бойз» – Аллен-Джонс, Сатклифф, Тайлер и Макнайр. Где бы они были без меня? И кем был бы я без них?
– Я приму ваш совет к сведению, – сказал я.
Ла Бакфаст опять улыбнулась.
– Мне кажется, отдых пойдет вам на пользу. Ну, дайте же себе отдохнуть хотя бы в этот уик-энд! Хорошенько проветрите голову. Подумайте о будущем, о своих возможных перспективах.
Перспективы. Может, мне именно этого не хватает? В былые времена мы полагались в основном на инстинкт. А теперь нам поступают директивы, которым мы обязаны следовать ради собственной безопасности и безопасности наших учеников. В этом отношении Боб Стрейндж и Дивайн отлично спелись, удалив из процесса преподавания даже самые малые элементы риска. Нельзя разговаривать с учеником наедине. Двери класса всегда нужно держать распахнутыми настежь. Запрещаются любые физические контакты с мальчиками, даже если нужно кого-то из них пожалеть, или успокоить, или вытащить «за ушко да на солнышко» (как любит приговаривать Эрик). Тем более нельзя допускать никакого «братания» в пабе, хотя именно так из поколения в поколение поступали практически все преподаватели физкультуры, и так это продолжалось еще во времена Гарри. Никаких незапланированных, импровизированных, поездок или прогулок со школьниками быть не должно – во всяком случае, пока не оформишь целую кучу согласовательных документов, в которых будет и оценка возможного риска (а также его предотвращения), и диетические предписания, и множество разнообразных ограничений, имеющих целью предотвратить любую возможную диверсию со стороны обывателей. И все же любой нормальный преподаватель, который не все свое время проводит, вперившись в компьютер, прекрасно знает: учить детей – занятие весьма рискованное уже по самой своей сути, поскольку являет собой средоточие непредсказуемости. Невозможно заранее оценить риск, который несет в себе сама жизнь. А ведь именно жизни мы и стараемся учить своих учеников.
Домой я снова пошел через парк. Шел и слушал звуки ночи в кронах деревьев. В холодном воздухе пахло древесным дымом; под ногами шуршали мокрые листья. Я уже почти добрался до того конца парка, где Миллионерская улица поворачивает к Вестгейт, когда заметил небольшую группу мальчишек-тинейджеров в теплых фуфайках с капюшонами и в вязаных шапках; они стояли под фонарем возле детской площадки, и вид их явно не сулил мне ничего хорошего. Впрочем, у подростков всегда такой вид, если к ним не вовремя приблизится кто-то из взрослых. С их стороны это некое выражение угрюмой непокорности, отчасти как бы подразумевающее и свою вину, и возмущение теми, кто вздумал их в чем-то подозревать. Однако подобная угрюмость часто порождает у взрослых ответную неприязненную реакцию. Я всегда стараюсь обращаться с подростками точно так же, как и со взрослыми людьми, и мои ученики вроде бы это ценят. В общем, хоть я и успел заметить, что это явно саннибэнкеры, я решил, что и они вполне способны оценить мою демократичность, и сказал с улыбкой:
– Добрый вечер.
Мальчишки на мое приветствие не ответили и молча уставились на меня. А один, веснушчатый, с длинными патлами, торчавшими из-под вязаной шапки, и с зажатым в пальцах окурком, нехорошо усмехнулся и что-то буркнул себе под нос. Остальные тут же гнусно заржали.
И веснушчатый повторил несколько громче:
– Извращенец!
Я ощутил легкую тревогу, что было особенно неприятно, потому что до дома мне оставалось не больше трехсот метров. Но мальчишки – как домашние коты: днем ластятся, а ночью становятся совершенно непредсказуемыми. С другой стороны, учитель – всегда учитель; дома, в городе, в очереди на почте и поздним вечером в парке. По-моему, ученики где-то в глубине души просто не могут поверить, что у их учителей может быть какая-то личная жизнь за пределами, скажем, «Сент-Освальдз». Наверное, они втайне воображают, что мы, учителя, на ночь повисаем вниз головой, точно летучие мыши, где-нибудь в шкафу или в кладовой и пробуждаемся к жизни только для того, чтобы проверить тетради, собрать улики против тех, кого следует оставить после уроков, или подготовить очередной гнусный план, дабы окончательно придушить все их юношеские порывы.
Я призвал на помощь самые лучшие свои «учительские» интонации и вежливо переспросил, пристально глядя на веснушчатого хулигана:
– Что, простите?
Веснушчатый снова гадко ухмыльнулся. На вид ему было лет четырнадцать; еще совсем юнец, но пальцы уже в желтых пятнах от никотина.
– Извращенец гребаный! Гляньте, ребята, он еще и язык распускает в приличном обществе! – Держался веснушчатый очень нагло, но мне он напоминал дворнягу, которая толком не поняла, то ли ей укусить незнакомца, то ли убежать, поджав хвост. Будь веснушчатый один, он бы, скорее всего, действительно убежал, но вокруг стояли другие мальчишки, и это придавало ему смелости. Он даже решился на грубый шантаж: – Давай десятку! Тогда я, так и быть, не стану о тебе в полицию сообщать, – заявил он, и его ухмылка стала еще шире.
– А если ты двадцать фунтов дашь, так он тебе еще и классно отсосет! – вякнул в тон веснушчатому еще кто-то из мальчишек. – Если, конечно, у тебя хоть иногда стоит.
Некоторое время я просто смотрел на них. Да, признаюсь: я был потрясен. И не столько их грязными намеками – в конце концов, ученики «Сент-Освальдз» сквернословят не хуже любого из этих шпанят, – сколько жестоким и циничным выражением их совсем еще детских лиц. Отчасти все это, конечно, было просто гнусной шуткой, однако подобные шутки всегда таят в глубине некий придонный слой грязных знаний. Такие подростки в течение дня вполне могут казаться нормальными детьми, а к ночи запросто превращаются в опасных хищников, ибо постоянно живут в мире, основанном на страхе, подозрительности и вседозволенности, благодаря чему давно научились манипулировать теми рычагами, которые вызывают ужас даже у взрослых.
Но мне-то чего бояться? Это ведь всего лишь мальчишки. А я каждый день общаюсь и работаю с мальчишками. И все же практически все мальчишки способны инстинктивно чувствовать чужой страх – примерно так акула даже на большом расстоянии чувствует запах крови. Мне не раз доводилось видеть проявление этого – и в «Сент-Освальдз», и в других местах. Учительство – это всегда игра, основанная на умении блефовать; и если во время такой игры ты проявишь хоть малейшую слабость, это может означать конец твоего авторитета. А ведь слабости есть у каждого человека. Моя, например, связана с одним-единственным словом. Но таким, которое способно уничтожить школьного учителя, буквально разорвать его на клочки.
Извращенец. Вот оно, это опасное слово. Из всех обвинений, которые могут быть выдвинуты против преподавателя школы, это единственное, которое не требует ни улик, ни доказательств. Говорят: «Слово – не обух, в лоб не бьет», но таким словом можно не просто уничтожить человека, но и стереть в пыль всю его жизнь, все его добрые дела и поступки, словно он никогда и не жил на свете.
Я хотел было воспользоваться своим «башенным» голосом, повергавшим в трепет всех моих учеников, но у меня в кои-то веки ничего не вышло. С моих губ не сорвалось ни капли сарказма или гнева, ни остроумной шутки или хотя бы подходящего латинского эпитета. Стыдно признаваться, но в итоге я просто сбежал от них– да, сбежал, позорно опустив голову, словно двигался против ветра, и все время слышал за спиной их смех, а тот невидимый палец с поразительной настойчивостью все сильней и сильней давил мне на сердце.
Тридцать секунд бега – на большее я теперь просто не способен. Впрочем, этого мне хватило, чтобы мальчишки скрылись из виду. Я сразу замедлил шаг и, едва дыша, шаркая ногами, побрел к воротам под прикрытием лавровых кустов; сердце билось с убийственной скоростью, словно пытаясь выпрыгнуть из груди, и я был вынужден остановиться и постоять, согнувшись пополам, точно спортсмен после забега на длинную дистанцию.
Надо бы поменьше курить, думал я. Да, пожалуй, сигареты «Голуаз» стали для меня крепковаты. А еще надо, наверное, перестать увлекаться сыром и вином. Ведь когда-то я мог запросто пробежать от «Сент-Освальдз» до глиняного карьера и даже не вспотеть; вот только было это давным-давно, да и глиняного карьера больше нет, как нет и того мальчика, которого Эрик называл «Стрейтс» из-за его постоянных стычек со школьной администрацией.
Ну, сейчас я бы, пожалуй, предпочел с администрацией не ссориться – тем более из-за того, что вечером в пятницу остановился в парке, чтобы поболтать с какими-то мальчишками. В общем, к себе домой на Дог-лейн я вернулся, испытывая какое-то беспокойное чувство обреченности и почти ожидая увидеть все тех же мальчишек, поджидающих меня вместе с полицией на крыльце.
Я понимаю. Это было глупо. Но когда я отпер садовую калитку и увидел на крылечке силуэт какого-то мужчины в синем, мне показалось, будто из легких у меня разом выпустили весь воздух. А в голове билась одна-единственная ясная мысль: да, все в точности как с Гарри Кларком.
Назад: Глава девятая 7 октября 2005
Дальше: Глава одиннадцатая Октябрь 1988