7. Друзья Феликса

Ужин был окончен. Мать Хинеса и Кари, тучная радушная сеньора, очень похожая на дочь, убрала со стола и ушла, закрыв за собой дверь. Слышался слабый посвист газовой печки. Они сидели в столовой, обставленной, как и подобает в семействах средней руки, скромно и без излишеств: мебель красного дерева, фотографии в рамочках по стенам. На скатерти рядом с пустыми кофейными чашками, пепельницами и ополовиненной пачкой «Муратти» были разостланы карта и план тюрьмы. Тут же стояли бутылка коньяка «Фундадор», сифон и стаканы. Соблюдая правила затемнения, большую люстру под потолком погасили, деревянные ставни затворили. В табачном дыму конус света от настольной лампы посерел.

– Вот камера Хосе Антонио, – Фалько ткнул кончиком карандаша в точку на плане, начерченном от руки. – Чтобы попасть к ней, надо пройти вот этот дворик и вот этот. И направо, видите? По галерее.

– Это дверь? – показал Хинес Монтеро. Лист бумаги отражался в стеклах его очков.

– Да. А вот здесь вторая. И нам нужны ключи.

– Раздобудем. В администрации тюрьмы работает наш товарищ, и он твердо обещал помочь с этим. А как пройдем в главные ворота?

– Мы вшестером подъедем на первой машине, скажем, что доставили арестованного. Предъявим ордер со всеми печатями. Когда откроют ворота, забросаем охрану гранатами, поднимем стрельбу и расчистим путь остальным.

Монтеро перевел внимательный взгляд с Евы на сестру и кивнул:

– План хорош, мне нравится. Но с оружием у нас неважно… Всего ящик гранат «лафитт», три пистолета «стар» и около сотни патронов.

– На первое время хватит, тем более что десантники привезут еще, – успокоил его Фалько. – Оружие, боеприпасы, гранаты.

– Замечательно.

Фалько сложил план тюрьмы вчетверо и спрятал в карман куртки, висевшей на спинке стула.

– Возражений нет?

– Согласно моим инструкциям, с этой минуты отвечаешь за операцию ты, – сказал Монтеро.

– Неважно… Я всего лишь координатор. Предварительную работу сделали вы.

– Ты тоже будешь штурмовать тюрьму? Внутрь пойдешь?

– Пока не знаю.

– Там ведь еще и его брат Мигель. Надо бы и его вытащить.

Фалько знал Мигеля Примо де Риверу, хоть и не близко. Знал и остальных братьев и сестру Пилар. Самого младшего, Фернандо, видел несколько раз в Хересе – тот бегал еще в коротких штанишках, когда Мигель и Хосе Антонио уже покуривали, учились танцевать танго и ухлестывать за девчонками. Фернандо расстреляли в Мадриде. Мигель сидел в тюрьме и ждал суда, который – судя по тому, как обстояли дела в стране, – почти наверняка вынесет ему смертный приговор.

– На это у меня приказа нет, – сказал Фалько.

– Но ведь он – наш товарищ! – воскликнул Монтеро.

– Не имеет значения. Первое и главное – освободить Хосе Антонио. Если после этого представится возможность, можно будет помочь и другим заключенным. Но не раньше, чем Хосе Антонио окажется за пределами тюрьмы.

– Среди них есть фалангисты, – продолжал настаивать Хинес. – Если оставим за решеткой, их казнят.

– Меня это не касается. Мне даны инструкции относительно только одного заключенного. В отношении прочих… у нас попросту нет возможности вытащить их. Ресурсов нет. От места высадки полчаса на машине. Нет транспорта, нет места на судне, которое должно будет нас подобрать на берегу.

– Можем же просто вывести их за ворота, а дальше как знают… – сказала Кари.

– Не можем. Даже будь время и возможность, они все повиснут у нас на ногах как гири. И потом начнется свалка, сумятица.

– Ты ведь не наш, – заметил Монтеро. – Есть такое, что…

– Нет такого, – жестко ответил Фалько. – Вы ведь, кажется, гордитесь своей дисциплиной? Вот вам прекрасный случай продемонстрировать, как умеете подчиняться приказам.

Он плеснул коньяку на донышко стакана и коротко нажал на рычажок сифона. Хинес, Кари и Ева переглянулись.

– Тут вот еще что… – сказал брат. – Они тоже хотят участвовать.

Фалько полуприкрыл глаза, оценивая вкус коньяка. Потом качнул головой и очень медленно поставил стакан на стол.

– Даже и речи быть не может.

– Они ведь уже были там. Сильно рискуя.

– Ну и хватит с них.

– Они могут быть полезны как прикрытие. Необязательно лезть в тюрьму. А оружием они владеют.

– Да, мы и стрелять умеем, и гранаты метать, – подтвердила Кари. – Хинес нас научил. А Ева прекрасно водит машину.

Та облокотилась о стол, а ладонями подперла подбородок. В пальцах у нее дымилась сигарета.

– Это правда, – сказала она. – Я разбираюсь в автомобилях.

Фалько задумался. О собственном опыте. О личных воспоминаниях. Ему случалось убивать по вине женщин или за них. Женщины облегчают дела такого рода. Не имеет значения, насколько они преданы делу, или полны решимости, или за что там еще они склонны ценить себя. Глуша и перекрывая любой расчет или резон, вмешиваются – и самым опасным образом – древние инстинкты. И совершенно неважно, что движет мужчиной – тщеславие, желание властвовать, стремление защищать или более возвышенные чувства вроде нежности, жалости и даже любви. Оказавшись в экстремальной ситуации рядом с женщиной, редкий мужчина сумеет не поддаться основному инстинкту – оберегать. И оттого он становится неосторожен. И, следовательно, уязвим. А вслед за тем уязвимы становятся и женщины. В итоге опасность грозит всем.

– Сколько всего будет людей, не считая тех, кто высадится на берег?

Ева и Кари смотрели на него, как и прежде, выжидательно. Он глотнул коньяку, чтобы не встретиться с ними глазами.

– Девочки и еще один наш товарищ могут караулить на берегу и подать сигнал судну.

– Что еще за товарищ?

– Он из Аламы, молоденький, но очень надежный! Студент, зовут Рикоте. А мы с тобой тогда могли бы примкнуть к штурмовой группе… А? Как тебе такой вариант?

Фалько по-прежнему старался избегать взглядов Кари и Евы. Ясно одно, подумал он: людей мало.

– Годится, – сказал он наконец. – Но они к тюрьме не пойдут – останутся на берегу.

По комнате прошелестел явственный вздох облегчения. Только теперь, подняв голову, Фалько наткнулся на пристальный взгляд Евы, как-то странно смотревшей на него сквозь спирали табачного дыма.

– Сколько человек должно высадиться? – спросил Монтеро.

– Мне сказали – десятка полтора… Все люди обстрелянные, умелые. Отобраны в фалангистских центуриях, воюющих на передовой.

– А когда?

– В полночь. До Аликанте девять километров. У нас полтора часа на все про все – выгрузиться, добраться до тюрьмы и вернуться на берег.

– Ты знаешь это место?

– Нет, только на карте видел.

На своей карте – старой, военной, топографической – Монтеро показал узкую полоску земли у самого берегового уреза.

– Вот. Это здесь – на северной оконечности мыса Санта-Пола. Видишь? Место называется Ареналь. Сосновая роща в котловине и берег с дюнами. Сосны доходят чуть не до воды.

– Чтобы попасть туда, придется пройти через какую-нибудь деревушку?

– Нет. От магистрали Картахена – Аликанте идет вбок грунтовая дорога до самой этой рощи. Очень незаметно.

Фалько взял «Муратти», легонько постучал ею по стеклу циферблата и закурил ее с той стороны, где напечатана марка сигарет. Он всегда поступал так – чтобы сигарета сгорала именно с этого конца и следов оставалось как можно меньше. По окуркам нетрудно вычислить курильщика. Обычно он употреблял другой сорт, но привычка сделалась почти рефлексом. Да он и сам в немалой степени был набором хорошо скоординированных рефлексов. Они помогали сохранять здоровье и голову на плечах. Стрельба по неподвижной мишени – не вполне то же самое, что по движущейся.

– Мне сказали, вы приведете еще нескольких человек.

– Да, – кивнула Кари. – У нас есть надежная группа – ребята готовы на все. Трое товарищей из Мурсии на грузовике: двоюродные братья Бальсалобре и штурмгвардеец Торрес.

– До сих пор мы держали их в резерве, – сказал Хинес, – но вот теперь их время пришло.

– Они знают цель операции?

– Нет. Но они – люди дисциплинированные и пойдут, куда скажут.

– И этому гвардейцу вашему тоже можно доверять?

– Целиком и полностью. Таких в движении называют «старая рубаха».

Фалько, зажав во рту дымящуюся сигарету, мысленно фиксировал все предстоящее. Кроме плана тюрьмы, нужного для десанта, у него не было ни единого клочка бумаги, связанного с операцией. Он давно уже ничего не записывал, а если все же приходилось, делал лишь краткие заметки, да и те уничтожал, едва запомнив. Лишние бумаги в кармане легко могут погубить человека. И в тот день, когда откажет память, придется менять профессию. Или сделать так, чтобы тебя ликвидировали как слабоумного.

– Вместе со штурмовой группой нас двадцать четыре человека, считая этих сеньорит, – сказал он. – Негусто.

– Больше взять неоткуда. Потому-то нам и нужны Кари и Ева… И все равно нас не двадцать четыре, а двадцать три.

– Это почему же?

Вопрос повис в воздухе – в этот самый миг в комнату ворвалась бледная и дрожащая сеньора Монтеро. У подъезда остановилась машина, сказала она. Боже мой. Оттуда вылезают люди с оружием.

– Они идут сюда?

– Не знаю…

Фалько переложил пистолет из куртки в задний карман брюк. Погасили настольную лампу, потушили сигареты. Сбиваясь и путаясь, хозяйка принялась молиться вслух, пока сын на нее не шикнул. Фалько подошел к застекленному балкону и чуть-чуть приоткрыл ставни. Ничего не увидел и тогда протиснулся в щель, выглянул на улицу. В полутьме различил стоящий у тротуара автомобиль темного цвета с намалеванными на капоте белыми буквами «UHP» и рядом несколько фигур с винтовками.

– Входят в дом напротив, – прошептал Монтеро. – С обыском.

– Кто там живет?

– Да разные люди… Отставной военный с дочерью-монашкой – монастырь ее сожгли, а саму выгнали… Сын у него на той стороне. Да и отец голосовал за правых. Наверно, за ним… В это время начинаются ночные визиты.

В руке Хинеса поблескивал никелированный ствол револьвера.

– Спрячь, – сказал Фалько. – Выстрелит ненароком – спалимся все.

– Ты ведь тоже не пустой.

– Я в кармане держу.

Он будто чувствовал, как несет от Хинеса страхом, но с удовлетворением отмечал, что это хороший страх, правильный. Присущий человеку страх, которому отдаешься безропотно, покоряешься, но искорежить себя не даешь. Так они простояли неподвижно минут пятнадцать, а женщины в напряжении застыли в столовой. Слышно было, как мать бормочет молитвы. Наконец несколько темных силуэтов вышли из подъезда, двинулись к машине. Балкон напротив осветился, появились две женские фигуры. Послышались плачущие голоса. Снизу грубо крикнули, чтобы погасили свет и не высовывались, пока пулю не схлопотали. Прямоугольник света исчез.

– Так что же там все-таки с двадцать четвертым? – спросил Фалько.

Они с Хинесом вернулись в столовую. Мать, не переставая причитать и плакать, ушла к себе. Матерь божья… какое безумие… Господь, спаси и сохрани нас всех… Настольная лампа снизу освещала сосредоточенные лица Кари и Евы.

– Хуан Портела, – сказал Монтеро. – Член нашей группы. Мы ему не доверяем.

Фалько показал на девушек:

– Да, они мне говорили. И давно перестали доверять?

– Совсем недавно, – ответила Кари.

– Обо мне он знает что-нибудь?

– Нет.

– А про Аликанте?

– Нет. Знает лишь, что есть некий план… Но ничего определенного.

– Ну так в чем проблема?

– За последние несколько недель мы потеряли троих наших, а он знал их всех.

Фалько неприязненно поморщился. Паранойя в нашем мире – явление распространенное, но это вовсе не значит, что рядом с тобой нет врага. Самое главное – отыскать равновесие между игрой воображения и реальной опасностью.

– Так ведь он и вас, сдается мне, знает.

Прозвучало неуместно. После этой реплики повисла напряженная и неловкая тишина.

– Это совсем не смешно, – наконец ответила Кари.

Ее брат поднялся и запустил руку в зазор между шкафом и стеной.

– Ева дважды видела его в магистрате. В кабинетах, где ему совершенно нечего было делать. Тогда она решила кое-что разузнать, и вот что ей удалось добыть.

Из тайника Хинес извлек и передал Фалько два отпечатанных на машинке и сколотых скрепкой листка с грифом Специального управления безопасности. Согласно сведениям, предоставленным мне Хуаном Портелой Конесой 32 лет, холостым, проживающим по адресу… Документ, подписанный неким Роблесом, содержал подробности разговора, где упоминались люди правых взглядов. Судя по всему, Портела на них донес.

Фалько внимательно изучил бумагу. Похоже, что не подделка.

– Давно она у вас?

– Три дня.

– А как попала к вам в руки?

– Ева же служит в магистрате переводчицей и имеет доступ ко многому.

Фалько поглядел на девушку с искренним уважением:

– Рискуешь жизнью.

Ева на это лишь отчужденно улыбнулась. И взяла сигарету. Фалько чиркнул спичкой и дал ей прикурить. Когда она наклонилась над огоньком, их руки на миг соприкоснулись.

– Я как увидела это, просто оцепенела, – простодушно сказала она, выпуская дым.

– Не хватятся?

– Надеюсь, что нет. Не дай бог, конечно… Я взяла, чтобы тебе показать, а теперь, как только смогу, положу на место.

Она произнесла это спокойно и будто не придавая значения своим словам. Молодец, ничего не скажешь, подумал Фалько. Сейчас Ева показалась ему красивей. Когда, войдя в дом, она сняла плащ, Фалько машинально отметил, какие у нее стройные ноги и как обтягивает синяя юбка крутые бедра здоровой, цветущей женщины. Заметил и спокойные карие глаза, плечи пловчихи, непроколотые мочки, крепкую длинную шею, открытую низким вырезом блузки и очень коротко подстриженными волосами. И все же, не без растерянности подумал он, весь ее облик как-то странно двоится. То ли из-за грубоватых рук с неухоженными ногтями. То ли из-за какой-то неженской силы, которая чувствовалась в ней и делала ее едва ли не мужеподобной, чему только способствовало полное отсутствие косметики. В первый раз промелькнула у него в голове мысль: уж не лесбиянка ли она – отважная фалангистка Ева Ренхель?

– Тут упоминается один из наших, – говорил между тем Монтеро. – Его арестовали, но до тюрьмы не довели… Допросили в ЧК и расстреляли на кладбище.

Фалько откинулся на спинку стула. Он размышлял.

– Ну, и что вы об этом думаете?

Трое переглянулись.

– Хуан Портела ведет двойную игру, – решительно высказался Хинес. – Его надо нейтрализовать, пока бо́льших бед не натворил.

Фалько взглянул на него с насмешливым интересом. Слово, употребленное Хинесом, явно позабавило его.

– Нейтрализовать?

– Называйте как угодно – смысл не изменится.

– Дело серьезное, – Фалько обвел всех троих взглядом, всматриваясь в каждого и будто желая окончательно убедиться, что это не шутка. – Он ведь ваш товарищ.

– Он предатель и доносчик.

Фалько взглянул на Кари:

– Ты согласна? Тоже считаешь, что его следует… нейтрализовать?

Та промолчала. Фалько повернулся к Еве:

– А ты?

Ответа не было.

– Нам трудно в это поверить, – подытожил Монтеро.

– Давно этот малый в «Фаланге»?

– Столько же, сколько и я. И не подводил ни разу…

– Может быть, кто-нибудь из его близких попал в тюрьму и вашего Портелу шантажировали?

– Да вроде бы нет… Отец его далек от политики. Но вот брат, капитан артиллерии, был казнен франкистами в Мелилье за то, что отказался примкнуть к Движению.

– И давно он узнал об этом?

– Месяц назад.

– Совпадает по срокам с первыми доносами?

– Более или менее.

Фалько потушил сигарету.

– Вот вам и мотив. Не хуже любого другого.

Все молча переглянулись.

– Ты командир. Тебе и решать, что делать, – сказал наконец Монтеро.

– Хотелось бы взглянуть на него.

– Можно завтра устроить вам встречу.

– Где?

– В баре «Американо» на Калье-Майор. Он там пьет аперитивы, а потом играет на бильярде на улице Айре. Работает неподалеку, у отца, в швейном ателье. Поговорю с ним, а ты посмотришь издали, запомнишь в лицо… Давай я назначу ему свидание, а потом поговорим с ним прямо. Ты и я.

– И мы тоже, – сказала Ева неожиданно жестко.

Фалько прикидывал опасности и выгоды. К этому времени Хуан Портела уже мог выложить все, что знал. Да и убивать его сейчас было бы не ко времени. Его гибель могла бы всполошить власти и ускорить ход событий. И поэтому слово нейтрализовать – самое подходящее. Следует выяснить, много ли знает Портела, многого ли не знает и что успел рассказать. Если подтвердится худшее, можно будет предположить, что власти ничего не предпринимали, ожидая, когда дичи-добычи в силках соберется побольше. У красных тоже далеко не все только бестолково суетятся, мешая друг другу. Есть и среди них люди, которые умеют соображать.

– А можно будет взять его живым и допросить?

– Постараемся.

– В военном деле есть такой очень полезный принцип, – сказал Фалько после краткого раздумья. – Готовиться к самому вероятному варианту, но противодействовать самому опасному.

– Мне нравится! – воскликнула Кари.

– Мне тоже, – поддержал ее Хинес.

– А здесь у нас сочетание вероятного и опасного. Ты какого мнения, Ева?

Девушка посмотрела на него безучастно. Очень тщательно и долго давила в пепельнице окурок, покуда не погасла последняя дымящаяся искорка.

– Сделаем, – сказала она.

У Фалько заболела голова. Делать нечего – он полез в карман куртки за стеклянной трубочкой с таблетками.

– Согласен, – и поднял руки, словно сдаваясь. – Завтра же и сделаем.

«Мадрид отбивает яростные атаки фашистов, – гласил заголовок в «Эль Нотисьеро». И ниже шли две колонки текста: – Мирное население Картахены вновь страдает от варварских бомбардировок…» Привалившись плечом к стене в баре «Американо», Лоренсо Фалько свернул газету и положил ее на стойку рядом с кружкой пива. Он был в клетчатой кепке, на лацкан приколол значок компартии – красно-золотое изображение серпа и молота, – купленный в соседней лавке в надежде, что он поможет лучше вписываться в окружающий пейзаж. Был час аперитивов, погода стояла хорошая, и потому бары и кафе на Калье-Майор ломились от посетителей. Много было молодых людей призывного возраста, ухитрившихся уклониться от мобилизации и остаться в тылу в спасительной категории «незаменимый специалист». Были здесь чиновники муниципальных учреждений, хозяева и продавцы окрестных магазинов, но имелись в немалом количестве и люди в военной форме. В «Американо», который до войны считался изысканным заведением, где собиралась «золотая молодежь», ныне мелькали защитные френчи, серые и синие комбинезоны, кожаные куртки, тужурки с нарукавными повязками, обозначающими партии и части, фуражки, береты, пилотки с кокардами. Молодцевато скрипели ремни амуниции, сияли лаком кобуры пистолетов, хотя до ближайшего легионера или мавра было километров триста. Среди бутылок на полках стояли портреты Ленина и Сталина. Усмехаясь в душе, Фалько подумал, что, если всех этих вояк отправить на передовую, они задавят франкистов – ну, не умением, так числом.

Рядом с ним сидел какой-то малый с темными от загара лицом и кистями, в клетчатой рубахе, в альпаргатах, в черно-красной пилотке анархистов со вшитым в борт патроном: прислонив к стойке свой карабин, он медленными глотками пил вермут и время от времени бросал в рот оливки. У него были крупные, узловатые, загрубелые руки рабочего. Тлеющий окурок сигары уже оставил на деревянной стойке темное пятно.

– Сколько с меня? – спросил он бармена.

– За счет заведения, товарищ, – ответил тот. – Я тоже из ФАИ.

Фалько оглядел его: шрам над бровью, наглая физиономия, пустые глаза, угодливая подловатая улыбочка. Про таких говорят: двадцать лет и один день каторги дай – не ошибешься.

– А-а, ну ладно. – Жуя зубочистку, ополченец взял свой карабин и направился к двери. – Салют, товарищ.

– Салют.

За столиками или у стойки Фалько заметил и нескольких женщин. Среди них выделялись две девицы в военной форме, сидевшие со своими спутниками недалеко от двери. Одна – хорошенькая, завитая, с выщипанными бровями и с огромным автоматическим пистолетом «бергманн» на поясе – особенно лихо носила набекрень кокетливую пилоточку.

– Нельзя отдавать им ни пяди, – раза два донеслось до Фалько.

– Но у фашистов итальянские самолеты и германские орудия.

– Надо просто яйца иметь! – воскликнула ополченка. – И отбивать их!

– Кого отбивать? Яйца? – расхохотался ее спутник.

Та обрушилась на него со всей силой пролетарского и женского гнева:

– Пошел ты со своими шуточками – у них фашистский душок!

– Ну прости, прости, товарищ…

– Я тебе не товарищ!

Может быть, сказал себе Фалько, это все и определяет разницу между двумя Испаниями. Между двумя параллельно существующими дикостями. Дело тут, конечно, не в отваге, которой, вне всякого сомнения, наделены обе стороны. Только на одной под единым командованием проводятся плановые и методические преследования и уничтожение всего мало-мальски напоминающего демократию, свободу, атеизм, а превыше всего ставится идея сплоченного, сильного, религиозного государства. Потому-то в Саламанке провозглашают новый крестовый поход – тотальную войну профессиональных военных, которые используют в качестве главного своего оружия террор и кровь. А там, где правит Республика, царит хаос непродуманных, внезапных решений, оппортунизма, демагогии; там из тюрем, открытых после 18 июля, выплеснулась на улицы толпа всякой мрази – она записалась в ополчение и тратит на попойки и потаскух то, что добывает грабежами и разбоем, – а над этим хаосом властвует вооруженный народ, и все пронизано смертельной ненавистью не только к армии Франко, но и к своим же единомышленникам, принадлежащим к другим партиям и фракциям и люто враждующим друг с другом, не определившим пока что, войну ли выигрывать или революцию делать, не способным согласовывать и объединять усилия; здесь власти и политики бесконечно далеки от действительности, разобщены, бессильны, ни на что не способны. И потому победят, наверно, франкисты, безразлично завершил свои размышления Фалько. Фашисты, как сказала эта ополченка. Они свободны от демократического чистоплюйства, они спаяны крепче, нежели члены банды, и, значит, сильней. Да, не приходится сомневаться, что победа в конечном счете останется за ними, сколько бы красные ни трепыхались. И он надеется дожить и увидеть это своими глазами. Когда все кончится, земли не хватит убитых хоронить.

Он заметил в дверях Хинеса Монтеро в пальто и шарфе. Фалангист огляделся, сделав вид, что с Фалько незнаком. Потом присел у противоположного конца стойки и спросил себе кофе. Фалько остался на прежнем месте, допил пиво и заказал еще кружку. Бармен только успел поставить ее перед клиентом, как появился молодой человек в шляпе, в пиджаке поверх джемпера, осмотрел зал, заметил Монтеро и подсел к нему. Обменявшись несколькими словами, они вместе вышли на улицу. Фалько положил на стойку деньги и двинулся следом.

Они шагали по Калье-Майор к порту. Портела был выше Монтеро, наружность имел примечательную: у него были редкие волосы, очень крупные уши, томная повадка. Впрочем, смотрелся он неплохо, выделяясь элегантным видом из толпы прохожих. Сунув руки в карманы и опустив голову, он шел и слушал Монтеро. Перед входом в казино они задержались и поговорили еще немного, а Фалько, чтобы не выдать себя, сейчас же сделал вид, будто рассматривает выставленные в витрине перчатки. Говорил только Монтеро, а второй лишь кивал в ответ. Потом они разошлись. Монтеро поравнялся с Фалько, встал рядом и тоже уставился на витрину.

– Встреча сегодня вечером, – шепнул он.

Фалько, не ответив, пошел дальше. Портела удалялся вниз по улице, а Фалько – за ним, хотя это было не предусмотрено. Договаривались, что Монтеро лишь покажет его, чтобы в дальнейшем Фалько ясно представлял себе этого человека. Однако он вдруг решил, что этого мало, и поддался внезапному побуждению. Такое бывало с ним. Есть тысяча способов убить человека, но следует собрать о нем как можно больше сведений, приступая к выполнению задания. Очень важно знать, как он ходит, двигается, останавливается. Понять, как смотрит и что предусматривает, насколько доверчив или подозрителен. Усвоить его привычки и ужимки, которых тот и сам не замечает. Фалько очень хорошо знал, что самое подробное, тщательно составленное досье на предполагаемую жертву не заменит глаза и интуицию исполнителя. И потому всегда, если только обстоятельства позволяли, сам кружил рядом с жертвой, изучал ее. Выслеживал и подстерегал терпеливо и спокойно. Звери семейства кошачьих умеют это делать. У них это в крови. Это умение, древнее, как сама жизнь и сама смерть. И на самом деле, думал он, в процессе убийства это, пожалуй, самое интересное. Самое влекущее. Все прочее – удар ли, выстрел, яд, клинок – это дело техники.

Когда по пятам за Портелой он вошел в биллиардную, тот уже стоял у дальнего стола и разговаривал с маркером, держа в руках кий. В салоне – душном и прокуренном помещении без окон – играло еще человек десять: все мужчины, кое-кто в военной форме. Было полутемно, хотя над каждым столом висела стеклянная лампа. Слышно было, как щелкают кии, как звучно ударяются друг о друга шары и стучат костяшки счетов на стене, отмечающих очки.

Фалько бродил между столами, разглядывая положение на каждом и таким манером приблизился к тому, за которым стоял Портела. Играли в «тридцать одно», в роли арбитра выступал маркер, и было еще два партнера – косматый приземистый сержант-ополченец и долговязый нескладный человек в пиджаке с продранными локтями. Фалько попросил разрешения присоединиться, игроки не возражали. Бросили жребий, разыграли очередность, вытянули секретные шарики с номерами, маркер выставил на сукно пять кеглей, и игра началась. Ставки были по пять песет; по одной с каждого игрока доставалось бильярдной. Портеле выпало играть первым, Фалько – последним.

Портела играл спокойно и умело, не торопясь. Подолгу прицеливался, легко водя кий между пальцами взад-вперед. Наклонившись над столом, тщательно высчитывал траекторию, следя при этом, чтобы подбородок был перпендикулярен кию, опять вхолостую сновавшему у него между пальцами. Избегал вульгарной манеры тянуться всем телом вслед за катящимися шарами. Все делал, как надо. Набрал приличествующее количество очков, сбил нужные кегли, остановился именно тогда, когда следовало, и выиграл первую партию. Вторая осталась за сержантом. Только приступили к третьей, как на улице завыла сирена.

– Воздушная тревога! – крикнул кто-то.

Все, включая сержанта, бросились на выход, к ближайшему бомбоубежищу. В опустевшем салоне остались Портела, Фалько и маркер, нетерпеливо ожидавший, когда же эти двое последуют за остальными. Ну да, подумал Фалько, а шестнадцать песет за недоигранную партию достанутся ему.

– Кажется, ваш черед, – бесстрастно сказал Портела.

На мгновение их взгляды встретились, и Фалько понравилось увиденное. На губах Портелы играла даже не усмешка, а намек на нее. Легкая тень презрительной издевки.

– Бомба может упасть, – проблеял маркер.

– Извольте соблюдать правила, – сказал Фалько.

Улыбка Портелы обозначилась заметней. Оставаясь глух к вою сирен за окном, он с невозмутимым спокойствием мелил кий. Невольно подражая его манере, Фалько достал из кармана кисет и предложил Портеле уже свернутую сигарету.

– Спасибо, я не курю.

Фалько прислонил кий к столу, чиркнул спичкой и закурил. Затянулся, смерил взглядом шары и кегли.

– Сбейте двойку, это пятнадцать очков, – сказал покорившийся своей участи маркер.

Он так побледнел, что лицо у него стало того же оттенка, что и костяные шары на столе. Фалько не спеша изучал пространство, затянутое зеленым сукном. Два шара лежали в одном углу стола, почти вплотную друг к другу, а кегля, которую предстояло сбить, – в противоположном. Удар предстоял сложный, но путей к отступлению не было – маркер не сводил с Фалько перепуганных, а соперник – внимательных глаз. Фалько наклонился над бортиком, стараясь встать поудобнее, и отвел кий.

– Вы помните, какой у вас номер? – спросил Портела, увидев, под каким углом Фалько собирается нанести удар.

– Естественно.

– Вам следовало бы поглядеть на отметку, чтобы понять, что вам нужно.

– Я сам знаю, что мне нужно, – холодно сказал Фалько.

С улицы донесся грохот – сначала отдаленный, а потом поближе. Маркер вздрогнул. Фалько стоял неподвижно, дымя зажатой в углу рта сигаретой, и сощуренными глазами всматривался в расположение шаров.

– Первая кегля? – сообразил наконец Портела.

– Она.

– О-о… Трудный удар.

– Непростой.

– Придется бить очень крутой оттяжкой.

Фалько на мгновение вскинул глаза и взглядом встретился с Портелой. И отметил, что тот выдержал его со спокойным любопытством. Казалось, рвущиеся снаружи бомбы ни капли его не тревожат. Снова громыхнуло, теперь уже совсем рядом, будто прямо на улице.

– О господи! – пробормотал маркер. Нечастое по тем дням восклицание. Руки, опиравшиеся на бортик стола, тряслись.

– Убирайся отсюда, – презрительно бросил Портела.

– Но уже поздно идти в убежище, – жалобно произнес маркер.

– Спрячься в подвал, дубина.

Маркер не заставил себя упрашивать. Схватил причитавшиеся ему четыре песеты и бросился прочь со всех ног, лавируя между столами. Напоследок обернулся:

– Отчаянные вы.

Фалько, ощущая на себе взгляд Портелы, ударил энергично и коротко. Вышло безупречно. Биток ударился о второй шар, пошел назад, почти на середине срикошетил о длинный борт и двинулся по прямой к первой кегле.

– Ровнехонько тридцать одно, – сказал Фалько.

После отбоя воздушной тревоги они вышли вместе. И, словно заранее договорившись, двинулись к подножию лестницы, что вела к старинному собору. Ниже, между зданий на улице Каньон упала бомба, побив оспой осколков фасады и засыпав мостовую стеклянным крошевом и обрывками трамвайных проводов. Экой, прости господи, символизм, подумал Фалько, увидев, что шрапнель как бритвой срезала нижнюю лиловую полосу на трехцветном полотнище, вывешенном над входом в винный погребок. Жильцы соседних домов оценивали ущерб от бомбежки, мальчишки искали скрученные в жгуты осколки.

– Как насчет стакана вина? – спросил Фалько.

– Не откажусь.

Погребок притулился на углу рядом с папертью: мраморный прилавок, большие темные бочки, афиша, возвещающая о корриде 1898 года. Пахло грязными опилками и винной кислятиной. Фалько и Портела заказали по стакану красного и несколько минут говорили о всяких пустяках. Ни тот, ни другой не упомянул ни бильярд, ни бомбы. Один расспрашивал, а другой рассказывал о том, как работает в швейном ателье своего отца, очень известном на Калье-Майор. До войны оно процветало, а сейчас переживает трудности.

– Времена такие, что людей не больно-то заботит, как они выглядят… Разумеется, клиентов не убавилось, но гораздо меньше стали заказывать элегантные костюмы… Такие, знаете, чтоб как раньше. Никому они не нужны.

– Но обмундирование-то шьете?

– Только за счет этого и держимся. То же самое у хозяина мастерской, где на двери изображено огромное «борсалино»… Раньше торговал шляпами, а теперь пилотками да беретами.

– Ну, это естественно. Другие потребности сейчас у людей.

Портела взглянул на значок с серпом и молотом в петлице у Фалько:

– А вы на каком поприще подвизаетесь?

– Я мобилизован.

– Вы здешний?

– Из Гранады.

– Я ведь не жалуюсь, – сказал Портела, немного помолчав. – Так, наверно, и должно быть. Но все же надеюсь, все это пройдет и начнется нормальная жизнь.

– Что вы называете «нормальной жизнью»?

– Когда бомбы не падают и люди одеваются, как им нравится.

– Словом, как Господь заповедал, да?

Последовавшее молчание было неприятно. Портела уставился на свой стакан и не поднимал глаз на собеседника. Потом резко вскинул голову:

– Хоть вы и носите это, я не верю, что вы из тех, кто…

– Из кого?

– Из тех, которые не признают за другими право свободно высказывать свои мнения.

– А вы из каких?

Опять повисла пауза. На этот раз Портела ответил едва ли не с вызовом:

– Сами видели там, в биллиардной.

Фалько смотрел на него молча. Портела наконец пожал плечами, как бы признавая поражение.

– Я всегда считал – есть на свете такое, что делает людей братьями.

– Вы про мужество?

– В том числе.

– Без различия идеологий?

– Может быть, и без.

Фалько сделал глоток.

– Даже если речь идет о фашистах и антифашистах?

И почувствовал, что взгляд собеседника изменился, стал пронизывающим. Забеспокоился, подумал Фалько.

– Мы раньше с вами не встречались? – вдруг спросил Портела.

– Вроде бы нет.

– Да кто вы, черт возьми, такой?

– Сами не видите? – сказал Фалько с ледяной улыбкой. – Человек, который играет на бильярде и носит на лацкане партийный значок.

– Вы что, провоцируете меня?

– Даже и не думаю.

– Сейчас мне показалось, что вы из полиции.

Фалько расхохотался:

– Попрошу не оскорблять!

Портела тоже рассмеялся – сквозь зубы, принужденно и невесело.

– Вы правы, – сказал он. – Внешность порой не соответствует сути.

– Чистая правда. Не всегда.

Портела покосился на хозяина, перемывавшего в раковине стаканы.

– Вы, наверно, знаете, что за такой разговор меня могут выволочь из дому в пижаме в три часа ночи?

– Вас это беспокоит?

– Я хочу спросить об этом вас. Следует ли мне беспокоиться?

Фалько, не отвечая, допил свое вино.

– Что вам нужно от меня? – допытывался Портела.

– Спасибо за интересную партию. – Фалько поставил стакан на мраморную стойку. – И больше ничего.

Портела еще мгновение смотрел на него с немым вопросом, но наконец отступился. Печально и как-то устало вздохнул, сунул руку в карман и спросил хозяина, сколько с них.

– Я угощаю, – сказал Фалько.

Портела повернулся и пошел прочь, не поблагодарив и не попрощавшись. Молча и мрачно. Прислонясь к дверному косяку, Фалько смотрел ему вслед, пока тот не скрылся из виду.