26: Обмен колкостями

Божечки святы.

Мистер Сливание теряет голову и переходит на матюки. Вот что происсходдит, когда попадаешься на лжи и не можешь вести себя при этом как мужик. Ой, я и забыл, звать-то его Саймон Ли Шевиц, хотя сам себя он зовет Колин. Вссе же заметили, что имена поххожи, да? С – это К в латинице, Л стоит перед М, и немного порасскинув моззгами, вы выйдете на Саймона, хотя хочет ли хоть кто-нибудь выходить на этого муддня? Кто-нибудь сскажите ему – пора завязывать с пссевддонимами. Каким бы именем Ссаймон ссебя не наззвал, сслово «Кинобоборзебние» ему не по ззубам.

Колин уже здесь – появился раньше меня.

«Кинооборзение» не так пишется, дебил. Кто бы там, за клавиатурой, ни сидел – мое имя Колин Вернон, и точка. Давай, поиграйся с буквами, клоун-недоросль.

Двусмешник резвится.

Значит, мистер Ленивиц хочет играть в имена и перестановки дальше? О, ему не сстоит ссвязыватьсся с масстером. Веддь из «Вернон» всегда можно сделать «Нервно», а из «Колина» запросто получается «Нолик». Кому, как не Ссаймону Ли Шевицу, заслужить характеристику «нервный нолик»? Уууу, мне кажетсся, ссейчасс кто-то будет ругатьсся нехорошими ссловами.

Теперь отвечаю первым я:

Боюсь, это ты заставляешь нас переходить на личности. Может, заткнешь свой фонтан из согласных? С ними у тебя явно беда, хватаешь лишку. Прости, что не хочу тратить время, чтобы убедить тебя, что мой редактор и издатель существуют. По-моему, ты в доказательствах не нуждаешься, просто провоцируешь нас. Если уж тебя так волнуют фильмы, как ты хочешь нам показать – мне, пожалуй, следует углубиться в их изучение, а не тратить время на бессмысленные споры.

Мне стоило перечитать текст перед тем, как запостить его – я дал Двусмешнику еще один повод для придирки:

Кажеттсся, я все-таки кое-что ссделал, дда? Засставил мистера Сливание быть чесстным хотя бы ссейчас. Да, ему сследует искать фильмы и изучать их, а не ссочинять о них небылицы. Оссталось только добавить, что все, что будет им оппубликовано, будет, сскорее всего, наглой ложжью. Ессли я усслышу это от него, я усспокоюсь навеки.

Я не собираюсь пасовать перед таким очевидным хамством.

Напоминаю, то, что ты сейчас говоришь – это не просто бредни, это клевета. И если не я, то университет сможет отследить тебя и призвать к ответу. Потому что это в его интересах – призывать к ответу тех, кто пытается вот так вот дискредитировать их публикации.

Колин добавляет почти сразу же:

Зуб даю, мы тебя откопаем, Усмешник, или как тебя там по-настоящему звать. Прими это к сведению и не мешай серьезным дядям делать свои дела. Саймон, кстати, имел в виду, что ТЕБЕ нужно получше изучить материал, а он это уже и так делает.

Хотелось бы мне, чтобы эта ремарка звучала чуть более официально, но…

Ты ннаверное шутишшь? Я читать умею, в отличие отт тебя, веддь ты даже мой ник правильно написсать не можешь. Вместо того чтобы признать ссвое поражение в сспоре, ты трепплешь языком по ветру и угрожаешшь мне. Ох, как же я напуган, поссмотри на эти коричневые пятна на моихх шштанишках. Прежде чем продолжать слать мне угроззы, вспомни, что ссам обвинил меня во лжи, ссказав, что я подделал описания фильмов о Табби на ИМДБ. Это, сскажу я теббе, очерняет мою репутацию, и я имею полное право поддать на тебя в ссуд.

Я мог бы в ответ припомнить его блеф с Чарли Трейси, но угроз на сегодня и так достаточно. Уверен, Двусмешник просто пытается надавить на меня, заставить паниковать. Вот только паниковать я точно не собираюсь. И мне, по-хорошему, не нужна протекция Колина.

Ну тогда давай, Смешник. Подай на нас в суд – и я погляжу, что из этого выйдет. Хотелось бы мне посмотреть, как ты втираешь очки судье насчет твоей подорванной репутации в Интернете. Нельзя подорвать репутацию никнейма – если таковая вообще у тебя есть, в чем я сомневаюсь, коль скоро о тебе знает пара-тройка нердов с ИМДБ – и только. Давай, судись. Я встану перед входом в зал суда и стану продавать билеты, потому что грех не нажиться на такой ломаной комедии.

Я согласен с этим постом Колина, но все-таки пишу ему приватное сообщение:

Может, не стоит все-таки дразнить этого клоуна? Что-то не тянет на тяжбы.

Ответ следует незамедлительно:

Не дай ему себя запугать, Саймон. Вся эта брехня – просто фонтанчик из его горящей жопы. Ты же не думал дважды, припечатывая его тем, что университет может судиться с ним? Я не говорю, что такого не будет – просто ты же знаешь, как я люблю насаживать на хер эту охамевшую сетевую школоту? Посмотрим, как он запоет, когда я возьмусь за него по-серьезному.

Двусмешник, между тем, отреагировал на его пост:

Коннечно, такому клоуну, как тты, только и наживаться на ломаных коммедиях, потому что ббольше тебе наживаться не на ччем. Не волнуйсся, насстоящее имя у меня ессть, вот только вряд ли тебе оно по ззубам, если даже с моим ником у теббя проблемы, Колин-нолик. И да, ты замметил? Всякое имя, ддаже тупой нникнейм, оно о чем-то да говорит. Ккак правило, его владелец посступает в соответствии с его ззначением. «Саймон Ли Шевиц» – это не проссто имя, это анаграмма. И ззнаешь, как она расшифровывается?

Саймон Ли Шевиц – Лишай Освенцим.

Как ммерзко. Освенцим, ессли кто забыл – это крупнейший фашисстский лагерь в Польше, над вхходом в котторый виссела надписсь: Труд Освобождает. Под лозунгом общесственного труда внутри творилиссь ужжасные вещи. Так же и Саймон – делает вид, что трудитсся во чье-то благо, а на деле просто лжет и порочит. А лишай – это таккое заболевание кожи. Оно разрасстаетсся и чешшется, и именно так и посступает Саймон Ли Шевиц – вмессто того чтоб утиххнуть на веки, он лжжет еще больше, выззывая в моей душе один лишшь ззуд.

Я набираю ответ даже раньше, чем осознаю, что мои пальцы лежат на клавиатуре.

«Ззуд» у тебя только в «ззаднице», друг мой, а что насчет души – сомневаюсь, что она у тебя есть. Продолжай в том же духе, если это делает тебя счастливым, но когда закончишь, слить после себя не забудь.

Как же быстро он находится с ответом!

Оу, ммаленького Ссаймона обидели? Пплохой ддядя сказал ему пправду в глаза, и глазза порезались? И он ддаже ударился в сортирные словечки, хотя вроде как ппишет под именем Лишай Освенцим, то есть Саймон Ли Шевиц, ппростите. Как же ттак, введь теперь отчетливо ввидно, что он и этот лжередактор – оддин не очень культурный ччеловек. Саймон Ли Шевиц – Саймовиц Лишен, так ччего же эттот человек лишен, если такого мнения о моих словах, но ппродолжает их читать? Быть может, той самой благодарной аудитории, что ессть у меня, но нетт у него? Признайсся, ты проссто завидуешь.

Его последнюю тираду я прочитал уже в Интернет-кафе Хитроу. Она была запощена через минуту после моего сообщения, так что я, отлучившись, явно упустил шанс наподдать ему в ответ. Но может, оно и хорошо. Потому что пришедшая мне на ум колкость явно смотрелась бледно.

Слова «Саймовиц» нет, и завидовать тут нечему.

– Саймон Ли Шевиц, пройдите на посадку, – объявляет равнодушный голос, и я беру свой наспех собранный за два часа чемодан. Всю дорогу до Лос-Анджелеса я думаю о Двусмешнике. Засранец никак не хочет вылезать из моих мыслей.

Сойдя с трапа, я чувствую, что валюсь с ног. Встряска в пересчитавшем все воздушные ямы самолете и бессонница делают свое черное дело. Я хочу спать, меня мутит, и у самой ленты выдачи багажа я понимаю, что не совсем помню, как выглядит мой собственный баул. Все те, что хотя бы приблизительно напоминают мой, расхватаны прямо у меня перед носом: один – каким-то мужчиной в деловом костюме, другой – пожилой леди. И вот, во второй проход багажной ленты, мой злосчастный чемодан все-таки появляется – только я умудряюсь упустить его из вида, и за ним приходится бежать до самой таможенной стойки, на нетвердых ногах, то и дело рискуя грохнуться прямо на движущийся конвейер.

За пределами здания аэропорта настолько людно и шумно, а мои чувства настолько обострены продолжительным бодрствованием, что сказать, что я чувствую себя дурно, – это ничего не сказать. Наконец среди встречающихся находится один с моим именем. Одна, точнее. Похоже, Вилли Харт отправил женщину-водителя забрать меня. Футболка с логотипом «SEXXXY SITES» и почти ничего не скрывающие шорты плотно облегают ее тело – плотнее, чем могли бы одобрить в Англии, – и я гадаю, не снимается ли она в фильмах Вилли. Ее волосы, выбеленные до корней, коротко подстрижены, это подчеркивает крупные черты овального лица. Женцина улыбается мне, когда я устало тычу в табличку и говорю, что это мое имя.

– Добро пожаловать в Калифорнию! – приветствует она меня и протягивает тонкую руку. У нее теплое и твердое рукопожатие, но кожа совсем не такая молодая и гладкая, как кажется издалека. – Взять вашу сумку?

Проходящий мимо турист-афроамериканец улыбается мне, обнажая белейшие из всех когда-либо виденных мною зубов.

– Не отказывайся от шанса, мужик, – говорит он мне.

– У меня только вот это, – показываю я чемодан. – Справлюсь как-нибудь.

Моя спутница пожимает плечами, и мы идем к ее машине – красному «лексусу».

Декабрь здесь похож на лето. Время около полуночи – не в моем выпавшем из режима сознании, а на больших часах аэропорта. Такси огорченно гудят мне вслед, когда мы минуем их. Леди придерживает мне дверь, пока я закидываю свою поклажу в салон.

– Чувствуете себя как дома? – спрашивает она.

Я даже не сразу понимаю, что это вопрос.

– А должен?

– Вы же тоже от мира кино. Должны, наверное. Здесь-то все и началось.

Это чрезмерно упрощенная точка зрения на историю кино, но я не стал бы с ней спорить, даже если бы не был таким уставшим.

– Я не снимаю фильмы, я пишу о них.

– Даже о таких, какие мы снимаем? – ее любопытство кажется неподдельным.

– Если есть связь с темой моей работы – то да, почему бы нет?

– Ого! – интересно, это мой ответ заставил ее так себя вести? – Ну-ка, садитесь ко мне.

Почему-то не хочется с ней препираться. Я пристегиваю себя к переднему сиденью, накинув куртку на спинку, и сообщаю:

– Не обижайтесь, если в дороге я усну.

– И не подумаю, – она заводит мотор и ловко выруливает со стоянки. – Таблетки вам не нужны? Там, куда мы едем, много всяких. – Сказав это, она кладет руку мне на бедро.

– Я свалюсь в первую попавшуюся кровать без задних ног и без таблеток, спасибо.

Мы притормаживаем у шлагбаума. Я пытаюсь нащупать долларовые банкноты в нагрудном кармане, но она сама расплачивается с дежурным.

– Чего ж не выспались? – интересуется она, ведя «лексус» дальше, навстречу трафику.

– Да так, – меня почему-то не тянет врать ей. – Один подонок в Интернете. Задумал испортить мне репутацию. Своим именем назваться трусит.

– Они там.

Я распахиваю глаза. Мне казалось, что закрыл я их лишь на мгновение, но раньше мы проезжали мимо бездействующих лайнеров, а теперь катим по широкой улице среди домов и пальм. Тротуары здесь достаточно широкие, чтобы разместить взвод на марше – и совсем-совсем пустые.

– Кто – они?

– Монстры из глубин, так мы их называем.

Пальмы начинают расплываться у меня перед глазами, превращаясь в водоросли. Даже движения их листьев – волнообразные, будто их колеблет вода.

– Интернет притягивает их, – добавляет моя спутница. – У нас уже были с ними проблемы.

– Очень жаль.

– Говорят, что некоторые наши актрисы – несовершеннолетние. Если бы вы только знали, сколько времени уходит на то, чтобы отбрехаться от них всех.

Я бы не сказал, что проблемы кинокомпании Вилли Харта слишком похожи на мои, но кончики ее пальцев на внутренней стороне моих бедер, кажется, утверждают обратное. Затем они исчезают, и мы проносимся мимо вспыхивающих дорожных знаков, сливающихся в одну неоновую полосу вместе с карликовыми пальмами.

– Вы знаете, кто они? – спрашиваю я – главным образом ради того, чтобы не заснуть.

– Какие-нибудь обделенные сексом ханжи. Или психи. Чаще психи, мне кажется.

– Тогда – понимаю вас. Мой вот тоже, похоже, псих.

– Они все связаны, эти дураки. Таков уж Интернет, – говорит она и смеется. – Он делает из них животных.

– Кто-то, наверное, и без него – то еще животное.

– Конечно. Но многие становятся животными. Потому что Интернет позволяет им говорить все, что они захотят, и они не боятся, что кто-нибудь узнает, кто они такие. Это все равно что вещать напрямую из подсознания. Интернет позволяет им выплеснуть все то, что они обычно скрывают от других людей… а иногда и от самих себя.

– Вы так говорите, будто это что-то плохое. За цензуру выступаете?

– Я? Да ни за что, – она выглядит оскорбленной. – Цензура никогда не помогала. С ней все становилось только хуже.

Я решил дать своим глазам – и мозгу заодно – небольшую передышку. Вскоре дрожь, прошедшая по всему телу, вернула меня в сознание: щупальца холода потянулись ко мне из щелей кондиционера. Холод будто шел прямо из темноты, что обступила автомобиль. Фары дальнего света рассекали эту тьму на-двое, и в просветах виднелось серое полотно дороги.

– Где мы? – с трудом выговариваю я.

– Недалеко.

Видимо, мы почти приехали. Часы на приборной панели услужливо сообщают мне, что я проспал почти час дороги. Лучи фар за окном задевают камни и пыльные кактусы, от которых обочину не отделяет даже намек на ограду. Однообразный гул колес и монотонная дорога эффективнее любого снотворного… Но этот освещенный шатер в пустыне – может, он мне мерещится? Или это какая-то церковь, на стены которой ложатся длинные тени неведомых молельщиков? Пока я пытаюсь понять, сон предо мной или явь, женщина-водитель оповещает:

– Вот мы и дома.

Она отдергивает руку, прежде чем я окончательно убеждаюсь, что секунду назад ее пальцы шарили у меня между ног. Машина поворачивает налево у большой скалы, на которой вырезано слово РАКУШЕЧНИК. Вскоре я понимаю, к чему оно: в конце асфальтной подъездной дорожки, охраняемая кактусами высотой с человека, стоит длинная одноэтажка именно из этого материала. Свет наших фар бьет в прямоугольное окно, занавешенное белым драпом, когда мы сворачиваем на открытое пространство, легко вместившее бы добрую дюжину машин вроде нашей. Гаражная дверь дома поднимается – и, приняв нас в себя, закрывается без единого звука.

Вылезти из машины получается не сразу – ощущение такое, будто я все еще еду.

– Готов ко сну? – спрашивает меня моя спутница.

– Готов упасть там, где разрешат, – признаюсь я без обиняков.

Она достает мой чемодан и пинает его к двери, ведущей внутрь дома. Белостенный коридор, мощенный крупными плитами из серого камня, ведет мимо четырех дверей в обширный вестибюль. Открыв первую дверь слева, Женщина заходит внутрь и включает интимно-тусклую лампочку.

– Найдешь здесь все, что нужно, – говорит она и оставляет чемодан у подножия двуспальной кровати с легким покрывалом. – Спи сколько влезет.

– А с мистером Хартом сегодня не получится поздороваться? Он, наверное, спит.

Она замирает в дверном проеме спиной ко мне.

– Мистер Харт?

Внезапная бесстрастность ее голоса заставляет меня на секунду задуматься – уж не воображает ли она, что я испрашиваю аудиенции у самого покойного Оруэлла?

– Вилли Харт, – говорю я. – Режиссер.

Она поворачивается ко мне – сначала головой, затем всем телом.

– А я-то думала, вы киновед.

– Я и есть киновед. О чем вы?

– Откуда у вас информация о Вилли?

– Из онлайн-базы. Он – внук Оруэлла Харта, – она смотрит на меня как-то странно, и я настаиваю: – Он должен быть где-то здесь. Я читал его электронные письма.

– Ты прочел неправильно.

– Ну, стиль у него, конечно, своеобразный…

– Я не о письмах, – на ее лицо наползает кривая улыбка. – Прости, если он тебе пришелся не по душе. Я уже привыкла писать так.

Комната перед моими глазами дрожит, как изображение на плохом мониторе.

– То есть вы…

Она смотрит на меня, убеждается, что слов у меня не осталось, и прикладывает руку к левой груди.

– Вильгельмина, – представляется она. – Никогда не любила это имя.