Александра Гардт
47b, Ursa Major
На базе всегда солнечно. Джимми устанавливает такой режим освещения специально, чтобы не сойти с ума. У него есть возможности, есть ресурсы, есть все, кроме самого главного. У Джимми нет реперной точки, нет почвы под ногами. Джимми не за что зацепиться, чтобы понять, сошел он с ума или нет и где начинается его личный отсчет по шкале Вселенной.
– В этой истории слишком много животных, – смеется Джимми, катаясь туда-сюда на кресле по лаборатории.
Кара смеется в ответ. Джимми знает наверняка, что ей все равно, она даже не слышит его слов. Кара всегда слишком занята своими теориями, чтобы замечать его по-настоящему, и это проблема.
– Сама посуди, у нас «червоточины», у вас – «кротовьи норы», все сложно. А в каком-нибудь испанском…
– В испанском тоже черви. Как и во французском, – говорит Кара, не отвлекаясь от планшета.
Пальцы скользят по воздуху, нажимая на виртуальные клавиши, будто трогая струны.
– Давай выберемся на улицу, – предлагает Джимми, зная, что все это – бесполезные попытки и слова вхолостую.
Их квартира похожа на межзвездное пристанище какого-то музыканта. Много света, замечательного, яркого солнечного света, много высокотехнологичных штучек, которые Джимми просто не понимает. Он пытался, честное слово, он хотел, но с гитарой и коллекцией в сорок метрономов, разбросанных тут и там, он лучше разбирается в нотах, ритме и том, почему жизнь обыкновенно музыка, а не числа.
У Джимми есть девяносто восемь тысяч подписчиков на персональном канале в Интернете, и он общается с ними почти каждый день. От записи альбома до записи другого проходит достаточно времени, чтобы провести онлайн-квартирник или просто поиграть на хорошую аудиторию, не выходя из дома. Все говорят, что это успех, и даже Кара не ворчит, только иногда мрачно шутит про то, что ему двадцать семь, а ее угораздило связаться с музыкантом, и что она не будет его спасать, пользуясь своими обширными познаниями в физике, если он надумает присоединиться к тому самому клубу.
Кара хорошая. У нее медовые волосы, тяжелый подбородок и упрямство во взгляде. И если Джимми недостаточно доказательств существования Бога в виде нот и того, что иногда играет на Карином фоне (как ни странно, она большой фанат его музыки), то Кары ему хватает всегда.
– Эй, концерт в нашем захудалом жилище? Клянусь, оно развалится на части из-за твоих чертовых колебаний.
Джимми выглядывает наружу, и на секунду его заливает теплом.
– Известные физики решили почтить нас своим присутствием? А как же черви и кроты? Кто позаботится о них?
Кара задумчиво смотрит куда-то сквозь него, и Джимми спускается на землю. Они просто друзья и просто соседи, именно такую комбинацию Кара искала год назад, чтобы чудесный дом в маленьком университетском городе не пропал и не был сдан кому попало. Теперь Джимми местная суперзвезда, но лучше бы… а впрочем, к черту.
– Мы же хотели позвать их всех, – вяло машет рукой она. – Всех-всех. Ладно. Джимми, слушай, запомни одну вещь. Если что случится, 47 Ursae Majoris b.
– Росомаха, – увлеченно кивает головой Джимми. – И дракон.
Кара вдруг вскидывается, будто он ее послал подальше, а не дурака валяет в своем обычном стиле. Джимми сдувается окончательно:
– К твоим зверям добавилась медведица. Я предложил пару увлекательных альтернатив.
– Ну да, ну да, – включается в игру Кара. – Конечно. Год рождения и любимый персонаж. Джим, это даже не смешно. Ты бы почитал что-нибудь еще, кроме комиксов.
– Лось, – не может остановиться Джимми. – Ты упрямая, как лось, а у вас Полярную звезду называли Лосиной.
– Повторяй за мной, умник, сорок-семь-урсэ-майорис-би, – чеканит Кара по слогам, делая упор на «майорис», и Джимми роняет чашку.
Она разлетается мелкими осколками, но момент настолько странный, что Джимми неотрывно смотрит на Кару, не зная, что сказать.
– Станция «Арктика».
Джимми вдруг смаргивает с ресниц дикое, непонятное видение, воспоминание сна, которого никогда не было.
– Сорок семь Урсэ Майорис би, – вторит он, не понимая, что говорит. – Станция «Арктика». Малыш, там нет станций.
Она вдруг улыбается, и у него ведет сердце.
– Будут. Если я все делаю правильно, то станции там будут обязательно. Рядом с медведями, понимаешь, Арктика – древнегреческий, Урса – латынь. Мнемоническое упражнение для тупых.
Джимми кивает и случайно роняет чашку.
Еще через месяц Кара пропадает, как не бывало.
Джимми собирается на концерт, самый настоящий, самый-самый-самый важный в жизни. Он снял местный клуб, он распродал билеты, вышел в нормальную прибыль. Деньги роли не играют, ну разве только по-прежнему нужно платить за дом с Карой. Самое главное – живой концерт, анахронизм похлеще старых комиксов и коллекции метрономов. Подобные развлечения интересны только маленькой группке энтузиастов, но Джимми сам – хронический и застарелый.
Ему кажется, что он видит Кару в толпе, она танцует и поет, она веселая и не думает о своей проклятой физике. Правда, потом он ищет ее среди гостей, не может ухватить взглядом ни легкого платья, ни кожанки, ни светлых тяжелых ботинок. Домой возвращается за полночь, и там его ухватывают мрачные ребята, на поверку оказывающиеся коллегами Кары.
Дом пуст и темен, словно никогда не видел жизни, Майк и Джеро внимательно разглядывают записи Кары, планшет Кары, тяжело вздыхают – конечно, запаролен, и не могут сказать ничего толкового. Да, была, да, работала, да, просто исчезла. На камере наблюдения – глитч. А то, что исчезла где-то в половине двенадцатого утра, а концерт был вечером, разумеется, не значит ничего особенного.
Майк и Джеро уходят еще через два часа, и Джимми, дрожа, берет ее планшет, вводит пароль, просто по наитию, это dipper, медведица, кто бы говорил про любовь к поп-культуре пятнадцатилетней давности и смелым исследователям-авантюристам с родовым пятном в виде Большого Ковша на лбу.
В планшете нет ничего интересного, вернее, в нем столько всего, что Джимми не знает, где искать, а потом вводит в строке поиска свое имя и сразу напарывается на видеофайл.
– Джимми, эй! «Арктика» онлайн! – кричит она радостно, и Джимми моргает раз-два-три. – Помнишь про станцию? Я все правильно говорила, а ты, небось, не верил!
За ее спиной все залито ровным солнечным светом, но Джимми слишком прост, вселенная для него – музыка, и по дому раскидано сорок анахрономов, которые отмеряют ритм, он собирает их, чтобы иметь точку опоры, чтобы знать, как играть, поэтому то, что она одета в шелковое платье, тяжелые ботинки и кожанку, не укладывается у него в голове.
– Я хотела сама посмотреть, Джимми, доберется ли сюда «Детское послание». Ой, да ты не знаешь, наверное, но моя бабушка участвовала в записи, в две тысячи первом его отправили сюда. Джимми, спокойно, все хорошо, отличный концерт был, кстати. Ты теперь закрой глаза, сосчитай до десяти и оборачивайся. Кто-то у тебя за спиной злится, что ты угадал пароль.
Джимми выдыхает, чувствуя, как ритм метрономов становится четким, резким. Он кладет планшет на стол, закрывает глаза, считает. Оборачивается.
За ним – пустота.
Пару дней Джимми ждет. Пару дней Джимми молится. Еще пару дней Джимми трясет. Он сбивает ход своих обожаемых метрономов, так, что они звучат ужасной какофонией, так, что он перестает понимать ритм. Следующую пару дней Джимми роется в вещах Кары в обнимку сначала с одной бутылкой виски, потом со второй, потом с третьей и четвертой. Он натыкается на смешную толстовку с радугой и звездой и, конечно, видит бежевую кожанку, платье в цветочек и тяжелые ботинки на своем законном месте в шкафу.
Еще какие-то дни Джимми проводит в компании Майка и Джеро. Его показаниям не очень способствует тот факт, что он пьян в дымину, а еще – что видео на планшете больше нет. Как нет Кары и на записи в клубе. Майк и Джеро рассказывают странные вещи, будто Кара хотела уволиться, и Джимми спрашивает неверяще, а как же червоточины, как же время и пространство? Майк и Джеро сочувственно хлопают его по плечу, говорят что-то вроде: «Не сложилось, не расстраивайся, чувак», – и Джимми несется домой на полной скорости, только чтобы понять, насколько там пусто без Кары.
Он задействует поиск по всем файлам, но это годы исследований, и ему за ней не угнаться. Кое-какие базовые вещи он понимает, но не более того.
Джимми проходит по всем метрономам, из комнаты Кары в ее кабинет, в библиотеку, мимо стеллажа, вниз, к себе, в ванную, в студию, считает, недосчитывается, замирает на бесконечной кривой, а потом орет пьяным голосом, путаясь в падежах латинского языка.
– «Арктика» онлайн! – ревет Джимми на всю станцию, проходя пальцами по тумблерам, включая яркий, солнечный свет.
Это и правда Арктика, здесь холодно, здесь нет Кары. Но это определенно та самая станция, определенно 2047 год. Потому что здесь Карой еще пахнет. Наверное, это галлюцинации, но от нее остался след; валяется принятая распечатка «Детского послания», и, наверное, если щелкнуть вот этими кнопками, можно послушать исполненную на терменвоксе «Summertime», но Джимми мотается по станции, проверяя комнату за комнатой. Здесь нет Кары, и это очень, очень плохо.
Потому что он сделал, как она сказала. Он повторял, как мантру, чертов адрес – разве в созвездиях есть адреса? – сорок-семь-урсэ-майорис-би, и вдруг сделал шаг и оказался здесь, задевая вместо метронома тумблер лампы солнечного света. Даже полупустая бутылка осталась в руке.
Шума в голове слишком много, и Джимми не хочет находить в одной из современных комнат тяжелые ботинки с кожанкой. Не находит. Замирает. Стекленеет. Лучше бы они вдвоем оказались в сказке, а не в науке. Наука – не его. Драконы и рыцари – куда проще.
Станция вдруг начинает мигать красным, а Джимми думает, что она послала ему сообщение. Как-то там – но послала. Он садится у терминала в первой попавшейся комнате, а потом понимает, что сейчас 2047 год и он точно не знает технологию передачи видео из будущего в прошлое.
А еще – он читал, пытаясь как-то поднатореть и стать Каре интересным, что назад по червоточине пройти нельзя. Что она работает в одну сторону. Впрочем, он не уверен, он знает только, что попал и пропал, шепчет название станции, шепчет имя раз за разом, оборачивается на шорох – и видит ее.
Кара ходит по пустому дому. Работает только половина метрономов, и она видит, где он остановился, на полу лежат осколки и резко пахнет алкоголем. Кара вздыхает, трет лоб пальцами и впервые спрашивает себя, зачем полезла сама и зачем втянула его. Толкает двадцать первый метроном и идет по дому дальше, надеясь, что он вернется. Внезапно музыка кажется ей гораздо более правильной, чем физика, она слышит ритм одного-единственного метронома во всем доме, и какофония распадается на отдельные мелодии, точные, четкие, красивые.
Она не знает, как ушла и как вернулась сама. Она уверена, что не сможет вернуться он, и это кажется настолько нелогичным, чуждым и неправильным, что она заходит на бесконечную петлю, добирается до своей комнаты, обнаруживает, что он начал цикл здесь, и хватается за планшет.
На нем, конечно, нет ничего стоящего, кроме даты. Промахнулась идеально.
Потом Кара вдруг вспоминает, как во время разговора про космическую станцию, построенную, очевидно, благодаря ее открытию и повсеместному внедрению «принципа Бойлофф», Джимми роняет чашку.
Стоп, нет, «Бойлофф-Пратта», она же назвала ее в честь так и не вернувшегося Джимми.
Кара оседает на пол, понимая, как нелепо и ужасно выглядят ее собственные мысли, свернутые в ирреальную петлю из времени и возможностей, вероятностей, в каждой из которых она, кажется, побывала, и плачет, уткнувшись лбом в голые колени.
Джимми роняет чашку раз. Джимми роняет чашку два.
Кара засыпается внутрь вместе с толпой четырнадцатилетних девчонок. Ей удалось вернуться в правильное время. В какой-то момент, на станции, построенной благодаря ее открытию в области «кротовьих нор» (бабушка была русская, и наплевать на все эти «червоточины»), она испугалась, что ничего не получится, что надо было посылать маленького робота с видеокамерой, что никак нельзя было оставлять дурацкого Джимми одного. С него же станется любая глупость, даже последовать за ней.
Но она счастливо вваливается в клуб, она аплодирует и визжит, когда он выходит на сцену с неизменной гитарой, она поднимает зажигалку, когда он играет ту песню, которая стоит у нее на звонке, она хочет подойти к нему после, но вдруг стукается лбом в невидимое стекло, разводит руками, дожидается, пока все разойдутся, понимает, что не может даже выйти из клуба. Мечется, бегает кругами, устает, останавливается. Перестает делать что-либо. Смотрит наверх, куда-то туда, где сейчас и постоянно уходит вслед за ней Джимми.
Кара благодарит небеса за ботинки и придумывает, что станции у планеты 47b в созвездии Большой Медведицы нужно дать имя, раз уж Джимми сподобился туда попасть. У него в голове не держится ровным счетом ничего, только пыль, ветер, коллекционные метрономы, а еще семь нот. И тогда она понимает, тогда она вспоминает, что не у нее одной древние вкусы. Джимми любит группу со странным названием «Арктические мартышки». «Арктика» – по-гречески означает «рядом с медведями».
Джимми роняет чашку раз.
– Станция «Арктика», – резко выпаливает она. – Если совсем дурак, запомни, что «Арктические мартышки» твои…
…оборачивается на шорох – и видит ее. Она говорит что-то про любимую группу, прерываясь на середине предложения, и он бросается к ней, вдруг находя реперную точку, вытесняя звук метрономов из головы, обнимает неловко, не рассчитав силы, и они вываливаются на пол в залитый солнцем дом. Пока он испуганно дышит и слушает тишину и четкость ее слез, Вселенная будто кружится над ними, но бежать больше никуда не надо. Рядом с Джимми и Карой лежат две одинаковые разбитые чашки.
