Глава 24
Стоять было зябко. Ноябрь в Москве и без того не теплый, а тут еще дул ветер, и с неба сыпалась снежная крупа. Люди, дежурившие у баррикады, преграждавшей въезд на Старую площадь, ежились, втягивали головы в плечи, пряча в поднятые воротники стынущие уши, и пританцовывали, пытаясь согреться. Некоторые пытались укрыться за вытащенными на дорогу канцелярскими шкафами. Только напрасно: ледяной ветер доставал и там. Все чаще и чаще то один, то другой защитник срывался с места и бежал в здание ЦК — отогреться. Их не останавливали даже окрики старших. Да и сами старшие периодически уходили в тепло. Разве что не бежали, а шли степенно, демонстрируя стойкость.
А еще было скучно. Нет, начиналось весело. Под энергичные призывы Бориса Николаевича, люди тащили из кабинетов ЦК письменные столы, шкафы, стулья. Летели на пол вытряхнутые из ящиков бумаги, с полок сметались папки. На робкие попытки хозяев возразить Ельцин громогласно возвещал:
— Партия в опасности, а вы про какие-то бумаги! Не пропадут. Лучше помогайте!
Многие откликнулись. Вместе с пришедшими товарищами волокли столы и принимали на руки тяжелые шкафы. Людей обуяло злое и деятельное веселье. Они им покажут! Ишь, чего вздумали: партию распустить! Не пройдут! Но пассаран!
Баррикаду, преграждавшую въезд на площадь, соорудили быстро. Выглядела она, правда, жидко. Не то, что танк, грузовик сметет без труда. Но это был символ сопротивления. Некогда деды и прадеды москвичей сооружали подобные баррикады на улицах, препятствуя продвижению царских войск. Так они боролись с самодержавием. В той борьбе возмужала партия. Она совершила революцию, выстояла в окружении враждебных буржуазных государств, победила в самой страшной в истории человечества войне. Теперь партию предстояло защитить от внутренних врагов. Об этом говорил Ельцин. Он взгромоздился на стол и обратился к единомышленникам с речью.
— Те, кто издал указ о роспуске партии, совершили государственный переворот, — вещал Борис Николаевич. — Но СССР — это не Латинская Америка, где можно безнаказанно заварить путч. Вдохновленные нашим примером, трудящиеся СССР восстанут и сметут горстку изменников. Западные радиостанции передают обращение Горбачева. Михаил Сергеевич назвал ГКЧП хунтой и призвал советских людей защитить завоевания Октября. После того, как с путчем будет покончено, Михаил Сергеевич вернется в страну. Нет хунте!
Он вскинул кулак.
— Нет хунте! Нет хунте! — стали скандировать собравшиеся.
Все это снимали журналисты, как иностранные, так и советские. После того, как Ельцин слез со стола, его окружили и засыпали вопросами. Щуря свиные глазки, Борис Николаевич отвечал. А затем ухватил за рукав журналиста центрального телевидения.
— Тебя как звать?
— Дмитрий, — ответил журналист.
— Ваши покажут это? — Ельцин обвел рукой площадь.
— Конечно! — кивнул журналист. — Без проблем.
— Видите, товарищи! — повернулся Ельцин к единомышленникам. — Телевидение тоже за нас. Вся страна узнает. Пойдем, Дима, перекусим! — он обнял журналиста за плечи и кивнул остальным: — Вас, товарищи, тоже покормят.
Ельцин не соврал. Спустя какое-то время из здания ЦК вышли официантки с подносами. Бутерброды, горячий чай — все это расхватали вмиг. Жуя вкуснейшую колбасу и запивая ее сладким чаем, люди на площади ощущали гордость. Не испугались, пришли. А хунта… Ей не устоять перед гневом народа.
К полудню журналисты рассосались, и стало скучно. Поначалу среди собравшихся ходили слухи. Кто-то уверял, что к Старой площади подтягиваются войска. Хунта приняла решение расправиться с восставшими. Новость всколыхнула людей. Одно дело таскать столы и выкрикивать лозунги, другое — стоять под прицелом пушек. В том, что «хунта» пришлет танки, «знатоки» не сомневались. Начавшуюся панику пресек Ельцин. Он велел двум молодым инсургентам разведать обстановку. Те сбегали и принесли известие: никаких танков нет. Как и войск или чего-то подобного. Столица живет обычной жизнью.
— Не поддавайтесь на провокации, товарищи! — подвел итог Ельцин. — Армия не пойдет против народа.
От вождя тянуло спиртным. Уловив запах, люди вздыхали. Сто граммов никому бы не помешали. Только где взять? При Горбачеве водку и вино стали продавать по талонам. Оно, вроде, правильно: зачем спаивать народ? С другой стороны, иногда хочется.
Во второй половине дня к холоду добавился голод. Запас продуктов в здании ЦК кончился. Подвоз новых, как объяснил Ельцин, блокировала «хунта». Добровольцы вызвались сходить в магазин. Из них сформировали команду и снабдили деньгами. Добровольцы ушли и не вернулись.
— Хунта перехватила! — объяснил это Ельцин. — Потерпим, товарищи! Я позвонил верным людям, обещали помочь. Подвезут.
Однако не подвезли. Тоже, наверное, «хунта» помешала. Хотя многие в этом сомневались. Уж больно радостными выглядели добровольцы, собираясь в поход. Слиняли. Их примеру готовились последовать другие. Ельцин, почувствовав это, приказал: за баррикаду — ни шаг! Опасно. «Хунта» не дремлет. Он поручил старшим присматривать за людьми. Теперь все мерзли и скучали. Кое-кто даже мечтал о появлении танков. В этом случае можно слинять — под шумок.
Словно в ответ на эти мысли в отдалении послушался гул моторов. «Танки!» — пронесся по площади слух. Сразу несколько человек метнулись к ЦК. Вскоре из дверей здания показался Ельцин. Нетвердо ступая, он подошел к баррикаде и оперся на стол.
— Больше мужества, товарищи! — обратился к собравшимся. — Они не посмеют. Танкисты не станут давить людей.
Но это были не танки. К баррикаде подтянулась колонна армейских грузовиков. Каждый из них тащил на прицепе полевую кухню. Когда грузовики встали, из кузовов посыпались солдаты. Одни, подгоняемые прапорщиком, отцепили кухни и подкатили их ближе. Другие вытащили из кузовов столы и выставили их параллельно баррикаде. Затем стали носить ящики и коробки. В считанные минуты на столах горками возник нарезанный хлеб, стопки разовых пластмассовых тарелок и таких же стаканчиков. В завершение солдаты подтащили проволочные ящики с бутылками. Те зазывно позвякивали. Закончив, солдаты ушли. У столов и кухонь осталось несколько человек в белых куртках и колпаках. Одни встали у столов, другие откинули крышки котлов и стали мешать в них черпаками на длинных ручках. Над площадью поплыл аппетитный запах. Многие сглотнули слюну. В этот миг перед баррикадой возник молодой человек в куртке и джинсах.
— Здравствуйте, товарищи! — сказал он и улыбнулся. — Меня зовут Сергей Дейвойно. Я писатель и член Государственного комитета по чрезвычайному положению. Нам стало известно, что здесь мерзнут и голодают наши советские люди. Непорядок. Товарищи поручили мне накормить и согреть вас. Прошу! — он указал на столы.
— Не слушайте его! — вскинулся Ельцин. — Еда наверняка отравлена.
— Вы так думаете? — поднял бровь Девойно и обернулся к столам. — Нигматулин, сооруди-ка порцию!
Невысокий солдат у стола схватил тарелку и протянул ее повару. Тот зачерпнул половником в котле и плюхнул в нее горку каши. Нигматулин воткнул в нее пластмассовую ложку, приложил пару кусочков хлеба и поднес писателю.
— И это! — Девойно щелкнул себя по горлу.
Солдат сунул ему в руки тарелку и вернулся к столу. Там вытащил из ящика бутылку, сорвал с нее пробку-бескозырку и наполнил легкий стаканчик прозрачной водкой. Поднес Девойно. Тот принял, опрокинул жидкость в рот, крякнул и тут же заел теплой кашей.
— Гречневая, с мясом, — сообщил напряженно следящим за ним восставшим. — Вку-у-сная. С утра не ел — все некогда было. Присоединяйтесь, товарищи! Да, совсем забыл! — он хлопнул себя ладонью по лбу. — Среди вас есть женщины. Как интеллигентный человек, я не могу предлагать им водку. В котле одной из кухонь — глинтвейн. Горячий. Лучше средство согреться на морозе. Думаю…
Он не договорил.
— Глинтвейн? Где глинтвейн? — раздался крик. На стол баррикады влезла женщина, спрыгнула на мостовую с другой стороны и подбежала к писателю.
— Там! — указал он рукой.
Женщина метнулась к кухне. Солдат в белой куртке налил ей в стаканчик темной жидкости. Дрожащей от холода рукой женщина поднесла его ко рту. Глотнула, закрыла от удовольствия глаза, затем приложилась вновь…
— Девочки! Настоящий глинтвейн! Я такой за границей пила.
Эти слова будто прорвали плотину. Через столы полезли люди. Другие, сообразив, стали оттаскивать их в сторону. В образовавшиеся проходы хлынула толпа.
— Осторожно, товарищи, не толкайтесь! — увещевал голодных Девойно. — Водки и каши хватит всем. Мужчины будьте джентльменами. Женщин — вперед!
Подбежавшие солдаты помогли навести порядок. К столам с едой выстроились очереди. Конвейер заработал. Каждому, подходившему к столу совали в руки тарелку с кашей и стаканчик с водкой. Женщинам наливали глинтвейн. Люди отходили в сторону, пили и набрасывались на еду. Опорожнив посуду, занимали очередь вновь. Этому не препятствовали: водки и каши у представителей ГКЧП хватало.
Откуда-то появились журналисты. Они фотографировали и жужжали кинокамерами. Портативные камкордеры в СССР только начали выпускать, поэтому телевидение для новостных выпусков использовало старые технологии. В этой суете никто не заметил, как к Борису Николаевичу подошли двое. Один без замаха ткнул ему кулаком под дых. Второй подхватил обмякшего главаря. Нежно придерживая его за плечи, двое увели Ельцина в темноту. Вожака хватились спустя время.
— Где Ельцин? — закрутил головой один из старших.
— Ушел, — ответил неприметный на вид мужчина лет тридцати.
— Куда? — изумился старший.
— Не знаю, — сказал неприметный. — Отдыхать, наверное. Сказал: «Я ухожу» — и все.
— Ну, и хрен с ним! — прокомментировал один из инсургентов. По нему было видно, что очередь к столам он занимал не однажды. — Кричал: «Путч! Хунта!» А какая это хунта, если они о людях думают? Горячей еды подвезли, выпивки. И стоять не запрещают. Я этого писателя спрашивал, что дальше? Собираются нас разгонять? Он ответил, что ГКЧП на нас начхать. Можем стоять хоть до посинения. К одному из наших жена пришла. Говорит: весь день «голоса» слушала. Никто, кроме нас, против ГКЧП не выступил. Люди работают, занимаются делами, а мы дурня празднуем. Эх!
Инсургент махнул рукой и отошел. Пока слышавшие эти слова обсуждали новость, столы и кухни перед баррикадой убрали. Грузовики уехали. Вместо них к площади подрулил «Икарус». Открылись дверцы, и из автобуса посыпались мужчины и женщины в военной форме. Двое из них надели на плечи ремни аккордеонов. Вперед вышел стройный майор.
— Уважаемые товарищи! Вас приветствует Академический ансамбль песни и пляски Советской армии имени Александрова. Нам сказали, что вы здесь мерзнете и скучаете. Это неправильно. Так не должно быть в советской стране. Давайте же веселиться! Музыка!
Он дал знак аккордеонистам. Те растянули меха. Вперед выскочили плясуньи и закрутились на асфальте. К ним подлетели танцоры. Скоро уже вся площадь плясала и пела. Скука и холод отступили. Как и мысли о «хунте»…
* * *
— Мы ведем свой репортаж со Старой площади, где сегодня утром, как мы уже сообщали, появилась баррикада, сооруженная людьми, недовольными решением ГКЧП о роспуске КПСС. Протестующих набралось c пару сотен. Они простояли здесь световой день. Замерзли и оголодали. И тогда им по распоряжению ГКЧП привезли горячую пищу и согревающие напитки.
Журналиста с микрофоном на экране сменили кадры раздачи еды. Голос продолжил за кадром:
— Ведь это наши советские люди. Пусть они не согласны с решением Президиума Верховного Совета, это, однако, не означает, что их нужно бросить на произвол судьбы. Чтобы протестующие не скучали, на площадь приехали артисты Академического ансамбля песни и пляски имени Александрова.
На экране вновь возник журналист с микрофоном.
— За моей спиной вы видите танцующих людей. Как видите, никто не собирается прогонять их со Старой площади, как это сообщили западные информационные агентства. Здесь нет военных и милиции. Люди веселятся…
В этот миг к журналисту подлетела женщина. Чмокнув его в щеку, она засмеялась и скользнула в сторону.
— Вот так… — журналист растерянно потер щеку. — Тут говорят: «Путч! Путч!» Но вы сами все видите. Если это и путч, то он какой-то неправильный…
Сюжет кончился, Владимир Иванович посмотрел на меня.
— Не постановка, — ответил я на его вопросительный взгляд. — Дама сама выскочила. Они же там все выпившие. В Останкино хотели этот вырезать эпизод, но я настоял.
— Правильно! — сказал Концевой. — Получилось искренне. Неправильный путч, — он усмехнулся. — Вот и название для истории. Ты это хорошо придумал с выпивкой и едой, Сергей! И с ансамблем. Где, кстати, одноразовую посуду брали?
— В «Аэрофлоте».
— Поблагодари всех, кто помогал! — сказал Долгих. — От моего имени. Ансамбль — особенно. Что там сейчас?
— Разошлись, — сказал Концевой. — Чего зря стоять? Им подсказали, люди восприняли. Сейчас солдаты затаскивают мебель обратно, мои люди закрывают и опечатывают кабинеты. Ельцин — во внутренней тюрьме. Как с ним быть? Сажать нельзя — визгу не оберемся, выпустить — боязно. Опять что-нибудь завернет. Не человек, а ядерная бомба. Огромной разрушительной силы.
— Отправьте его послом, — подсказал я. — В Буркина Фасо.
— Почему именно в Буркина? — удивился Владимир Иванович.
— Далеко от СССР. Взрывная волна не добежит.
Концевой засмеялся и погрозил мне пальцем.
— А если серьезно, пусть там спивается потихоньку.
— Злой ты человек, Сергей! — покачал головой Концевой.
— Наоборот, добрый. Не видели вы, как он, будучи президентом России, дирижировал оркестром в Германии. Пьяный, естественно. Вся страна от стыда сгорала. Его повесить мало, а мы цацкаемся.
— Ладно, — хлопнул ладонью по столу Владимир Иванович. — Подумаем. Люди собрались? — он посмотрел на меня.
Я кивнул.
— Идем!
Мы вышли из кабинета, двинулись коридором и остановились перед дверью, ведущей в зал заседаний Верховного Совета.
— Народу много? — спросил меня Долгих.
— Журналистов — с сотню. Дипломатов раз в пять больше. Одних американцев человек десять прибыло во главе с послом.
Долгих поморщился.
— Иди! — сказал Концевой. — Объявляй. Я за кулисами постою.
Я вышел на сцену и пробрался к микрофону, установленному ровно посередине стола президиума. Остановился и окинул взглядом зал. Легкий шумок, царивший в зале стих. Я физически ощутил на себе взгляды сотен глаз. Хотя, каких сотен! Сейчас на меня смотрят миллионы. Центральное телевидение ведет прямую трансляцию. Сигнал передают за границу. Можно сказать, весь мир приник к телевизионным экранам. В западных столицах гадают: что случилось в этом таинственном СССР? Очередной переворот в высших эшелонах власти или нечто, кардинально меняющее расклад сил в мире? Гадайте!
— Уважаемые товарищи! Леди энд джентльмены! Я — Сергей Девойно, член Государственного комитета по чрезвычайному положению, буду вести эту пресс-конференцию. Приглашаю в зал первого заместителя Председателя Президиума Верховного Совета СССР Владимира Ивановича Долгих!
Владимир Иванович вышел на сцену и направился к столу. Первыми вскочили с мест журналисты, следом стали вставать дипломаты. Причем, американцы делали это с явной неохотой. Ничего, скоро запрыгаете! Владимир Иванович сел и сделал знак аудитории. Все опустились в кресла.
— Слово, товарищу Долгих!
Пока Владимир Иванович читал текст, я не сводил взгляда с сидевших в первом ряду американцев. Выражение их лиц менялось — с презрительно-настороженного до недоверчиво-удивленного. Ну, так слова, которые сейчас произносил Долгих, западали им в душу. «Возвращение к подлинному народовластию, то есть демократии… Выборы в Советы всех уровней исключительно на альтернативной основе… Многопартийность. Отмена уголовного наказания за частное предпринимательство, антисоветскую пропаганду и агитацию, тунеядство… Свобода печати и упразднение Главлита… Расширение прав собственников коллективных предприятий, возрождение производственных кооперативов и разрешение на занятие частной деятельностью… Разоружение…»
Удивляйтесь! Мы это сделаем, господа! А вы нам заплатите. За каждый выведенный из Восточной Европы танк, взвод, батальон, дивизию. За объединение Германии и освобождение социалистических стран от идеологической и военной опеки. Вы еще не знаете, во что это вам выльется. А вот я знаю. В той жизни читал воспоминания ваших престарелых политиков. Они хвастались, как развалили СССР, и называли суммы, которые были готовы за это заплатить. Я запомнил. Так что заплатите до последнего цента. И еще будете радоваться, что выиграли холодную войну. Празднуйте! В том времени тоже так было. Пыжились, надували щеки. Пока Россия не вспомнила, что она ядерная держава, и у нее есть собственные геополитические интересы. Мы будем с вами дружить, просто душить в объятиях. Нам требуются кредиты и субсидии. Нужно накормить людей и модернизировать промышленность. А дальше… В экономике, как и в политике, важно знать, по какому пути идти. Что выбрать, и на чем сосредоточить усилия. Мир движется к этому пониманию долго, ощупью. А вот мы уже знаем…
Горбачева можно списывать в утиль. Запад его поддержал, надеясь ослабить СССР. Однако ГКЧП предложил больше. Широкомасштабные реформы в экономике и политике, и это волшебное слово — «демократия». Генсека выбросят на свалку истории. Ничего личного, только бизнес…
Окончание пресс-конференции аудитория встретила аплодисментами. Стоя. Причем, азартнее всех аплодировали не журналисты, а дипломаты. Не все, конечно. Были и кислые лица. Главным образом, смуглые и «загорелые». Звиняйте, хлопцы, но сало кончилось. Режьте друг друга за свой счет.
Довольные, мы с Владимиром Ивановичем вышли в коридор и наткнулись на хмурых Концевого с Варенниковым.
— Что? — насторожился Долгих.
— Мятеж. Военно-политическая академия имени Ленина, — сказал Концевой.
— Не здесь! — сказал Владимир Иванович…
* * *
— Моя вина! — доложил Варенников в кабинете Долгих. — Занимался войсками и упустил училища. Казались не опасными. Ошибся. Двое сволочей из ГлавПУРа, прикинувшись овечками, организовали мятеж. Сейчас они под замком, но напакостить успели. В училище завезли оружие. В основном стрелковое, но есть гранатометы, в том числе автоматические. Боеприпасов — море. Мы это прохлопали. Командир той части арестован, его ждет трибунал. В училище, по нашим данным, не менее роты вооруженных курсантов. С десяток офицеров. Среди них есть прошедшие Афганистан. Оборона организована грамотно. В окнах — пулеметы и грантометы. На переговоры мятежники не идут. Требуют распустить ГКЧП и вернуть власть партии. Поначалу мы не восприняли это всерьез. Думали, объясним людям, что они заблуждаются, и те сложат оружие. Говорили по телефону, в здание нашего представителя они впустить отказались. Не вышло. В конце концов, я им сам позвонил. Послали. Меня, министра обороны!
Вареников раздул ноздри.
— Ваши предложения? — спросил Долгих.
— Силовое подавление мятежа.
— Каким способом?
— В лоб штурмовать нельзя — кровью умоемся. Здание училища как оборонительный объект ничего из себя не представляет, но оружия там много. Если пойдем в лоб, потери будут большими. Поэтому подгоним танки и расстреляем издалека. В Кантемировской дивизии подготовлен сводный отряд, ждут только приказа.
— По-другому нельзя? — сморщился Владимир Иванович.
— Я вызвал «Альфу», — сказал Концевой. — Они заняли позиции вокруг училища. Но…
— Что?
— Офицеры не хотят идти в бой. Это ведь не дворец Амина. В училище наши люди. Ладно бы офицеры — те знали, на что шли, но рота пацанов… За что их убивать?
Долгих забарабанил пальцами по столу.
— Не надо крови! — сказал я.
Все трое уставились на меня.
— Нужно отправить парламентера. Дать ему документ, гарантирующий амнистию всем, кто сложит оружие.
— Они изменили присяге! — нахмурился Варенников.
— Их обманули. Наверняка те из ГлавПУРа наплели им про путч и пообещали поддержку других частей. Они не знают, что остались одни. Или не хотят этому верить. Надо убедить. Послать человека, умеющего говорить. Оптимально — члена ГКЧП.
— Это кого? — вздохнул Концевой.
— Я пойду.
Три взгляда прожгли меня.
— Думаете, не справлюсь?
— Хм! — сказал Концевой. — Это мысль. Убеждать ты умеешь. Только там не дураки засели. Увидят, что перетягиваешь на свою сторону, возьмут и пристрелят.
— Танки и только танки! — бросил Вареников.
— Погоди, Владимир Валентинович! — Долгих посмотрел на меня. — Ты, вправду, хочешь этого, Сергей?
Я кивнул. Хочу. Нет, не так. Должен. В моем времени мятежа военных в путч не было. Как и баррикады у ЦК. Мое вмешательство изменило ход событий, и не совсем в лучшую сторону. Раньше времени погиб Машеров. Теперь под каток угодили курсанты. Молодые, полные надежд и устремлений. Можно, конечно, утешить себя мыслью, что я кого-то спасал. Жертв маньяков, чернобыльцев… Подбить баланс и успокоиться. Но люди — не цифры в таблице. Каждый из них несет в себе мир — яркий и неповторимый. А мы по нему — из пушек…
— Согласен! — сказал Долгих. — Сделай это, Сергей! Только будь острожен. На рожон не лезь. Увидишь, что не соглашаются, уходи. Я не хочу выказать твоей семье соболезнования.
— Не придется, — сказал я. — Парламентеров даже фашисты не расстреливали…
* * *
Белый флаг у меня забрали у входа. Встретивший меня капитан, сунул его курсанту в бронежилете и каске. Мы вошли в холл училища. М-да… Баррикада из столов и шкафов. Массивная и правильно выложенная. Сходу не преодолеешь. В импровизированных бойницах торчат головы в касках. Стволов не видно, но направить их на врага — дело секунд. Если штурмующие ворвутся с главного входа — умоются кровью. Затем — курсанты. Это даже мне ясно.
— Туда! — показал капитан.
Узким, ломаным проходом мы миновали баррикаду и поднялись по лестнице. Меня завели в широкую дверь и оставили в приемной под наблюдением. Дежуривший в приемной курсант держал автомат наизготовку. Предохранитель снят. Хорошо, что палец не на спусковом крючке.
Капитан скользнул в кабинет и через минуту выглянул.
— Заходите!
Я последовал приглашению. В кабинете было накурено. За большим столом сидели восемь офицеров. Я присмотрелся. Два полковника, три подполковника, майор и два капитана. В числе последних — мой проводник. Генералов не видно. Значит, руководство училища не при делах. Или струсило или проявило осторожность. Это хорошо. С генералами трудно. Они уверены, что знают истину в последней инстанции, и любят ее изрекать.
— Здравия желаю, товарищи! — поздоровался я.
— И тебе не хворать! — отозвался полковник со шрамом на щеке. Остальные промолчали. Значит, меченый у них главный. — Проходи, присаживайся, — он указал на свободный стул.
Я не заставил себя упрашивать. Некоторое время мы разглядывали друг друга. Я видел себя их глазами. Штатский, одет легкомысленно — в джинсы и пуловер. Сверху — куртка, сейчас расстегнутая. Это меня проверяли насчет оружия. Выгляжу несолидно. Это кого ГКЧП им прислал? Не уважает, что ли?
Я, в свою очередь, составлял мнение о присутствующих. Семеро выглядели вполне нормально. Офицеры, как офицеры. Лица насторожены, и в них проглядывает неуверенность. Нормально, сработаемся. А вот один из полковников мне не понравился. Глаза блестят — явно пьяный. Лицо кривит презрительная гримаса. Слишком молод для такого звания — лет тридцати. Щегольски подогнанный мундир, звезды на погонах не обычная фурнитура, как у остальных, а шитье. Один мой знакомый в той жизни говорил: «Если полковник вышивает на погонах звезды, он очень хочет стать генералом»… У этого уже не выйдет.
— Ты кто? — нарушил молчание меченый.
— Сергей Александрович Девойно. Писатель и член ГКЧП.
— Девойно?! — воскликнул один из подполковников. — Я вспомнил вас. Несколько лет назад у нас была читательская конференция, и вы приезжали к нам в гости. Курсантам очень понравилось. Долго обсуждали потом. Хорошие у вас книги.
— Рад слышать.
— Ладно, писатель! — хмыкнул меченый. — Ты сюда не на встречу с читателями пришел. Наверное, предложить что-то хочешь. Что нужно путчистам?
— Путч — это у вас.
— С-сука! — полковник с вышитыми звездами выхватил пистолет. ПСМ. Генеральская игрушка, калибром 5,45. Плоский и легкий. Но если выстрелить в упор…
— Угомонись! — рявкнул на него меченый.
Несостоявшийся генерал ругнулся, но пистолет спрятал.
— Путчисты — те, против кого народ, — сказал меченый.
— А вы, значит, считаете, что он за вас?
— Конечно! — взвился обладатель ПСМ. — Воинские части по всей стране отказываются подчиняться ГКЧП. Люди выходят улицы. Скоро народ сметет этот путч…
Я засмеялся. Несостоявшийся генерал от неожиданности умолк и свирепо уставился на меня.
— Вы не слушаете радио и не смотрите телевизор?
— Нечего там смотреть! — буркнул обладатель ПСМ. — Одна пропаганда.
— В училище не было электричества, — вздохнул меченый. — С двух часов. Включили только перед твоим приходом. Так что не слушали и не смотрели.
А вот это уже косяк. Наш.
— Тогда — последние новости. На всю страну случилось только два очага сопротивления ГКЧП. Первый — на Старой площади. Порядка двухсот человек под руководством Ельцина вытащили из здания ЦК мебель и устроили баррикаду. Простояли у нее день. Оголодали и намерзлись. По распоряжению ГКЧП им подвезли горячую еду и согревающие напитки. Ансамбль имени Александрова развлекал их танцами. Люди поели, потанцевали и разошлись по домам. Мебель уже оттащили обратно. Второй очаг это вы. Здесь дело серьезнее, поскольку появилось оружие. Поэтому отношение соответствующее. Два генерала из ГлавПУРа, заварившие этот мятеж, арестованы и сидят в тюрьме.
Полковник с вышитыми звездами дернулся. Все ясно: их порученец.
— Арестован и командир части, снабдивший вас оружием и боеприпасами. Он, как и генералы, предстанет перед трибуналом. Вокруг училища сосредоточены специальные части. Вам что-нибудь говорит название «Управление „А“»?
Меченый спал с лица. Знает. Добавим.
— Но даже их не хотят бросать в бой. Зачем терять преданных офицеров? Есть предложение подогнать танки и раскатать вас из пушек. И хрен бы с вами, если ума нет. Но здесь курсанты. Пацаны. Вот их жалко. Поэтому ГКЧП предлагает сложить оружие и разойтись. В этом случае трибунала не будет. Происшедшее сочтут недоразумением. Вот!
Я вытащил из кармана сложенный лист и протянул его полковнику. Тот развернул его, пробежал глазами и протянул соседу. Лист пошел по рукам.
— Этому можно верить? — спросил меченый.
— Там подпись первого заместителя Председателя Президиума Верховного Совета и гербовая печать. Вам мало?
— Достаточно! — согласился полковник. — Ладно, предположим согласны. А что дальше? Мы ведь политруки, а вы партию распустили. Снимай погоны — и на стройки народного хозяйства? В том числе и пацанам?
— Это он вам сказал? — я ткнул пальцем в несостоявшегося генерала. Тот насупился и раздул ноздри. — В ГлавПУРе напели? Чем вы занимались в армии, товарищ полковник? Ну, кроме разъяснения решений КПСС?
— Воспитывал личный состав.
— Вот! — я поднял вверх палец. — Так что были заместителями по политической части, станете по воспитательной. И все дела.
Меченый посмотрел на офицеров. Те закивали головами. Один вышитый подполковник словно столб проглотил.
— Что застыл, гнида?! — вдруг рявкнул меченый. — Это ведь ты прибежал с посланием из ГлавПУРа. Наплел, что все восстали против ГКЧП. Что скоро прибудут войска и подавят путч. От нас требуется только поддержать. За что всех повысят в звании и наградят. Вон они, награды! — полковник ткнул пальцем в окно. — Калибром в 120 миллиметров. А к ним «Управление „А“» впридачу. Ты видел, как они работают? Я был во дворце Амина после штурма. Охрану будто косой выкосили — никто не уцелел. Самого Амина грохнули в баре. Кровищи там было — не пройти. Блядь! Сука паркетная!
— А-а-а! — внезапно завопил порученец и выхватил ПСМ. На меня глянул черный зрачок ствола. Краем глаза я увидел, как, пытаясь помешать, вскочили меченый и другие офицеры. В следующий миг в грудь будто палкой ударили. С размаху и изо всей силы.
Больно… Темнота…
