Глава 7
ЛЕДИ И ПОДСЛУШАННЫЕ РАЗГОВОРЫ
Я лежала, свернувшись калачиком, и старательно притворялась спящей. Получалось из рук вон плохо, притворяться я никогда не умела, но ширма, заслонившая мою постель от гостиной, с успехом компенсировала недостаток актерского мастерства.
Постель была… мягкой.
Лоскутное одеяло, пожертвованное Тихоном, теплым и уютным.
Да и вообще… мое возвращение в октоколесер — нет, надо подсказать другое наименование этой махины, пока я язык не вывернула — сложно было назвать триумфальным.
Зареванная.
Заляпанная от макушки до пят смрадной черной жижей, с прилипшими к этой самой жиже листьями и паутиной, я мало отличалась от чудовища.
Некромант, чья любезность иссякла, не соизволил руки подать. Напротив, отвесив весьма издевательский поклон, он произнес:
— Прошу прощения, благородная лайра, но кровь нежити отвратительно отстирывается. А одежды у меня не так много, чтобы ею рисковать.
Одежды ему жаль, значит.
А меня, пытающуюся забраться по скользкой лестнице, не жаль. И что мне оставалось делать? Гордо подхватить драный подол — у меня, между прочим, одежды вообще нет — и кое-как, вряд ли с подобающим благородной лайре изяществом взобраться в вагончик.
— Принимай свою красавицу, — гаркнул Ричард. И над самым ухом, паскудина этакая, я даже присела от неожиданности. — Только отмой. А то смердит.
Меня едва не сожрали, а ему смердит…
Себя бы понюхал, куст розовый.
Но я промолчала, решительно наступив себе на горло, а точнее, на язык. Все же Ричард пусть и не джентльмен ни разу, а жизнь мне спас.
Грен разохался.
Тихон поскреб длинное ухо, что, как я поняла, свидетельствовало о некоторой растерянности, и предложил принять ванну. Естественно, я не возражала.
Ванна.
Горячая вода. Ароматизированная соль из личных запасов Грена. Бутыль с вязким зеленоватым шампунем, которую сунул мне Ричард, буркнув, что от нежити всякого нахвататься можно. И пахло из бутыли подозрительно знакомо, как от противоблошиного средства, которое покупала бабушка для нашего кота.
Ладно.
Тихон принес полотенца…
И ширмы поставил, закрепив железными крючками.
Он же поднес и чая с ромом. Или скорее рома с чаем? Я даже не уверена относительно рома, но пахло от кружки спиртом, да и вкус был соответствующим. Но выпила я это успокоительное до дна. В конце концов, сегодня можно.
Ванна расслабила.
За длинную рубаху из тончайшего полотна, правда, измаранного сажей и маслом — пятна трудновыводимые и в моем мире, — я была искренне благодарна, как и за постель, в которую меня уложили бережно, пожелав напоследок хороших снов.
Ага… после всего-то…
Но я послушно закрыла глаза.
Свет не погас, скорее уж стал мягким, приглушенным. Да и обитатели вагончика никуда не делись.
— Зачем ты это сделал? — тихо спросил Грен. Почти шепотом. Но в исполнении подгорца шепот звучал весьма внушительно. Я поспешно натянула на ухо одеяло и старательно засопела.
— Что именно? Уничтожил каюшу? Это мой долг перед обществом.
Надо же, какой общественно обязанный отыскался.
— Нет. Зачем ты позволил этой твари добраться до Оливии?
Вот, и мне тоже интересно!
— Ну… если я скажу, что успел в последний момент, поверишь?
— Ахал бы дядя, на себя глядя. Ты вышел сразу за ней.
Интересно.
То есть я предавалась рыданиям по невинно оборванной жизни, прошлой жизни, а он стоял в стороночке и наблюдал? Утешать и не пытался? Впрочем, что еще ждать от этого… хама?
— Ладно… тогда пока каюша пыталась добраться до вашей красавицы, я добрался до каюши.
— Ричард!
Мне тоже захотелось заорать. Нецензурно. Но душевно. Значит, я там, на поле, медленно брела к гибели, сопротивляясь изо всех сил, которых, к слову, у меня не так и много, преисполняясь уверенности, что каждый шаг приближает меня к смерти. Мучительной, между прочим. Так вот, пока я там страдала, эта скотина рядом была?
И просто ждала момента?
Использовала меня в качестве наживки?
Остатки благодарности к поганцу таяли, как фруктовый лед на солнцепеке.
— Что? — лениво осведомился некромант. — Ты сам знаешь, как сложно добраться до такой твари. А она, между прочим, матерая. Лет двести, минимум…
— Не сочти за упрек, друг мой, но в твоих силах было поставить метку. Утром мы занялись бы каюшей, — это уже Тихон вступил в беседу. Голос у него… в один голос влюбиться можно.
Но не нужно.
Любовь, как я убедилась на собственной шкуре, до добра не доводит. А потому альвином будем восторгаться издали. Скажем, как произведением искусства.
— И потратили бы дня два? А то и три? — Ричард определенно не чувствовал себя виноватым. — Я вообще не понимаю, зачем нам эта… лайрочка.
Похоже, выразиться он собирался иначе, однако в последний момент то ли остатки воспитания сработали, то ли здравый смысл.
— Была бы шуба, а вши заведутся, — меланхолично произнес Грен.
Что?
— Что? — переспросил Ричард.
— Есть вкусно. Жить чисто. Мало?
— Если бы дело было в еде и чистоте, ты бы уже давно кого-нибудь нанял. — Ричард определенно что-то жевал. И догадываюсь, что отнюдь не ветчину. Пироги мои оценил?
Пусть поперек глотки станут.
— Тихон сказал, она нужна.
Интересненько…
— Кому? — осведомился Ричард. И я мысленно присоединилась к вопросу. Нет, ребята, безусловно, милые, но… вот как-то неспокойно стало.
— Нам, — ответил альвин.
— И зачем?
— Пока совершенно не представляю себе.
Очаровательно. Я нужна, но зачем — он не знает. И как это понимать? Похоже, данный вопрос занимал не меня одну, поскольку воцарилось молчание. Правда, длилось оно недолго.
— Ты видел? — это Грен. И голос такой… возвышенный, вдохновленный даже.
Это что же альвин видел?
— Не совсем. Но в миг, когда она передо мной возникла, я осознал, что она нам нужна. И размышляя здраво, если бы она не была нужна, то здесь бы не появилась.
Логично. Хотя и логика довольно извращенная.
Если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно… как-то так, что ли? И я, закрыв глаза, прислушалась, пытаясь обнаружить в себе признаки избранности. Признаки не обнаруживались. Зато ссадины на ногах зудели.
И вообще ощущение было… мерзковатым.
Слегка мутило.
И в памяти то и дело вставало то лицо Макса, то твари…
— Сил у нее нет, — заметил Ричард.
— Когда успел?
— На поле… она сопротивлялась зову. Вот и проверил… нет, кое-что имеется, но так, капля…
Ничего. В моем положении я и капле рада, понять бы, что с этой каплей делать.
— …но раз ты говоришь…
И опять молчание.
То есть слов Тихона о том, что я когда-нибудь понадоблюсь, оказалось достаточно?
— А пироги неплохие. — Ричард сыто срыгнул. А Грен заметил:
— Вечно драться и когти притупятся.
Ормс — городишко небольшой, захолустный до того, что и на городишко-то не походил. Так, деревенька за каменною стеной. У стены этой паслись козы, за которыми приглядывал чумазый паренек. Городские ворота были дружелюбно распахнуты, и, судя по тому, как провисли створки, они и на ночь не запирались.
Удивительная беспечность.
Ричард только головой покачал.
Он забрался на крышу махины, откуда, во-первых, открывался чудесный вид на окрестности, в том числе на выжженное пятно посреди поля, во-вторых, дышалось легче. А в-третьих, лучше уж козами местными любоваться, чем лайрочкой.
Пригодится.
Зачем? Кому? Спрашивать было бесполезно. Если бы Тихон и вправду что-то видел, он бы сказал, а нет, то и… может, подвела его родовая способность? Или истолковал неверно?
Может, лайрочка нужна была, чтобы каюшу поймать?
И если так, то ныне всякая надобность в ее присутствии отпала?
Махина медленно и осторожно ползла по дороге. Урчал мотор, сквозило магией… левый поток будет, пожалуй, шире правого. Надо будет Тихону сказать, пусть отрегулирует. В Ормсе они все одно на пару деньков задержатся…
Козы разбежались с оглушительным блеянием. А пастушок замер, вылупившись на этакое диво. А ведь диво в ворота не пройдет. Старые они. Под телеги делались, октоколесер пошире будет. И повыше.
И, кажется, до Тихона это тоже дошло.
Махина вздрогнула.
Взрыкнула.
И замедлила ход. В какой-то момент Ричарду даже показалось, что остановиться она не успеет, снесет и ворота, и воронью будку стражи, но нет, опустилась носовая решетка, впились в землю тормозные шипы. Он сам вцепился в рукоять, чтобы не скатиться под колеса.
Пыхнуло паром.
Приехали.
Ричард, не дожидаясь, пока стихнет утробный рокот мотора, скатился на землю.
— Эй, любезные, — окликнул он оцепеневших стражей, на лицах которых читался простой, приправленный изрядной долей нецензурных слов восторг. — Где у вас тут машину поставить можно?
— Чегось?
— Машину, — Ричард указал на октоколесер. — Где поставить можно? Или пусть здесь остается?
Эта мысль стражникам категорически не понравилась. Она заставила их нахмуриться и крепче стиснуть слегка заржавевшие алебарды. По лицам их читалось острое желание этою алебардой ткнуть в наглеца.
Ишь, приперся.
Честный люд пугает.
— Не спешите. — Золотая звезда некроманта охладила пыл. — Поле подойдет какое, главное, чтобы въезд был. И выезд…
С некромантами связываться было себе дороже.
И стража задумалась.
С одной стороны, махина их раздражала. С другой, нарушить Ричард ничего не нарушил. С третьей, мага злить — это совсем ума иметь не надо, тем паче некроманта, особыми полномочиями наделенного… с четвертой, и вправду не оставишь же этакое диво у ворот, ворота иным честным людям надобны.
— А туда езжайте, — наконец решился старший, махнув рукою влево. — Там поля есть. Скот на ярмарку пригоняют. И вам местечко сыщется.
Скот, значит… Тихон вряд ли обрадуется, с другой стороны, в городе они точно застрянут. А это совсем уж не радостно. Проще каюшу из камня выколупать, чем октоколесер из узкой местной улочки.
И Ричард, помахав рукой — Тихон не собирался покидать будку управления, указал влево, где от мощеной дороги отходила широкая вытоптанная полоса.
Октоколесер заурчал. А Ричард, подтянув штаны — опять сползают, все же одними пирогами жирка не наешь, шагнул к воротам. У него свои дела имеются.
— Господине, — один из стражников, совсем еще мальчишка, осмелился заступить дорогу. — А вы взаправду…
— Взаправду он, — одернул напарника второй, годами постарше, видом — посерьезней. — Господине некромант, а вы так приехали аль к градоправителю?
— Зачем мне к градоправителю?
— Ну так это… того… — Стражники переглянулись. — Вывертень у нас завелся.
— Что?
Вот только этой пакости не хватало.
— Вывертень, — сказал старший и шлем снял. Шлем был старым, тесноватым и жарким, в такой-то день. Редкие волосенки стража слиплись от пота, а лицо покраснело. Этак и удар хватит. — Уж пятерых тогось… и такая паскудина хитрая!
Младший только кивал.
Выходило… а хреново выходило. Очень хреново. Вывертень — тварь и вправду опасная.
Быстрая.
Хищная.
И разумная. А еще магически одаренная, чтоб его к Старым Богам.
Но редкая. Последний раз появление вывертня — именно вывертня, а не мелкой нечисти, которую за него принимали, — зафиксировано лет этак полсотни тому.
— Градоправитель в столицу нарочного посламши был… ждали вот, но чтоб так быстро… — Стражник глядел на Ричарда с восторгом, от которого становилось не по себе.
А к градоправителю идти придется. Кладбище кладбищем, а вывертень — Ричард все же надеялся, что произошла обычная ошибка, — дело серьезное. Сам он не остановится, но, наоборот, с каждой новой жертвой будет набираться наглости и, что хуже, сил.
— Где у вас тут… градоправитель? — со вздохом поинтересовался Ричард.
И был послан в нужном направлении.
Да, Ормс был захолустьем.
Тихим.
Мирным.
Узкие старые улочки, мощенные красным камнем. Узкие же домишки о редких окнах — памятью старому налогу на эти самые окна. Узкие балконы, соединившие вторые этажи. И сероватое белье, которое с этих балконов свисало. Плоские крыши. Кованые флюгера.
Голуби.
Собаки. Мальчишки, что, собравшись у старого фонтана, играли в ножички.
Площадь, одновременно и городская, и рыночная. Древний постамент, правда, памятника лишенный, но облюбованный выводком хорьков, которые на царящую внизу суету взирали с некоторым удивлением.
Ричард отмахнулся от лоточника, пытавшегося всучить «самые надежные амулеты». Переступил через коврик гадалки, стряхнул липкое проклятье, посланное в спину. Перехватил ловкие пальцы у кошеля.
— Не стоит, — сказал он мальчишке, который уже изготовился было заорать. — Прокляну.
И вытащил цепь со звездой.
Стало не то чтобы тихо, но число желающих свести близкое знакомство с чужаком поубавилось. Люди расступались. Провожали Ричарда взглядами, когда настороженными, когда исполненными самого живого любопытства. И уловил он шепоток.
— …и вправду некромант?
— А то, по харе, что ль, не видно? У некромантов хари-то наглые…
— …хиленький какой…
— …ага, вывертню на один зуб…
Ричард смахнул с плеча еще одно проклятье, слабенькое, несформированное. Вот же… благодарная общественность.
— Ничего, этого сожрут, глядишь — кого другого отправют…
…пожирней, чтоб на два зуба хватило.
Хотя зубов как таковых у вывертней нет. У них тонкий хоботок, покрытый прочными костяными чешуями…
Особняк градоправителя походил на неудавшийся матушкин торт. Кремово-белый, украшенный многочисленными завитушками, но при этом какой-то разваливающийся, что ли? Дюжина пузатых колонн с трудом удерживала массивный портик с гербом Старой Империи. Ступени были щербаты. Окна — темны, затянуты коваными решетками, которые вроде бы и чистили, но без особого усердия.
У парадных дверей дремала пара стражников, которые при виде Ричарда оживились было — не так, похоже, часто заглядывал простой народ к градоправителю, но стоило показать звезду, и стража сникла.
— У себя?
— А то ж… — Стражник почесал шею. — Снедають ишшо…
— Снедають — это хорошо.
В желудке заурчало, напоминая, что и от завтрака Ричард отказался из чистого, к слову, упрямства.
Внутри пахло сыростью, бумагами и скандалом.
— Сволочь! — визгливый женский голос донесся откуда-то сверху. — Скотина!
— Милия!
Мужской был низок и преисполнен раскаяния.
— Я на тебя потратила лучшие годы жизни!
Ричард с сочувствием подумал, что бедного мужика ждут худшие…
— Я подарила тебе…
Что именно там подарили, Ричард не узнал, потому как слова заглушил звон бьющегося стекла.
— Милия! Это мамин фарфор!
— Да твоя мама…
— Госпожа не в духе, — печально заметил старый слуга.
Камзол с поблекшей позолотой и заплатами на рукавах. Высокий парик, щедро посыпанный пудрой. И поднос для визитных карточек, который сунули Ричарду под нос. И доверительно так добавили:
— Вам стоит выбрать другое время для визита. Когда госпожа изволит пребывать не в духе, то и господин впадает в расстройство. А в расстройстве он не склонен решать дела…
Понятно.
И весь город подстраивается под настроение госпожи градоправительницы.
— Ничего. — Ричард обошел и слугу, и поднос. — Я как-нибудь переживу.
Останавливать его не стали, лишь проводили печальным вздохом.
— …как ты посмел! Предать мое доверие…
— Милия, тебе показалось!
— Ты тискал эту потаскуху на глазах у всех, а мне показалось? — голос дамочки ввинчивался в череп. И Ричард в очередной раз мысленно поздравил себя с единственно верным решением избегать брачных уз.
— Мы лишь танцевали, Милия…
— Танцевали?! Это не танец, это срам…
— Это модно!
— Модный срам?! Тарис, ты… ты выставил себя на потеху! Боги милосердные… да весь город только теперь и говорит…
— Милия, все ведь танцевали…
— Но не уткнувшись носом в чужие сиськи…
— Я не виноват, что лайра Фицжеральд столь… высока…
— И сисяста!
— В этом я тоже не виноват.
Ричард остановился.
На втором этаже было не менее неуютно, чем на первом. Узкий коридор. Сумрак. И огромные портреты в тяжелых рамах. Благородные лойры. И не менее благородные лайры, чья изысканная красота несла в себе отпечаток старой крови.
Интересно…
— Боги видят, я была терпелива, Тарис. Я старалась не замечать взглядов, которые ты бросал на других женщин. Я не верила сплетням…
— Милия…
Ричард двинулся на голоса.
Идти пришлось недалеко. Дверь была не просто приоткрыта, но распахнута настежь.
— …я убеждала себя, что они завидуют. Злословят.
— Так и есть!
Комната.
Не сказать чтобы большая, но и не маленькая. Потолок в тех же завитушках, которые от времени пожелтели. Жерло камина, по летнему времени забитого сухими цветами. Каминная решетка.
Ковер.
Стены, обитые полосатой тканью. И, судя по разводам, обиты они были давно.
— Я ведь любила тебя! И ради этой любви пошла против отцовской воли…
Стол.
Стулья. На одном восседает дама неясного возраста, но внушительной стати. Она то ли бледна, то ли напудрена сверх меры. И бледность эту подчеркивают что рыжие волосы, уложенные в прическу-башню, что темно-зеленое атласное платье.
Поза дамы страдающая. Одна рука отставлена. Другая — прижата к высокому челу. К отставленной ручке припал мужчина. Невысокий. Пухлый.
— …я снизошла…
— Милия…
Круглощек. Лысоват. Но лысину стыдливо прячет под реденькими волосами. В хвост их собрал по столичной моде десятилетней давности. Бант нацепил. Смешно смотреть. И сам он, раззолоченный, что кубок драгоценный, смешон.
— Кем ты был? — в руке благородной лайры развернулось крыло веера. — Всего-навсего купцом! Им бы и остался, если бы не мой батюшка… а ты, неблагодарный…
— Я благодарный! — взвился градоправитель, к ручке припадая с поцелуем. — Милия, я тебе не изменял! Я бы… я бы никогда…
— …он тебя в люди вывел!
Ричард постучал в дверь.
— Доброго дня, уважаемые…
Захлопнулся веер.
Приподнялись рыжие брови, а на лице бледном появилось выражение брезгливости и, пожалуй, легкого недоумения. Мол, как получилось, что ее, благородную лайру, прервали.
И кто?
Ричард прекрасно отдавал себе отчет, что выглядит, мягко говоря, непрезентабельно. Одежда простая, пусть и из подгорного хлопка шитая. Такая и холод, и жар, и слюну грызла выдержит, а запачкается в крови ли, в слизи, то отстирается легко. А что запылилась слегка, так он не виноват.
Дороги такие.
Сапоги разношены.
На шее амулеты гроздями, да не стандартные, золотые, как в высшем обществе принято. Нет, недаром Ричард и шаманизм учил, и рукопись… пригодилось. Если же выглядят его амулеты не слишком привлекательно, так это, как Грен утверждает, вопрос вкуса.
Ричарду вот птичьи перья да молочные зубы криксы куда больше нравятся, чем янтарь на платине.
И дешевле, если разобраться.
— Надеюсь, не помешал? — Ричард достал платок и кое-как оттер характерное белое пятно на рукаве.
Был тут вывертень или нет, но голубей в Ормсе водилось множество.
— Вы кто такой? — тонкий визгливый голос Милии заставил Ричарда поморщиться. — Тарис, кто это такой? Отвечай немедленно!
И веером хлопнула по лысой макушке.
Вот дура.
Тарис стерпел. Кряхтя и вздыхая, он поднялся с колен, кое-как одернул перекосившийся камзол, фалды которого свисали ниже колен, по той же, надо полагать, моде. И извлек из кошелечка лорнет на массивной ручке.
Он оказался немолод.
И непозволительно смешон. Круглое личико. Светлые бровки. Нос массивный хрящеватый. Реденькие бачки, побитые сединой.
…и если имелась в его жилах благородная кровь, то весьма и весьма разбавленная. Впрочем, эту догадку Ричард оставил при себе.
— Вы кто такой будете? — поинтересовался градоправитель отчаянно строгим голосом. Отчаяния в нем было куда больше строгости.
— Некромант. — Ричард предъявил звезду.
И Милия поджала губы.
Да уж. Некроманта из дому так просто не выставишь…
— Н-некромант? — слегка заикаясь, переспросил градоправитель.
И покраснел, как девка, банные дни перепутавшая.
— Некромант, — подтвердил Ричард. — У вас тут, говорят, вывертень завелся.
— Где?
— В городе.
— Тарис! — теперь в голосе лайры Милии отчетливо слышались нервические ноты. — У нас в городе вывертень?! И ты молчал?
— Я…
— Боги милосердные! — Милия закатила очи. — За что вы послали мне такое наказание?
Белый кружевной платок смахнул пот с лысоватого чела.
— Мы можем поговорить в каком-нибудь… более подходящем для беседы месте? — Ричард поднял массивный осколок вазы, надо полагать дорогой и древней.
Может быть, ценной.
Но когда это останавливало истерящих женщин?
— Поговорить? С ним? — Милия поднялась и оказалась выше мужа на полторы головы.
Если соперница-баронесса примерно того же роста, то обвинения в позорном бюстоглядстве не лишены оснований. Выше выреза многоуважаемый Тарис Олейн просто физически не способен был заглянуть.
— Да что он вам скажет? Что он вообще знает?!
— Милия…
— Он же ничтожество!
— Милия!
— Нет, дорогой, я хочу, чтобы этот милый юноша, — при этих словах Ричарда одарили воистину очаровательной улыбкой, он даже содрогнулся, — знал правду. А правда в том, что мой супруг — совершенно бесполезное создание, только и способное, что на гулящих девок заглядываться…
Щеки градоправителя залились багрянцем. А благородная лайра, ущипнув супруга за круглую щечку, изволила удалиться. К немалому облегчению обоих мужчин.
— Вы… — Градоправитель испустил тяжкий вздох. — Вы не обращайте внимания… Милия — она милая… на самом деле очень добрая…
…как голодная грызла, не иначе.
— Но ревнива… вспыхивает по малейшему пустяку. Потом успокаивается. Ей самой неудобно будет, да… вы придете на ужин?
— Зачем?
Ричард протянул осколок, который многоуважаемый Тарис положил на стол. И опустившись на корточки, принялся собирать остальные, белые, похоже, и вправду фарфоровые.
— Она лайра… а я и вправду сын купца… в третьем колене… батюшка очень успешный был, а я Милию как увидел, влюбился… жить без нее не мог.
Или без ее связей?
Вряд ли потомственному купцу грозило стать градоправителем. Но почему отец Милии не возразил? Или… дело в деньгах? Титул титулом, кровь кровью, а золото золотом? Впрочем, какое Ричарду дело?
— Ей здесь скучно… — градоправитель ссыпал горсточку осколков на блюдо. — Вот и выплескивает… приходите вечером на ужин? Расскажете что-нибудь… этакое…
Ага, теперь понятно.
К вечеру дражайшая супруга остынет настолько, что, глядишь, и не станет при посторонних скандал затевать. Что ж, почему бы и нет?
— Я буду не один.
— Это просто замечательно! — Тарис застенчиво улыбнулся. — Милия обожает общество новых интересных людей…
Про нелюдей Ричард уточнять не стал.
К утру я не то чтобы пришла в себя… нет, я искренне надеялась, что утром все вернется на круги своя. И потому, проснувшись, долго лежала в постели, не решаясь открыть глаза.
Сон ведь.
Влад сбежал? Нет, Влад сейчас ванную занял. Стоит под душем, напевает фальшивым голосом арию герцога из «Травиаты». Потом зубы чистить будет, забрызгает пастой и зеркало, и умывальник, и я получу законный повод проявить недовольство.
Нет, я не буду недовольна на самом деле, это игра такая, одна из множества маленьких супружеских игр, которые появляются у каждой пары за годы совместного бытия.
А остальное — это сон.
Мир иной.
Октоколесер… что-то не то я накануне посмотрела, вот и…
Где-то рядом протяжно, обреченно даже замычала корова. И я открыла глаза. Увы. Ни лепнины, которой Влад столь гордился, будто бы сам лепил этих ангелочков с цветами вкупе, ни лиловых легких штор из органзы, ни окна в пол… помню, его установку пришлось долго согласовывать, но если мой супруг чего-то хотел…
Увы, окно, как и он сам, остались дома.
Над моей головой покачивался полосатый чулок. Шелковый. С парой дырок на не слишком-то чистой ступне. Перед носом виднелась серебристая гладкая стена, на которой кто-то красным лаком вывел многозначительное «Дик — скотина».
Припомнив события предыдущего дня, я мысленно согласилась с сим постулатом.
И вправду скотина.
Нежити едва не скормил.
Но как бы там ни было, день вчерашний остался в прошлом, а что готовил грядущий?
…поле, не русское, но обыкновенное такое, немалого размаху. Темная земля, утоптанная в камень. Редкая травка. Загоны для скота. Парочка волов, меланхолично жующих сено. И дюжина чумазых ребятишек неопределенного полу. Они, в отличие от скотины, на октоколесер взирали с благоговейным вниманием, но подойти ближе не решались.
Оно и к лучшему.
— В городе мы застрянем. — Грен вертел круглую шляпу с высокой тульей, украшенной алыми и зелеными лентами. — Дорогая Ливи, могу ли я просить тебя о помощи?
Я кивнула.
Город.
Маленький такой средневековый город. Ладно, может, для средневековья и не маленький. Или не совсем средневековый.
— Чудесно…
Красная стена, сложенная из неровных булыжников, метра три в высоту. Бойницы. Пузатые башенки с короной зубцов. Городской вал. Ров. И широкая, но изрядно запыленная дорога, по которой нам предстояло дойти до городских ворот. Ни такси, ни кареты поблизости не наблюдалось. И натруженные накануне ноги противно заныли. А внутренний голос робко поинтересовался, вправду ли я стремлюсь на экскурсию?
Я не стремилась.
Во-первых, ноги действительно болели, а выданные Греном туфли были чересчур велики, пусть тот же Грен и набил длинные носы их ветошью. Во-вторых, туфли были не единственной бедой.
Платье.
Увы, пришло оно в полную негодность. А другой одежды у меня не было. Пожертвованная Тихоном альвинская хламида — национальное одеяние, между прочим, — из тончайшего полотна цвета давленой вишни, конечно, прикрывала мою наготу, но… и для моего мира подобное одеяние было бы эксцентричным, а уж здесь…
В-третьих, мне было страшно.
И любопытно, конечно, но…
— Возьми. — Грен протянул изящную сумочку, расшитую бисером. — Ты, главное, лицо держи…
— Какое?
— Вот такое, — он выпучил глаза и поджал губы. — Лайры…
И тихо добавил:
— К лайре вязаться не станут…
Интересно. Но сумку я взяла, правда, с некоторой опаской. Заглянула внутрь — Грен препятствовать не стал. Пусто… почти пусто. Пара шелковых платков. Расческа, родная сестра той, которую он мне же подарил. Ленты. Заколки. И полдюжины крохотных флаконов.
Пара стражников и не пыталась нас остановить, проводила ошалевшими взглядами. Ну да, полагаю, еще та живописная компания. Ряженный в шелка подгорец. Девица в наряде не то изысканном сверх меры, не то странном. И высоченный альвин в серой кожанке и летном шлеме. В шлеме имелось отверстие для косы, которую Тихон не то украсил, не то утяжелил десятком гаек. В сочетании с курткой, на голое тело наброшенной, получилось весьма… специфично.
Образ довершали круглые летные очки.
На нас оборачивались?
О да! Нас провожали такими взглядами, что становилось неуютно. Иные и пальцами тыкали. Качали головами. И больше всего мне хотелось провалиться под мостовую.
Но, как и было велено, я держала голову.
Леди должна уметь держать лицо.
А город… к моему удивлению, он не сильно отличался от маленьких провинциальных городков моего мира. Да, здесь не было многоэтажных громадин, как не было автомобилей, автобусов и сотворенных из стекла и металла супермаркетов, но в остальном…
Узкие улочки.
Дома, стоящие столь тесно друг к другу, что казалось, будто они — одно огромное, бесконечное строение. Перемычки балконов. Постельное белье, проходя под которым приходилось нагибаться. Кадки с геранью. Кошки и голуби.
Вел Гренморт.
Тихон был молчалив и задумчив. Я… я шла и старалась не слишком вертеть головой по сторонам. Вот толстая неопрятного вида дамочка устроилась стирать прямо на улице. Выволокла бадью, водрузила на табурет и мучит, трет сероватую простынь, успевая переругиваться с соседкой.
Вот пьяноватый мужичок колотит в дверь, требуя впустить его…
…дети кидают в окно камушки, а когда из окна выглядывает хозяйка — страшного вида старуха, — с визгом разбегаются. Дремлет на солнцепеке собака. И благообразного вида старец взирает на город с высоты балкона, время от времени стряхивая на головы прохожих пепел длинной папироски.
— А… — Я дернула Грена за рукав. — А все города такие?
В этом месте жизнь текла неторопливо. И была размеренной, предопределенной. Здесь каждый знал о соседях все и даже больше, а чего не знал — о том догадывался.
— Какие? — Грен огляделся. — А, нет, Ормс — захолустье… но Дику сюда надобно. Дела.
А про то, какие именно, распространяться не стал.
Надеюсь, он не собирается принести меня в жертву на местном погосте. Во-первых, я давно уже не девственница, а для темных дел, если не изменяет память, нужны исключительно девственницы. Во-вторых, сопротивляться стану.
— А мы?
— А мы прогуляемся по рынку… тебе одежки прикупить надобно…
С этим я не стала спорить, но лишь заметила:
— Денег нет.
Но есть украшения, которые я благоразумно прихватила с собой. Все же альвинийские шелка, может, и бесконечно изящны, но чувствую я себя в них голой.
— Не бери в голову, — Грен отмахнулся. — Тихон…
— Здесь неспокойно. — Тихон остановился и повел головой. — Ревность. Кровь. Смерть.
И разрушения.
Очаровательно. Но Грен к этой тираде отнесся с величайшим вниманием.
— Ты видел?
Альвин нахмурился и за ухо себя дернул. Этак он без ушей остаться рискует…
— Здесь неспокойно…
— Да понял я, понял.
— Ливи…
— Глаз с нее не спущу. — Грен дернул меня за руку. — Но ты же понимаешь, девочка не может ходить вот так… благородная лайра…
Он говорил что-то про лайр, про моду провинциальную и стереотипы, в которые альвинийские шелка никак не укладывались, про рынок, продукты и необходимые вещи… и, не смолкая ни на мгновенье, упорно тянул меня за собой.
Улочка.
И еще одна.
Похожи друг на друга, что сестрицы-близнецы. Даже белье одинаковое — полотнища простынь, белые паруса рубах и длинные чулки, прихваченные деревянными прищепками.
Но вот очередная улочка вывернулась и вывела нас на рыночную площадь.
— Вот, — Грен распростер руку, — там мы найдем все, что нужно.
Не сомневаюсь. Но я в первое мгновенье просто ошалела.
От звуков.
Квохтали куры, верещали поросята, орали люди, и не только, кажется, люди…
От запахов — сразу и навоза, и благовоний, и сдобы свежей, и еще чего-то. Хотелось чихать и кашлять, а дыхание перехватило.
От красок.
Вдали виднелось приземистое здание о дюжине колонн. Перед ним в центре площади вздымался массивный куб постамента, на котором уцелели полторы ноги. А все остальное пространство занимали… дома и домишки, махонькие соломенные шалашики, да и просто разостланные на земле платки. Телеги и тачки. Возки. Люди, которые стояли.
Сидели.
Бродили меж рядов.
Ругались.
Торговались. Просто были…
— Главное, лицо держи, — сказал Грен, подхватывая меня под руку. — И помни, благородную лайру тронуть не посмеют…
— Грен. — Все же мне было крепко не по себе. Я с трудом справилась с приступом паники: никогда не любила толпы, а уж такой — и подавно. — А с чего вы решили, что я… что…
— Лайра?
— Д-да…
Я не называла титула. Титула у меня не было, не считая того, бабкиного, оставленного ею ради великой любви.
— Так по тебе ж видно.
— Видно?
Нет, манеры многое дают, но вот чтобы с ходу…
— Посмотри, — Грен указал на ближнюю бабу, которая сидела, окруженная плетеными корзинками. В одних лежали круглые желтые яйца, в других — редис или вот еще круглые зеленоватые помидоры. — Вот у нее нет ни капли благородной крови. По вам, людям, сразу видать, кто кем рожден.
Баба как баба.
Широка в кости. Короткошеяя. И лицо такое, грубоватое. Но это еще не повод… или… что я знаю о мире нынешнем?
— А она? — я указала на другую торговку, которая торопливо что-то объясняла крупному мужичку, то и дело выхватывая из корзины то один, то другой пучок трав. Мужичок морщился и покупать не спешил.
— И она… они все…
И эта была крепко сбитой.
Не сказать чтобы некрасивой, но…
То есть я тонка в кости, спасибо бабкиным генам, изящна…
— Твои волосы, — продолжил Грен, осторожно коснувшись косы. — Такие возможны только у лайр… твои глаза…
Ясно.
Фенотип определяет положение в обществе? Идея неоригинальна, но вот впервые сталкиваюсь с реализацией.
— Ты лайра, Оливия, — сказал Грен. — А эти… от осинки не родятся апельсинки. Я не знаю, откуда ты пришла и что случилось там. Захочешь — расскажешь сама…
Вряд ли мне поверят.
А если и поверят, то… лучше быть благородной лайрой с туманной перспективой защиты дальней родни, нежели безвестной попаданкой.
Поэтому помолчу.
— …но здесь достаточно взгляда, чтобы понять, кто перед тобой.
— Спасибо.
— Идем, — Грен подал руку. — Нас ждут великие дела.
