Глава 5
ЛЕДИ И ПРИКЛЮЧЕНИЕ
— И вот он мне говорит, куда ты… неразумный человек, — Грен запнулся, верно, в исходном варианте речь нашего некроманта была куда более емкой и выразительной, — лезешь к упырице-то? А я откуда знал, что она упырица? Я ж что видел? Идет дамочка в белом платье… бледна? Так это ныне в моде…
— А когти? — Ричард по-прежнему сидел в дальнем углу.
Забился в кресло.
И давился бутербродом. А на стол смотрел… вот примерно как та несчастная упырица на Грена. Нет, я в жизни упырей не встречала, но подозреваю, что от некромантов они не сильно отличаются.
— Что когти? Я в прошлом году в столице был… чудеснейший город, Ливи, вам доводилось?
— Нет.
— Жаль, непременно должны заглянуть… такая архитектура… а сады! Какие сады… но главное, что в прошлом году в моде были длинные ногти. Магически нарощенные и покрытые синим лаком…
Он повертел в руках вилочку.
Ужин шел своим чередом.
Стол.
Скатерть. Салфетки, которые отыскались в одном из шкафчиков, заваленные кучей пакетов с приправами. И сейчас салфетки неуловимо пахли базиликом и куда явственней — сушеным чесноком. Но эта мелочь не могла испортить настроения.
Неадекватно приподнятого настроения.
Я… я осознавала, что все произошедшее со мной в высшей степени ненормально. Предательство супруга. Убийство. Мир иной… люди и нелюди… и эта машина, которую Тихон гордо именовал октоколесером — язык сломаешь.
Некроманты.
Ужин при свечах, к слову, готически черных свечах, которые тоже отыскались на кухне и вполне себе гармонировали с белым фарфором.
И впору бы в панику удариться или закатить истерику, а я вот… сижу и слушаю истории про упырей.
Не плачу.
Не буду плакать.
Я смеюсь… чему? А чему-то… и слезы, которые из глаз, это от смеха, не иначе… зачем мне плакать? Я ведь жива.
Знаю, что жива.
Что это все — не предсмертный бред, когда время индивидуально и за секунду проживаешь альтернативную жизнь. В фантазии своей или в бреду там я бы выбрала жизнь иную, более… типичную, что ли? Уютную… а в этом фургоне уют наводить и наводить.
— Оливия?
— Извините. — Я встала из-за стола. — Мне… мне бы на воздух.
Леди не плачут.
Во всяком случае, на людях. И пусть люди эти внимательны и, полагаю, за истерику меня не упрекнут, но… я все одно не могу, а если и дальше сдерживаться стану, то меня попросту разорвет.
Я аккуратно разложила салфетку на спинку стула.
И вышла.
За ширму.
Но тонкая ткань — шелк? — не способна была укрыть меня от взглядов. Дверь отворилась беззвучно.
Хорошо.
Вечерний воздух был прохладен. Небо… небо черничного оттенка. И солнце с прозеленью. Смутные очертания городка, до которого мы не добрались по непонятной мне причине.
Лесенка оказалась удобной.
Прочной.
Дорога… холодной, и я вспомнила, что так и не нашла себе обуви. Острый камушек тут же впился в пятку. И эта мелочь, в общем-то ничтожная по сравнению со всем, что сегодня случилось, стала последней каплей.
Я разревелась.
Я плакала, захлебываясь слезами, глядя на зеленое солнце и спутника его, который налился алым цветом…
Как долго?
Не знаю. Может, минуту, может, час. Время смыло слезами. Когда я очнулась, обнаружила, что сижу, прижавшись спиной к холодному колесу. Зеленое солнце почти исчезло за горизонтом, а спутник его повис алой бусиной.
Я замерзла.
И кажется, нарыдалась до хрипоты.
И глаза, думать нечего, заплыли… и если вернуться сейчас, не избежать расспросов, а ко внятному диалогу я была морально не готова.
Надо собраться с силами.
Надо…
И я обняла себя. Летняя ночь прохладна, но, глядишь, не окоченею. Приду в себя и вернусь… мне всего-то надо минуту-другую, чтобы окончательно успокоиться…
Всхлип раздался где-то рядом. Тоненький и жалобный.
Я повернулась.
Никого.
Но ведь… или послышалось? Может, местная птица какая рыдать изволит? Или…
Всхлип повторился.
— Эй, — осторожно окликнула я, вглядываясь в тени. А их в подбрюшье машины было изрядно. — Кто здесь?
Вновь всхлипнули…
— Выходи, я не обижу…
Плакал ребенок. Несомненно. И где-то рядом… только где?
Я наклонилась, заглянув под вагончик, хотя отдавала себе отчет, что под этим вагончиком ребенок не поместится. Да и как он забрался бы?
И откуда взялся?
Откуда бы ни взялся, но ребенок был. И плакал.
— Я не обижу, честное слово…
Теперь плач доносился со стороны поля, отделявшего нас от города. И я решительно встала. Ребенок был. Я слышала.
— Ты где?
Рядом.
— Ты заблудился? Не бойся… я не причиню тебе вреда…
Я с трудом продралась через узкую полосу придорожного кустарника. Запоздало подумалось, что стоило бы на помощь позвать, все же втроем — на Ричарда я не рассчитывала — искать потерявшегося ребенка было бы проще, но не возвращаться же?
— Иди ко мне. Мы отвезем тебя домой… обещаю!
Я огляделась.
Поле… обыкновенное поле… пшеница волнами ходит, хотя ветра и нет. А она перекатывается, шелестит, кружит. Колосья тонкие касаются рук.
Щекотно.
И страшновато.
Вспомнилась история с упырем, и… и я ничего не знаю об этом мире.
— Эй…
Горло перехватило. Откуда здесь ребенку взяться? До города еще миль десять, как Тихон сказал, выбирая место для стоянки. Нет, если по полю, оно быстрее будет… и если ребенок есть, почему он не выходит?
— Ты где? — я сделала шаг назад.
Октоколесер возвышался серебристою громадиной и ныне гляделся родным, близким. Я ведь не убегаю. Я лишь позову на помощь. И если ребенок действительно заблудился… точнее, если это заблудился действительно ребенок, то мне помогут его отыскать и…
Я увидела ее.
Девочку в белом платьице.
Я готова была поклясться, что секунду тому не было ни ее, ни огромного валуна, на котором эта девочка сидела. Она забралась на камень, поджала коленки к груди, обняла себя…
— Эй, — я отступила.
Девочка мазнула ладонью по лицу и повернулась ко мне.
Я отчетливо видела личико ее, с чертами тонкими и изящными. Светлые волосы, заплетенные в две косички. И банты в этих косичках. И пышное платье из какой-то легкой ткани… и даже туфельки атласные, бисером расшитые.
Она была красива.
Слишком красива.
И платье это… мое всякий вид потеряло, хотя я и старалась быть с ним аккуратней… а она…
Девочка еще раз всхлипнула и уставилась на меня. Черные глаза. Яркие такие. Никогда не видела настолько ярких… и надо бы разглядеть поближе… если подойти, я пойму, человек ли она. Нет, конечно же человек.
Человеческий ребенок.
Она заблудилась.
Ей страшно.
Плачет.
Мое сознание словно бы раздвоилось. Одна часть меня требовала немедленно повернуться и бежать изо всех ног к октоколесеру, глядишь, и получится спастись от хитрой твари. Другая не находила в себе сил противиться наведенному желанию заглянуть в черные глаза.
И я шла.
Медленно.
С трудом переставляя ноги. И ноги эти не гнулись. Я чувствовала себя куклой, которую неведомый кукловод терпеливо и спокойно вел к цели.
Девочка всхлипнула. И из черного глаза выкатилась крупная слезинка. Она пролетела по щеке и была поймана длинным раздвоенным языком, который скользнул по губам. А губы растянулись в дурном подобии улыбки. И чем ближе я подходила, тем явственней становилась нечеловеческая сущность девочки.
Слишком тонкий нос.
Вывернутые широкие ноздри.
Тяжеловатые надбровные дуги и синюшная сеть сосудов на запавших щеках. Треугольные зубы, которые тварь и не собиралась прятать. Зачем? Добыча не ускользнет.
Она близка.
И близость будила голод, заставляла нетерпеливо ерзать на камне, изнывая от желания скорей вонзить зубы в горло.
Меня мутило.
И тварь мутило.
Но меня от отвращения, а ее — от голода… и, наверное, в этом было что-то извращенное, но я даже сочувствовала ей, запертой в этом круге. И когда холодная пятерня вцепилась в руку, я смиренно закрыла глаза. Вот и все. Конец приключениям.
Острые когти пробили кожу…
…раздался оглушительный визг, громыхнуло — я вяло удивилась, что громыхнуло так близко. В лицо плеснуло чем-то теплым, но явно не водой… а потом щеку обожгла пощечина.
И я открыла глаза.
— Очнулась, идиотка? — осведомился Ричард, меланхолично дожевывая колосок.
Я кивнула.
И потрогала лицо. И на руки посмотрела.
И даже умудрилась не заорать, сообразив, что покрыты те черною липкою жижей. Я просто вновь зажмурилась и упала.
В обморок.