КНИГА 2
ПЫЛЬ ПОД НОГАМИ.
Я умираю. Ледяная крошка хрустит внутри каждой клеточки моего тела, а раны, источающие слабую синюю дымку совершенно перестали регенерировать. Почти две сотни дней я сопротивляюсь смерти, надеясь на невероятную удачу, которая позволит мне вырваться из клетки и расправиться с ненавистным врагом.
Нет. Удача не придёт. Мне не спастись. Я чётко понимаю это, как и тот непреложный факт, что моя смерть близка. Но страха нет. Мы не боимся смерти. Теперь, когда она так близко, я понимаю это совершенно отчётливо.
Двести дней...Я не подсчитывал их, просто мои тюремщики, перед ежедневной пыткой, сообщают, сколько мне удалось протянуть. Двести дней, бормочут охотники и в их голосах начинает звучать страх. Столько ещё никто не выдерживал. Но это ничего не изменит: помощь не придёт, чудо не случится, и я умру.
Я поднимаю голову, ломая ледяной стержень, поселившийся внутри моей шеи и гляжу на женщину, стоящую по ту сторону ядовитых прутьев клетки. Каждый день она приходит и разговаривает со мной. Зачем это нужно ей? Не знаю.
- Ты о чём-нибудь жалеешь? - спрашивает она, - есть ли какая-то вещь, которую ты хотел бы изменить? Поступок, которого ты бы не совершал?
Мысли путаются. Зачем ей это? Маленькая девочка у ног женщины смотрит на меня с жалостью. Она опять принесла мне сухое печенье. Единственное существо, на свете, жалеющее пленного умирающего льва. Я вновь отвлёкся. О чём я могу жалеть?
- Человек, - хриплю я, - оставь меня в покое. Дай сдохнуть спокойно.
- Ответь, - она настойчива, - это - важно, поверь.
Я пытаюсь подняться, погружая ладони в текучую серую пыль и застываю, рассматривая мерзкую мягкую субстанцию. Да, есть. Ведь она недаром, каждую ночь приходит ко мне. Моя умершая совесть, убитая мною дважды. Ольга.
- Слушай, - слова с трудом покидают оледеневшую глотку, - ты никогда не думала, как прекрасна тишина?
Задолго до того, как над Сен-Сенали поплывёт звук утреннего гонга, пробуждая жителей столицы к ежедневной суете, на улицах города царит ночная тишина. Небо уже начинает светлеть, освобождаясь от чернильной синевы, пробитой золотыми гвоздиками звёзд, а тишина продолжает нежиться между маленькими хибарами Нижнего города, распустив волосы среди минаретов Святой стороны и сонно разбросав руки в колоннадах дворцов Верхнего города. Тишина великолепно знает - до гонга её покой могут потревожить лишь случайные кратковременные звуки.
Вот едва слышно треснула ветвь огромного дерева, под которым обычно находят приют паломники Храма Льва, но испугавшись собственной наглости, замерла неподвижно, сопротивляясь слабым, пока, порывам утреннего ветерка. Вот из-за высокой стены, скрывающей аляповатую лепку неуклюжего купеческого дома донеслось слабое позвякивание, но цепной леопард высоко ценит блаженство безмолвия и свернувшись клубком, вновь погружается в тревожный сон стража хозяйских сокровищ.
Но эту неглубокую дрёму может потревожить смутная фигура, крадущаяся сквозь утренний сумрак. Впрочем, это - союзник тишины: ночной вор, пытающийся поживиться в подвалах купеческого дома. Для него вопрос соблюдения безмолвия - вопрос жизни или смерти. Цепь леопарда достаточно длинна, чтобы наглый пришелец смог, в полной мере, оценить остроту звериных клыков. И не спасёт воришку острый стилет, спрятанный за отворотом мягкого сапога: реакции человека недостаточно, чтобы соревноваться с леопардом
А рядом с осторожно ступающим романтиком полумрака, крадётся его собрат - огромная чёрная крыса. Она, как и человек, может оказаться жертвой леопарда, поэтому короткие лапки неслышно ступают в пыли купеческого двора, а тёмные глаза-бусины настороженно косятся в сторону посапывающего зверя.
Нет, сегодня леопард пропустит вторжение незваных гостей, а значит тишина не нарушится громким рёвом и воплем умирающей жертвы. Только намного позже, уже после утреннего гонга, многоголосицу пробуждающегося города разорвёт пронзительный крик обворованного торговца, трясущего свои телеса перед взломанными кладовыми.
Тишина сонно потягивается и приоткрыв один глаз, смотрит: сколько ей ещё осталось нежиться в мягкой пыли. Огромные Факельные часы на вершине Астрономического минарета, пылая ослепительным огнём показывают - до официального наступления рассвета остаётся чуть больше часа. Значит ещё час пылать ярким огням в предрассветных сумерках, дожидаясь того момента, когда служки с опухшими физиономиями, провернут рычаги утренней перемены и Факельные часы погаснут, уступая место Солнечным, ловящим первые лучи восходящего светила. Именно в тот момент, когда луч вспыхнет на гигантском зеркале Солнечных часов, сутулый Ключник Рассвета навалится всем своим костлявым телом на подопечное ему колесо и над городом прозвучит Утренний гонг.
До рассвета остаётся ровно час. Тишина точно знает, этот час уже не будет таким спокойным, как предыдущие.
Где-то громко фыркают кони и позвякивает сбруя. Цокот копыт приближается и можно различить негромкие голоса, ведущие спокойную беседу. Но пусть никто не обманывается их притворным благодушием и не менее притворной неторопливостью; Предрассветная стража хорошо знает своё дело и ни один нарушитель комендантского часа, не уйдёт от зоркого глаза опытных солдат. Хорошо, если преступник добровольно сдаётся в руки хранителей порядка - тогда его ожидает сырой зиндан или десяток - другой ударов палками по пяткам. Некоторые неблагодарные, правда, не выдерживают и этого милосердного наказания, но тем хуже для них. Горе тем безумцам, которые пытаются убежать от стражи или того хуже - оказать вооружённое сопротивление! Их судьба таинственна и ужасна. Даже ближайшим родственникам неведома судьба пленников. Изредка, в качестве величайшей милости, родным выдают голову преступника, на лице которого написано такое выражение, что даже у самых бывалых волосы встают дыбом. Такова участь тех, кто пытается нарушить спокойный сон жителей Сен-Сенали.
Так поступают с теми, кто тревожит покой тишины.
Но топот лошадиных копыт постепенно удаляется всё дальше и остаётся только слабое эхо, ещё долгое время, блуждающее по улицам, отражаясь от серых глухих стен и пугая возможных нарушителей порядка. Стоит ему стихнуть, и тишина нарушается посвистыванием утреннего ветра, который весело дёргает за ветки приземистые деревца и гонит клубы лёгкой, словно мука пыли. Ветер бешеной собакой треплет двери домов, пытаясь сорвать их с петель и танцует замысловатый танец на плоских крышах. Пробуждённые его хулиганским посвистом, начинают выглядывать из гнёзд ранние птицы и некоторые из них пытаются подавать голос, ещё немного сиплый после ночного покоя.
Тишина недовольно ворочается, затыкая уши длинными пальцами, но былой сон не вернуть. А звуков становится всё больше. Ветер, ворвавшись в порт, бесчинствует пуще прежнего: разбрасывает тюки с грузом, рассыпает крупы и раскачивается на мачтах небольших пузатых лодок, отчего те пытаются зачерпнуть бортом тёмную ночную воду. Волны тоже просыпаются ото сна и взбешённые бесцеремонным пробуждением, ядовито зеленеют. Их изумрудные валы начинают набрасываться на ни в чём не повинный причал и разбиваются вдребезги, поднимая столбы брызг, искрящихся в зарождающемся свете дня.
Мне хорошо известен этот город и поскольку я пребывал в поэтическом настроении, то рисовал картину его пробуждения именно так. Нет - здесь хватает места и для тёмных мазков, но лучше оставить их на потом. Когда у меня будет плохое настроение, я напишу совершенно другую картину. Это будет угрюмое полотно, лишённое свелых красок и напоенное страданием.
Там будет присутствовать частокол перед Дворцом Правосудия, на кольях которого застыли, разинув рот в немом крике, головы обезглавленных правонарушителей. Уж они-то стерегут тишину, как никто другой.
А парой кварталов южнее, за высокой массивной стеной, блестят позолотой стены Дворца Чудесных Сновидений старца Хаима. Весьма интересное место, если ты не собираешь провести там ночь. Ночь во дворце Хаима стоит очень дорого или очень дёшево - всё зависит от того, во сколько ты оцениваешь собственную душу. Женщины из Дворца Чудесных Сновидений отправляются прямиком в гаремы старых сластолюбцев, а мужчин, с радостью, забирают в услужение повелители Святой Стороны. Они обожают нерассуждающих слуг, готовых отдать свои жизни за их дряхлые тела.
Что я ещё могу вписать в своё грядущее тёмное полотно? Дом терпимости старухи Саруф? Нет - это скорее светлое, чем тёмное. Многие семьи отправляют туда своих дочерей, искренне веря в то, что хотя бы этот ребёнок избежит голодной смерти или нищенской жизни.
Арена змей? А вот это - славное место! Отличнейший аттракцион. Люди просто обожают смотреть на очередную партию рабов или просто безумцев, пытающихся переиграть судьбу. Кости, проигравших белеют в жёлтом песке арены, отражая свет восходящего солнца, а провалившиеся глазницы черепов бесстрастно глядят на бледнеющее небо. Змеи, огромные упитанные твари, нисколько не смущаются подобным соседством. Они подставляют лоснящиеся бока светилу, равнодушно поглядывая на массивные ворота, откуда обычно прибывает пища, в виде очередной порции двуногих существ, вооружённых лишь деревянной палкой, с рядами проделанных в ней отверстий. Человек, вошедший на арену, должен выбрать себе определённую змею и подчинить её игрой на флейте. Обмана здесь нет никакого: каждый чешуйчатый монстр слушается определённого инструмента. Если ты из трёх десятков змей выберешь нужную, то тебя ожидает щедрый приз. Раб получит свободу, а нищий - мешок золота, равный его весу.
Иногда в смертельной игре принимают участие пресыщенные жизненными удовольствиями богачи. Костей на Арене много...По виду и не различить, какие принадлежат богатому сановнику, а какие - безродному рабу. Змеи в этом вопросе весьма демократичны, умерщвляя всех, без каких-либо льгот.
В общем - Арена, скорее забавное место. Весело наблюдать за человеком, начинающим понимать, насколько выбранная им тварь, чихать хотела на тоскливые звуки, которые он усердно выдувал из своего инструмента. Начинается суетливая беготня по песку, стук в двери и попытки взобраться на отвесные стены. Зрители обычно приветствуют подобное зрелище дружным свистом и подбадривающими криками. Подбадривают, естественно, змею.
Я улыбнулся забавному воспоминанию и подобрал шерандон с покрытой пылью булыжной мостовой. Хитрый инструмент, к струнам которого прикреплены маленькие хрустальные шарики, чья полая сердцевина заполнена их меньшими собратьями. Стоит нажать на любую клавишу и шерандон издаст приятный протяжный звон, не воспроизводимый никаким другим музыкальным инструментом.
Правда, дабы извлечь из этой бренчалки нечто поконкретнее рассеянного звона, требуется изрядное мастерство. Искусство владения шерандоном передаётся от мастера к ученику, причём таковых не очень то много. Музыкант, согласившийся учить меня, сопротивлялся этому достаточно долго и сдался только тогда, когда я пригрозил прикончить единственного ученика на глазах учителя. Лишь тогда открылись шлюзы красноречия, и я получил свою толику мудрости.
Ученика, впрочем, я всё равно убил, точно так же, как и старого строптивца, после того, как он выложил всё, что знал.
Маленький ковёр, где я разместил свою задницу, лежал в зарослях невысокого кустарника, распространяющего вокруг терпкий специфический аромат. Из ягод именно этого растения, в народе именуемого дурман-травой, старец Хаим изготавливает своё знаменитое зелье, отведав которое люди погружаются в сладостный сон, навсегда лишающий их памяти. В период цветения, аромат дурмана может привести к такому же результату. Но это произойдёт через полторы луны, а сейчас я просто, с удовольствием, вдыхал приятное амбре, слегка кружившее голову.
Но если я испытывал лишь лёгкое головокружение, то у девушки, привалившейся ко мне, имелись огромные проблемы с координацией. Её красивое круглое лицо, обрамлённое иссиня-чёрными волосами, словно поблёкло. Тёмные глаза скрылись за плотно закрытыми веками и длинные пушистые ресницы почти касались побледневших щёк. Пухлые губы ещё подрагивали, но дыхание настолько ослабело, что я не мог его уловить даже в чуткой предрассветной тишине.
Обнажённые руки, украшенные тонкой вязью татуировки, безвольно повисли, а ноги, согнутые в коленях, казались расслабленными. Кстати, татуировка на голых бёдрах была зеркальным отображением рисунка на предплечьях и поясняла: эта девушка является личной собственностью купца Салима и предназначена ему в наложницы. Для подтвеждения этого идиот-купец поставил клеймо на прекрасную грудь пятнадцатилетней красавицы, но так и не смог испортить превосходное создание.
Не было нужды изучать все эти извилистые линии на смуглом теле лежащей рядом девицы. Я и без того знал, кому она принадлежала до сегодняшней полуночи, когда вышибил двери купеческого гарема и насадил главного евнуха на колья хозяйской ограды. Жирный ублюдок даже пикнуть не успел, когда металлические прутья вошли в его дряблую плоть. Женщины, поначалу слегка испугались, однако к тому моменту, когда я собрался уходить, ещё способные дышать, наперебой уговаривали забрать их с собой. Но я уже насытился и испытывал исключительно эстетический голод. Поэтому, выбрал именно этот прелестный цветок, блистающий среди полузасохших растений купеческого гарема, владелец которого славился своей неразборчивостью и безвкусицей.
Я положил голову девушки на свои колени и приласкал ладонью её волосы. Шаловливый ветерок, передразнивая меня, повторил ласку, взъерошив тёмные пряди и прикрыв бледное лицо естественной вуалью. Усмехнувшись, я исправил ошибку ветра, сдув волосы с закрытых глаз. Голос, внутри меня, пытался что-то сказать, но большую часть я не смог понять, а меньшую - не захотел, поэтому выпустил наружу только лежащее на поверхности.
А это требовало музыкального сопровождения. Взяв шерандон в обе руки, я осторожно прижал чуткие клавиши и тонкий звенящий звук поплыл в безмолвии утреннего воздуха. Когда пальцы вспомнили инструмент, я подобрал мелодию к словам, звучащим внутри и соединив их в единое целое, негромко зашептал песню, обращаясь к лежащей на моих коленях девушке.
Черты лица уж не видать;
Угас питавший свет,
И никогда мне не узнать
На мой вопрос ответ.
Не разглядеть сиянье глаз
И блеск манящих губ,
Мой страстный чувственный рассказ
Тебе не будет люб.
А ведь, когда тот свет сиял
Ты озаряла ночь,
И свет души твой отгонял
Тоску, печали прочь.
Но тает свет лица в ночи,
Вот нет уж ничего...
Мерцанье плачущей свечи
Не пробудит его.
Как обычно, завершив песню, я обнаружил в ней множество тайных и явных пороков, благополучно приписав несовершенству своего внутреннего я, слабоватому по части стихосложения. Так или иначе, песня завершилась, поэтическое настроение прошло, а девушка, на моих коленях, широко распахнула тёмные глаза и попыталась приподняться, жадно хватая ртом воздух. Её обнажённая грудь тяжело вздымалась в тщетных попытках удержать последнюю искру жизни, ещё таящуюся в этом прекрасном теле.
Как и следовало ожидать, ничего у неё не получилось. Девица рухнула на землю, уставившись в светлеющее небо глазами, на которые медленно наползала смертельная поволока. Последний раз я перебирал её чёрные волосы, как обычно слегка сожалея о содеянном. Ничего не поделаешь - за всё приходится платить. Лучше всего, когда платит кто-то другой.
- Жаль, жизнь так коротка, - констатировал я, поднимаясь на ноги и закрывая крышку шерандона, - а удовольствия, чёрт побери, ещё короче.
- Ты сочиняешь песни? - брови женщины ползут вверх, - первый раз слышу.
- Уже - нет, - хочется встать на ноги, но я опасаюсь рухнуть физиономией в пыль, - когда-то умел. Точнее, не я, а как бы живущее во мне другое существо.
Девочка обходит клетку и садится в пыль рядом с узилищем. На её личике застыло отчаяние и маленькие пальчики продолжают сжимать раскрошеный крекер. Охранник презрительно косится на малышку, но не делает попытки прогнать моих посетителей.
- Кто-то, внутри? - женщина пристально вглядывается в меня, - забавно. Прости, я прервала твой рассказ, на том месте, где ты убил молодую девушку и вспомнил про убийства ещё нескольких людей.
- Ха, - я откашливаю ледяные кристаллы, забившие глотку, - опять эти твои душеспасительные беседы? Человек, я - лев и вы - моя пища. Хочешь слушать, слушай...
Повесив музыкальный инструмент на пояс, я сошёл с ковра, переступил неподвижное тело и неторопливо направился к проходу между двумя приземистыми зданиями. В этом направлении, кварталом севернее, располагалась торговая площадь, куда я и направлялся. Было самое время. Если верить факельным часам, до рассвета оставались считанные минуты и на верхней площадке Астрономического минарета уже показадись согбенные фигуры, производящие некие хитроумные телодвижения.
На следующем перекрёстке застыл огромный конь, скалящий белоснежные зубы. Верхом сидел капитан Предрассветной стражи и угрюмо смотрел на меня. Рука в перчатке тончайшей кожи лежала на эфесе длинной сабли, в богато инкрустированных ножнах. Да и вообще, капитан нацепил на себя множество дорогостоящих побрякушек, каждая из которых стоила целого гарема, полного девушек, подобных той, которая осталась лежать за моей спиной.
Пылающий взгляд капитана ожёг меня, а губы под пышными усами изогнулись в угрюмой ухмылке. Интересно, узнал ли этот страж порядка меня в новом обличье или я, подобно Ал Рашиду, вновь шастаю неузнанным? Скорее - последнее, ибо конь, ленивой иноходью, двинулся ко мне, а сабля беззвучно поползла из ножен. Видимо капитан собирался опробовать на мне свой коронный удар, которым он рассекал человека до пояса.
- Эй, ты! - прикрикнул он, - а ну, стой!
- Стою, - согласился я, и не думая останавливаться.
Совершенно ошеломлённый подобной дерзостью, капитан придержал коня и его кустистые брови изумлённо встали шалашиком. Пока вояка приходил в себя, я продолжил своё неспешное перемещение в сторону площади и повернув за угол, скрылся с его глаз. Это конечно не помешало бы солдафону быстро догнать наглеца, но в эту самую секунду грянул звук утреннего гонга.
Тотчас утренние улицы, мгновение назад неподвижные и мёртвые, словно иссохшее русло, превратились в бурную реку. Самое лучшее сравнение, пришедшее в голову, это - тёмный подвал, кишащий крысами, где вспыхнул яркий факел. Я не успевал разглядеть, откуда именно выпрыгивают жилистые невысокие фигурки, обряжённые в живописные лохмотья - то, чем хозяева не пожалели наделить верных слуг. Возраст всех, несущихся по улице в сторону торговой площади был приблизительно одинаков: пятнадцать - шестнадцать лет. Каждый имел при себе короткую палку и не стеснялся пускать её в ход, если требовалось очистить дорогу. То и дело раздавался смачный стук с последующим воплем. Вот на углу приключился крупный затор и звуки ударов, смешиваясь с криками боли, перекрыли шелест босых ног.
Вся эта суета и спешка имела целью одно - занять торговое место на площади для своего хозяина, подобрав самое удобное. Когда-то власти попытались привести этот хаос к порядку и начали распределять торговые места и это едва не привело к открытому бунту. Пара десятков голов была отрублена, пара десятков взяток получена и всё вернулось на круги своя. Схема осталась без изменений: едва заслышав удар гонга, слуги купцов, со всех ног, спешат на площадь, где столбят выбранный участок, растягивая полотнище с эмблемой своего торгового дома. Успел занять выгодное место - молодец, готовься к завтрашнему дню. Не успел...Каждый вечер из-за высоких стен купеческих усадеб раздаются хлопающие звуки ударов плетей и жалобные стоны бичуемых. Это получают вознаграждение нерадивые слуги, не сумевшие выполнить свой долг.
Невзирая на всеобщую толчею и неразбериху, гонцы осторожно обтекали меня со всех сторон, не решаясь даже прикоснуться, что естественно позволяло им избежать дополнительных неприятностей. Правда, некоторые из юношей, задерживали свой стремительный бег, поворачивая вытянутые, как у гончих смуглые лица и любопытствуя: что за странный тип, шляется в такую рань, не пытаясь заняться важными делами. Видимо я достаточно красноречиво отвечал на их взгляды, потому как они, утратив остатки ненужного любопытства мчались дальше, помахивая дубинками и тяжело выдыхая свежий утренний воздух.
Ощутив пристальный взгляд на своей спине, я обернулся и увидел знакомого капитана, замершего на противоположном берегу людской реки. Он вперился в толпу, словно кого-то разыскивал в её бурном потоке. Интересно, каковы шансы, что бравый вояка пытается найти не меня, а кого-то другого? Справедливо рассудив, насколько эти шансы стремятся к нулю, я решил помочь человеку и подняв руку, помахал капитану, надеясь на ответную реакцию.
Хм, честно говоря, капитан не оправдал моих надежд. Он лишь уставился на меня горящими глазами и натянул поводья лошади, вынудив ту оскалиться в фальшивой ухмылке. Махнув офицеру, на прощание, я отправился дальше, омываемый волнами отставших гонцов.
Лица этих аутсайдеров выражали отчаяние, а щуплые плечи, едва прикрытые остатками халата, щеголяли отметинами предыдущих неудачных забегов. Один из неудачников, пошатываясь, споткнулся и растянулся в пыли, истоптанной сотнями ног. Воробьиные плечики содрогались, то ли от рыданий, то ли от прерывистого дыхания. Когда я подошёл ближе, дрожь в теле прекратилась, и парень неподвижно замер на камнях, повернув ко мне ничего не выражающее лицо с тусклыми стекляшками глаз. Из полуоткрытого рта вытекала тонкая струйка крови. Всё, отбегался. Ничего не поделаешь - это жестокий мир и покойнику возможно ещё повезло, дожить хотя бы до такого возраста.
Точно дождавшись нужного момента, из переулка показалась поскрипывающая телега, запряжённая парой горбатых тварей со спиленным рогом посреди вогнутого лба. Телегой управлял тщедушный старикашка в чёрном латаном-перелатаном халате. Рядом восседали два огромных парня, обнажённых до пояса. Великаны походили друг на друга, как две капли воды и при этом, сохраняли фамильное сходство с папашей, дрожащей рукой направляющим своих скакунов.
Папаша Цезират и сыновья за работой. Когда благородные купцы неспешно двинутся со своим товаром к рыночной площади, их взгляд не должны обременять всякие неприятные предметы, подобные истекающему кровью на мостовой.
Братья спрыгнули с повозки и склонились над мертвецом, преодолевая сопротивление непомерно раздутых бурдюков, ошибочно именуемых животами. Раз-два и тело гонца отправилось в повозку, где им занялся Папаша.
- Удачного дня, Папаша Цезират, - поздоровался я, наблюдая за слаженной семейной работой, - слышал, вы удачно пристроили свою дочь?
Братья синхронно уставились на меня своими тусклыми бусинами и повернулись к отцу. Кроме богатырской силы, Цезират не смог наделить сыновей ничем более, поэтому был вынужден на старости лет направлять их, подобно тому, как он погонял горбатых уродов, везущих повозку. Пожалуй, те всё-же, были несколько сообразительнее.
- Удачного дня и тебе, добрый человек, - прошамкал Папаша, демонстрируя жалкие остатки зубного запаса, - действительно, Создатель оказался благосклонен к моим просьбам и мне удалоь определить Фалину в гарем глубокоуважаемого градоначальника. Правда, весьма огорчает тот факт, что доблестный Эфеам до сих пор не оказал чести оросить прекрасный сосуд своим семенем. Государственные заботы снедают сего благородного мужа.
Ага - государственные заботы, плюс запущенная гонорея, да ещё прогрессирующая импотенция на почве алкоголизма. Бедная девочка останется нетронутой до тех пор, пока доблестный Эфеам не отбросит копыта от пожирающей его венерической болячки.
- Как работа? - поинтересовался я, кивая на повозку, - генерал Амалат горячо расхваливал старого Цезирата и его добросовестный труд. Он до сих пор вспоминает, как вы справились с приказом падишаха после Молниеносной войны.
Старый пердун искренне удивился, когда я упомянул имя главнокомандующего армией падишаха, но на морщинистой физиономии одновременно расплылась самодовольная ухмылка. А как же - старый развратник всё ещё помнит его. Высохшая рука, испещрённая алыми точками погладила желтоватую бородку, а сморщенное личико цвело и попахивало.
- Было время, было, - проскрипело это древнее нечто и тяжело вздохнуло, - а вот нынешняя работа не приносит мне никакого удовлетворения, добрый человек. Какое удовольствие подбирать дохлятину на улицах столицы, даже если за это платят хорошие деньги? - он расплылся в недоброй усмешке и его кривые пальцы алчно зашевелились, напоминая лапы жадного паука, - Нет в этом никакой романтики. Впрочем, за каждого мертвеца платят сотую долю, от его веса. Причём, в последнее время умерших становится всё больше и больше.
Ну это, как раз, совсем неудивительно. Аппетит приходит во время еды.
- А в чём дело? - спросил я, на всякий случай, - до меня доходили слухи, как нищие кончают счёты с жизнью, вспарывая свои животы.
- Ложь, - махнул рукой Цезират, - я тоже слышал эти бредни. Плюс ещё чепуху о каких-то разбойниках, таящихся под землёй и вырезающих целые семейства. Поверь мне, добрый человек, ни в одном слове этой ерунды нет ни капли правды. Те тела, которые мы находим, не похожи на бедняков и на их коже нет и следа от царапин или порезов. Я готов поверить в руку Всевышнего, поражающую грешников, о чём любят рассказывать муллы, но сколько могли нагрешить молодые люди, не достишие восемнадцати? Сомневаешься в моих словах? Взгляни сам, добрый человек.
Он повернулся и отбросил покрывало со своей повозки, похваляясь мрачным содержимым. Я подошёл ближе, чтобы лучше рассмотреть груз и сыновья Цезирата протопали к другому борту, стремясь не упустить самое интересное. Я заметил, как один из братьев нервно вытер лысину огромным платком, а другой плотоядно облизнулся. Интересно: он их насилует или только ест? О сыновьях Папаши ходили о-очень разнообразные слухи. Как, впрочем, и о самом Папаше. Амалат вспоминал не только о том, как они жгли тела павших солдат, но и кое-что ешё. Но об этом он вспоминал только тогда, когда упивался в стельку.
Тела укладывали на дно повозки весьма умелые и опытные руки - сразу видно профессионалов. Каждое тело аккуратно обернули куском ткани положив, предварительно руки на грудь, как и полагалось, по обычаю. Папаша Цезират не даром поедал свой кусок хлеба, или чем он там ещё испытывал свои гнилые зубы, прежде чем промыть их кувшином вина.
- Мертвецы, они мертвецы и есть, - сказал я и равнодушно пожал плечами, - обычное мясо - не вижу ничего интересного. Вечера на площади Правосудия впечатляют намного больше.
- Дело не в том, - сучковатый палец поднялся вверх и нервно затрясся, сверкая камнем в массивном перстне, - просто непонятно, какова причина смерти. Лица у всех спокойны, не искажены страхом или страданием. Почти все, это - красивые молодые люди. Особенно внимательно я изучил девушек: у большинства клейма весьма богатых и влиятельных домов. А юноши одеты так, что я, с трудом, удерживаюсь от искушения присвоить часть их облачения.
Я бросил косой взгляд на старого хитреца и перехватил такой же быстрый ответ с его стороны. Когда это старина Цезират удерживался от возможности взять плохо лежащее? Насколько я знаю, его профессиональным лозунгом всегда был слоган мародёров: мертвецу - нагота к лицу.
По мере того, как Папаша перечислял все странности, подмеченные им, худые руки труповоза, торчащие из широких рукавов халата, подобно двум палкам, сноровисто откидывали покрывала с лиц умерших, демонстрируя спокойные молодые лица, тихими улыбками приветствующие лучи солнца, которое им уже не увидеть никогда.
Девушки, естественно, были мне знакомы все, до единой, а вот физиономии жмуриков мужского пола стали настоящим открытием. Впрочем, если судить по телосложению, чертам лица и прочим приметам, становилось ясно, преобладал определённый тип парней. И я хорошо знал, кому именно нравится этот тип. Галина предпочитала не столь высохших, как головешка, мужчин. Понимаю, какую жажду пыталась утолить Ольга у этих жилистых крепких юношей. Недаром она, с таким постоянством уводила в ночь молодых аристократов, выгоревших под палящими лучами светила. Юным балбесам, оголодавшим в своих сторожевых лагерях, льстило внимание знойной красавицы, и они без разговоров уходили за ней во мрак. А потом, всё, как обычно - разочарование, воспоминания и ярость. А ни в чём не повинные парни, наутро возвращаются домой в тележке Папаши Цезирата.
Другое дело - изнеженная Галя, чьей вотчиной был весьма продолжительный флирт с опытными ловеласами Сен-Сенали. Простые отношения, без какого-либо подтекста. Игра могла продолжаться неделями, поэтому количество мертвецов обременённых, до знакомства с Папашей, массой золотых украшений, оказалось ничтожным.
Повинуясь внезапному импульсу, каковые временами накатывали на меня, словно волны на берег, я открыл футляр шерандона и тронул клавиши инструмента. Услыхав звон, Папаша Цезират замер, прекратив открывать очередное умиротворённое лицо и энергично зашевелил полупрозрачными ушами, с торчащими пучками длинных рыжих волос. Его сыновья тупо уставились на меня, причём тот, который пониже, продолжал гладить обнажённую женскую ногу, замершую в трупном оцепенении. С лица идиота не сходила счастливая ухмылка и сгусток слюны медленно полз по подбородку. Изумительное зрелище. Постаравшись не отложить его в памяти, я закрыл глаза и медленно пробежался пальцами по клавишам шерандона.
Мелодия, исторгаемая из инструмента, предназначалась ушам, которые уже не могли её оценить, а слова напрасно стучались в остановившиеся холодные сердца. О чём это я? Это была моя песня и покойникам она была не нужна. И уж тем более в ней не нуждалось семейство дегенератов, изумлённо взирающих на меня. Я пел её исключительно для себя, для того, кто был глубоко погребён внутри и лишь изредка, печально смотрел на мир, досадуя о своей потере. Впрочем, не только...Кошка, с разметавшимися волосами, яростно сверкала глазами, стоя на коленях над неподвижным телом. Не открывая глаз, я пел всем ушедшим:
Их лица молодые,
Унёс ночной туман.
Их чувства золотые,
Разрушил злой обман.
И никогда их руки
Не тронут женский стан,
И не спасёт от муки
Священный талисман.
А я гляжу тоскливо,
В укрывшую их тьму.
И волны лет лениво
Плетут свою тесьму.
- Грустное зрелище, - сказал я, отобразив в голосе подобие тоски и глубоко вздохнул, избавляясь от остатков печали, застрявших внутри, - душераздирающее. Просто кошмар.
- Я слышал истории о молодом господине с шерандоном в руках, - прошамкал Папаша Цезират и в его выцветших глазах мелькнуло нечто, похожее на ужас, - я слышал, он многолик, словно сам Царь Зла и его мириады джиннов. Говорят, он всегда там, где царит смерть. Я слышал...
- А ты никогда ничего не слышал о пользе молчания? - я осторожно закрыл футляр инструмента и улыбнулся старику широкой улыбкой от которой он шарахнулся назад, невзирая на всё тепло моей усмешки, - забирай свою мертвечину и продолжай путь. Только прошу тебя, послушай доброго совета и прекрати распространяться о странностях своего груза.
- Я понял, всё понял! - Папаша лихорадочно паковал тела, косясь в мою сторону, - больше никаких разговоров, буду нем словно рыба.
- Погоди, - я схватил край покрывала и отбросил его, открывая лицо совсем молоденькой девушки, - посмотри на неё - разве она не прекрасна? Разве она не похожа на юный цветок, растущий в цветнике, превосходя своей красотой остальные цветы?
Старый труповоз, выпучив глаза, кивнул головой. По-моему, он даже не взглянул на покойницу. Волны печали катились через меня, вызывая приятное томление в груди и желание пустить слезу. Иллюзия - да, но какая! Весьма похожая на настоящие чувства.
- Они будут говорить - как жаль, она умерла! - я наклонился и поцеловал холодные губы, - как жаль, придётся забросать её жирной грязной землёй, дабы это прекрасное лицо пожрали черви вдали от солнечных лучей, некогда ласкавших его. Но они глубоко заблуждаются, не понимая высшего благодеяния. Ты следишь за моей мыслью?
Похоже, переход оказался слишком внезапным, для высохших мозгов Папаши Цезирата, и он только распахнул свой зловонный рот и хлопнул впалыми веками. Его сыновья, видимо начали понимать, что над ними смеются, потому как издали слаженное мычание, подобное тому, которое издают волы, везущие арбу.
- Я вот о чём толкую - они говорят, дескать им жаль умершей девушки, как жаль сорванного цветка. Но если его не сорвать, то со временем он отцветёт и засохнет, сознавая уходящую навсегда красоту. А сорванный, он будет услаждать чей-то взор и обоняние, навсегда оставшись в памяти прекрасной мечтой. Так зачем же красавице становится жертвой безжалостного времени, превращаясь в отвратительную старческую оболочку? Уж лучше остановить старение и сохранить в памяти этот изумительный облик, который уже никогда не изменится.
- А сами-то вы не желаете, чтобы вас тоже остановили и запомнили? - нашёлся осмелевший Цезират.
- Дурень, - я расхохотался, - спрячь свою глупость и никому не показывай. У меня нет необходимости умирать, останавливая старение - я и так живу вечно.
Я продолжил смеяться и вся троица, с исказившимися лицами, попятилась назад. Вероятно, они приняли меня за безумца - эти тупые, ограниченные в своём невежестве скоты. Я мог бы пожалеть их, если бы не презирал так сильно.
- Люди не живут вечно, - смог, наконец, прошамкать старик и его рука нырнула под халат, где видимо висел какой-то амулет, - только Создатель, да ещё нечистые духи, созданные Царём Зла для испытания человека. И ты не похож на Создателя, скорее ты напоминаешь одного из посланников преисподней!
- А ты напоминаешь мне старый кусок говорящего дерьма! - огрызнулся я, снисходя до банальной уличной брани и полностью теряя интерес к разговору, - забирай дохлятину и проваливай отсюда. Забудешь мои предупреждения - пеняй на себя.
- Папа, - пропищал один из братьев неожиданно тонким голоском, - разреши нам поиграть с ним. Потом мы положим его к остальным, а голову я поставлю рядом с кроватью.
- Ты гляди, оно ещё и разговаривать умеет! - изумился я, глядя на громилу, который вытащил из-под настила повозки кривой ятаган, покрытый бурыми пятнами, - я сейчас исправлю это досадное упущение, а заодно проверю, насколько твой язык длиннее твоего члена.
- В повозку! - коротко скомандовал Папаша, подталкивая упирающихся и оборачивающихся сыновей, - у меня дурное предчувствие. Слухи не всегда лживы и у меня нет желания убеждаться в том, что именно этот окажется правдой. Тем более - из всех остальных он самый мрачный.
- Удачной охоты, - пожелал я вслед удаляющейся повозке и не в силах удержаться, расхохотался, - обильного урожая, добрый человек!
- Презрение к людям и показная бравада, - женщина кажется задумчивой, - но ты постоянно поминаешь своё внутреннее я, а в твоих песнях звучит совершенно человеческая печаль.
- Иллюзия, - хриплю я, - всего-навсего - маскировка....
- И только? Но зачем? Почему гордый лев, искренне презирающий людей копирует их чувства? И Ольга, кто это? Какую неприятность ты ей доставил?
- Неприятность? Она бы так это не назвала, - я опускаю голову и закрываю глаза, - потом, всё потом...
Телега скрылась за поворотом на скорости, раза в два превышающей ту, с которой передвигалась перед встречей со мной. Какая то толстуха замерла на противоположной стороне улицы, придерживая огромными ладонями огромный кувшин, повторяющий своими формами фигуру хозяйки. Плотная ткань чадры не давала, как следует рассмотреть, но кажется она уставилась на меня. Пребывая в странной смеси благодушного и язвительного настроений я показал ей козу, что считалось насыланием порчи. Бабища истерически взвизгнула и едва не расколотив собственность, со всех ног бросилась прочь, оставив меня в гордом одиночестве.
Нет, всё-таки не в таком полном, как мне казалось. Из-за угла, тяжело топая копытами, неторопливо вышел уже знакомый мне жеребец, неся на спине не менее знакомого седока. Капитан задумчиво крутил ус и пристально смотрел на меня. Я повторил жест, до смерти перепугавший горожанку, но всадник лишь приподнял одну бровь и отпустил ус. То ли был не суеверен, то ли и это более вероятно, полагался на защиту могучих амулетов.
Мне доводилось слышать, старые вояки используют с этой целью части тел убитых врагов: глаза, уши и тому подобное. Это конечно, не всегда носит настолько извращённый характер, как скажем у Амалата, бережно хранящего в золотой шкатулочке высохший фаллос коменданта разграбленной крепости Архун, но всё-таки неприятно дышать вонью разлагающихся глаз или носа, стоя рядом с дряхлым ветераном. Особенно, если он надумает похвалиться трофеями, бережно перебирая гниющие куски плоти.
Капитан медленно ехал в мою сторону, и я пожав плечами, продолжил своё паломничество в сторону Рыночной площади. Оттуда уже доносились оживлённые крики - то ли гонцы сражались между собой за выгодные места, то ли успели добраться хозяева, со своим товаром. Меня опередил высохший словно мумия, мужчина, невозмутимо восседавший на низкорослом животном, похожим на длинноухую свинью. Позади, похрюкивая от напряжения, трусили ещё двое подобных тварей, гружёные объёмистыми тюками. Свинокроликов палкой подгонял угрюмый парень, прихрамывающий на правую ногу. Не отвлекаясь от своего занятия, он сверлил взглядом спину хозяина. Судя по накалу взора, имей погонщик малейший выбор, он бы предпочёл использовать палку на спине худосочного купца.
Следом за этой группой единомышленников громыхала двухэтажная телега, которую важно тащили вперёд тигры - альбиносы. Помимо выполнения непосредственных обязанностей, зверушки подрабатывали сторожами, рыская по сторонам голодными хищными глазами. На пирамиде мешков восседал их повелитель: купец, настолько заплывший жиром, что я пожалел несчастных тварей, вынужденных перевозить неподъёмные тяжести.
Остальных, обгоняющих меня, я уже не рассматривал, не забивая голову многообразием лиц, телосложений и средств доставки. Вполне достаточно того, что при каждом посещении Рынка вся эта братия набрасывается на тебя, пытясь привлечь хоть какое-нибудь внимание к своему товару.
Вход на площадь преграждали (если можно так сказать) распахнутые ворота, охраняемые парочкой жирных бездельников, обряжённых каким-то шутником в доспехи городской стражи. Два толстых лентяя, с важным видом, принимали оплату за проезд, причём тот, который с разорванным ухом складывал деньги в коробку с эмблемой городского казначейства, а тот, которому наступили на нос, не менее деловито, прятал в расшитый кошель подношения от благодарных купцов. Коррупция в действии. А мне оно надо?
У самой ограды, постелив вытертый коврик, сидел тощий старик с длинной седой бородой и запрокинув голову, пронзительным голосом декламировал молитвы. Глаза его незряче смотрели в никуда. Перед собой дедуган бросил перевёрнутую чалму, где уже поблёскивало множество монет. Считалось хорошей приметой подать нищему в начале торгового дня и большинство купцов добросовестно соблюдали традицию. Стража имела с этого свой интерес и приглядывала за бедолагой, поэтому дела у того шли весьма неплохо, кроме всего прочего, позволяя несчастному юродивому содержать три гарема в различных районах столицы.
Подойдя к старику, я присел рядом, привалившись спиной к скрипнувшей ограде. Слепой повёл щекой, отгоняя невидимую муху, слегка сбился, но тут же продолжил пронзительное нытьё, обращённое к всевышнему. Стражники тоже обратили внимание на меня, но решили пока не вмешиваться.
- Привет, Хамид, - сказал я и подвинул ногой его чалму, - ого! Рабочий день только начался, а у тебя уже хватает на целую ночь веселья.
- Господь всемилостив, - со вздохом, сказал нищий, прерывая молитву, чтобы внимательно изучить слепыми глазами моё лицо. На мгновение туслые пятаки остановились на шерандоне и ещё раз вздохнув, старик закончил, - но видимо не настолько всеблаг, дабы избавить меня от твоих посещений.
-А, узнал! - обрадовался я, - очевидно, по голосу. Я слышал, слепцы, ну я имею в виду настоящих слепых, а не тех жалких жуликов, которые дурачат честных людей на Рыночной площади, способны узнавать человека по одному-единственному слову.
- Твои слова, как ветер, а обличье - туман, - прокряхтел нищий, принимая очередную подачку, - благослови твою торговлю Господь. Однако даже у ветра есть направление, а туман не бывает настолько густым, дабы скрыть всё на свете.
- Это точно, - согласился я, - кому, как не вам - слепым знать, как выглядит туман и каким он бывает.
- Если ты пожелаешь, чтобы я тебя хоть раз не узнал, тебе следовало бы оставлять дома свой шерандон, цепочку на руке и медальон на шее, - заметил Хамид, проигнорировав выпад, - они тебя сразу выдают. Впрочем, можешь этого не делать, ибо среди всех остальных слепцов один слепой Хамид обладает истинным зрением, ниспосланным ему всевышним.
- Ну брякалка ещё куда ни шло, но, - я поднял руку и посмотрел на браслет перехода. Медальон я ощущал и так, как постоянную пульсацию в груди, - всё остальное...
- Эге-ге, даже у джиннов бывают свои привязанности, - пожал плечами старик, - боюсь только, от этой информации мне не будет никакого проку - одни неприятности.
- Совершенно верно, - согласился я, усмехаясь.
- Ну, тогда будем считать, что я ничего и не знаю. Предпочитаю быть нем, как могила, вместо того, чтобы на самом деле отправиться в неё из-за лишнего словца, - в чалму вновь низвергся медный дождь, - да благословит ваши товары Господь. Ну и зачем же всемогущий джинн отыскал нищее ничтожество, оскверняющее своим задом место рядом с важными торговыми людьми?
- Может быть мне не с кем побеседовать? - предположил я.
- Ха, я видел джинна с такими пэри, при взгляде на которых блекли мои самые необузданные фантазии. И я даже не буду вспоминать джиний, - сказал Хамид, помолчав, - а если джиний две, то и джиннов видимо, двое. Неужели джинн предпочтёт старого глупого нищего, общению с равными себе?
- Ну вообще-то, джиний, как ты их называешь - три, - уточнил я, - но это тебя, как ты понимаешь, не касается. И я даже не буду вспоминать, что твои слепые глаза и так видели чересчур много.
- Виноват, - отозвался слепец и по его губам проскользнула едва заметная самодовольная ухмылка, - но смею напомнить: многие, в том числе и почтенный джинн, ценят меня именно за это. Даже высокочтимый начальник королевской полиции оказывает честь, уточняя информацию, полученную от его осведомителей.
Один из стражников оставил своё занятие и сунув плотно набитый кошель своему напарнику, направился в нашу сторону. Видимо, решил защитить божьего человека от приставаний праздного бездельника, препятствующего творению молитв. Однако, когда жирная туша преодолела половину расстояния Хамид, словно невзначай, приподнял правую руку и взмахнул перед лицом, будто отгонял назойливое насекомое. Мне были знакомы все эти условные знаки, поэтому я с удовольствием проследил за гаммой чувств, промелькнувших на плоской физиономии рваноухого стража - решительность сменилась удивлением, плавно перешедшим в понимание и покорность судьбе. Да, нечасто его отсылали прочь, словно он был не важной (с его точки зрения) персоной, а каким-то жалким привратником. Пожав грузными плечами, стражник отправился восвояси.
- Вот ты признаёшь себя ценным источником информации, - продолжил я, едва не прерванную беседу, - почему же тебя так удивляют мои появления? Сам знаешь, я всегда прихожу, о чём-то расспросить.
- И при этом никогда не платишь несчастному слепцу даже жалкого медяка, - вздохнул Хамид. Причём, на этот раз, совершенно искренне, - как я смогу пережить подобное огорчение - знает один всевышний. Очевидно, на такой низкий поступок способны лишь джинны. Да и честно говоря, я не совсем понимаю, зачем тебе сплетни, о которых ты меня расспрашиваешь. Вот положим, славный купец Сарид - тот всегда интересуется, когда банда Фараха появится на горных перевалах. Это я понимаю: через горы купцу доставляют тонкотканые ковры и ему нужно знать, стоит посылать караван или обождать благословения Господа. Или доблестный господин начальник королевской полиции, генерал Морулан, которого интересуют перемещения повстанческих войск. Часть информации он сплавляет храброму Амалату, естественно гораздо дороже, чем заплатил мне, а частью пользуется сам, дабы предсказать вспышки грабежей и мародёрства. А вот зачем почтенному джинну знать, где рушатся под землю старые постройки в Первом городе? Или как протекает лечение гнойной язвы у копателя могил, одноухого Филама?
- Как, кстати, оно протекает? - поинтересовался я, словно невзначай, - этот проходимец ещё жив?
- Ему вчера отняли вторую ступню, и лекарь опасается: больной не дотянет до священного Восхваления. Болезнь пожирает его, как пустынный волк убитую овцу - отхватывая кусок за куском. Хвала Господу, никто из близких так и не заразился этой хворью. Хотя - это очень странно.
- Ничего странного нет, - усмехнулся я, - они же не шляются по заброшенным кладбищам и не ворошат древние могилы. Ладно, сменим тему. Лучше почитай мне подслушанное, из новенького.
- Вечер ещё не наступил, - недовольно проворчал Хамид, - а меня принуждают начинать дозволенные речи. Чьи стихи желает послушать нетерпеливый джинн? У меня есть новые творения сладкоголосого Халтафа.
- Оставим сладкого Халтафа для одуревших, от похоти, старух и прочих любителей мужской красоты, - поморщился я, - ты же и так знаешь, что именно я люблю слушать.
- Джинну нравится пьяница и дебошир Назири, - пожал плечами нищий, - не вылезающий из винного подвала своей жены и читающий свои стихи каждому, кто нальёт ему лишний стакан. Ну вот, пожалуйста:
Коль бокалу ты рад
И красавице томной,
Так воспой виноград
Своей ночью бессонной.
Гонишь радости прочь,
Не желая напиться;
Лучше спи в эту ночь -
Не мешай веселиться!
Хамид читал стихи вполголоса, не привлекая постороннего внимания. Слушая тихий хрипловатый голос, я легко мог представить себе и самого Назири, сочинившего массу стихотворений, посвящённых женщинам, вину и всему остальному, окружающему его в красноватом сумраке винного подвала. Постоянно пьяный, поэт тем не менее, всегда был вежлив и корректен, независимо от того, с кем общался. Клочковатая борода, слипшаяся от постоянного макания в чашу с вином, обрамляла бледное одутловатое лицо, где выделялись пылающие внутренним пламенем глаза. И этот огонь выплёскивался в сбивчивой речи Назири, выплёвывающего слова так, будто они жгли ему язык.
Падишах, не чуравшийся поэзии, прослушав несколько стихотворений пьяного поэта, пригласил того во дворец. Естественно, упрямец отказался, сославшись на неотёсанность и хроническую болезнь, мешающую ему передвигаться. Подозреваю, главную роль тут сыграла боязнь покинуть свой привычный мирок, пропитанный парами вина и клубами табачного дыма.
Хамид закончил чтение и покосился на меня. Я сложил ладони крестом, что служило здесь выражением крайнего одобрения.
- Давай ещё, - поощрил я его старания.
- Хорошо, но на этом остановимся, - уточнил старик, - если ненасытный джинн жаждет оценить жалкие потуги слепца, то ему стоит прийти вечером. А сейчас...
Стан красотки обнимая,
Будь и весел и беспечен,
На мгновенье забывая,
То, как век наш быстротечен.
Кто лелеет неизбежность,
Не желая позабыться,
Тот не чтит свою промежность,
И для женщин не годится.
- Что говорят о ночных убийствах? - быстро спросил я Хамида, не дав ему возможности задуматься над вопросом.
- Люди связывают их с появлением во дворце падишаха таинственных незнакомцев, - выпалил Хамид и поперхнулся, выпучив глаза, - пусть сгинет царь зла, который иногда управляет моими устами, не позволяя удержать их на замке!
- Продолжай.
- Говорят, время, от полуночи до рассвета, принадлежит теням, преследующим молодых девушек и юношей. Утверждают, будто от них не спасают ни высокие стены, ни крепкие запоры, - Хамида начала бить сильная дрожь и его длинные пальцы побелев, вцепились в край коврика, где он сидел, - люди уже не боятся Предрассветной стражи и не выходят на улицы лишь потому, что там бродят Тёмные Львы.
Меня словно током ударило. Я изумлённо посмотрел на старого нищего, раскачивающегося из стороны в сторону. Он даже перестал благословлять подающих милостыню, поглощённый своим занятием. Первый раз я видел Хамида в таком состоянии. Должно быть его весьма и весьма задело, если он пришёл в такой экстаз.
- Старый Хамид чего-то опасается? - насмешливо спросиля я, - или он начал быстро молодеть? Ты же сам говорил, Тёмные Львы охотятся лишь за молодыми.
- Мой сын третьи сутки не возвращается домой, - продолжая раскачиваться, простонал нищий, - мой единственный сын! А кроме него у меня есть пять любимых дочерей, ещё не выданных замуж. Я боюсь! Боюсь, Лев заберёт и их, - его голос стал умоляющим, - господин, не забирай моих дочерей!
- Смешной ты, старик, - усмехнулся я, - подумай сам, будь я тем самым, полуночным львом, о котором ты говорил, стал бы я прислушиваться к твоим мольбам? Лев на то и лев, чтобы брать всё, чего пожелает.
Наш разговор был окончен; всё необходимое я узнал. Поэтому легко вскочил на ноги и с удовольствием потянулся, ощущая приятную истому. Нищий продолжал раскачиваться из стороны в сторону, уставившись в небеса, но я успел перехватить его короткий взгляд в мою сторону. Взор старого Хамида переполняла жгучая ненависть и страх. Если бы нищий посмел, то сегодня же парочка наёмных убийц, из числа полусумасшедших, верных старцу Хаиму, проникла в мои покои, намереваясь перерезать горло моей скромной персоны и совершить самоубийство. Но всем известно - джинна убить невозможно, а Хамид знает это лучше всех остальных.
Я похлопал слепца по плечу и оставил собирать подаяние.
Улицы Сен-Сенали бурлили той утренней жизнью, которую я всегда ненавидел. Грязные людишки в потрёпанных халатах оживлённо сновали взад-вперёд по каким-то своим, незначительным делишкам. Босые ноги хлопали по пыльным камням, отчего в воздухе стояла непроницаемая пелена. Это, да ещё вонь давно немытых тел, вынуждала меня ежесекундно морщить нос. Такая глупость: настоящему правоверному, за месяц до Священного Восхваления полагается прекратить доступ воды к своему телу, избегая влияния злых духов. Уже две с половиной недели правоверные грязнули пренебрегали гигиеной, а некоторые ортодоксы не мыли даже руки, щеголяя чёрными кистями, как символом своей непоколебимой веры.
Впереди меня гарцевал на белом жеребце богато одетый юноша. Когда он повернулся, я успел увидеть на широкой груди знак Синей волны. Не иначе, сегодняшним утром в порт зашёл какой-то военный корабль. Откуда бы в городе ещё мог появиться этот молоденький морячок, с презрением глядящий на толпу простолюдинов. Надо взять на заметку. Видимо повстанцы очень сильно достали Амалата, если он решил усилить регулярные войска ещё и флотом. В другом случае старик не стал бы снимать корабли с Изумрудного пролива, где они пытаются сдержать натиск армады восточных варваров.
Мимо тяжело протопали двое здоровенных детин, вяло машущих тяжёлыми дубинками, очищая дорогу своему хозяину. Сам босс - огромная жирная туша, болтался, подобно бесформенному мешку между горбов карликового создания, поросшего клочковатой серой шерстью. Глаза толстяка, заплывшие жиром сверкали, рыская из стороны в сторону.
Если я не ошибаюсь, мне выпала честь лицезреть заместителя главного казначея, толстозадого Улафа - действительно самую большую задницу в городе. В его обязанности входило изучение благосостояния жителей Сен-Сенали, то бишь вынюхивание, где ещё можно поживиться сборщикам налогов. Очевидно, именно с этой благородной целью он жертвовал личным задом, подпрыгивая на своём иноходце и проклиная начальника, падишаха и всех остальных, не желающих добровольно расставаться с деньгами.
На противоположной стороне улицы я заметил сутулую фигуру, обряжённую в невероятные лохмотья. Косматые седые пряди волос свешивались до пояса и было абсолютно непонятно, где именно заканчиваются волосы головы и начинается борода. Лица я вообще не мог разглядеть, но глаза сверкали сквозь серые заросли, точно два огромных алмаза.
Человек непрерывно подёргивался, точно кто-то дёргал его за невидимые нити и постоянно бормотал нечто, отдалённо напоминающее стихи. Скорее всего это был ангельский язык, недоступный пониманию смертных. Я, впрочем, его тоже не понимал.
Прохожие старались держаться подальше от безумца, а когда он пытался к кому-нибудь приблизиться, вытягивая перед собой покрытые струпьями ладони, шарахались в стороны, с выражением ужаса на лицах. Одержимого Сида все считали если не прокажённым, то уж точно приносящим несчастья. Когда-то, насколько мне было известно, безумец учил гробокопателя Филама. Вместе они осквернили не одну сотню склепов и древних могил, отыскивая забытые клады и сокровищницы. И вот, после очередной находки у Сида напрочь съехала крыша, забыв попрощаться со своим хозяином. Теперь он тщетно разыскивал пропажу на улицах Сен-Сенали, распугивая прохожих своим видом и речами.
Безумец остановился, воздел руки к небу и тяжело рухнул на колени, упёршись лбом в пыльный камень. Итак, представление начинается. Подняв заросшее лицо Сид завопил:
- Они идут! Я слышу их тяжёлые шаги, под которыми содрогаются каменные плиты! Их лик сокрыт мраком, но они пришли за вашими душами и возьмут столько, сколько им заблагорассудится!
Небольшая группка слушателей собралась перед психопатом, вслушиваясь в его пророчества. Кто-то негромко хихикал, тыкая соседа кулаком; какой-то толстяк громко возмущался, понося полицию, не следящую за порядком; кто-то готовил милостыню. Сид, тем временем, продолжал исходить криком:
- Они приходят в ночи, и никто не властен остановить их! Их называют Тёмными Львами и тяжело прикосновение лапы льва, - я усмехнулся сообразив, откуда взялось удивившее меня название, - собирайтесь, разыщите треспы! Ибо только этим оружием можно поразить ночного хищника, крадущего ваших детей!
Внезапно Сид замолчал, будто у него перехватило дыхание и повернул голову, всматриваясь в толпу. Впрочем, и без того был понятен объект его интереса: сквозь стадо расступавшихся людей приближался огромный паланкин. Его несли на чёрных спинах рослые темнокожие мужчины, обнажённые до пояса, что позволяло оценить их гипертрофированную мускулатуру. Лица восьмерых носильщиков казались абсолютно невозмутимыми, невзирая на тяжёлую ношу, вынуждающую их истекать потом. От выступившей влаги чёрные тела стали блестящими, подобно поверхности полированного дерева.
Даже не зная, кого именно скрывает бархатная ткань балдахина, прохожие покорно расступались в разные стороны, отвешивая низкие поклоны. С темнокожими из далёкого Амиротеха шутки плохи, тем более, когда этих самых шуток они напрочь не понимают, принимая усмешку за оскаленные в угрозе клыки.
Рядом со мной паланкин остановился и наружу показалась изящная женская ручка, украшенная витым браслетом, в форме змеи, кусающей себя за хвост. Обладательница этого миниатюрного уробороса поманила пальцем с невероятно длинным ногтём. Точнее - когтем. Не было ни малейшего сомнения в том, кого именно скрывает непроницаемая чёрная ткань. Думаю, и пассажирка транспортного средства точно знала, кого она подзывает. Мой маленький маскарад мог обмануть кого угодно, но только не её.
Я подошёл к паланкину и взялся за резной поручень красного дерева. Чернокожие амиротехцы покорно стали на колени и согнулись, облегчая мне посадку. В ту же секунду истошный вопль едва не разорвал барабанные перепонки, привлекая внимание прохожих, в пределах квартала, а то и больше.
Вопил, заглушая все остальные шумы, одержимый Сид. Он катался по земле, разрывая лохмотья в мелкие лоскуты и кричал изо всех сил:
- Это они! Они!! Среди бела дня Тёмные Львы бродят среди нас! Приходит последний час этого города! Убейте их, пока не поздно! Убейте!
Пожав плечами, я нырнул внутрь паланкина, отрезав себя от солнечного света и уличных шумов. Здесь было очень тихо, очень темно и очень-очень мягко от изобилия подушек самых разнообразных форм и размеров.
Впрочем, темнота не помешала мне рассмотреть изящную фигурку, с удобством расположившуюся у противоположного края паланкина. Девушка сверкнула мелкими острыми зубками и легонько стукнула по стенке серебристой палочкой. Немедленно я ощутил лёгкое покачивание и это оказалось единственным признаком того, что наше транспортное средство начало движение.
Я растянулся на подушках подобно своей попутчице, наслаждаясь зрелищем прекрасного полуобнажённого тела. Длинные стройные ноги щеголяли лёгкими полупрозрачными сапожками на высоких каблуках - деталь, несколько непривычная для здешней моды. Шортики, весьма напоминающие нижнюю часть бикини, плотно облегали узкую талию золотистым поясом, украшенным самоцветами. Золотые чашечки с трудом прикрывали пышную грудь, соблазнительно подрагивающую во время движения. Остальные части тела были не менее совершенны - слегка выпулый животак, с бриллиантом в пупке; аппетитные бёдра, идеальной формы и длинная шея, словно созданная для поцелуев. Венчала всё это великолепие голова с гладким, почти что кукольным лицом, обрамлённым шелковистыми чёрными волосами.
Единственный штрих, слегка портивший всю картину - неприятное выражение пухлых губ, искривлённых в недоброй ухмылке. Впрочем, эту усмешку мог заметить только я, остальные обычно были слишком поглощены созерцанием сногсшибательной красоты.
Но я мог обратить внимание ещё кое на что. Блестящий медальон с изображением львицы, идентифицировал свою обладательницу лучше любого удостоверения личности.
- У тебя изменился голос, когда ты описывал свою знакомую, - констатирует женщина, внимательно вглядываясь в меня, - и выражение лица...
- Не плачь, - бормочет девочка и ободряюще улыбается, - всё будет хорошо!
Нет, не будет. И не было.
- Тебе показалось, - хриплю я, - какое выражение, человек? Я умираю и это просто судороги умирающего льва.
- Самого льва или его души? - женщина качает головой, - продолжай. Кто эта женщина?
- Кошка, моя кошка, - я качаю головой. Нет, нет, я не плачу, маленький человечек, просто мне очень больно. Внутри, - Ольга...
- Этому сумасшедшему придурку уже давным-давно нужно было заткнуть пасть, -- проворчала Ольга, потягиваясь словно огромная ленивая кошка, - не понимаю, как ты можешь так спокойно переносить его непристойные повизгивания? Как-никак они направлены и против тебя тоже.
- А ты чего так сильно распереживалась? Плохо стало с пищеварением от его криков? - я усмехнулся и пожал плечами, - пусть себе разрывается. Люди нуждаются в юродивых и душевнобольных - они ведь позволяют им считать себя лучше, чем они есть на самом деле. Пусть я пью каждый день и бью жену с детьми, но я ведь ещё не так плох, как этот ободранный сумасшедший! Так почему я должен лишать всех такого удовольствия?
- Но ведь он подначивает это быдло убить нас!
- Нас? - я только хмыкнул и покачал головой, - почему-то я не припомню, чтобы Сид тыкал пальцем и призывал прохожих перерезать мою глотку. Да и твоего имени он тоже не называл. Его враг скорее всего скрывается внутри собственной больной головы. Придуманный им символ собственного безумия по чистой случайности совпал с реальным ужасом жителей города.
- Ты в этом абсолютно уверен? - красивая маска дала трещину недоверия, - то есть эти треспы, о которых он талдычит в каждой своей проповеди не более, чем плод воображения? И только?..
- Ну конечно же, - я был выведен из себя и утомлён этим идиотским разговором. Ольга всегда умудрялась найти такую тему для беседы, от которой у меня рано или поздно начинала раскалываться голова. Ума не приложу- какого чёрта она решила меня достать этим старым психопатом? Впрочем, возможно он на самом деле её раздражал, а прикончить грязного и вонючего Сида чистоплотная кошечка брезговала. Вполне в её духе поиграть на нервах, чтобы я, доведённый до исступления, свернул дурачку шею. На этот раз она просчиталась: пусть сама испачкает коготки или Сид продолжит развлекать жителей своими воплями.
- Но ты же должен знать, Сид раньше был специалистом по всяким таким древним штучкам, - промурлыкала кошка прищурясь, - он ведь вполне мог отрыть какое-нибудь старое оружие, способное навредить нам? Ну, этот самый тресп, чем бы он не являлся.
- Глупости, - я решительно отмёл дурацкое предположение, - ничто не способно нам навредить, и ты сама это неоднократно проверяла. Тем более, те времена, когда Сид в чём-то разбирался, давным-давно канули в лету.
На губах Ольги появилась ехидная ухмылка, словно она ставила мои слова под сомнение. Если бы я не знал её так хорошо, мог бы подумать, что ей известно нечто, ускользнувшее от меня. На самом деле она всегда так улыбается, когда хочет позлить. Поэтому я и не стал концентрировать внимание на её гримасах. Тем более, её следующий вопрос достал меня по-настоящему.
- Тогда почему ты сам так интересуешься старыми постройками, захоронениями и людьми, которые их отыскивают? - широко распахнув невинные глазки, поинтересовалась Ольга, - или это от твоего повышенного любопытства?
- Я потрясён до глубины души, - сказал я, как можно язвительнее, - при всей своей занятости - пустынные волки должны отнимать уйму времени - ты ещё находишь возможность интересоваться моими делами! Для этого должна быть воистину очень важная причина!
Она рассыпала вокруг себя хрустальные колокольчики звонкого смеха. Да, я попался. Засранку всегда радовало моё раздражение, почему я и старался оставаться невозмутимым при общении с этой кошкой. Досадуя в большей степени на самого себя, я громко фыркнул и запустил маленькой подушкой в хохочущую Ольгу. Та отбросила мягкий снаряд обратно и спрятала лицо в ладонях, продолжая веселиться.
Я остановился, пристально разглядывая смеющуся львицу и размышляя, каково было бы её отношение ко мне, если бы она оставалоась той, уже изрядно позабытой Ольгой, разрывающейся между мной и погибшим волком. Той Олей, способной рыдать над детьми, замерзающими на улицах заснеженного города. Трудно ненавидеть монстра, если ты сотворил его сам.
Отсмеявшись, львица раздвинула пальцы, игриво стрельнув глазками в образовавшуюся щель. О, я хорошо знал этот взгляд! Перепады настроения у кошки почти всегда заканчивались одним и тем же.
- Ольга, - сказал я с откровенной скукой, - тебе ещё не надоело это однообразие? Сначала ты искусно играешь на моих нервах, а потом тебя начинает интересовать сексуальный аспект наших отношений.
- Фу, какие сложные и непонятные слова! - недовольно фыркнула она и потребовала, - лучше спой мне.
Одним плавным движением девушка преодолела разделявшее нас расстояние и мягкой волной тёплой плоти захлестнула мои колени. В этом львица была настоящим мастером - ещё секунду назад щеголяла жалким подобием одежды, а сейчас лежит на моих коленях абсолютно обнажённая. Казалось кошка состояла из одних приятных изгибов и выпуклостей, ласкающих взгляд. Как обычно, сам не желая того, я начал возбуждаться.
- Сыграй! - ещё настойчивее попросила она хрипловатым шёпотом.
Я отлично понимал, какую именно музыку она просит. Однако я был взбешён предательством собственного тела и решил досадить ему и этой развратнице. Поэтому я заиграл быструю резкую мелодию, сопровождая её соответствующими словами. Казалось тот, кто скрывается внутри, решил подыграть, проучив похотливую стерву:
Сегодня мрачен небосвод
И полон рот больших хлопот,
А глупых дел круговорот
Кружит меня который год.
Но мне на это наплевать
Зачем так сильно уставать?
И чтоб себя не напрягать,
Я лучше буду крепко спать.
- Ублюдок, - протянула Ольга и вцепилась острыми зубками в моё бедро, но не очень больно, а так, чтобы ещё сильнее разжечь появившееся желание. Впрочем, сейчас ей и не требовалось прилагать какие-то особые усилия для этого. Жаркая волна захлестнула меня, вынуждая дрожать от вожделения. Ни одна человеческая самка не способна на такое. Только прикосновение львицы способно свести с ума.
Я протянул руку, пытаясь приласкать Ольгу, но она ловко увернулась и легонько пнула меня пяткой в грудь, опрокинув на подушку. На кукольном личике застыла упрямая гримаска.
- Я хочу, чтобы ты сыграл для меня. Сыграл то, что ты играешь Гале или одной из тех человеческих сучек, с которыми так любишь общаться.
- Ты - стерва, - сказал я, тяжело дыша, - знаешь это?
- Ну конечно же, милый, - согласилась она, ласково улыбаясь, - ты сам меня такой сделал и пока не исполнишь это желание, ничего не произойдёт. Все мои любовники поют мне песни, читают стихи и шепчут слова любви. Знаю, знаю - слов любви я не дождусь от тебя никогда, но ты можешь доказать, что уж в остальном ты круче, чем все они, вместе взятые. Играй!
В груди бешено клокотала смесь похоти и ярости, отчаянно рвущаяся наружу. Но я хорошо знал кошку и было совершенно ясно, она не допустит меня к телу, как бы ей самой не хотелось. Чёрт, она опять оказалась сверху! Сдавшись я начал тихо нажимать клавиши шерандона, извлекая наружу медленную и печальную мелодию.
Ольга вновь приблизилась, уютно расположившись между ног и мурлыча в тон моей музыке. Глаза её зажмурились от удовольствия, а пальцы блуждали по моему животу. Движения рук напоминали ласкающее прикосновение океанской волны и вызывали нестерпимое желание отбросить шерандон и немедленно овладеть кошкой. Удерживала лишь мысль о том, что её желание не менее сильно чем моё, поэтому я взял себя в руки и начал петь. Слова не очень соответствовали моменту, видимо моё alter ego таким образом выражал протест против предстоящего. Я мог посоветовать ему только одно - расслабиться и получить удовольствие.
Порой спускается туман,
Нас пеленая в пустоте.
И наполняет ум обман
А мы совсем уже не те.
Не те, кого любила ты,
Погожим ясным летним днём.
Туман плывёт из пустоты,
И ждёт, когда мы все уснём.
Но, сквозь тумана пелену
Горят влюблённые глаза,
И в блеклом мертвенном плену
Бушует страстная гроза.
Свою ты руку протяни,
Меня попробуй отыскать
И ярким светом осени
И постарайся рядом встать.
Пока я пел, девушка казалась погружённой в себя: её глаза угасли, а на красивой физиономии отразилась глубокая задумчивость. Кошка была не похожа на саму себя, и я почти вспомнил ту, другую Ольгу. Силуэт в проёме двери и одинокая слезинка на белой щеке. Тихий голос, шепчущий о холоде и одиноких детях. Что-то... Нет, песня завершилась и львица, тряхнув головой, вернулась к настоящему.
- Теперь я вижу, ты кое в чём лучше остальных, - промурлыкала Ольга и, подобно змее, поползла вверх по моему телу, - осталось доказать, что в остальном ты, по крайней мере, не хуже.
Я ощутил прикосновение её шершавого языка на животе и меня словно пронзило молнией. Во мраке вспыхнули два жёлтых глаза и язык начал медленно перемещаться, рисуя на коже неведомые узоры. Кажется, я застонал, и сама тьма ответила мне эхом, прерываемым тяжёлым дыханием.
Жёлтые глаза мутнели с каждым мгновением, по мере того, как желание переполняло очаровательную головку моей партнёрши. Вот веки сомкнулись раз, другой и уже не стали подниматься. Голова Ольги запрокинулась и всё её гибкое тело устремилось назад, увлекая меня за собой. Издав неопределённый возглас мы обрушились на гору подушек и теперь уже я оказался сверху. Не теряя времени даром, я впился в упругие ароматные губы. Наши языки сражались между собой подобно паре взбесившихся змей; то пытаясь задушить противника, то жаля его быстрыми выпадами.
Пальцы Ольги вцепились в мои ягодицы так, что когти едва не вырывали из них куски плоти, а ноги переплелись с моими, затянув их в каком-то неведомом узле. Я тоже не лежал без дела, позволив рукам изучать каждый микрон лакомого тела и уделяя особое внимание самым нежным его участкам.
Оторвавшись от моих губ, Ольга издала протяжный стон, изогнувшись дугой. Её длинная шея оказалась настолько хороша, что я не смог удержаться от соблазна и впился в неё. Губы скользили по гладкой коже в то время, как зубы норовили сомкнуться на ней и добраться до чего-то сладкого, пульсирующего внутри.
Когда я поднялся до ключиц, кошка ещё раз застонала и отпустив мой зад, повела когтями выше с такой силой, словно пыталась разодрать кожу на спине. Шутки в сторону - львица требовала переходить к решительным действиям.
Сколько времени продолжались эти самые решительные действия, честно говоря, не знаю, однако, когда всё закончилось и львица, отпихнув меня, издала протяжный крик, выяснилось, что паланкин уже не покачивается. Я протянул руку, желая раздвинуть плотную ткань и выглянуть наружу, но Ольга остановила меня.
- Подожди чуть-чуть, - пробормотала она, едва слышно, - дай немного отдышаться. Чёрт бы тебя побрал! Сколько раз мы этим с тобой занимались и каждый раз - словно впервые. Скажи, - она приподнялась на одном локте, накручивая локон на палец, - с Галей у тебя так же? Или как-то по-другому?
Я отлично понимал, какие слова она жаждет услышать, но именно этого я ей говорить не собирался.
- Конечно, по-другому, - усмехнулся я, приводя себя в порядок, - но дело не в том, что кто-то из вас особенно близок мне, как ты могла подумать. Между вами существует непреодолимая пропасть, внутри которой -интеллект и темперамент. Отсюда и вся разница: для тебя секс - всего навсего ещё один способ манипулирования и доминирования, а для Гали - не более, чем удовольствие.
- Ты думаешь, я не получаю от этого удовольствия? - она недоумённо рассмеялась, - заблуждаешься! Я должна...
- Погоди, - я прижал палец к её губкам, - ты меня неправильно поняла. Уверен, ты действительно чувственная натура и рад этому. Я просто хотел сказать, сам секс для тебя не так уж важен. Ты одержима властью и это - твоя истинная страсть. Думаешь я не знаю, как сильно ты хочешь получить мой медальон и браслет? Не шипи. Отсюда и твой метод занятия любвью. Мужчина обязан принести своеобразную клятву верности, как это делает вассал, присягая своему сюзерену. И только после этого ты вознаграждаешь его, допуская к своему телу.
Она злобно прищурилась.
- А Галя?
- Здесь всё намного проще, - я кое что вспомнил и усмехнулся, - никакого Фрейдизма, в этом она тебе не конкурентка. Кошка уже давно не интересуется ничем, кроме удовольствий. И как всякий узкий специалист, достигла в изучении вопроса этого весьма впечатляющих результатов. В этом и заключается разница: тебя интересует подоплёка процесса, а её - сам процесс.
Ольга уже сидела в своём полном облачении и на её лице зрела ядовитая ухмылка. Я очень хорошо знал львицу и вспомнив наш разговор, запросто мог предсказать её следующий вопрос. Очень медленно, чётко выговаривая каждое слово, словно разговаривая со слабоумным, она поинтересовалась:
- Так тебе больше нравится трахаться с этой тупой развратной сукой?
- Скажем так, - ответил я, широко улыбаясь, - предпочитаю в постели расслабляться, а не вести сеанс психоанализа.
Некоторое время Ольга размышляла над моими словами, пробуя их на вкус. Убедившись-таки, что ничего хорошего в её адрес я не сказал, она изо всех сил запустила в меня подушкой. Громко хохоча, я отбил её обратно. Вот он, славный миг расплаты.
- Убирайся! - взвизгнула кошка и зашипела от злости, - проваливай! И знай, ты ни капли не удовлетворил меня! Тебе никогда не сравниться не то что с Ильёй - но даже с самым беспомощным из кастратов гарема!
Прежде чем ещё одна подушка полетела в мою голову, я протиснулся через тяжёлые волны материи балдахина и выбрался наружу. Вслед неслись проклятия и разъярённое шипение, настолько громкие, что проникали даже сквозь плотную ткань. Паланкин содрогнулся от мощного удара. Не хотел бы я сейчас находиться внутри. Продолжая смеяться, я покачал головой и огляделся.
Амиротехцы доставили свою поклажу во двор королевского дворца и теперь неподвижно сидели на массивных плитах, уставившись перед собой. Сейчас они, как никогда, напоминали деревянные скульптуры, зачем-то установленные в первом попавшемся месте. Обычно кто-нибудь останавливался, поглазеть на чернокожих гигантов, но в это время двор оказался совершенно пуст, если не считать парочки полутораметровых пауков пёстрой раскраски, лениво блуждающих вокруг неоконченой паутины, натянутой на ближайшую пальму. Пауки принадлежали падишаху и их запрещалось трогать под страхом смертной казни. Несмотря на устрашающий вид они были абсолютно безвредны, потому как одного съеденного человека им хватало на целый месяц.
Чуть дальше располагался огромный бассейн с фонтаном, в виде какого-то фантастического монстра. Фонтан, очевидно, принадлежал рукеДрамена - придворного скульптора, постоянно пребывающего в пёстром мире наркотических грёз. Результаты обращения к столь достоверному источнику вдохновения располагались по всему двору и могли напугать кого угодно, особенно ближе к вечеру.
Подняв глаза от весело звенящих струй, я увидел вздымающиеся ввысь колонны дворца, почти скрытые от постороннего взора густым плетением паучьих лиан. Кое-где поросль редела, открывая изящные террасы, огороженные невысоким барьером. Ещё выше, блистали огромные купола с тонкими золотистыми шпилями, почти упирающимися в раскалённые небеса.
Когда-то, давным-давно, это было великолепное здание - символ изысканого вкуса и могущества владельца. Но с тех пор минула не одна сотня лет, голодными псами набрасывавшихся на величественную постройку, отхватывая каждый раз хоть и небольшой, но кусочек. С уменьшением государства, с его разрушением, рассыпался и дворец, пока не стал походить на бледный призрак себя самого.
Впрочем, до этого никому не было дела. Падишаха вполне устраивало настоящее положение, как с государством, так и с его резиденцией. Видимо всё будет идти своим чередом, пока повстанцы не захватят столицу. Если же этого не произойдёт, то королевский дворец рухнет сам, погребая под обломками властелина Сен-Сенали. Что случится раньше - я не стал бы предсказывать. Впрочем, я и не собирался настолько долго здесь задерживаться. События в Лисичанске навсегда отбили желание останавливаться где-либо на долгий промежуток. Здесь не было Вити, Ножика и Симона, но имелись и собственные оригиналы. Тот же Настиган.
За королевским дворцом разрастался огромный парк, больше напоминающий дикий лес. Эти заросли уходили весьма далеко и заканчивались крутым обрывом, ныряющим в волны океана. Как и во всяком, уважающем себя лесу, в парке водилось огромное количество всевозможной живности. Наибольший интерес вызывали исполинские белые кошки, напрочь лишённые хвоста, но в качестве компенсации снабжённые коротким тупым рогом меж ослепительно жёлтых глаз. Когда падишах желал развлечься, он отправлялся в центр парка и восседая на переносном кресле, наблюдал, как белые твари служат королевскому правосудию, пожирая предусмотрительно захваченных арестантов. Что характерно - умные животные отлично понимали, кого им стоит кушать, а кого - обходить стороной.
Я медленно направился в сторону дворца, поднимая пыльные круги, расплывающиеся подобно воде. Когда-нибудь, в этой пыли можно будет плавать. Ещё один признак вырождения.Что-то случилось с этим миром за последние несколько столетий. Вот только - что?
Когда я проходил мимо пауков, они временно прекратили свою работу и уставились на меня всеми шестнадцатью глазами. Очевидно размышляли, стоит ли им отвлечься и поохотиться на вновь прибывшего. Будь на моём месте какой-нибудь одинокий гуляка, случайно забрёдший сюда; уже висел бы на пальме, оплетённый паутиной и нашпигованный желудочным соком. А так, лишний раз убеждаешься, насколько животные бывают прозорливее людей. Поглазев на гостя, пауки весьма невежливо повернулись задом, продолжив плетение.
А теперь - мои любимицы. Я остановился рядом с бассейном и заглянул в него, очередной раз полюбоваться переливами света на телах алмазных акул, неутомимо кружащих в центре водоёма. Стоило тени упасть на воду, рыбины немедленно изменили маршрут, смещаясь в мою сторону. То ли приняли за разносчика еды, то ли намеревались выпрыгнуть наружу, самостоятельно добыв оную. Бывали и такие прецеденты. Я помахал рукой и пошёл дальше. Акулы тотчас вернулись на прежний курс, не выказав ни малейшего признака разочарования. Солнце последний раз отразилось от блистающей шкуры, и я потерял рыб из виду.
Если дворец, поросший лианами, походил на огромную скалу, то вход в него напоминал какую-то заброшенную пещеру, посреди глухого леса - такое же тёмное, неправильной формы отверстие, едва заметное в зелёных зарослях. Довершало сходство, присутствие небольшой обезьяноподобной твари, меланхолично свисающей над входом и дуновение несвежего ветерка из чёрной глубины.
Увидев гостя, обезьяна неторопливо спустилась по верёвкам лиан вниз и неуклюже заковыляла в мою сторону. Только теперь я заметил, что какой-то шутник вдел ей в ноздри огромную деревянную серьгу. Хвост животного тащился за хозяином, словно длинная толстая верёвка, выписывающая в пыли замысловатые фигуры. Приблизившись, зверёк опустился на пятую точку опоры и протянул обе лапы вперёд, подражая опытному попрошайке. Судя по здоровенному брюху, такой метод обычно приносил желаемые плоды. Вот только в этот раз ничего не вышло: у меня не было карманов, чтобы искать в них сладости и отсутствовало желание подавать наглой твари. Поэтому, в воспитательных целях, я отпустил животному щелбан, и обезьяна с отчаяным визгом удрала прочь, во мгновение ока вскарабкавшись на недосягаемую, для меня, высоту. Оттуда она начала корчить всевозможные рожи и громко верещать. Я в ответ, показал язык и вошёл внутрь.
Тотчас из мрака вылепились массивные фигуры, с обнажённым оружием в руках и преградили путь. Тяжёлые латы, одетые на стражей, превращали их в диковиных насекомоподобных существ, вымахавших до человеческого размера. Небольшие круглые щиты охранники держали перед собой, и я мог разглядеть символ королевского двора, намалёваный на блестящем металле.
- Хм-м, - сказал я, - и что дальше?
То ли узнав голос, то ли рассмотрев белые волосы, стражи исчезли в тех же нишах, откуда появились. Вообще-то у меня один раз возникла проблема с солдатом, настойчиво требовавшим разрешения на вход. Точнее - проблема возникла у него и у начальника охраны, вынужденного срочно искать замену чересчур ретивому подчинённому. С тех пор Нарион - начальник королевской стражи, строго-настрого запретил солдатам даже приближаться ко мне и моим львам, совершенно справедливо рассудив, что проще корректировать правила, чем всякий раз набирать новых людей.
- Ты никогда не задумывался, почему тебе проще убить человека, чем поговорить с ним? - взгляд женщины становится колючим и холодным, - это напоминает бравирование силой. Ненужная жестокость, как попытка доказать...Кому? Что?
Я молчу. Слишком сложные вопросы. Я смеялся над Галиными разрывами с её надоевшими любовниками, но сам часто поступал, как львица. Неприятно говорить любовнице, что она надоела или ещё хуже - стала старой. Строки письма, забытого в ящике стола. Милята, давно забытое имя...
Проще - убить.
- Тебе не понять, - хриплю я.
- Ну почему же, - она криво ухмылется, - встречались мне такие...Герои. Способные терпеть физическую боль, но бегущие прочь от простых чувств. Гордый лев слишком горд для признания? Продолжай.
Я вошёл в длинный сводчатый коридор, озарённый призрачным светом, поступавшим внутрь, через хитрую систему скрытых линз. Эти приспособления были ровесниками дворца и за прошедшие века покрылись толстым слоем пыли и грязи. Однако, кому бы то ни было запрещалось даже прикасаться к хитрым стекляшкам, из опасения повредить тонкий механизм. Починить испорченное было бы некому - секрет утратили давным-давно. Не удивительно, что свет с каждым годом становился всё тусклее, погружая переходы дворца в таинственный полумрак.
На стенах вольготно располагались лепные украшения, изображающие диковиных животных и батальные сцены. Лепка во многих местах пришла в совершенную негодность и было сложно определить, какого рода сцену она изображает. Порой в полумраке мерещилось нечто, настолько распутное, что я мог только сетовать на собственное подсознание, полагая предков нынешнего падишаха не столь развратными.
Когда я приблизился к лестнице, свет стал немного ярче, позволяя рассмотреть скрюченную фигуру, сидящую на выщербленых ступенях. Даже на таком расстоянии и не видя лица я мог, руководствуясь одним обонянием сказать, кого именно посчастливилось встретить. Обхватив колени длинными жёлтыми пальцами, Драмен непрерывно раскачивался взад-вперёд и мычал какую-то заунывную мелодию, такую же бесконечную, как череда фантастических миров, где продолжал блуждать его одурманенный ум.
Внезапно Драмен запрокинул голову, уставившись короткой острой бородкой в потолок и разразился звонким радостным смехом. Его глаза смахивали на две чёрных дыры, ввалившись настолько глубоко, что я с трудом различал их безумный блеск. Продолжая хохотать, скульптор опустил голову и вперившись в меня, погрозил длинным пальцем. В тусклом свете сверкнул огромный перстень с багровым камнем, таким же, как в серьгах Драмена. Поговаривали о гомосексуальных наклонностях королевского скульптора, но я больше склонялся к мысли о том, что этот человек пытается изменить своё тело, дабы оно вписалось в изысканый мир его декадентских грёз.
- Я тебя узнал, - усмехаясь, сказал Драмен и попытался приподняться, но не преуспел в этом, вновь плюхнувшись на ступени, - твоё тело вылеплено из адского огня и сотворил этот пламень сам Царь зла! Но ты не бойся, - он заговорщически понизил голос и совершенно безумно хихикнул, - я никому об этом не скажу!
- Буду весьма признателен, - абсолютно серьёзно сказал я, - всегда знал - ты ко мне относишься очень хорошо.
Драмен покивал головой и вроде бы успокоился, но когда я проходил мимо него, тонкая холёная кисть вцепилась в мою руку. Оглянувшись, я столкнулся со взглядом двух, совершенно нормальных глаз. От наркотического опьянения не осталось и следа.
- Я никому не скажу, - повторил Драмен, на этот раз без своего идиотского смеха, - можешь и дальше продолжать заниматься своим делом.
- Это каким же? - заинтересовался я.
- Пить человеческие души, пожирать их, как лев пожирает мясо жертвы. Но тебя я не боюсь. А вот её, - скульптор мотнул головой, - я боюсь больше всего на свете. Если ты - это чистое пламя, в котором душа сгорает без следа, то она - совершенно иное: тёмный огонь, способный погасить чужой свет и не стать от этого светлее.
Я обернулся: в полумраке коридора, за моей спиной замерла изящная женская фигурка с ярко пылающими жёлтым огнём глазами. Хм, а я даже не услышал, как она шла за мной. Кошка стояла неподвижно, подобно каменному изваянию и я не сомневался, каждое слово несчастного психопата достигло её ушей. Лица я не видел, однако не сомневался в том, кто это. Впрочем, как ни странно, но сейчас Ольга пахла совсем по-иному. Как...Как Ната?
- Боишься её? Это правильно, - согласился я, - а если дорожишь жизнью, то поднимай свою тощую задницу и проваливай отсюда, пока её цепкие пальчики не коснулись твоей нежной шейки.
- Нет, сейчас она меня не тронет, - с поразительной уверенностью сказал скульптор, - она меня оставит на потом, когда ей захочется чего-то экзотического. Когда ей потребуется мостик, для перехода в иной мир.
Пожав плечами, я освободился от его хватки и начал подниматься по щербатым ступеням. В чём-то, конечно, Драмен был прав. Никому из Прайда и в голову прийти не могло, даже во время сильного голода, пить человека во власти наркотического бреда. Последствия могли быть самыми непредсказуемыми. Поэтому, скажем наркотикам - нет. Впрочем, Ольга могла и просто свернуть шею. Видимо, когда все эти полусумасшедшие пророки достанут её окончательно, она быстро и решительно отправит их в небытие.
Но всё же, какая-то вещь не давала мне покоя, и я ещё раз оглянулся: фигура львицы пропала, словно её и не было.
Поднимаясь по ступеням, я не забыл остановиться у окна, выходящего на внутренний дворик. Там располагался неизменный плацдарм для упражнений местного дворянства во владении каким-нибудь видом оружия. В качестве оппонентов использовали одного из многочисленных рабов, посему плиты дворика покрывали многочисленные пятна бурого цвета. Их никто не пытался смывать, а после упражнений принца Сёмиза в стрельбе из лука камень и вовсе блестел, как после дождя.
Вот и сейчас это славное местечко не пустовало: до меня доносился звук удара металла о металл и хриплые возгласы. Высунув голову в окно я обнаружил, что участником сегодняшней тренировки является сам генерал Амалат, нацепивший лёгкие доспехи серебристого цвета. Противостоял ему могучий раб из Амиротеха, покрупнее тех, которые несли паланкин Ольги. Чёрный исполин неподвижно замер в напряжённой позе, неотрывно следя за каждым движением старого вояки. Морщины на лице и седина в волосах уже не могли ввести в заблуждение: кожа, вспоротая на чёрной груди свидетельствовала о мастерстве старика.
Насколько я понимал, раб проявил незаурядную способность к фехтованию, ибо огромное количество молодых забияк отправились на тот свет, прежде чем на лбу Амалата появился даже призрак испарины.
На небольших скамьях вокруг площадки расположились зеваки, наблюдающие за ходом поединка. Каждый удачный выпад генерала сопровождался вялыми аплодисментами и столь же вялыми криками, переходящими в откровенные зевки. В победу раба никто не верил. Судя по выражению тёмной физиономии, не верил и сам амиротехец.
Генерал вооружился длинным ятаганом и коротким прямым кинжалом, а в чёрных ладонях раба пряталась рукоять двусторонней секиры. Вот могучие мышцы напряглись и топор, со свистом, рассёк воздух там, где только что находилась грудь Амалата.Чернокожий был опытным бойцом и промахнувшись, сумел остановить оружие, направив обратно. На этот раз старик едва успел увернуться, убрав плечо из-под сверкающей стали, заточенной до бритвенной остроты. Однако рабу не удалось повторить свой фокус и его лоснящееся от пота тело на несколько мгновений оказалось открыто для удара. Молниеносно, словно жалящая змея, Амалат выбросил руку с кинжалом и прочертил на теле противника ещё одну алую полосу. В этот раз зрители хлопали намного оживлённее. Раб проронил короткий глухой стон из сомкнутых губ и отскочил назад.
В общем-то исход боя был предопределён: рано или поздно Амалат прикончит своего спарринг-партнёра, но перед этим будет долго и методично резать раба на мелкие кусочки. В этом не было ни капли садизма, как могло бы показаться - просто старый вояка оттачивал технику индивидуального поединка, последовательно проходя все его стадии: начиная от свежего бойца и заканчивая грудой, истекающего кровью, мяса.
Меня больше интересовали те схватки, в которых финал был не так предопределён и оставалось место, для предположений. Нет, ну разве не приятно посмотреть, как ловкий раб вспарывает пузо самодовольному аристократу, решившему поразвлечься?
Утратив остаток интереса, я повернулся и продолжил своё восхождение. За спиной ещё раз закричали возбуждённые зрители, заглушая отчаяный вопль - стало быть амиротехцу опять продырявили шкуру. Ну и чёрт с ним - он уже стал историей.
Чуть выше начинался уровень заброшенных этажей. По мере того, как дворец приходил в упадок, многие помещения становились абсолютно непригодны для эксплуатации и люди покидали их. Так появлялись целые ярусы, пустые и безлюдные. Свято место пусто не бывает и освободившееся пространство заселяли дикие звери, непонятно как проникаюшие сюда из королевского парка. На некоторых, особо опасных, приходилось устраивать облавы. На моей памяти звероловы отловили на одном из заброшенных этажей парочку рогатых кошек и выгребли из их логова кучу человеческих костей. Кто именно стал жертвой белых хищников, так и осталось тайной. Дворец населяли сотни придворных и их слуг. Десятком - больше, десятком - меньше...
Вход на заброшенные этажи был погружён во мрак, однако я ощутил чьё-то присутствие. Тьма шевельнулась и глаза -плошки зажглись во мраке. Я сделал шаг вперёд, силясь рассмотреть гостя, но зверюга, издав глухой рёв, растворилась в темноте. В воздухе повис удушливый смрад разлагающегося мяса - стало быть хищник. Видимо скоро очередная порция придворных бифштексов отправится в желудок голодного зверька.
Размышляя, стоит ли говорить кому-нибудь о моей находке, я миновал ещё несколько пролётов и достиг уровня, затянутого сизой дымкой пряных испарений. Аромат щёкотал ноздри и дурманил рассудок. Ладно бы дурманил! Стоило задержаться здесь на некоторое время, и ты мог полностью погрузиться в причудливый мир своего подсознания, вкушая все прелести, которые способен изобразить очумевший от наркотика мозг. Вот и человек, привалившийся спиной к дряхлой стене, явно выпал из нашего мира. Он глядел прямо перед собой огромными блестящими глазами и пускал слюни на поношенный халат. Из полуоткрытого рта вырывались нечленораздельные повизгивания, а скрюченные пальцы царапали каменные плиты пола.
Со стороны это выглядело весьма забавно, однако даже сам господин главный королевский архитектор не решался присоединиться к нюхателям испарений фантазийного гриба. Остаться здесь означало навсегда переселиться в мир иллюзий, без всякой надежды вернуться обратно. Высокопоставленным нюхателям приносили еду и воду, однако они полностью игнорировали подношения, предпочитая потреблять невероятные яства своих сновидений. Вскоре наступала прозаическая смерть от голода и жажды. Должно быть всё это представлялось им весьма забавным казусом.
Из тёмного прохода, заполненного туманом наркотических спор, вылетел ярко пылающий павлин с рыбьим хвостом и расположившись на голове булькающего человека, уставился на меня. Я увидел собственное лицо, только в глазах, вместо зрачков крутились крохотные чёрные черепа.
- Ну всё, свинья, тебе хорош! - угрюмо пробормотал я и поспешил покинуть гостеприимное место, - ещё не хватало забулькать дуэтом с этим мешком навоза. Всегда успеется.
Начинались уровни, где проживала прислуга и располагались всевозможные хозяйственные помещения. Неудивительно, что вокруг стало намного оживлённее. Полуголые личности обеих полов шустро сновали взад-вперёд, перетаскивая массивные тюки, подносы с едой, чашки с объедками и кувшины с напитками. Невзирая на полумрак, движение блестящих, от пота, призраков было чётким и безошибочным. Не поднимая глаз, они взбегали вверх по ступеням или спускались вниз, не задевая друг друга и следуя на безопасном расстоянии от меня. Совсем недавно один из лакеев случайно пихнул какого-то мелкого казначея, а тот немедленно нажаловался падишаху. Поскольку милосердие владыки в тот день находилось на очень высоком уровне, количество голов, насаженных на колья не превысило и десяти. Но и этого оказалось достаточно, дабы удвоить осторожность при транспортировке грузов.
Забавно было следить, как лакеи обминают сановника, упившегося до потери пульса. Более всего их пируэты напоминали замысловатый танец хорошо отрепетированного балета. Как раз сейчас один из персонажей бесконечного действа под названием: Праздник жизни при дворе падишаха; медленно спускался вниз, нащупывая подошвами лакированных сапог ускользающие ступени. Получалось не слишком хорошо, поэтому приходилось искать дополнительную опору, старательно хватаясь расставлеными пальцами за воздух. Я очень хорошо знал, кому принадлежит это прыщавое лицо, напоминающее подгнивший плод с червоточинами крохотных глаз. Нас почтил своим присутствием сын визиря. Некогда папаша имел определённые виды на родную кровь, но вовремя сообразил, гораздо полезнее, для всех, будет если сынуля продолжит бесконечное путешествие по винным бокалам.
Уставившись на меня, нерадивое чадо вполне дружелюбно хрюкнуло и радостно пустило газы. Лакеи немедленно шарахнулись в разные стороны, избегая ядовитого облака.
- Это будет посильнее, чем Фауст Гёте, - прокомментировал я, с уважением и отпихнул парня в сторону, отчего он с грохотом врубился головой в стену, - счастливых сновидений, пьянь!
Пожелание моё оказалось, как нельзя кстати, ибо приложившись черепушкой о камень, парень немедленно захрапел. На его лице появилась самая счастливая, из всех возможных, улыбка. Лакеи продолжали порхание вокруг бесчувственного тела, подобно тому, как мотыльки пляшут вокруг убитого зверя, рухнувшего посреди цветника.
Переступив храпящее нечто, я отправился наверх, откуда доносились заунывные возгласы ландрона - дальнего родственника моего инструмента. Сквозь постанывания музыки пробивался не менее тоскливый голос певца. Судя по тональности композиции, веселье бодро катилось под горку и большинство слушателей должно было пребывать в состоянии близком к тому, в котором я оставил, недавно встреченного, молодого друга.
Подъём закончился, и я вышел посреди короткого узкого коридора. С одной стороны, нависала огромная каменная арка, украшенная резьбой, изображающей переплетённые человеческие тела. Именно оттуда доносилась музыка и шум голосов и именно туда стремились слуги с напитками и пищей. С противоположной стороны глаз радовала изысканая работа опытных каменщиков - огромная ассиметричная дыра в стене, ведущая во двор.
Это хитрое изобретение, если его можно было так назвать, именовалось мусорной дырой и было выдумано папашей нынешнего владыки. Мусорная дыра выполняла крайне важную миссию: именно через неё покидали дворец те, кто каким-то образом разгневал правителя во время попойки.
Однако коррупция запустила свои щупальца даже в это благороднейшее дело: виновник королевского гнева во время своего короткого путешествия иногда успевал сунуть мешок с монетами начальнику стражи. В таком случае в дыру летел один из лакеев, которому не повезло оказаться под рукой. Но если монарх замечал подмену, в отверстие выбрасывали сразу двоих, а должность начальника стражи на некоторе время оказывалась вакантной. При любом раскладе слугам приходилось драить плиты двора.
Поскольку мусорная дыра меня никак не привлекала, путь лежал под своды каменной арки. В ноздри немедленно ударила экзотическая смесь самых разнообразных ароматов: терпкий запах вина, кислая вонь давно не мытых тел и омерзительный смрад нечистот. Благородные господа упившись, не всегда были в состоянии добраться до горшка, испражняясь под себя. В общем, аура была ещё та...
Лишь слегка оправившись от газовой атаки, я сумел взглянуть на тронный зал королевского дворца, выполнявший, по совместительству, обязаннности столовой, опочивальни, ну и борделя, как же без этого. Полы огромного помещения устилали толстые ковры, некогда яркие, а сейчас ужасно грязные и поэтому серые, как мостовая столицы. Повсюду возвышались груды подушек, где возлежали пирующие гости падишаха. Некоторых, вдоволь напировавшихся, подушки скрывали полностью, оставляя на обозрение лишь отдельные части тела. Поэтому очень часто мягкие горы венчались чьей-нибудь огромной задницей.
Повсюду, незаметные, словно тени, сновали слуги, меняя подносы с яствами на более свежие. Праздник жизни не должен был прерываться ни на секунду.
Освещался весь этот земной рай столбами солнечного света, падающими с хрустального купола, накрывшего тронный зал. Ночью на стенах зажигались огромные масляные светильники, отчего имеющееся амбре разнообразилось вонью чадящего масла.
Следовало упомянуть о том, что стены и потолок густым покрывалом устилали заросли паучьих лиан, по которым ловко перемещались длиннорукие обезьяны, обожавшие швырять вниз свой помёт. Однако обеьяньи какашки не были самым худшим, таящемся в себе зелёном покрове. Помимо наглых тварей, вовсю промышлявших воровством, среди зарослей скользили длинные блестящие тела. Пару раз я наблюдал, как уснувшие гости возносились к небесам, посредством огромных полосатых змей. Кроме того, атмосферу веселья весьма оживляли большие белые кошки, прикованные к столбам в углах зала. Издавая негромкий рык, рогатые твари терпеливо ожидали часа вечернего кормления. Пищей могло оказаться всё: от недоеденного куска мяса, оставленног гостями, до зазевашегося лакея, которого пнули в угол, под оглушительный хохот зрителей. Кошки не гнушались ничем
В круге пылающих факелов, на небольшом возвышении, изгибали блестящие тела прелестные танцовщицы, чья красота здесь явно казалась лишней. Подбором этих весьма смазливых девиц занимался настоящий мастер своего дела, работавший некогда сутенёром в портовом районе. Великолепные тела были почти обнажены, что лишь шло им на пользу и даже три кусочка материи, символизирующие одежду не могли этого скрыть. Впрочем, я заметил, что девицы запыхались и то и дело выбиваются из музыкального ритма. Причина была очевидна - распорядитель танцев тщательно изучал содержимое своего блюда, ткнувшись в него лицом.
- Неужели у тебя нет ни единого хорошего воспоминания, относящегося к людям? - женщина качает головой и гладит дочь по лохматой голове. Маленький человечек щурится, от удовольствия, и несмело улыбается, - даже в тех, кто тебе, вроде бы симпатичен, выпирают недостатки и уродства. Как же кошмарен мир, в котором ты существуешь! Я сочувствую тебе.
- Побереги сочувствие, для людей, - ощутив внезапный прилив злости, я нахожу силы подняться, - вы - пища. Почему я должен симпатизировать вам или восторгаться вами?
- Я, например, не беседую с булкой и не пытаюсь с ней совокупляться, - сухо замечает человек, - и мне кажется, ты - лукавишь, оставляя кое-кого за рамками повествования. Они ведь были?
Были. Милята, Вилена, Лилия...Многие. Думал, их имена стёрлись из памяти, но нет. Я не стану рассказывать о них тебе, человек. Не хочу. Не могу...
Слушай о других.
Позади огненного кольца воздвигся конусообразный постамент, увенчаный исполинским креслом, украшенным разноцветными драконами. На троне - а это был именно трон - непринуждённо развалился мускулистый, обнажённый до пояса мужчина. На волосатой выпулой груди тускло поблёскивал огромный круглый медальон - символ королевской власти. Тёмные глаза на смуглом лице, с короткой чёрной бородкой, прищурясь наблюдали за происходящим в зале. Я ещё никогда не видел правителя пьяным или даже слегка выпившим. Он всегда был собран и внимателен, никогда не отнимая ладони от рукояти обнажённого ятагана.
Слева от падишаха терялся в тенях крохотный серый шатёр, полупрозрачная ткань которого скрывала содержимое, но позволяла обитателю наблюдать за окружающим миром. Внутри маленького купола обычно находилась сестра падишаха - семнадцатилетняя Саима, но лишь правитель знал, скрывается она за серой материей или блуждает по сумрачным коридорам дворца, переходя из тени в тень. Наружу, угрюмое создание, на моей памяти, не выходило.
По правую руку повелителя, скрестив короткие ноги и поглаживая редкую седую бородку, располагался главный визирь падишаха - Настиган. К слову, этого пердуна в народе называли упырём, хоть сам он предпочитал другое прозвище - вечный старик. Оправдывая обе клички старикан давал советы трём поколениям правителей. С последним, правда, получалось не слишком хорошо. Выслушав рекомендации Настигана, падишах тотчас спрашивал совета у Саимы. Нередко, в спорных вопросах, предпочтение отдавалось едва слышному шёпоту из серого шатра. Вы будете удивлены, но визирь почему-то очень недолюбливал родственницу владыки. Странно, да?
За креслом истекали потом два огромных чернокожих великана, размеренно взмахивая огромными опахалами и овевая хозяина потоком воздуха сомнительной свежести. Осталось упомянуть сущую мелочь - дюжину, до зубов, вооружённых, телохранителей, окруживших трон. Каждый, кто без разрешения правителя решился бы преодолеть некую незримую линию, рисковал обнаружить собственную голову у себя под ногами. Это касалось даже визиря. Не то, чтобы повелитель был излишне мнителен, просто он очень хорошо знал историю своих предшественников и понимал - осторожность не бывает чрезмерной.
А вот и местная достопримечательность: на потёртом коврике, недалеко от падишаха, чахнул слепой певец, настолько древний, что его имя уже никто и не помнил. Возможно его и вовсе не было. Весь поросший седым волосом и обёрнутый в кусок дряхлой ткани, ископаемый терзал струны ландрона. Внезапно нечто замкнуло в его старческих мозгах и запрокинув голову, овощ начал раскачиваться из стороны в сторону.
Откуда-то, из недр косматого волоса, донёсся неожиданно чистый и звонкий голос:
Хищным зверем, чей оглушительный зов,
Терзает уши мои.
Является день, срывая ночи покров,
Вступая в пенаты свои.
Оставь надежду - борьба твоя тщетна,
Остры светила клыки,
Пусть ты отважен и храбрость твоя беззаветна,
Раны всегда глубоки.
Лапой тяжёлой грудь твою попирая,
И ночи сжирая сень,
Жизнью людей мимолётно играя,
Зверем является день.
Забавно было слушать песню про наступление дня от слепого. Оставалось посмотреть танец безногого, посвящённый этому событию. Ну да ладно, всё равно песню сочинил не этот серый медведь. Я мог точно сказать, кому принадлежало авторство опуса. При дворе, только одного человека ещё волновала смена дня и ночи. При том, что автор не покидал здания, день он (точнее - она) ненавидел лютой ненавистью, как и всё, с ним связанное. Недаром сестру падишаха иногда называли Дщерью мрака.
Закончив петь, слепец понурил голову и смолк, неторопливо перебирая струны тонкими ухоженными пальцами. Понятия не имею, где могла блуждать его душа в этот момент, но было там весьма невесело. Поэтому, когда гости жаждали послушать нечто весёленькое, звали другого исполнителя.
Закончив осмотр зала и убедившись в отсутствии особых перемен, я направил свои стопы к падишаху. Тёмные глаза тотчас сфокусировались на мне, а бородка слегка дёрнулась, когда тонкие губы сложились в холодной усмешке. Смуглые пальцы, поглаживающие рукоять оружия, прекратили свои ласки и совокупились с объектом близости. Почему-то, при виде меня правитель стремился немедленно вооружиться. Как будто это ему могло бы помочь!
Слепой певец оставил ландрон и поднял голову. Казалось пытается вынюхать некий трудноуловимый аромат, однако он просто прислушивался: знает, шельмец, мои шаги! Музыка замерла на одинокой рассеяной ноте и танцовщицы, лишившись управляющего ритма, остановились посреди особо изощрённого па своего бесконечного танца. Их, совершенно одуревшие лица, посетила некая тревожная мысль, а остекленевшие глаза приобрели осмысленное выражение. Даже огромные кошки ощутили перемену и прекратили метаться около деревянных столбов. Зверюги стояли, зыркая на меня своими жёлтыми глазами и скалили клыки. Ни одна даже не рыкнула.
Итак, в наступившем безмолвии я приблизился к трону падишаха, спокойно пересёк "линию смерти" и остановился, разглядывая властителя. Знаю - ему это нравится. Настиган нервно дёргал свою бородёнку, а пальцы вершителя судеб, сомкнутые на рукояти оружия, стали белыми словно мел. Из маленького шатра донёсся едва различимый шелест материи: ага, значит ночная птаха вернулась в гнездо.
- Привет всей компании, - весьма дружелюбно сказал я и сдул со лба прядь светлых волос, - как делишки? Сколько голов уже успел отрубить?
Огромным усилием воли и это было хорошо заметно, падишах разжал побелевшие пальцы и вернул на лицо несколько поблёкшую улыбку.
- Иногда я поражаюсь своему терпению, - сказал он задумчиво, - почему я должен терпеть все твои выходки? Ведь я уже давным-давно отказался от мысли о том, что ты - посланник всевышнего, уж больно твои деяния отличаются от описанных в Кодексе.
- А ты больше верь всякой писанине, - посоветовал я, - хорошо - я не умею исцелять и оживлять, а главное - не имею ни малейшего желания этим заниматься. На кой чёрт я буду поднимать ваших мертвецов, если в тот же день им могут вновь отрубить голову по твоему приказу? Пусть остаются на том свете.
- Однако ты не похож на посланца Царя зла, - пожимая плечами, продолжил падишах, - по крайней мере, внешне. Хоть некоторые, из твоего окружения, вызывают во мне сомнения. Над нашими кузнями день и ночь клубится смрадный дым от сжигаемых мертвецов, а на улицах, каждое утро находят новые тела.
- Ха, кто бы говорил! - парировал я, - всегда, с удовльствием, осматриваю твою коллекцию отрубленных голов, которая, что ни день обновляется, а вопли из зиндана проникают сквозь самые толстые стены. К слову, не знаю, чем занимались твои специалисты, но предыущая ночь была особо хороша. Я до утра не мог подобрать мелодию к своим стихам. Кого там препарировали - купца, отказавшегося отдать несовершеннолетнюю дочь в твою танцевальную группу? Как Кодекс комментирует подобное?
- Правитель должен принимать решения и отстаивать их, невзирая ни на что! - улыбка, на лице моего собеседника, задеревенела, -ладно, оставим эту тему. Я не имел желания ссорится с тобой, человек-джинн, а хотел кое о чём попросить. Я...
Он остановился и удивлённо посмотрел по сторонам. Должно быть только сейчас он обратил внимание на полную тишину, стоявшую во время нашей беседы. Даже рабы за спинкой трона остановились, прекратив помахивать своими вениками. Обозрев всё это с должным вниманием и не упустив ни единой мелочи, падишах потемнел лицом и внезапно сорвался на крик:
- Почему нет музыки?!, - он яростно щёлкнул пальцами и словно из-под земли, явились рослые стражники, пожирающие правителя глазами, - танцовщиц - высечь, музыканту - пять палок по пяткам, а этих, - он ткнул пальцем за спину, - немедленно обезглавить. Головы - на кол, а остальное мясо отдать котам.
Приказы правителя были выполнены во мгновение ока: визжащих танцовщиц согнали с помоста и подгоняя пинками, повели к выходу; певец, благодаря хорошему слуху, сам понял, какая судьба его ожидает и положив инструмент, направился к месту экзекуции, где уже не в первый раз получал заслуженное наказание; так же безропотно, чернокожие гиганты опустились на колени перед специальным желобом, наполненным опилками и склонили головы. Солдатам оставалась совсем несложная работёнка: сверкнули два клинка и курчавые головы плюхнулись в оперативно подставленные корзины. Начальник королевской стражи, надувшись от собственной важности, поднял головы и предъявил их падишаху. Тот лениво кивнул и небрежным взмахом руки повелел освободить пространство.
В общем, не успел бы никто произнести фразу: "милосердный повелитель", как всё оказалось закончено. На танцевальной площадке появились новые девушки, зазывно виляющие бёдрами под весёленький мотивчик сверкающего лысиной исполнителя, подхватившего осиротевший ландрон. Чёрные тела, оттащив в сторону, умело делили на части, дабы хватило всем зверушкам, нетерпеливо порыкивающим в ожидании гостинца. Головы унесли прочь для изготовления пародии на чупа-чупс.
- Ух ты! - сказал я и одобрительно хлопнул в ладоши, - сколько раз видел и всё равно не устаю удивляться этому аттракциону. Они у тебя, как дрессированные: алле-ап и готово! Честное слово, я даже завидую.
- Чему? - подозрительно поинтересовался падишах.
- Ну этому: а теперь ещё парочку. Когда-нибудь обязательно устроюсь на такую же работу, как у тебя. Тогда они у меня тоже будут бегать по щелчку пальцев.
Впрочем, тут я слукавил: было дело, мы уже пытались управлять государством и поначалу вроде бы даже неплохо. Странно, но те вещи, которые люди позволяют себе и своим правителям, он не прощают высшим существам. Закончилось всё хреново и нам пришлось уносить ноги. Скорее всего, виновники нашего изгнания давным-давно мертвы, а жаль. Я бы не прочь потолковать с Витей, Ножиком или Симоном.
Владыка почти ничего не понял, кроме того, что я вроде бы одобрил заведённые им порядки. Поэтому он довольно хмыкнул и расслабившись откинулся на спинку трона. Из тёмного шатра донёсся едва различимый шёпот - точно лёгкий ветерок прошёлся средь травы: видимо Саима решила принять участие в разговоре. Повелитель прислушался, склонив голову и на его физиономии застыло угрюмо несогласное выражение.
- Об этом не может быть и речи, - резко оборвал он шелест ветра и повернулся ко мне, - слушай, я уже упомянул о своей небольшой просьбе, человек-джинн. Известен ли тебе некий Баджара?
- Некий Баджара, - хмыкнул я, перекатывая звонкое имя на языке, - некий Баджара, известный в Сен-Сенали последней собаке или какой-то ещё некий Баджара? Известный мне - великолепный музыкант, неплохой поэт и как говорят, опытный любовник. Последнее не проверял, но песни слушаю с удовольствием, хоть предпочитаю сочинения Назири.
Из шатра донёсся слабый смешок, а падишах тяжело вздохнул и поморщился.
- Иногда мне трудно понять, - сказал он и взгляд его потяжелел, - то ли ты издеваешься над всеми нами, человек-джинн, то ли дела твои действительно далеки от человеческих и тебе наплевать на наши проблемы. Да, в твоих словах присутствует правда и своими песнями Баджара привлекает множество юношей, а любовными подвигами - молодых дев. Кроме того, ты забыл упомянуть о его искусном владении оружием. Ах да, осталась сущая безделица - он же ещё предводитель огромной армии мятежников, терзающих мою страну.
- Да-да, - кивнул я, - чирикали такое птички на рассвете. Но какое мне дело до всего этого? Неужели, некий жалкий сочинитель способен доставить великому повелителю какие-то неприятности?
- Какие-то? - едва не выкрикнул правитель, заставив присутствующих втянуть головы в плечи, - какие-то, ха-ха! Этот мерзавец одерживает одну победу за другой, ускользая от серьёзных стычек. И ещё, я очень сильно подозреваю шпионаж среди моего окружения. Иначе откуда он узнаёт мои планы, едва я успеваю объявить их вслух? Дело дошло до того, что я вынужден снять часть армады с её дежурства у Изумрудного пролива и усилить ею армию. Однако даже это может не принести желаемого результата. Три моих провинции фактически подконтрольны ему, хоть их наместники клянутся в своей верности и утверждают, будто никаких волнений не наблюдается, - падишах сжал пальцы в кулак, и они громко хрустнули, потом стукнул себя по колену и сверкнул глазами словно лев, при виде ускользающей добычи, - сегодняшний день не принёс приятных известий - мне доложили, о крупной банде мятежников, атаковавших гарнизон в Сен-Хараде. Бандиты уничтожили его, захватив город. Баджара лично возглавил атаку и вздёрнул градоначальника на центральной площади, вместе со всем его окружением. Ладно, если у того не достало ума защитить город - поделом ему! Но во время казни Баджара похвалялся своей силой и клялся, что недалёк тот день, когда он войдёт в Сен-Сенали и вздёрнет на стенах дворца меня и мою сестру!
Падишах умолк, и я некоторое время, с интересом, слушал странный скрежещущий звук. Присмотревшись, я сумел различить, как шевелится борода правителя и дёргаются желваки на бледных щёках. Да наш поднадзорный в дикой ярости! Лица рабов с опахалами блестели от обильного пота, выражая крайнюю степень ужаса. Они-то хорошо понимали - расстроеный хозяин, в гомеопатических целях может запросто пустить их на фарш.
Однако мало-помалу дёргающееся лицо начало успокаиваться, скрываясь под обычной непроницаемой маской. Немалое значение в этом процессе, как мне показалось, сыграл тихий шёпот из тёмного шатра. Саима всегда знала, как лучше всего успокоить ЭТОГО зверя. Наконец падишах выпустил остаток дурного воздуха из головы и совершенно спокойно сказал:
- Первоначально я намеревался послать в Сен-Харад большой отряд, но по совету своих помощников, - он сделал неопределённый жест, однако Настиган при этом поморщился, поэтому не составило особого труда догадаться, откуда пришёл совет, - принял другое решение. Думаю, оно будет более разумным. Ведь уже не один раз мои воины, приближаясь к селению, занятому мятежниками попадали в засаду. Замаскированные стрелки осыпали их стрелами, после чего незаметно исчезали. А в самом городе не оставалось ни единого бандита: Баджара, предупреждённый предателями, успевал очистить королевскую казну и не спеша, укрывался в горах. Нет никакого резона подвергать моё войско бессмысленному и бесполезному риску.
- И тут, как я понимаю, мы переходим к сути дела, - следовало прервать поток королевского красноречия, - попробую представить, как обстоят дела: Саима посоветовала тебе отправить в Сен-Харад меня и моих кошек. Она сказала: люди-джинны не боятся оружия - стрелы и мечи не причинят им никакого вреда, а Баджара не испугается такого маленького отряда и не станет спасаться бегством. Вроде бы ничего не забыл...
Настиган издал нечто среднее между смешком и всхлипом, но когда падишах бросил на него кипящий яростью взор, ответил невинным взглядом прозрачных, словно стекло, глаз и слабой улыбкой. В шатре, напротив - не стали скрывать веселья и заразительеый хохот могли слышать все, кто решился бы на столь безумный шаг. Отсмеявшись, Саима бросила несколько неразличимых фраз дабы успокоить буйного братца. Весь этот цирк, изображаемый святой троицей, расположившейся передо мной, мог означать лишь одно - я, как всегда, угадал. Однако, чтобы не уронить лица, правитель был обязан оставить последнее слово за собой.
- Совершенно верно, - каркнул он, сведя брови в одну жирную гусеницу, - думаю Баджара не станет убегать от горстки нападающих, и ты сможешь схватить его и доставить сюда. И ещё, он обязательно должен остаться живым, чтобы мои палачи содрали с него кожу!
- Умм? - я изобразил удивление, - мы уже ставим условия? Вроде бы изначально всё это выглядело, как просьба, если я не ошибаюсь? А я ещё даже не начал решать, хочу ли я ввязываться во всю эту ерунду. Вообще-то мне не очень интересно.
Это несколько охладило пыл падишаха, поставив его в тупик. Похоже у абсолютной власти имеется одна небольшая проблемка - правитель забывает, что в лексиконе существует слово - нет. Посему любой отказ способен надолго погрузить тирана в глубины мрачной меланхолии.
Вот и падишах угрюмо разглядывал меня, видимо силясь понять, какая фигня сейчас произошла. Мало-помалу мысль о том, что я могу и не согласиться достигла его сознания и немедленно сменилась раздражением. Пальцы покрепче вцепились в рукоять ятагана, а глаза прищурились, словно их обладатель прикидывал: как бы это получше отчекрыжить непослушную голову. Даже Настиган начал с тревогой посматривать на хозяина. А как же - эдак и до нервного срыва недалеко! А если ещё и сеанс лечебной декапитации не поможет, как тогда? Падишах начнёт, всхлипывая, кататься по ковру и размазывать сопли по бороде. Я представил себе эту картину и не удержался от ухмылки.
- Так ты не желаешь исполнить мою просьбу? - с явной угрозой пророкотал правитель и приподнялся с трона, пытаясь нависать надо мной.
- Видишь ли, - как можно проникновеннее сказал я, потупив взор, - любому ослу требуется морковка, которая подвигнет его на перемещение повозки. Какую морковку можешь предложить мне ты?
- Ну, ты живёшь в моём дворце, - после некоторого раздумья произнёс собеседник, - и должен испытывать благодарность.
- Живу в этой огромной старой некомфортабельной развалине, - подтвердил я, - а мог бы жить в шикарном и уютном домике, что возможно и произойдёт, если ты продолжишь донимать меня всякими мелочами. Нет - послушай: деньги мне не требуются, в еде я не нуждаюсь, а женщин у меня столько, что я могу поделиться с твоим сералем. Зачем мне исполнять эту просьбу, если ты не сумеешь меня за неё отблагодарить? Ты же знаешь - я не настолько благороден, дабы заниматься безвозмездной деятельностью.
Я заканчивал последнюю фразу, когда ощутил изменения за спиной. Музыка слегка сбилась с ритма, а пирующие умолкли, позволив различить шелест чьих-то лёгких шагов. Кроме того, падишах выглядел сейчас, словно мальчишка, подглядывающий за моющимися женщинами. В общем, даже не ощущая знакомого запаха, нетрудно было догадаться, кто именно заглянул на огонёк. Похоже сегодня я оказался под пристальным наблюдением. С чего бы это?
Как только я закончил недозволенные речи, мелодичный голосок промурлыкал:
- Лично я совсем не против поучаствовать в поимке этого страшного хищника. Хотя бы из интереса. Охота проверить, такой ли он крепкий мужчина, как о нём говорят слухи.
- Думаю, в таком случае Баджара будет доставлен голышом и совершенно без сил, - усмехнулся я и повернулся к Ольге, - Ты собираешься ловить его самостоятельно, моя прелесть? На какую приманку?
- Её тёмные глаза сверкнули, а когти на мгновение показались наружу. Однако красивое лицо нисколько не изменилось, а пухлые губы продолжали изображать ласковую улыбку.
- Ну, если наш предводитель потерял вкус к развлечениям, - она пожала плечами и притворно вздохнула, - слабой кошечке придётся самостоятельно идти навстречу опасности. Впрочем, я думаю Галя не откажется проводить меня в Сен-Харад.
- Насколько я понимаю, - решил вмешаться падишах, - всё это означает, моя просьба будет выполнена?
- Скорее всего - да, - я недовольно хмыкнул и покачал головой, - так или иначе, но Баджара завтра прибудет во дворец. Однако, я оставляю за собой право на исполнение любого моего желания.
- Даже если джиния поймает его без тебя? - удивился правитель, бросая на Ольгу похотливые взгляды.
- Даже в этом случае, - подтвердил я, - Она принадлежит мне, поэтому всё, сделанное ею - сделано мной.
На физиономии правителя появилась удовлетворённая ухмылка, а хватка пальцев на оружии заметно ослабла. Потом он и вовсе отпустил изогнутую рукоять и потёр ладонь о ладонь, выражая крайнюю степень довольства. Ещё бы, нужная ему работёнка будет сделана и ненавистный Баджара прибудет под светлые очи. Мне было просто больно видеть падишаха в столь хорошем настроении, поэтому я немедленно решил его слегка подпортить.
- Но помни, за Баджару ты исполнишь ЛЮБОЕ моё желание, - сказал я многозначительно тыкая указательным пальцем в потолок, - любое. Да конечно, в ваших историях про джиннов всё немного по-другому, но я - очень особенный джинн, поэтому загадывать желания буду именно я.
- По рукам, - согласился падишах, на мой взгляд, чересчур легкомысленно отнесясь к произнесённым словам, - с огромным удовольствием исполню любое твоё желание, человек-джинн, если только ты не потребуешь мой трон или жизнь.
- Очень надо! - хмыкнул я, - можешь оставить себе и то, и другое.
- Может и я могу как-нибудь поучаствовать в загадывании желаний? - язвительно осведомилась Ольга, положив ладонь на моё плечо, дабы я смог оценить остроту её когтей, - или рабыне можно лишь исполнять приказы своего повелителя?
Обернувшись, я пристально посмотрел в кошачьи глаза, искрящиеся бешенством и очень тихо, но отчётливо, произнёс:
- Не вздумай ты влезать в чужую беседу и не пришлось бы исполнять чужие приказы.Трахалась бы себе с каким-нибудь морячком или офицериком, да будет им земля пухом и горя не знала. А так, - я развёл руками, - не знаю, кем ты там назвалась, но в кузов придётся полезать.
В ответ кошка лишь лукаво ухмыльнулась, показав мне кончик языка. Она-то понимала, чем вызвана столь строгая отповедь. Проклятой твари вновь удалось вывести меня из себя. Кроме того, засранка выставила своего повелителя нерешительным дураком перед всеми этими недоносками. И так всякий раз. Она думает, непрерывно унижая меня, при посторонних, избавиться от остатков прежней Ольги? Нет, так она лишь уничтожит ошмётки хороших чувств, ещё уцелевших во мне.
Тем временем падишах щёлкнул пальцами, привлекая внимание визиря и подал ему какой-то, понятный лишь им обоим, знак. Настиган покивал головой и нетерпеливым взмахом костлявой руки подозвал к себе рослого парня, сжимающего в руках огромный блестящий рог. Выслушав короткий приказ, слуга поднёс трубу к губам и надув побагровевшие щёки, исторг из несчастного инструмента оглушительный звук, пронёсшийся в спёртом воздухе, подобно урагану.
Спящие тотчас подскочили на своих местах и начали продирать глаза, елозя жирными пальцами по опухшим лицам. Бодрствующие немедленно прекратили свои дела, какими бы они ни были и чинно развернулись в сторону трубящего.
Когда я уже был твёрдо уверен, музыкант вот-вот лопнет от усердия, Настиган медленно поднялся на ноги, и трубач мгновенно прекратил издевательство над ушами присутствующих, опустив рог к ноге. В принципе, все были хорошо знакомы с процедурой и не нуждались в каких-либо пояснениях, но традиции - великая вещь. Поэтому, визирь поднял руку, призывая всех к молчанию (как будто бы нашёлся сумасшедший, осмелившийся в данную секунду открыть рот) и сиплым голосом произнёс:
- Наступил час дневных речей. Кто имеет уши, да откроет их, дабы услышать. Кто имеет язык, да придержит его, дабы не лишиться оного. Внемлите!
Просипев эти несколько фраз, визирь выдохся и покряхтывая, уселся на место, щуря блеклые глаза. Насколько я знал Настигана, он с огромным удовольствием, ещё бы и уши прикрыл или вообще удрал, куда подальше. Всё, касающееся Саимы, дедуля ненавидел лютой ненавистьтю, а от её опусов у старикана начиналась нервная дрожь. Остальная аудитория относилась к ним двояко: большинство воспринимали сочинения девушки, как неприятную, но обязательную часть торжеств и терпеливо дожидались окончания истории. Однако существовали настоящие извращенцы, получавшие, в процессе прослушивания, истинное удовольствие.
Итак, в полной тишине, изредка нарушаемой взрёвываниями рогатых кошек, зазвучал слабый, словно шелест ветра, голос невидимой рассказчицы. Она произносила одну фразу за другой, оставляя между ними внушительные промежутки, вызывающие у меня толику любопытства. А интересовало меня следующее: сочиняет ли Саима свои сказки заранее или импровизирует, подбирая слова во время рассказа? Всегда забывал спросить.
- Эта история называется, - голос девушки прервался, словно она пыталась придумать название к своему сочинению, - Рассказ о любопытной дочери.
Ну так вот:
РАССКАЗ О ЛЮБОПЫТНОЙ ДОЧЕРИ (в сокращении).
В далёкой стране, где-то за морями и горами, жил верховный правитель, у которого подрастала дочь. Матери у неё не было, потому что жена правителя скончалась давным-давно от неизлечимой болезни. И хоть властелин был ещё достаточно молод, крепок телом и хорош собой, он не спешил вновь связать себя узами брака. Никто никогда не видел, дабы взгляд его тёмных глаз хотя бы задержался на красивой женской фигуре, будь то дама благородных кровей или одна из рабынь, прислуживавших ему.
А дочь его, тем временем расцветала, хорошея с каждым годом, пока не превратилась в самый прекрасный цветок королевства. Множество претендентов пытались завоевать её сердце, но все их усилия оказались тщетны. Девушка находила одного слишком уродливым, другого - чересчур хилым и считала большинсво своих ухажёров настоящими глупцами, недостойными даже короткого разговора.
При всём при этом, девушка отлично знала о том, что происходит между мужчиной и женщиной, когда они остаются наедине. Опытнейшие женщины наставляли её в искусстве обольщения и любовных утех. В эти дисциплины входили: мастерство соблазняющего танца, таинство интимной беседы, волшебство возбуждающей трапезы и множество других, не менее важных предметов, превращающих женщину, знакомую с ними, в совершенное оружие, способное сокрушить любое мужское сердце.
Но, получив неотразимый меч, дочь правителя не могла найти достойного соперника, дабы испытать на нём своё мастерство.
Так проходили дни и недели. Однажды, блуждая по огромному дворцу своего отца, девушка обнаружила таинственную дверь, за которую не смогла проникнуть. И это при том, что всякое другое помещение было доступно ей в любой час дня и ночи. Истерзаная любопытством, она попыталась выяснить тайну загадочной двери, но придворные и слуги только пожимали плечами, не в силах утолить её жажду. С огромным трудом девушке удалось отыскать старую служанку, которая знала правителя ещё младенцем. Ей был известен секрет, но она наотрез отказалась его раскрыть.
Больше месяца настойчивая дева уговаривала старуху рассказать про тайну закрытого помещения и наконец, соблазнённая шкатулкой самоцветов, та уступила. Она поведала, вот уже год, как повелитель пытается найти новую спутницу. Каждые тридцать дней за дверью исчезают тридцать самых прелестных девушек королевства, отобранных лучшими евнухами правителя. Красотки показывают повелителю всё, на что они способны. С наступлением вечера одна из них являет мастерство обольщения. Одно лишь правило - лицо претендентки скрыто вуалью и только избранная откроет свой лик будущему мужу.
Узнав всё это, дочь правителя возжелала увидеть процедуру обольщения, дабы оценить своё мастерство, сравнив его с любовным искусством других девушек.
Служанка, в ужасе, отказалась исполнить этот каприз, но ещё более щедрое пожертвование заставило дрогнуть её сердце.
Именно в этот вечер очередные тридцать претенденток должны были занять своё место в любовном зале. Старуха, использовав свои связи, подменила одну из девушек на дочь правителя предупредив, что назавтра произведёт обратную подмену. Надо сказать - обычно невесты не могли покинуть зал испытаний до истечения месяца.
Итак, наша героиня, с лицом покрытым вуалью, проследовала за таинственную дверь и оказалась в интересующем её месте. Всё здесь оказалось ей по нраву, и она полностью одобрила вкус отца, оценив и мягкие ковры, и удобные диваны, и красоту гобеленов на стенах
Воздух помещения наполняли испарения ароматических масел, от которых сердце девушки начинало биться подобно пленённой пташке, а сама она ощущала приятное томление во всех членах.
Всех девушек омыли и увлажнили тела собыми мазями, не делая исключения, ибо не было ведомо, кто будет избран повелитетем в грядущий вечер. Каждой выдали, в качестве одеяния, полупрозрачные шальвары и чашечки для груди, позволив выбрать украшения и нанести макияж по собственному разумению.
И вот настал первый вечер. Отворилась дверь и под звуки чувственной мелодии внутрь вошёл повелитель, занявший место на самом большом диване, расположенном в центре залы. Некоторое время он оценивающе смотрел на претенденток и сердце его дочери останавливалось, когда глаза отца задерживались на ней. И был то не лишь страх, но и другое чувство, ранее неведомое ей.
Наконец палец мужчины указал одной из присутствующих, что выбор пал на неё, и она покинула своё место. В полумраке зала, окружённая клубами ароматного пара, претендентка начала танец обольщения. Её блестящее тело изгибалось в танце, подобно змее повинующейся факиру. И хорош был танец, но наша героиня сказала себе - моё искусство выше, и это наполнило её сердце неведомой радостью. Сколько продолжалось обольщение никто не заметил, ибо зачаровывало это зрелище всех зрителей. И вот правитель поманил плясунью к себе, и они занялись любовными играми на глазах у остальных, ничуть не смущённые их присутствием.
А дочь правителя пребывала в смешанных чувствах; ибо хоть она и была довольна, оставшись неузнанной, но оказалась глубоко уязвлена, ибо претендентка во всём казалась хуже неё. Неужели я не увижу, на что способны остальные? Так подумала она и когда старая служанка пришла за ней, спряталась среди прочих дев, скрыв лицо за вуалью.
Минал день за днём и испытания продолжались, но выбор правителя всё время принадлежал другим. Однако это дало возможность его дочери убедиться в том, что здесь нет никого, кто мог бы сравниться с ней. И ещё одно узнала любопытная дочь - родитель её весьма изощрённый и неутомимый мужчина, способный доставить удовольствие любой женщине, которая разделит с ним ложе.
Но вот наступил последний вечер, и все девушки оказались испытаны правителем и ни одна не удостоилась права называться его супругой. Осталась лишь одна и сегодня палец повелителя остановился на ней. Дочь хотела немедля повиниться в своём проступке, однако гордыня нашептала ей в уши, что её отец достоин увидеть самое лучшее представление. Так и вышло. Мастерство красавицы оказалось настолько высоко, что зритель, и оценщик не смог удержать чувств при себе, остановив её. Тяжело дыша, он поманил плясунью к себе, пожирая взглядом идеальную фигуру. Дочь его, сама угодив во власть обольщающего танца, приблизилась к отцу, не понимая на каком свете находится. И сказал ей владыка, привлекая к себе: Воистину ты - самый прелестный цветок этого сада и недаром я оставил тебя на этот вечер! Так покажи же, на что ты способна в любовных утехах.
