52
Час волка
26 декабря 1983

Шлеп, шлеп, шлеп. Я бежала, и твердая дорога била меня по ногам. Каждый выдох выходил болезненным гулом. На дорогах и в лесу было пустынно, словно все, кто там жил, растаяли и ушли в землю.

Я звала маму, и она ко мне пришла. Она пришла ко мне в желтом платье, в груде искореженного металла. Вниз головой. Она проникла сквозь кожу этого мира и пришла ко мне, а я только испугалась, увидев ее, пришла в ужас, и все.

Кто-то обмотал красной и серебряной мишурой ветки дерева на повороте грунтовки, которая была мне так знакома. Мишура болталась, и вид у нее был уже уставший от того, что ее поливало дождем и трепало ветром. Я, не останавливаясь, пробежала мимо развалившегося сарая на уступе, мимо гипсокартона и битого стекла под медным буком, раскинувшимся над развалинами. Свернула на проселок, на котором всегда казалось, что ныряешь в темноту – в тенистую долину. Дорога была мокрой, как почти всегда в это время года, потому что на нее постоянно текло с деревьев. Редкие камни торчали, как кости. Лес распахнулся, и передо мной открылся дом моей бабушки, Дом в Глубине – как всегда, в чаще. Летом свет становился здесь зеленоватым, солнце сочилось сквозь толщу листьев, за исключением получаса в середине дня, когда оно стояло точно над головой, указывая прямо в дыру, обжигая, и все существа и растения, привыкшие к сырости и сумраку, испуганно сжимались пересохшими тельцами.

Сейчас просвет затеняла путаница голых веток.

Слева от меня остался свинарник. В воздухе висел запах дровяного дыма, но неживой, от огней, которые жгли много лет назад. Из фасада торчал под прямым углом знак. На нем было написано: «Приобретено А.Д. Куком, девелопером». А вот и явор, под которым нашли мою бабушку.

Я заглянула в окно сквозь слой пыли. Завыла, так что задрожали стекла. Я выла, пока не почувствовала, что вычерпала всю себя, до самой глубины, по которой назвали дом, пока у меня не кончилось даже дыхание. Когда мне показалось, что я почти вывернулась наизнанку, я плотно прижалась к стене, уперлась лбом в стекло и посмотрела в окно.

Внутри я различила очертания кухонного стола и стульев вокруг него, здесь я когда-то сидела с Барбарой и бабулей. «Сладенького моей сладкой, Руби», – говорила бабушка, когда колола лесные орехи. Но разве всегда не было еще кого-то рядом с нами? Вспомни, вспомни, твердила я себе. Я столько всего отбросила за годы, столько сущностей, порхавших вокруг, тех, у кого не было земного права остаться, а я была маленькой, такого роста, что взрослые казались мне высотой до неба. Вспомни, повторила я себе. Да – я ее видела или знала, что она там была, точно не скажу. Она ходила среди нас, у нее были длинные волосы и маленький круглый рот. Барбара с бабулей говорили о ней, и из-за этого я ее увидела? Я прижалась щекой к стеклу и попыталась подумать. Нет, они никогда о ней не говорили, хотя слегка поворачивались, когда она появлялась в комнате, словно чувствовали, что она рядом. Они приглашали ее, сами того не понимая, потому что всегда оставляли свободное место у стола, когда обедали. Так ее звали Анной, я этого не знала.

И еще однажды бабушка меня обняла и со слезами сказала: «У нее день рождения, у нее сегодня день рождения», – а когда я ответила: «Бабуль, нет, у меня тридцать первого августа», – она рассмеялась сквозь слезы и обняла меня еще крепче.

Я сделала шаг назад, и тут запели вечерние птицы. Мне казалось, что меня что-то вело – по следу, по тропинке, на охоту за сокровищами, но в конце пути обнаружилась лишь еще одна нора. Только не для меня одной; в нее уже упала моя мать, она лежала на дне, запутавшись в гадкой стране чудес из перекрученного металла. Я села на крыльцо и свернулась клубком на холодных камнях. Даже сейчас я смутно ждала, что меня впустят.

Я вернулась уже ночью, дома никого не было. Мик и Сандра где-то гуляли. Я набрала ванну, вылезла из заляпанной грязью одежды и погрузилась в воду. Вспомнила свой тринадцатый день рождения, вспомнила, как воображала, что родители явились мне в хрустальных шарах из пара и воздуха. Я терла кожу, пока она не покраснела, потом заплела волосы в две длинных косички и надела джинсы и футболку.

Из прихожей я позвонила Тому.

– Моя мать умерла, – сказала я.

– Ох, Руби.

– Барбара мне родная. Она моя тетя.

– Разве это не хорошая новость?

– Не уверена. Не думаю.

Мы долго слушали дыхание друг друга.

– Расскажи, как сейчас на холмах? – наконец спросила я.

– Блэк приезжал. Он каждый день приезжает, говорит, урожай почти созрел.

– И что тогда?

– Не знаю. Сколько я еще смогу тут со всем управляться. Элизабет все хуже. Она плачет каждый вечер.

Мы еще немножко подышали.

– Я сегодня заходил в библиотеку. Видел твою книгу…

– Какую? «Тесс из рода Д’Эрбервиллей»?

– Да, по-моему. Она лежала на полу, открытая, и страницы листало ветром – окно было открыто. Мне было не по себе, хотелось что-то почитать, что-то, что подскажет мне, что делать, даст совет.

– Я так делаю, – вздохнула я, и уныние окутало меня, как одеяло.

– Я много думаю о будущем, о том, чем хотел бы заняться, но не уверен, что получится. Думал стать археологом или фермером. Хотелось работать руками, касаться чего-то, что на самом деле есть, а теперь сам не знаю. Хочется изучать что-то, не из чего ни сделанное, – философию или физику. Так что я пошел об этом почитать, но отвлекся.

– Я раньше думала, что в книгах есть указания или подсказки, которым можно следовать. И про «Тесс из рода Д’Эрбервиллей» я тоже так думала, но не нашла, что она пыталась мне сказать. Она меня только запутала, так что, по-моему, я была насчет всего этого неправа. Глупо так думать.

Но Тесс была убийцей. Она насмерть заколола Алека ножом для писем в пансионе, где звенели часы и стекло. Меня пронзило этой мыслью, как молнией. Убийца, убийца.

– Может, это я ее убила.

Мой голос сорвался на всхлип.

– Кого?

– Маму. Может…

– Шшш. Не выдумывай, как ты могла ее убить? Не надо, подумай о чем-нибудь другом.

Я понемногу успокоилась.

– Тогда расскажи мне про книгу, которую ты нашел.

– Их там куча. Особенно по истории и фольклору. В одной говорилось о том, что в прежние времена арестовывали людей, которые пытались узнать тайны загробной жизни. Считалось, что они должны оставаться тайнами, как будто можешь заразиться…

Речь его стала беспорядочной, он задыхался.

– Том. Ты меня боишься?

– Вроде того, прости. Но я сейчас всего боюсь. Мне не нравится, что со мной происходит. Раньше такого не было.

– Это не навсегда.

– Надеюсь.

– Еще что-нибудь нашел?

– Да, про старых богов. Про греческих, знаешь, и римских. У римлян была такая штука, называлась «час волка» – в три или в четыре утра, когда духи поднимаются из могил, как с постели встают, и бродят на воле.

Я задумалась.

– Не уверена, что им нужно специальное время, – наконец сказала я.

– Я все размышляю об этом. Это еще и дурное время, время хаоса, и, Руби…

– Да?

– Я не могу выбросить из головы, что этот час волка должен случиться с нами. Что он почти настал.