51
1970
4 декабря 1970

Когда Анна просыпается, у ее кровати стоит человек. Она знает, что это врач.

Окна в комнате высоко, под потолком, сквозь них льется яркий свет. Доктор улыбается Анне.

– Вот молодец, наконец-то очнулась.

Совсем молодой, так странно, что он рядом с кроватью Анны, когда у нее волосы разметались по подушке, и на ней ночная рубашка, которую она не узнает. Есть в нем что-то несообразное, она никак не поймет, что именно. Она шевелится, пытаясь сесть. Руки и ноги у нее словно желе, а в голове темно и давит, как на дне океана.

В руках у доктора вещь, которая Анне знакома. Вот в чем дело, вот откуда эта несообразность: у него в руках женская сумочка.

– Я подумал, захвачу-ка я ее, может, она нам что подскажет.

Анна смотрит на него, ничего не понимая. О чем он. Как будто она попала в какую-то чужую страну, где мужчины ходят с сумочками и ищут подсказки.

Он открывает сумочку.

– Смелее, загляните, – просит он.

Только взяв сумочку в руки, Анна понимает, что сумочка вообще-то ее. Анна прижимает ее к животу, потому что там, внутри, какая-то сосущая боль, которую нужно успокоить.

– Что искать? – наконец выговаривает Анна.

Язык не помещается у нее во рту.

– Личность. Мы ничего не нашли. Ни водительских прав, ни писем. Ни чековой книжки.

Он хмурится, словно если у человека нет чековой книжки, он, скорее всего, какой-то преступник, но потом видит, какое у Анны пустое лицо, сколько на нем боли, и вокруг его карих глаз появляются добрые морщинки.

– Как вас зовут, моя хорошая. Мы искали, как вас зовут.

Анна садится. Что у них на уме? Она же знает, кто она, господи. То, как она писала это в церковной книге – когда? Сколько времени прошло? – встает у нее перед глазами. Надпись густыми черными чернилами, ничего более определенного и придумать нельзя.

– Меня зовут Анна Блэк, – говорит она.

Доктор почему-то хихикает.

– Вот молодец, умница.

Венчание. Она смотрит на свою правую руку – там ничего нет.

– Кольцо, – ахает она. – Кольцо пропало.

– Не волнуйтесь. – Доктор садится рядом с ней. – Мы его сдали на хранение, пока вы здесь.

– Но зачем вам мое кольцо?

Она крепче прижимает к себе сумочку.

– Ну знаете, безопасность, всякое такое.

Доктор не хочет говорить о кольце, Анна это видит. Он считает, что это неважно, но женщина так не думает. Ей нужно докопаться до правды.

– Безопасность? Вы о чем? Какая от кольца опасность?

– Ну, – он поднимает глаза к потолку, – вы могли его проглотить или еще что-нибудь.

– Проглотить? Да чего ради мне глотать свое кольцо?

Анна понимает, надолго ее способности рассуждать не хватит. Она в долине, где лишь тоненький лучик света проникает сквозь тьму, стоящую по обе стороны от нее. Перед глазами у нее все время чиркает наискосок чернота, это от сильных лекарств, и пятнышко света пропадает.

– Дорогая моя. – Голос врача стал более властным; ему надоели разговоры про обручальные кольца. – Вы понимаете, насколько были больны, когда попали сюда? Вы были в ужасном состоянии. К счастью, вас нашел профессиональный медик, знавший, что делать. Могло случиться что угодно. У вас был какой-то психотический приступ, это нам известно. Но мы найдем нужное лечение, уверяю вас. Этим мы здесь и занимаемся.

Анна откидывается назад. Она смутно помнит, как вжималась в дверные проемы, как пыталась сесть на автобус, хотя не знала, куда хотела ехать. В голове были ножи, ножи, одни ножи. Она больше ни о чем не могла думать. Потом были ветвящиеся коридоры, и казалось, что она внутри сердца, потому что некоторые из них загибались вверх. Она стала кричать, это она точно знала, а потом – ничего. Анна открывает большую медную защелку сверху на сумочке и заглядывает внутрь. Все перемешано; она бы никогда не оставила сумку в таком виде. Сумку столько трясли, что помада Анны вывалилась из мягкого замшевого кармашка сбоку и торчит из-под кошелька, который открылся и повсюду разбросал мелочь. Из глубины на Анну смотрит маленькое личико. Она с опаской тянется к нему и вынимает из-под завалов на дне куклу. Вытаскивает ее на свет. Эскимосское личико глядит на нее, поджав губы, готовые расплыться в улыбке.

Анна скулит:

– Детка, моя детка, детка, детка моя.

Тень с грязным ртом опускается возле Руби на корточки. Он видит, как утекает жизнь – вниз, вниз, сквозь щели в полу.

Он раскачивается взад-вперед на пятках, думая, что делать. По комнате разливается холод, от которого ноги Тени примерзли бы к полу, будь у него ноги. Губки Руби сжались от жажды, веки трепещут. Ночи она не переживет, это точно. Тень снова думает, не запрыгнуть ли в скорлупку, из которой она уходит. Соблазн так силен: взять чужую одежду из крови, плоти и костей, снова ощутить мир, пусть и совсем ненадолго. Ветер в лицо. Вкус масла. Свист, с которым пролетают над головой птицы.

Руби поворачивает голову и устремляет глаза на него, словно понимает, что он задумал, и Тень сдается. Он знает, каково это – переживать беду.

Он пытается кричать, но не может издать ни звука. Дышит Руби в лицо, но у его дыхания нет и малой толики силы ветра, дующего в окно. Он собирается, густеет и темнеет. Может быть, потом он будет об этом жалеть. Может быть, проклянет себя за то, что упустил возможность, но эта маленькая жизнь не оборвется сейчас, если он сможет сделать хоть что-то, чтобы ее спасти. Сгустившись еще сильнее, он всем собой давит на палец, указывающий на Руби. Прямо в ребра, тычет так сильно, что мог бы сломать крохотные косточки, как прутики.

Руби распахивает голубые глазки, ее рот тоже раскрывается, и наружу вырывается вопль негодования. Волнами. Когда начинает казаться, что он стихает, Тень тычет снова. Он задействует все ее силы, до последней капли. В конце концов его вознаграждает стук в дверь, поначалу робкий, а потом превращающийся в ритмичные удары. Снаружи слышны голоса. Потом стук и голоса прекращаются. Вернитесь, говорит он. Вернитесь.

И они возвращаются, только теперь слышен не стук, а рубящий звук. Раскалывается, разлетается в щепки дерево. В образовавшейся дыре сверкает лезвие. Лезвие пропадает; на его месте возникает рука, она шарит, пока не нащупывает американский замок.

Дверь распахивается, а у Руби теперь хватает сил только смотреть. Ее спаситель – огромный высокий черный человек в костюме, в руках у него топор. Из-за его плеча выглядывает лицо – его жена. Она произносит:

– Малышка, малышка. Господи милосердный.

Стелла вбегает в комнату, подхватывает Руби на руки и прижимает ее к своему колотящему сердцу. Девочка холодна как лед. Не обращая внимания на небольшую толпу, начавшую собираться у двери, Стелла расстегивает свое черное платье и прижимает Руби к мягкой теплой коже.

Все происходит так быстро, что у нее нет времени задуматься, что она увидела, когда Сэмюэл только распахнул дверь: что-то маленькое и темное, склонившееся над грудью Руби, оно отпрыгнуло и пропало в углу. Ночью, в постели, она рассказывает об этом Сэмюэлу. Он отвечает, что у нее крыша поехала.