42
Куколка
22 декабря 1983
Я хотела умереть, как Криспин.
Заперлась в библиотеке, Том пришел, колотил в дверь и кричал:
– Прости нас, прости, прости. Пожалуйста, прошу тебя, мы просто были в отчаянии. Прости меня, Руби.
– Прекрати, – рявкнула я из-за двери. – Если ты не заткнешься и не уйдешь, я сожгу к чертям собачьим ваш дом. Вы оба мне с самого начала врали. Вы меня тут держали обманом. Ненавижу вас.
Том замолчал, но я слышала, как тяжело он дышит за дверью.
– Уроды вы, ублюдки вы конченные. Я думала, вы моя семья. Вы мне позволили остаться только из-за этого. Вы меня ни капли не любите. Просто использовали. Вы такие же, как Мик и Барбара.
Я свернулась у двери, положила руку на деревянную панель, как будто молча, тайно тянулась наружу, и заплакала.
– Поэтому вы и хотели, чтобы я тут жила. Потому что я его вижу, а он мертвый. Понятно, ты удивился, когда я его в тот день увидела в школе. Вы пытаетесь удержать его среди живых, но ничего не получится. От этого случаются всякие ужасы, идиот ты безмозглый. Ты что, не понимаешь?
Я стукнулась головой о дверь от злости.
– Ты меня использовал, скотина.
Через какое-то время звук его дыхания стих, воцарилась тяжелая тишина, и я поняла, что Том ушел.
Всю ночь я не гасила свет, дремала и просыпалась. Утром меня снова стали звать из-за двери, на этот раз Элизабет.
Я выключила свет, занавески оставила задернутыми. Когда снаружи рассвело, я стала различать только очертания мебели в сумраке. Элизабет опять заговорила, голос ее походил на блеяние козы, дрожавшее близко-близко. В конце концов я увидела, как под дверь сунули записку.
«Сестра. Пожалуйста, выходи. Мы тебя любим».
Я смотрела на листок, пока он не расплылся у меня перед глазами. Завернувшись в одеяло, я повернула в замке ключ. Дверь со щелчком открылась. Элизабет стояла в полосе падавшего из коридора света, волосы у нее были спутаны и торчали надо лбом.
– Хочешь посмотреть, где он похоронен? – спросила она.
Мы шли строем.
Солнце поднималось по ту сторону поля, огненный шар, из-за которого день почему-то становился еще более зимним. Его кровавые тона полыхали на поверхности озера, к которому мы направлялись.
– Куда мы идем? – спросила я.
Элизабет обернулась.
– Тут недалеко.
– Хочешь сказать, он где-то здесь?
Она кивнула и двинулась дальше.
Я посмотрела на них двоих, шедших впереди. На всех нас была та же одежда, что и вчера утром. Я заметила, что от пальто Тома почти оторвался рукав, и под ним то и дело мелькает белая рубашка, и меня это ошарашило, как бывает, когда увидишь, что птица нагадила на одежду. Мы не какая-то там счастливая троица, подумала я, мы – просто трое грустных вонючих детей. Потерянных и одиноких. Четверо, если считать того, который лежит в могиле где-то неподалеку, и черви переправляют его в другой мир. Я ошибалась, когда думала иначе. Вслед за Элизабет мы повернули и стали торить тропинку вокруг озера; под нашими ногами хрустела жесткая от мороза трава.
– Я никогда так далеко не заходила, – сказала я.
Элизабет кивнула.
– Мы подумали, что для него безопаснее быть подальше от дома, но иногда ночами мне так хочется, чтобы он был поближе.
Сейчас она говорила тихо, вся взрослость из ее голоса ушла. Еще она словно стала меньше, ее крохотные ключицы торчали наружу. Внезапно она показалась мне самой младшей из нас троих.
Том молчал, повесив голову. Глядя на него, я ощущала, как во мне клокочет ярость. Его предательство было хуже, мы объяснились друг другу в любви, мы иногда лежали, как надгробия королей и королев, рядом, – а он все это скрывал, он все от меня утаил.
– Так мы поделились всеми тайнами, да?
Спина Тома напряглась. Он понимал, о чем я.
Когда мы зашли в рощицу на другой стороне озера, Элизабет положила на мой рукав свою длинную белую руку.
– Здесь, – сказала она.
Среди деревьев воздух казался мягче; из-за того, что сюда не проникало солнце, тут еще кое-где лежал снег. Комья снега были разбросаны по мшистым кочкам у нас под ногами, как континенты на карте. Рядом чуть волновалось озеро, точно в нем было свое течение.
Я посмотрела вниз.
– Где могила? Вы ее обозначили?
В глазах у Тома сверкнула боль.
– Нет, Руби, не там. Подними голову.
Мой взгляд медленно пошел вверх.
– О господи, – выдохнула я. – Что вы сотворили? Что такое вы двое сотворили?
Между двумя деревьями было подвешено что-то белое, как чудовищная куколка. Под ветром она едва заметно, тяжело покачивалась.
Том обхватил себя за локти.
– Элизабет не могла вынести, что его похоронят. Я-то был за то, чтобы природа все сделала сама, но для Элизабет это невыносимо.
– Ненавижу природу, – зло сказала Элизабет.
Я не могла отвести взгляд от того, что висело между деревьями.
– И…
Сверток слегка повернулся, как живой.
Том меня перебил.
– Я читал в библиотеке о египетских мумиях. Попробовал начать… осуществить… – он согнулся и посмотрел в землю, – потрошение, но не смог, просто не смог. И тогда принес бочонки с солью из кладовки. Это ужасно, понимаю, выдумать такое, но я знал, что идея сработает. Родители ею запаслись, думали заготавливать мясо. Это консервант. Я засыпал его солью, потом нарвал простыни и запеленал его. Когда я закончил – в гостиной, на ковре, – он был похож на огромного червяка.
Элизабет положила руку на голову Тома.
– Ты очень храбро поступил, – жалобно сказала она.
Ее худые плечи еще сильнее ссутулились.
– Я видел в одной из надворных построек старый полотняный гамак, он меня и навел на мысль, – продолжил Том. – Но он весь сгнил, поэтому я взял вместо него парусину с вигвама и веревку.
– Это был несчастный случай. Несчастный случай с ружьем, – произнесла Элизабет. – Я не хотела, чтобы он ложился в грязную землю. Земля бы его просто поглотила.
– Да, я закинул веревки на ветки и подтянул его, чтобы он оказался в небе, среди деревьев, с птицами. Это случилось весной, – продолжал Том. – Тогда его там окружали листья, и потом, все лето. Я не думал, что к зиме все вокруг станет таким жестким и грязным. С тех пор как опали листья, мы все волнуемся, как бы его не увидели. Наверное, надо мне забраться туда и срезать его, но как-то… особенно когда появилась ты, казалось, что проще не думать об этом, словно ничего и не было.
– Знаете, так вы не сохраните ему жизнь.
Я смотрела на раскачивавшуюся парусину, на которой теперь видела потеки грязи, оставленные погодой. И другие пятна, о природе которых не хотела думать.
– Нельзя его поощрять. Видите, что получилось – этот мешок с мертвечиной? Вы должны помнить его таким, каким он был, пока был живой.
– Но ты именно это и сделала, ты помогла ему по-настоящему остаться с нами. Ты нам его вернула.
– Прекрати! – почти выкрикнула я. – Надо это заканчивать. Криспин живее, чем вы двое, при вашей-то жизни.
Я замолчала. Что-то глубоко во мне шевельнулось, в этот миг я ощутила границу между мертвыми и живыми сильнее, чем прежде. Я нащупала глухую зону, полосу между морем и берегом, где души на какое-то время смешивались, прежде чем мертвые отправлялись в открытое море, в неизвестность, оставляя далеко позади свои тела. Каким-то образом я поняла, что у меня в этом есть своя роль. Охотник за душами. Тот, кто разделяет свет и тьму, проводит границу там, где все опасно сливается. Твердое знание вспыхнуло во мне, а потом понемногу схлынуло, оставив лишь образы тех, про кого я понимала, что они достигли прибрежной зоны. Криспин, мальчик с запачканным грязью ртом, женщина в платье цвета лютика.
– Он по-прежнему оставляет для нас кроликов. – Элизабет потирала краешек рукава большим и указательным пальцами, словно прикосновение к бархату ее успокаивало. – Всегда возле задней двери.
Она помолчала.
– Мы пытались сделать все как надо. Думали обратиться к властям. Но я боялась, что я недостаточно взрослая, чтобы на мое попечение оставили малолетнего, мне семнадцать, и Тома бы куда-нибудь отправили, или обоих нас посадили бы за то, что мы сделали. Мы все равно пытались позвонить в социальную службу, правда, Том? – не назвавшись, просто спросить, со скольких лет начинается ответственность. Но нас только спрашивали: «Кто это?», «С какого номера вы звоните?» – пока я не положила трубку, когда там еще говорили. Потом Том мне сказал, что ты видишь Криспина. До тех пор мы его только слышали. Это началось через пару дней после того, как он умер, мы слышали снаружи выстрелы, или грохот в коридоре, или в гостиной опрокидывались украшения. Мы почти сразу поняли, что это он, он вечно во все врезался. Но то, что ты его ясно видела, как наяву, значило, что он опять с нами, как будто всего этого ужаса на самом деле не было.
– Он злится. Не понимает, – сказала я.
– Да, – продолжала Элизабет, – мне кажется, даже я его теперь иногда вижу, краем глаза. Это все благодаря тебе, Руби. Нас убивало то, что ты решила уйти. Он мог опять понемногу перестать быть. О господи.
Элизабет тихонько заплакала.
– Мой братик, родной мой. Что нам делать?
– Нельзя его здесь оставлять, – произнесла я, глядя на качающийся узел.
– Знаю, – ответила Элизабет. – Но я не могу положить его в землю, просто не могу.
– Есть одно место, – сказала я.
Они оба взглянули на меня.
– Какое? – выдохнула Элизабет.
– Пустое дерево.
Мы с Томом пошли обратно через поле. Элизабет ушла раньше, она совсем вымоталась. Огромное красное солнце теперь стояло высоко в небе. Оно плавило даже остатки снега в тени дрока, там, где я увидела Тень в своих сапогах, надетых задом наперед. Воздух был словно пыльным от света, и солнце казалось размытым красным шаром. Том остановился, опустив руки.
– Наверное, здесь умер тот заяц. – Я присела и раздвинула траву, как будто под ней на земле до сих пор могла сохраниться кровь. – Надо было им как-то по-другому распорядиться.
Я с неожиданной яростью скребла землю.
– А не выбрасывать его из окна, как мусор. Может, он и в самом деле несет зло. Может, мы теперь все навеки прокляты.
– Не надо. Он был просто мясом, Руби.
– Как Криспин.
Том снова обхватил себя за локти.
– Да.
На фоне красного солнца он выглядел темным силуэтом. Внезапно он склонился вперед, точно его сейчас вырвет. Я не стала вмешиваться, и понемногу его тело распрямилось, а дыхание выровнялось.
– Прости, Руби. Я так виноват. Я хотел, чтобы ты осталась, не только из-за этого, честно.
Я кивнула.
– Но отчасти из-за этого?
Он не ответил, просто поднял меня на ноги и поцеловал в губы, и воздух вокруг заалел, когда солнце поднялось еще выше и озарило нас, отразившись в чаше озера, так что все стало похоже на озеро или на конец света.
Когда мы шли обратно, Том меня обнимал. Когда-то я думала, если это случится, мне покажется, что я отыскала заклинание, дарующее радость. А теперь, когда мои поиски родных – моих мамы и папы – ни к чему не привели, когда неподалеку качался мешок, полный мертвого тела, радость и страх переплелись так тесно, как лоза и плоть во рту нашего Зеленого Человека.
