39
30 октября 1970

«Бизнес» отнимает у Льюиса все больше и больше времени. Возвращаясь в их с Анной комнату, он приводит с собой мужчин – двоих, троих, четверых, иногда больше.

– Добрый вечер.

Они касаются шляп, здороваясь с Анной, но то, что эта единственная комната служит еще и спальней, не мешает им сидеть по полночи, играя в карты за Анниным маленьким обеденным столом.

– Как малышка? – спрашивают они. – Как наше сокровище?

Но это не мешает им курить сигары, сворачивать самокрутки в комнате, дымить над кроваткой. Анна никак не может счесть это полезным, она поднимает оконную раму, и в комнату влетает порыв холодного ночного лондонского воздуха.

– Лап, да ладно, – говорит Льюис. – Тут холодрыга. Закрой, хорошо?

С приближением зимы становится холоднее, открыто окно или нет, и Анна укутывает Руби в одеяльца, вязаные соты, розовые, голубые и коричневые, как печенье; потом начинает волноваться, что та задохнется, и снимает одеяльца, слой за слоем. Она все время пробует по-разному: одно снять, два оставить. Два оставить, три снять, пытается измерить малышке температуру. Мужчины засиживаются все дольше и дольше, Анна узнает их имена: Сидни, Теренс, Майкл, Винсент и Джонни. Она молча сидит на кровати; ждет, когда они разойдутся, чтобы забраться под одеяло. Когда они перестают обращать на нее внимание, она ложится на желтое жаккардовое покрывало и все равно засыпает. Потом Льюис ее будит, как ей кажется, посреди ночи, трясет за плечо.

– Давай, лап, уложим тебя.

Потом она начинает замечать, или ей кажется, что когда они являются, с шумом поднимаясь по голым деревянным ступенькам, они вроде бы громче топают, когда проходят мимо двери Стеллы и ее мужа, Сэмюэла. Их голоса звучат громче, насмешливее:

– Твою мать, Сидни, ты не можешь побыстрее, ты что, стареешь, что ли? Или тебе просто нравится… ну, ты понял…

Взрыв хохота, потом:

– Да отвали.

Издевательское шарканье как раз возле двери, которая упорно остается закрытой.

– Они это нарочно, – заявляет Анна Льюису как-то раз, когда он, осоловевший после того, как опять засиделся за полночь, обувается у двери. – Просто из-за того, какие Стелла и Сэмюэл, так? Ты бы сказал им, чтобы прекратили.

– Никому я ни черта говорить не стану, – отвечает Льюис с напором, по которому ясно, что он пытается не сорваться.

Ее красивый страстный Льюис; Анна начинает думать, что понимает его все меньше и меньше. Его Лондон – сплошь ночной, а она выходит только днем. Ее воображение работает сверхурочно, представляя всякие затемненные места, где он, должно быть, бывает: клубы, бары, куда ходят девушки. Девушки без младенцев.

Однажды он возвращается домой, и Анна просыпается, едва открывается дверь. Льюис что-то принес с собой – холодный ночной воздух, но и что-то еще. Анна садится в кровати.

– Что случилось? – спрашивает она, внезапно запаниковав.

– Ничего, на улице мороз.

Он стоит в какой-то непривычной растерянности посреди комнаты, засунув руки в карманы плаща. Анна щурится на темный силуэт, пытаясь понять, что с ним, она так хорошо его знает, так четко видит, хотя в комнате почти нет света; словно сами очертания Льюиса изменились. Руби ворочается в кроватке, потом снова затихает.

– Ложись, – говорит Анна прежним голосом, тем, лесным, который в последние недели то появлялся, то исчезал. – Я тебя согрею.

Льюис сбрасывает ботинки, шляпу и плащ, костюм, ночной воздух – и оставляет их кучей на полу. Он заползает в постель нагишом, и Анна обнимает его; он действительно заледенел. Холод растекается по ней, но она все равно обвивает Льюиса руками, пытаясь передать ему свое тепло.

– Обними меня, – говорит он. – Пожалуйста, обними меня, обними, обними.