29
Зеленый человек
20 ноября 1983
Стоя возле дома, где жил Том, я посмотрела наверх. В одном из окон висел видавший виды пацифик.
Высокие стебли высохших маков тянулись в небо, будто пустотелые тощие люди. Я поискала среди них Тень, но его не было видно. Он, наверное, исчез, когда я вошла под арку.
Из-за угла, насвистывая, вывернул Криспин. Я отметила, что он темнее, что кожа у него на лице толще и грубее, чем у Тома, хотя выглядел он моложе. На нем было то же пальто, что и раньше, с разрывом на груди. Глаза его казались посеребренными, как старое зеркало.
– Чего тебе надо? – выговор у него был, как Барбара сказала бы, «культурный».
– Я пришла к Тому.
– Мы не принимаем гостей. Не тот дом. Лучше тебе прямо сейчас развернуться и быстренько отсюда убраться. Давай вали.
Он беззвучно исчез за домом. Я пошла за ним и заглянула за угол, но его уже не было.
Я так колотила во входную дверь кулаком, что у меня заболела рука. Ответа не было. Я снова застучала, теперь ногой, потом села на холодную каменную ступеньку, крепко обхватив себя руками. Я готова была спать на холодной каменной ступеньке, если придется. По крайней мере, рядом будут люди.
За дверью зашлепали шаги, и она чуть-чуть приоткрылась. Это был Том. Я видела, как он светился за дверью, пусть только краешек. У меня заколотилось сердце. Может быть, он забыл о том, как мы гуляли, и о том, как сказал, что у нас внутри похожие игрушки. Люди меняются за минуту. Я это знала. Дверь открылась шире, и Том улыбнулся мне, так что его высокие скулы чуть не заслонили глаза.
Наружу высунулась рука, и меня втащили в дом с такой силой, что мои ноги почти оторвались от земли.
– Я все надеялся, надеялся, что ты придешь. Совсем не мог оставить Элизабет, а она больше не выходит. Входи, входи.
Говоря, он танцевал на месте какой-то смешной танец, потом потянулся за моим чемоданом и тоже втащил его в дом.
Криспин, должно быть, вошел через черный ход, потому что появился из глубин обширного вестибюля, пол которого был вымощен черной и белой плиткой, из-за чего мы втроем выглядели, как фигуры на шахматной доске.
– Ты, – заявил он. – Я, кажется, уже отдал тебе приказ к отбытию.
Я зажала между пальцами складку на пальто.
– Знаю, ты мне велел уйти, но Том сказал, что я могу остаться. Правда?
Том перестал танцевать и замер.
– Да, – тихо произнес он. – Конечно, ты останешься. Ты должна остаться здесь, Руби.
Криспин тронулся через вестибюль, и меня по какой-то причине удивило то, как он шел – боком, как паук. Когда он проходил мимо, Том шагнул на него, и боковое движение Криспина ускорилось. Закончилось оно у двери, за которую он скользнул. Я попыталась вспомнить, какая шахматная фигура ходит боком.
Ничто не предвещало, но внезапно я залилась слезами, которые все это время сдерживала. Слишком много всего случилось. Я жутко устала.
Том выглядел точно таким, как я его помнила: тот же широкий лоб и высокие скулы, те же треугольные голубые глаза и какое-то сходство с молодым индейцем, у которого есть настоящий конь и вигвам, и это было здорово. Даже щиколотки у него были по-прежнему голые, только теперь над пяткой виднелась ссадина, где натирал задник ботинка.
Мне вдруг пришла в голову поразившая меня мысль. Тень привел меня сюда, наговорив всякого про семью. Может быть, они со мной одной крови? Может быть, Том мне на самом деле брат? Неужели я сейчас впервые встречусь с настоящей сестрой?
– Шшш.
Том обнял меня и прижал к себе. Я положила ему голову на плечо и смотрела, как мои слезы исчезают в переплетении ткани его пиджака. Они быстро впитывались, и я думала, что могла бы плакать вечно. Так даже, пожалуй, хорошо, он все за мной подтирал, грубая шерсть приятно скребла кожу. Плечо у него было тяжелое и прямоугольное, моя щека идеально укладывалась на него. Я не хотела, чтобы Том был моим братом, как бы ни мучило меня отсутствие семьи. Пожалуйста, пусть он не будет мне родственником, думала я.
– Я знал, что ты придешь, – сказал он. – Костями чувствовал.
Резкая призма слез добавляла всему в вестибюле яркости: бело-голубой вазе, такой большой, что я могла бы в ней спрятаться целиком; пятнистому зеркалу, отражавшему чучело животного, стоявшее на буфете; черно-белому существу, похожему на огромную белку, но без пушистого хвоста – вместо этого из зада у него торчал кусок голой кожи.
Том отодвинулся, и без его прикосновения меня снова охватила паника. Я слышала за дверью яростный шепот и знала, что это наверняка Криспин говорит обо мне с сестрой.
– Твой брат не хочет, чтобы я тут оставалась.
– Придется ему привыкать, – ответил Том.
– А родители?
– Все еще в отъезде. Подожди секундочку.
Он закрылся с братом и сестрой, и я услышала за дверью его голос, резкий и настойчивый.
Потом дверь открылась, и вышла высокая девушка. Волосы у нее были пламенно-рыжие, они бесконечной волной спадали по спине, а брови извивались на лбу, точно две рыжих гусеницы. На ней была длинная зеленая бархатная юбка, жакет и блузка с гофрированным воротником-стойкой, из-за которого казалось, что ее голова плывет, словно ее несут на блюде.
Она посмотрела на меня долгим взглядом, прежде чем протянуть руку.
– Ты, должно быть, Руби.
Говорила она странно, как маленькая девочка, изображающая взрослую.
– Том все нам о тебе рассказал, дорогая, – продолжала она, – а раз у тебя с собой чемодан, значит, ты у нас поживешь.
Из-за ее спины полыхнул злым взглядом Криспин, но ничего не произнес, просто беззвучно пнул сапогом дверной косяк, к которому прислонялся.
Я пожала девушке руку. Голова у меня кружилась от облегчения: мне не придется снова выходить из дома и блуждать в темноте.
– Можешь помыть руки в туалете, там, – она кивнула на дверь за моей спиной, – и приходи обедать. Я как раз собиралась накрывать.
Я обернулась и увидела себя в посеребренном зеркале над массивным темно-коричневым буфетом. Зеркало отражало и чучело: сзади, там, где должен был находиться анус, виднелся просто аккуратный шов. Я выглядела как-то по-другому и гадала, когда произошла перемена. Мои длинные черные волосы растрепались и обвисли, казалось, так мои очертания сделались жестче, я стала отчетливее. В туалете тоже обнаружились чучела, расставленные вокруг унитаза и на подоконнике. Некоторые прорвались, и наружу высыпалась набивка. Ласка со змеей в пасти стояла за кранами на раковине. Глаза-бусинки таращились на меня, пока я сидела на унитазе и мыла руки.
– Мы стараемся каждый вечер собираться семьей, это важно, – сказала Элизабет, сидя во главе стола. – Вы дома так делаете?
И опять эта глупая манера говорить. Правда, меня это не смущало, здесь все было странным.
– Нет, никогда, – ответила я, даже не пытаясь сравнить все это с ободранным красным пластиковым столом у нас дома.
Мы ели в комнате, где Криспин закрылся, чтобы пошептаться обо мне. Стол был таким большим, что Элизабет, сидевшая напротив меня в своем гофрированном воротнике, казалась крошечной, как на марке. Даже ее голос из-за расстояния звучал тише. Криспин и Том сидели по бокам от нас, Криспин – склонившись над тарелкой, как зверь, охраняющий еду. На столе лежала куча всякой всячины: коробки с головоломками, и стопки журналов, и полупустая открытая коробка шоколадных конфет. Перед каждым из нас был прямоугольный просвет в хламе. Перед тем как мы уселись, Элизабет расчистила для меня новый. Соль, перец и кувшин с водой были расставлены на стопках поровнее. Три большие фиолетовые свечи возвышались посреди стола, каждая – на блюдце, полном застывшего воска; Элизабет встала, коснулась спичкой каждой свечи и отошла выключить резкий верхний свет. Когда пламя, поколебавшись, выросло и выровнялось, я ждала, что от вида огня меня охватит волнение и возбуждение, чувство, очень близкое к страху, но бывшее тем не менее радостной песней. Ничего не произошло, пламя казалось мягким и безобидным.
– Вот, так куда спокойнее, – сказала Элизабет, хотя я знала, что на самом деле она имела в виду, что нам больше не нужно смотреть на весь этот беспорядок.
Кучи хлама превратились в тени.
– И, кроме того, – продолжала Элизабет, – верхний свет иногда ужасно мигает. Совершенно не представляю, как его починить. Я читала инструкции, пытаясь понять, что делать. Питер, это мой отец, говорил, что починит его, пока был здесь, но, конечно, дальше слов не пошло. Нет смысла хотеть луну с неба, так ведь?
Я сморщила нос и потерла его. Дело было не в беспорядке. В доме еще и дурно пахло – чем-то сладковатым, малость тошнотворным.
Элизабет, должно быть, это заметила, потому что встала и поднесла еще одну спичку к стеклянному блюдцу на каминной полке.
– Вот. Розовый аттар. Мамин любимый – больше не осталось.
В комнату прокрался восхитительный запах, наслоившийся на все плохие.
– Сколько ваши родители в отъезде?
Я впервые заговорила при всех троих, осознавая, как по-лесному растягиваю гласные.
– Видите, – резко раздался в сумраке голос Криспина, – никто не должен знать, а она знает. Говорил я тебе, Элизабет, это начало конца.
Я вздрогнула от его голоса, и пламя свечей вытянулось в ниточку, а потом разбухло, перекрутившись.
Элизабет сделала большой глоток из стоявшего рядом с ней бокала, что бы в нем ни было налито. Поначалу я подумала, что это смородиновый сок, потому что он оставил похожие на улыбку скобочки в углах ее рта, но потом она сказала:
– Могу я предложить тебе вина? – и я поняла, что это такое.
Я раньше не видела, чтобы такие молоденькие девушки пили вино, и это, и то, как струились ее рыжие волосы, переброшенные через плечо, показалось мне чем-то из сказки о феях.
Даже издали я видела, как у нее от алкоголя остекленели глаза. Она глубоко вдохнула.
– Наши родители в Индии, они уже довольно давно там.
Потом она забыла, что надо говорить взрослым голосом, и продолжила по-детски, высоко и с придыханием.
– Перед отъездом Роз, – так мама велит себя называть, – сообщила, что они едут «искать себя».
Она прервалась, собралась, и ее голос снова стал ниже.
– По-моему, несколько затасканное и пошлое выражение. Но то, что я ей об этом сказала, не помешало им уехать. Предполагается, что я тут за все в ответе, пока их нет.
Она снова сделала большой глоток из бокала.
То есть она пыталась быть мальчикам матерью. Поэтому так смешно говорила.
– Хиппи драные. Они бы себя нашли, если бы в унитаз глянули, – пробормотал Криспин.
Его брат и сестра это проигнорировали. Том продолжал пихать в рот еду и шумно жевать, переводя глаза с меня на Элизабет и обратно.
Я уставилась на тарелку: мясо с кучкой чуть теплых печеных бобов. Поймав несколько на вилку, я сунула их в рот. Я слишком устала, чтобы есть, но чувствовала, что должна, из вежливости. Казалось, вокруг все пульсирует. Голова Элизабет над воротником-стойкой парила, словно одно из подаваемых блюд. Если они были моими братьями и сестрой, могло ли это означать, что их родители – и мои тоже?
– Они когда-нибудь жили в лесу? – спросила я так внезапно, что все стихло, дети перестали есть и повернулись ко мне.
– В Динском лесу? Нет, насколько я знаю. А они бы о таком точно стали рассказывать. Могли бы, наверное, сыграть «Сон в летнюю ночь» голышом, – пошутила Элизабет.
Криспин не сводил с меня серебряных глаз, пока я ела.
– Нравится мясо? – спросил он, и у меня от этого вопроса почему-то волосы встали дыбом.
Я уставилась на мясо.
– Это курица?
Криспин расхохотался над своей полной тарелкой.
– Хотел бы, чтобы это была она.
– Это кролик, Руби, – ответила Элизабет. – Очень питательно. И они тут вокруг бегают, дикие.
Я склонилась над тарелкой.
– Бедный кролик.
Прошла пара секунд, прежде чем я поняла, что произнесла это вслух.
За столом повисла тишина, потом Криспин радостно завопил и покрутил пальцем у виска.
Элизабет заметила, как я смотрю на чучело, когда провожала меня спать.
– Тебе нравится наша зверушка; думаю, это енот, хотя точно сказать не могу. Здесь было множество странных вещей, когда мы въехали, остались от прежних хозяев. Многое, правда, пришло в негодность.
Я поднялась за ней по лестнице; струящаяся зеленая юбка Элизабет стелилась по темно-красному ковру, было похоже на Рождество. По-моему, я на мгновение заснула на ходу, потом она повернула голову, и я увидела ее белую скулу и спадающие рыжие волосы, и это зрелище меня разбудило.
– Я поселю тебя в библиотеке. Можно постелить на диване. Во всех свободных спальнях течет потолок.
Мне внезапно захотелось спросить, не может ли она быть моей настоящей матерью, эта мысль пришла сама, так сразу, и показалась такой безошибочной. Потом я вспомнила, как Том говорил, что его сестре всего шестнадцать, и мысленно отругала себя за спиной Элизабет.
