Глава 8
Звуковой мост
Особая связь между музыкой и мозгом

Однажды в 2008 году мне позвонила женщина, с которой я никогда не встречался, и рассказала мне о Поле Модале, человеке, который спас ее сына. В возрасте трех лет у ее сына, которого я буду называть Саймон, обнаружились тревожные симптомы. Он не реагировал на свое имя и не отвечал на вопросы; если к нему катили мячик, он не катил его обратно. Он поздно начал ползать и ходить, был неуклюжим и явно отставал в развитии. Его мать, которую я буду называть Натали, рассказала, что педиатр, к которому она отвела сына, высказал опасение, что ребенок страдает расстройством аутистического спектра. По словам другого врача, он проявлял «некоторые симптомы аутизма», хотя Натали сомневалась в этом диагнозе. Ее врач-трудотерапевт посоветовал ей отвести сына к Полю Модалю.

Модаль сказал, что у Саймона наблюдаются «периферийные» симптомы аутизма; он согласился с тем, что мальчик существенно отстает в развитии, но у Саймона не было  того, что часто рассматривается как основной симптом аутизма: неспособности мысленно представлять, что происходит в разуме других людей.

По словам Натали, работа с Модалем совершенно изменила ее сына. Некогда замкнутый, теперь он мог общаться с другими детьми, его движения и речь стали плавными, и он «впервые смог завязать со мной настоящий разговор».

Но она призналась, что методы Модаля были такими необычными, что когда она говорила о них с представителями традиционной медицины или с родителями детей со сходными проблемами, они как будто не верили ей и либо скептически относились к ее словам, либо не проявляли интереса к тому, как мальчику с симптомами аутизма удалось от них избавиться.

Когда я спросил, что именно делал Модаль, ее голос зазвучал напряженно, как будто она думала, что история может показаться мне слишком нереалистичной. По ее словам, Модаль пользовался музыкой, обычно произведениями Моцарта, но странным образом дополнял их записями собственного видоизмененного голоса для «перезагрузки» мозга ее сына. Это резко улучшило его способность не только говорить и слушать, но и выполнять многие умственные действия, никак не связанные с музыкой. Это была музыкальная медицина: использование энергии звука для наведения моста в мозг ребенка и общения на его языке.

Теперь, пять лет спустя, Натали говорит, что ее сын «показывает лучшую успеваемость в классе и имеет больше друзей, чем я могу отметить в его календаре; он добрый, понятливый и очень ценит общество других людей». Его двигательные проблемы исчезли, и он стал пловцом, принимающим участие в соревнованиях, играет в футбол и в крикет и получил золотую медаль по карате. «Работа, которую проделал Поль со своими коллегами, глубоко изменила нашу жизнь. Не знаю, что бы я делала, если бы мне не выпала такая возможность, – она помедлила и добавила: – Мне не хочется думать об этом».

Как я обнаружил, Поль Модаль жил на моей улице в Торонто, в старом викторианском доме 1880-х годов у аллеи за деревянной оградой, рядом с ботаническим садом размером с небольшой парк. Он приобрел этот дом, когда там располагался запущенный, обветшавший, изъеденный термитами пансион с ржавыми канализационными трубами, а на участке находилась местная свалка. Он тихо поселился в одной из комнат, и каждый раз, когда выезжал очередной жилец, они с другом ремонтировали и реконструировали его комнату. С помощью арендной платы от оставшихся жильцов, он мог приводить дом в порядок по одной комнате. С годами с помощью своей жены Лин он вернул пустующий участок к жизни и превратил его в отдаленное подобие рая. Он умел спасать сокровища, как никто другой: и в работе с детьми, и в личной жизни.

Модаль – симпатичный темноволосый француз – имеет огромные, внимательные карие глаза, симметричные галльские черты и строение лицевых костей, придающее ему сходство со средиземноморским художником. Он вежливый, деликатный и ненавязчивый врач, что является необходимой чертой для тех, кто помогает гиперчувствительным детям с задержками развития. Его медленные, размеренные движения оказывают успокаивающий эффект на всех, кто находится с ним в одной комнате. Однако ощущение его присутствия никогда не подавляет окружающих. Когда вы проводите некоторое время в его обществе, то чувствуете концентрацию и глубину его внимания; это сосредоточенность настоящего артиста. Но самая поразительная его черта – это глубокий, уверенный, звучный и успокаивающий голос.

Поль родился в 1949 году в Кастре, небольшом и уединенном городке на юге Франции, в то время и в том месте, когда мало кто обращал внимание на детей с заболеваниями мозга. Он страдал от сильной задержки психического развития. Родители Поля приводили его ко всем известным специалистам во Франции в начале 1960-х годов: к психологам, психиатрам и ортофонистам  – специалистам по терапии речи, – потому что он говорил неразборчивым мямлящим голосом. Ему постоянно приходилось просить собеседников повторить их слова (хотя все тесты показывали, что его слуховая система работает нормально). Он закончил школу с четырьмя неудовлетворительными оценками, и, по его словам, сдал четыре экзамена, которые не должен был сдать. Ему поставили диагноз «дислексия» – термин, который он не мог произнести или понять, но описывавший самое распространенное расстройство обучения, включавшее трудности с чтением. Как и многие дислексики, он менял местами буквы b  и d, p  и q  и цифры 6 и 9, когда писал их.

Но дислексия повлияла не только на его способность к чтению. По его словам, он ходил как утка. Как и многие дети с расстройствами обучения, он подвергался насмешкам сверстников и даже учителей из-за своей неуклюжести; учитель физкультуры продолжил эту линию и прозвал его «une oie grasse» – жирным гусем. Так он получил входной билет в мир дислексии.

Передо мной лежит тетрадь персикового цвета, десять на двенадцать сантиметров, на которой по-французски написано Garnet de Notes Nebdomadaires, Petit Seminaire de Castres. В ней выставлены еженедельные оценки Поля по разным предметам в десятом классе. В конце каждой недели учитель заносил в колонку оценки каждого ученика и его успеваемость по сравнению с остальными. Когда я просматривал результаты, я заметил две вещи. Оценки Поля за поведение и старательность всегда были посредственными. Его оценки по учебным дисциплинам были плохими и реже близки к посредственным. Вот оценки за первую неделю: математика 1/20, правописание 3/20, испанский язык – 4/20, английский язык – 8/20. В тетради также записано его положение в классе: он был двадцать пятым из двадцати пяти учеников и удерживал последнее место в течение всего года. Для него было мучением каждую неделю относить свой табель успеваемости домой на подпись родителям. Как бывает во многих семьях, где есть дети с расстройствами обучения, родители считали его лентяем, поэтому каждый такой день был невыносимым и приводил к громогласным нотациям, хлопанью дверей и горьким слезам. Как он написал впоследствии, «это был ад для всех нас».

Поль рос, терзаемый сомнениями в себе, которые усугублялись с каждым годом по мере того, как он все больше отставал от остальных. Ему приходила мысль о переходе в техникум, но он был таким неуклюжим, что не мог даже поворачивать отвертку. Хотя слушая других, он быстро соображал, но либо не мог облечь свои мысли в слова, либо начинал мямлить. Подростком он уединялся в спальне и часами слушал одни и те же песни. Единственной формой самовыражения, которая доставляла ему удовольствие, было рисование, и он любил живопись современных мастеров.

Он не смог закончить десятый класс из-за плохих оценок по всем предметам. Поскольку четыре предыдущих учебных года он заканчивал с неудовлетворительными оценками и уже был на три года старше своих одноклассников, его не допустили к выпускным экзаменам. В конце концов он опустил руки и ушел из школы.

В возрасте восемнадцати лет Поль оказался в полной изоляции, не имея места учебы или работы. Обладая неограниченным количеством свободного времени, он часто посещал монастырь бенедиктинцев, до которого мог совершить шестнадцатикилометровую поездку на велосипеде от дома. Его влекло туда, потому что там были художники, и он надеялся со временем стать одним из них, так как не представлял для себя другой работы. Там, в аббатстве д’Ан-Калька, он обрел покой. Однажды отец Мори, проявлявший интерес к Полю, рассказал ему о визите врача, который прочитал лекцию о дислексии. По его словам, врач описывал симптомы, очень похожие на состояние Поля.

Этот врач, Альфред Томатис, был приглашен в монастырь в качестве практикующего специалиста при необычных обстоятельствах. Большинство монахов заболели и боролись с упадком сил и другими симптомами, которые никто не мог объяснить. Семьдесят из девяноста некогда крепких монахов, привыкших обходиться четырьмя часами сна, стали вялыми и апатичными и могли только неуклюже бродить по своим комнатам. Монастырь посетили несколько врачей, каждый из которых дал свои рекомендации. Некоторые советовали больше спать, но чем больше монахи спали, тем больше они уставали. Специалисты по пищеварению рекомендовали, чтобы монахи (которые были вегетарианцами с XII века) начали есть мясо. От этого им становилось только хуже.

Последним из приехавших врачей был Томатис, что выглядело абсурдно, поскольку он был отоларингологом, специалистом по проблемам «уха, горла и носа». Но он был известен как гениальный диагностик и интересовался медициной тела и разума. Томатис установил оборудование в маленькой комнате и показал одному монаху, как протестировать его больных братьев. Он согласился осмотреть и Поля, но сначала тот тоже должен был пройти тестирование.

Когда Поль вошел в комнатку монаха, то увидел множество электронных устройств, похожих на те, которые использовались для проверки слуха. Он надел наушники и получил инструкцию как можно быстрее поднимать правую руку, когда услышит сигнал в правом наушнике, и поднимать левую руку, когда услышит сигнал в левом наушнике. Потом он слушал парные сигналы и должен был сказать монаху, какой из них показался ему более низким или более высоким. Для Поля это почти не отличалось от тестов на слуховое восприятие, которые он уже проходил.

Но Томатис тестировал не слуховое восприятие, а умение слушать. Он рассматривал слух как пассивное восприятие с участием слуховых органов; «слушание» предполагало собственную активность и его результатом было распознавание сигналов и извлечение информации из звуков, поступающих в уши. В конце проверки монах дал Полю графики и предложил ему встретиться с врачом в монастырском парке.

«Томатис», – просто представился доктор. Ему было сорок семь лет, и он держался очень прямо благодаря многолетним занятиям йогой. У него была широкая грудная клетка, бритая голова (что в те дни было редкостью) и необычно заостренные ушные раковины. Полю его фигура показалась угрожающей, но, когда он заговорил, его голос оказался мягким, теплым и успокаивающим. В глазах Томатиса была особая искорка, заставлявшая Поля чувствовать, что о нем заботятся. По словам Поля, его голос был «qui vous met en confiance» – делавшим вас уверенным в себе, достаточно уверенным для доверия другому человеку, и я сразу же почувствовал себя легко и спокойно».

После того как доктор Томатис ознакомился с результатами тестов, он прогулялся с Полем по парку и задал много вопросов о живописи, его домашней жизни, сексуальности, религиозности, его надеждах и мечтах. Он свободно не соглашался с Полем, однако давал ему понять, что его взгляды имеют значение.

Наконец Томатис объяснил Полю смысл его симптомов – его «petite misères», досадных мелких проблем, – таким образом, что Поль впервые в жизни смог понять свои трудности с чтением и самовыражением, свою крайнюю застенчивость, вспышки буйства, постоянную тревогу, неуклюжесть, бессонницу и страх перед будущим. Он объяснил, как сочетаются все эти проблемы, что казалось невероятным с учетом того, что он проверил лишь умение слушать. Поль подумал: «Он первый человек, который по-настоящему говорит со мной ; другие разговаривали с тем, кого они видели перед собой». Томатис пригласил Поля на лечение в свою парижскую клинику и непонятно зачем попросил его привезти с собой запись голоса его матери.

В парижском кабинете Томатиса Поля снова попросили надеть наушники и объяснили, что лечение начнется с ежедневного «слушания» в течение нескольких недель. Сначала он слышал лишь скрипучие и невнятные статические шумы с фрагментами из Моцарта на электронном синтезаторе, где звуки казались жестяными. Томатис сказал Полю, что он может заниматься чем угодно во время слушания, и Поль решил рисовать. Примерно раз в неделю он проходил очередной тест, а потом встречался с Томатисом.

Проходили дни, и постепенно он стал различать отдельные слова за скрипучими звуками. Слова казались далекими, словно доносились из иного мира. Потом внезапно выскакивала целая фраза или предложение. Через несколько недель он заметил, что его умение слушать улучшилось – он стал лучше различать звуки, – а проявления его симптомов начали ослабевать. Однажды он внезапно понял, что все это время слушал за скрипучими звуками голос своей матери.

Через четыре недели он стал другим человеком. Понадобились годы исследований, чтобы понять, как это произошло: как «обычная» энергия и информация звуковых волн помогла ему перестроить свой мозг.

Альфред Томатис родился во Франции в конце декабря 1919 года, на два с половиной месяца раньше срока, поэтому он весил чуть меньше полутора килограммов. Современные врачи гордятся тем, что могут спасать жизнь недоношенных детей. Но для самого ребенка выживание – тяжелая задача. Он оказывается извергнутым из теплого водянистого рая материнской утробы в грохочущий и сверкающий внешний мир с искусственными инкубаторами, машинными шумами и клиническими лампами, с блестящими металлическими трубками, входящими в полуторакилограммовое тельце и выходящими наружу. В случае с Томатисом это произошло за два с половиной месяца до того, как его мозг развился в достаточной степени, чтобы обрабатывать, фильтровать и смягчать все эти инородные ощущения. Природные часы работают точно, и многие сенсорные функции достигают состояния готовности к выходу во внешний мир только за две недели до средней ожидаемой даты рождения. Но слух является исключением: органы слуховой системы заканчивают формироваться и готовы к выполнению своих функций уже на среднем сроке беременности.

«У меня есть непоколебимое интуитивное убеждение, – написал Томатис, – что моя работа и мои предположения где-то в глубине связаны с условиями и состояниями, сознательными и подсознательными мыслями, основными потребностями и тайными желаниями, которые окружали мой приход в мир и оставили неизгладимый отпечаток на моем раннем детстве». Обстоятельства преждевременного рождения Томатиса тревожили его на протяжении всей жизни. Его отец, Умберто Данте из Пьемонта, на момент рождения Альфреда двадцатилетний юноша, был обаятельным оперным певцом и впоследствии стал одним из лучших голосов Европы; мать Альфреда тоже была еще подростком.

Томатис убежден, что такие попытки скрыть беременность привели к преждевременным родам и оставили ему очень странный посттравматический синдром.

Этот синдром может показаться своеобразным проявлением невроза, но он встречается у людей, которые родились преждевременно или страдают аутистическими расстройствами. Писательница Темпл Грандин, которая сама страдала аутизмом, обнаружила, что равномерное давление на тело успокаивает ее, и изобрела «компрессионный механизм» для успокоения. Хотя Томатис не был аутистом, он проявлял некоторые атипичные устремления, похожие на характерные черты аутистов и преждевременно родившихся людей. Но когда он наконец осознал причину своей потребности в давлении, эта потребность исчезла.

Общение с матерью, по словам Томатиса, «никогда не было простым. Все мои попытки сблизиться оказывались отвергнутыми». Семья жила в Ницце, хотя отец Альфреда часто проводил до полугода в оперных турне. Маленький Альфред с самого рождения регулярно болел и страдал от расстройств пищеварительной системы. Приглашенный врач не мог понять причину его симптомов, но сказал: «Я должен поискать ответ». Это так тронуло Альфреда, что он сам решил стать врачом.

В детстве Альфред идеализировал своего отца, но на расстоянии, поскольку тот часто находился в отлучке. Однажды Умберто сказал Альфреду: «Мой мальчик, я как следует подумал об этом. Если ты действительно хочешь стать врачом, притом хорошим врачом, то должен отправиться в Париж. Мы там никого не знаем, поэтому тебе придется все делать самостоятельно, зато ты познакомишься с настоящей жизнью, и это в любом случае будет полезно для тебя».

Альфреду было только одиннадцать лет, но он поехал в Париж, полагая, что тем самым доставит удовольствие отцу. Он поступил в школу, где годами страдал от одиночества. После неудач в школе он обнаружил, что лучше усваивает материал, если читает его вслух. Он лихорадочно учился, поздно ложился спать и просыпался в четыре часа утра, подражая в этом отношении своему отцу-трудоголику. Он часто работал под музыку Моцарта.

На третьем году учебы он выиграл почти все призы за успеваемость в своем классе. В колледже его учителем был философ Жан Поль Сартр. Потом Альфред получил два научных диплома, один из них в Сорбонне, где был первым на своем курсе. Когда он начал обучение в медицинской школе, разразилась Вторая мировая война и его призвали в армию. В начале войны его подразделение было взято в плен немецкими и итальянскими войсками. Он помог организовать успешный побег и вступил в ряды французского Сопротивления в качестве курьера. После высадки союзных войск в Нормандии он получил назначение в медицинский корпус французских ВВС и стал изучать медицину уха, горла и носа (отоларингологию), все еще находясь под влиянием своего отца, любившего музыку и верившего в силу звука.

Молодой Томатис демонстрировал блестящие научные успехи и бескомпромиссную рабочую этику; в этот период у него появились признаки гениальности. После окончания войны он получил медицинскую степень и продолжил работу в должности консультанта ВВС Франции. Там он провел важные исследования, пользуясь аудиометром – устройством, которое позволило доказать, что рабочие авиационных заводов становились глухими к отдельным диапазонам звуковых частот, около 4000 Гц. Он был одним из первых, кто продемонстрировал, что высокий уровень шума на рабочем месте может наносить существенный вред здоровью. Он также отметил, что глухота, вызываемая звуком реактивных двигателей, взрывов и стрельбы, приводит к расстройствам движения и психологическим проблемам. Слуховой аппарат имел особую связь с телом, которая раньше оставалась незамеченной.

Примерно в то же время в своей медицинской практике он начал лечить оперных певцов, часто друзей своего отца, которые испытывали трудности с контролем над голосом. Певцов направляли к отоларингологам, поскольку считалось, что их проблемы возникают из-за перенапряжения голоса и повреждения голосовых связок, которые являются частью гортани. Традиционное лечение заключалось в том, что пациентам прописывали стрихнин (яд) для укрепления мышц в голосовых связках. Когда один из ведущих баритонов Европы, которому сказали, что его голосовые связки слишком растянуты и ослаблены, обратился к Томатису, он решил подвергнуть именитого пациента такому же тесту, как и авиационных рабочих, и обнаружил сходную потерю слуха на частотах около 4000 Гц. Томатис заподозрил, что общепринятая теория о ведущей роли гортани в регуляции певческого голоса ошибочна; он собирался доказать, что главное – это ухо.

Он начал тестировать громкость звука, производимого оперными певцами, пользуясь прибором для измерения в децибелах. Обычно при пении вполсилы певцы выдают от 80 до 90 децибел. В полную силу их голос может достигать 130 или 140 децибел. Томатис вычислил, что если его прибор, расположенный в метре от певца, показывает уровень 130 децибел, то звук внутри черепа певца, напосредственно воздействующий на органы слуха, составляет 150 децибел. (Для сравнения, уровень звука турбореактивного двигателя Caravelle, который он замерял на работе в авиации, составлял 132 децибел.) Из-за интенсивности звука на определенных частотах, проникавших в черепную коробку, певцы оглушали сами себя; в результате они плохо пели потому, что плохо слышали, что поют.

В конце 1940-х годов Томатис продолжал развенчивать традиционное убеждение в том, что гортань является главным органом для пения. Он показал, что вопреки общепринятому мнению, гортань певцов басового тембра не превосходит в размерах гортань певцов с более высоким голосом. Люди устроены не так, как органные трубы, где трубки большего размера выдают более низкие звуки. Мощные теноры поют на частотах от 8000 до 4000 Гц, но то же самое делают баритоны и басы; единственное отличие состоит в том, что они могут добавлять более низкие ноты, потому что слышат их. Подводя итоги своих наблюдений, он отпустил замечание «человек поет то, что слышит его ухо», чем навлек на себя множество насмешек.

Но когда ученые в Сорбонне представили его эксперименты Национальной медицинской академии и французской Академии наук, то они пришли к выводу, что «голос может содержать только те частоты, которые слышит ухо». Эта концепция получила название «эффект Томатиса» и стала первым из его будущих законов.

Его следующим проектом был поиск различия между «хорошими» и «плохими» певческими голосами («хорошие» были общепризнанными великими певцами того времени). Он соорудил прибор, который назвал частотным анализатором звуковых колебаний, показывавший все частотные составляющие в голосе человека. Пользуясь этим прибором при прослушивании певцов, он совершил открытия, которые легли в основу программы лечения детей с расстройствами слуха и речи.

Проект имел необычное начало. Когда Томатис работал с оперными певцами, он собрал все записи, которые смог найти, – старые восковые цилиндры для фонографов, граммофонные пластинки, записи и фонограммы величайшего оперного певца Энрико Карузо, умершего в 1921 году. Он подробно изучил их на частотном анализаторе, ожидая обнаружить, что певческий голос Карузо мог достигать верхнего предела способностей человеческого голоса, который может издавать звуки частотой до 15,000 Гц. К своему изумлению, Томатис убедился, что голос Карузо достигал лишь 8,000 Гц. (Правда, впоследствии он обнаружил, что голоса большинства великих теноров достигали лишь 7,000 Гц.) Звучание голоса Карузо можно было разделить на два периода. Первый продолжался с 1896 по 1902 год, когда он был очень чистым; второй период был «театрально-великолепным», когда его голос стал еще более эффектным; этот период продолжался с 1903 года до тяжелой болезни певца. Томатис обнаружил, что во втором периоде голос Карузо был объективно менее богатым  в смысле частотного диапазона и утратил весь  диапазон частот ниже 2,000 Гц. Он предположил, что в это время Карузо уже не мог хорошо слышать низкие частоты.

Дальнейшее исследование показало, что в начале 1902 года Карузо перенес операцию на правой стороне лица, возможно, повлиявшую на его евстахиевы трубы (которые соединяют среднее ухо с задней частью горла). Томатис отметил, что у людей с закупоренными евстахиевыми трубами наблюдается такое же снижение чувствительности к низким частотам, как у Карузо. Он пришел к выводу, что операция привела к частичной глухоте, но, по иронии судьбы, Карузо сохранил верхний певческий диапазон и физически не мог производить звуки ниже этого диапазона, которые бы «загрязнили» и ухудшили звучание его голоса. «Карузо как будто выиграл от этого, получив фильтр, который позволял ему лучше слышать высокочастотные звуки, богатые гармониками, в противоположность основным низкочастотным звукам», – написал Томатис. Неспособный слышать и воспроизводить более низкие тона (которые обычно нарушают восприятие высоких тонов), Карузо получил дополнительное преимущество. Томатис шутил, что Карузо был приговорен стать прекрасным певцом и ничего не мог с этим поделать.

Затем Томатис изобрел новый инструмент, помогавший певцам с поврежденным голосом. Он назвал его электронным ухом, и это устройство стало основным во всех его методах лечения. Оно состояло из микрофона, системы фильтров и усилителей, блокирующих определенные частоты и выделявших другие, и наушников. Исполнитель говорил или пел в микрофон и слышал свой отфильтрованный голос в наушниках.

Когда Томатис провел оценку слухового восприятия певцов, испытывавших проблемы с голосом, он установил, что они плохо слышат высокие частоты. Поэтому он настроил фильтры в «электронном ухе» таким образом, чтобы они могли слышать себя ушами Карузо  – то есть с заблокированными нижними частотами, – что позволяло им лучше слышать высокие тона. Когда певцы пели с устройством Томатиса, их голос резко улучшался. Это привело его к формулировке второго закона: «Если человек возвращает поврежденному слуховой системе возможность правильно воспринимать весь спектр частот, то утраченные до этого частоты мгновенно и неосознанно вернутся в его певческий голос». Проще говоря, «отремонтировав» слух, можно излечить голос. Томатис заставлял певцов тренироваться по несколько часов в день в течение нескольких недель, слушая себя «ушами Карузо». Благодаря тренировке их заново сформированная способность хорошо слышать и петь сохранялась даже после того, как они снимали наушники. Так он сформулировал свой третий закон – «закон сохранения», заключающийся в том, что тренировка слуха для надлежащего восприятия частот может приводить к устойчивым  изменениям слуха и голоса (а следовательно, к устойчивым изменениям в мозге). Томатис понимал, что это разновидность тренировки мозга: «Сенсорный аппарат, известный как ухо, – это лишь внешний атрибут коры головного мозга». В седьмой главе я назвал это устойчивое изменение остаточным эффектом; это результат совместного возбуждения нейронов и установления между ними новых связей, что приводит к образованию в мозге новых стабильных нейронных сетей.

Томатис также наблюдал энергетизирующие эффекты хорошего слушания. Он заметил, что при использовании «электронного уха» (особенно это было заметно на певцах с несовершенным голосом), «все без исключения испытывали повышенную бодрость духа. Даже люди, которые не были певцами, признавались мне, что чувствуют желание петь». При разблокировании восприятия высоких частот пациенты выпячивали грудь, словно оперные певцы. Они стояли более прямо, дышали глубже, ощущали прилив энергии и жизненных сил и лучше слышали себя, причем, как правило, не осознавали все эти перемены. С заблокированными высокими частотами они говорили вялым, безжизненным голосом и заметно горбились; их голоса становились неразборчивыми, монотонными и даже раздражали слушателя.

Томатис обратил внимание, что слух тесно связан не только с равновесием, но и с осанкой. Существует хорошо узнаваемая «поза слушателя», которую часто можно наблюдать у людей, слушающих классическую музыку: чаще всего при этом голова человека немного повернута влево, и правое ухо выставлено вперед. Эта поза, по словам Томатиса, связана с общим мышечным тонусом – человек выглядит бодрым и бдительным. Как нейроны головного мозга никогда не останавливают свою активность полностью, так у здорового человека даже расслабленные мышцы никогда не бывают совершенно вялыми. Томатис утверждал, что слуховая информация влияет на тонус мышц, поддерживающих вертикальное положение и общий тонус тела, и разумеется, некоторые виды музыки вызывают у людей желание встать  и танцевать. Обнаружение того факта, что хорошее умение слушать оказывает бодрящее действие на организм, навело его на мысль, что более высокие частоты энергетизируют мозг, и он подытожил это в высказывании «ухо – это батарейка для мозга».

Томатис продолжал совершать открытия с головокружительной скоростью. Он заметил, что когда люди слушали с помощью «электронного уха», настроенного под слуховое восприятие Карузо, они произносили букву «р» с отчетливым неаполитанским акцентом. Поскольку Карузо был родом из Неаполя, это навело Томатиса на идею. Вероятно, акценты тоже являются следствием набора частот, которые слышат люди. В ходе экспериментов он быстро обнаружил, что французы, к примеру, лучше всего слышат в двух диапазонах, от 100 до 300 Гц и от 1,000 до 2,000 Гц. Люди, разговаривающие на британском варианте английского языка, слышат в более высоком диапазоне от 2,000 до 12,000 Гц, поэтому французу трудно выучить английский язык в Англии. Но американский английский в основном включает частоты от 800 до 3,000 Гц, что делает его гораздо более легким для французского слуха.

Вскоре Томатис смог облегчать людям изучение второго языка, устанавливая фильтры, воспроизводившие звуковой диапазон их родного языка. Этот эффект «разных ушей», по его словам, возможно, был следствием иной «акустической географии». Местность, где происходило взросление и развитие человека – лес, открытая равнина, горы или морское побережье, – оказывает значительное влияние на его способность слышать звуки, так как чувствительность к определенным частотам притупляется или усиливается в разной обстановке. Когда он настраивал фильтры «электронного уха» для британского уха и давал устройство детям, учившим британский вариант английского языка, их произношение улучшалось, и по какой-то причине оценки по другим предметом тоже улучшались. Поэтому Томатис уделял все больше внимания связи между этими «разными ушами» и языком, обучению и различным проблемам обучения.

Пожалуй, самое важное открытие заключалось в том, что ухо – это не пассивный орган, а эквивалент объектива с переменным фокусным расстоянием, который позволяет фокусироваться на конкретных звуках и отфильтровывать остальные. Он назвал это фокусировкой слуха. Когда человек заходит на вечеринку, то сначала слышит мешанину звуков, но потом фокусируется на отдельных разговорах, каждый из которых происходит на немного разных звуковых частотах. Когда человек формирует осознанное намерение слушать конкретный разговор, то его слуховой аппарат с точки зрения физиологии выполняет активную работу, так как две мышцы в среднем ухе позволяют ему сфокусироваться на восприятии отдельных частот и защищают его от внезапных громких звуков. У большинства людей такая мышечная регулировка, которая делает возможной фокусировку слуха, происходит автоматически и неосознанно. При возникновении громких звуков слуховой аппарат рефлекторно притупляет восприятие. Однако иногда фокусировка слуха может частично переходить под осознанный контроль, как это бывает, когда мы пытаемся настроиться на важный разговор в очень шумной комнате или учить второй язык.

Первая из двух слуховых мышц называется стременной мышцей. Ее напряжение усиливает восприятие и способность различать звуки языка средней и высокой частоты, что позволяет слушателю вычленять звуки речи из окружающей среды. Вторая – это группа мелких мышц барабанной перепонки, которая меняет степень ее напряжения. Она дополняет своей работой стременную мышцу, и когда она напрягается, то притупляет восприятие низкочастотных звуков фонового шума. Обе эти мышцы среднего уха сокращаются, когда мы разговариваем, поэтому мы не повреждаем уши звуком собственного голоса. Это актуально не только для оперных певцов; ребенок может кричать почти так же громко, как шумит проходящий поезд. Томатис также заметил, что, когда эти мышцы не работают нормально, что часто встречается у детей, мозг слушателя получает слишком много низкочастотных звуков (в том числе фоновых шумов) и недостаточно высокочастотных звуков речи.

Эти мышцы среднего уха, настраивающиеся для улучшения восприятия человеческой речи, регулируются мозгом. Как показывают исследования, проведенные неврологом Джонатаном Фрицем и его коллегами из Мэрилендского университета, когда определенные частоты переносят важную информацию (в эксперименте это может быть звук, указывающий на следующий за ним удар электрического тока), области карт мозга для этих частот вырастают за считаные минуты для лучшей настройки на их восприятие. Когда эти звуковые частоты утрачивают свою значимость, соответствующие участки на карте мозга обычно возвращаются к прежнему размеру, хотя иногда остаются неизменными. Таким образом, в фокусировке слуха тоже присутствует нейропластический компонент.

Многие дети, страдающие хроническими ушными инфекциями, имеют гипотонию (хронически сниженный мышечный тонус) ушных мышц. Гипотония во всем теле  характерна для детей с задержками развития. Общее понижение мышечного тонуса влияет и на ушные мышцы, поэтому дети не могут сосредоточиться на определенных звуковых частотах. Это значит, что они слышат лишь недифференцированный  шум или слишком много звуков одновременно, из-за чего их слуховая кора не получает адекватной стимуляции и не может нормально развиваться. Это и случилось с Полем Модалем: поскольку все, что он слышал, было приглушенным, он мямлил при разговоре, а его карты слуховой коры были плохо дифференцированы. Многие дети с расстройствами аутистического спектра имеют проблемы с фокусировкой слуха.

Томатис осознал, что он может пользоваться «электронным ухом» для тренировки фокусировки слуха, манипулируя разными звуками. Людям с недифференцированными слуховыми картами коры он давал прослушивать звуковые частоты, которые поочередно стимулировали и расслабляли ушные мышцы и соответствующие нейронные сети, чтобы разрабатывать их. Люди, слушавшие его модифицированную музыку, запускали процесс дифференцировки  карт слуховой коры, а с хорошо дифференцированными картами они могли лучше отличать речь от фонового шума.

Томатис совершил еще одно крупное клиническое открытие; это нечто такое, что мы видим каждый день, но никогда не замечаем. Он обнаружил, что почти все люди разговаривают преимущественно одной стороной рта. Люди с хорошими слуховыми навыками практически всегда говорят правой  стороной рта, и звуки их речи попадают в правое ухо. Правое ухо и соответствующие ему нейронные сети также имеют важное значение для пения.

Все профессиональные певцы, которых обследовал Томатис, – за одним исключением – были правоухими; когда он проигрывал шумовые эффекты в их правое ухо, так что они не могли слышать им свой голос, качество их пения ухудшалось.

Левое полушарие – это область мозга, в которой у большинства людей (как левшей, так и правшей) протекают все процессы, связанные с порождением и восприятием речи. Однако каждое полушарие мозга получает большую часть звуковой информации от уха, расположенного на противоположной  стороне головы. То есть большая часть нервных волокон, снабжающих информацией левое полушарие, идет от правого уха. Таким образом, основная нервная магистраль, ведущая в языковую область левого полушария, у большинства людей начинается в правом ухе. Есть редкие исключения, в основном среди левшей.

В тот день, когда Томатис и Поль гуляли в монастырском саду, Томатис заметил, что левая сторона лица Поля выглядит более оживленной, его губы при разговоре больше шевелятся с левой стороны, и он прислушивается скорее левым, чем правым ухом. Такое поведение означало, что Поль воспринимает речь через левое ухо. Звуковым сигналам приходилось идти обходным, менее эффективным, путем, чтобы достичь его речевого центра в левом полушарии: они проходили через левое ухо в правое полушарие, а потом через весь мозг  в левое полушарие. Результирующая задержка, составлявшая примерно 0,4 секунды, вносила свой вклад в неспособность Поля воспринимать речь других людей в реальном времени, вызывала паузы, когда он пытался выразить свои мысли словами, и усиливала его склонность терять нить рассуждения. Со временем разговор левой стороной рта и слушание левым ухом может приводить к дезорганизации развивающегося мозга, провоцируя появление расстройств обучения, которые кажутся не связанными со слухом, и вызывая замедление речевых реакций, заикание и глотание слов.

Большинство людей выполняет некоторые задачи с помощью правого полушария, а другие с помощью левого. К примеру, большинство правшей пишут правой рукой, держат бейсбольную биту с правой стороны и пользуются правой рукой для выполнения действий, которые требуют силы, координации и контроля. Правая рука является доминирующей и контролируется левым полушарием. Но Поль, как заметил Томатис, пользовался левой рукой для одних занятий и правой для других. Эта схема, называемая смешанным доминированием, типична для людей с дислексией, которые слушают левым ухом, что, по мнению Томатиса, может указывать на проблемы в развитии мозга. Из-за смешанного доминирования Поль не мог дифференцировать области мозга, управляющие правой и левой рукой, или пользоваться обеими руками для одновременного выполнения разных задач, как, например, при игре на гитаре, когда одна рука перебирает струны, а другая двигается по ладам. Такое смешанное доминирование приводило к его общей неуклюжести, плохому почерку и даже влияло на движение его глаз при чтении. Вместо того чтобы читать слева направо систематическим образом, его взгляд часто возвращался на середину предложения или прыгал по странице. Чтобы сделать Поля правоухим слушателем и скорректировать его смешанное доминирование, Томатис настроил «электронное ухо» для стимуляции правого уха Поля и его нейронных сетей, уменьшив громкость звука в левом наушнике.

Поль не только медленно воспринимал звуковую информацию. Томатис понял, что он не замечал какие-то слова других людей, поскольку слышал слишком много низких частот  и недостаточно высоких частот. Тому было несколько причин: во-первых, Поль явно имел низкий мышечный тонус во всем теле, что приводило к плохой осанке, неуклюжести и неприязни к быстрым движениям. Эта телесная гипотония затрагивала и ушные мышцы Поля и нарушала фокусировку слуха, поэтому он почти не мог различать составные частоты человеческой речи. Во-вторых, Поль слушал преимущественно левым ухом. Томатис обнаружил, что правое ухо и связанные с ним структуры мозга обычно различают больше высоких частот, присутствующих в человеческой речи, чем левое ухо и его структуры. Таким образом, Поль слышал больше фоновых шумов и гудения, чем ясной речи. Поскольку правое ухо и его слуховая кора в здоровом состоянии обрабатывают более высокие частоты, стимуляция правой стороны также обучала мозг Поля лучше обрабатывать звуки речи.

Томатис разделил свою программу улучшения слушания на два этапа. Первый этап, пассивный, обычно продолжается пятнадцать дней. Он называется пассивным, поскольку клиент должен лишь слушать модифицированную музыку, не сосредоточиваясь на ней. (Фактически лучше всего, если он в это время занимается чем-нибудь еще, так как концентрация внимания на слуховом восприятии может активировать старые привычки слушания, которые терапевт старается преодолеть.)

Музыка Моцарта обычно модифицируется с помощью фильтров, выделяющих высокие частоты, так что она часто имеет свистящий, шипящий отзвук. В программу детей и подростков также добавляется голос матери, отфильтрованный для выделения высоких частот. На ранней стадии прослушивания материнский голос так сильно отфильтрован, что его трудно заметить, так как он больше похож на странное скрипучее посвистывание. Если запись материнского голоса недоступна, можно обойтись только музыкой. На пассивном этапе микрофон, прикрепленный к «электронному уху», не используется. Ребенок просто слушает музыку или голос матери через наушники.

«Электронное ухо», названное Томатисом «Стимулятором правильного слуха», состоит из двух аудиоканалов. По одному каналу клиент слушает музыку, отфильтрованную для выделения высоких частот и подавления низких. Канал с низкими частотами воспроизводит воспринимаемый поток звуков при сниженном мышечном тонусе. Когда звук по этому каналу поступает к людям с нарушениями слуха, их слуховые мышцы «расслабляются», и они слушают звуки так же, как обычно. Высокочастотный и низкочастотный каналы постоянно сменяют друг друга, и это переключение сопровождается изменениями уровня громкости. Когда громкость уменьшена, слышен низкочастотный канал; когда она возрастает, включается высокочастотный канал. При каждом переключении на высокочастотный канал начинается работа слуховых мышц и слухового восприятия в диапазоне человеческой речи; при переключении на низкую частоту мышцы и нейроны, связанные с этими частотами, могут отдохнуть. Эти циклы упражнений составляют пассивный этап программы прослушивания.

Такое переключение взад-вперед между каналами, связанное с изменением громкости музыки (электронные инженеры называют это селектированием), дает слушателю ощущение новизны, которое является мощным способом активизации пластичности мозга. Новый сенсорный опыт пробуждает реакции внимания и запоминания в головном мозге, и между нейронами с большей легкостью формируются новые связи. Выделение дофамина и других химических соединений в мозге укрепляет связи между нейронами, регистрирующими новое событие. Для мозга это способ сказать: «Сохрани эту связь!» С годами Томатис убедился в том, что селектирование, или переключение взад-вперед, должно быть непредсказуемым, так как неожиданность является ключом к изменению мозга. Он обнаружил, что заранее сделанные записи без случайных изменений далеко не так эффективны.

Пассивный этап заканчивается, когда фильтрация, которая уменьшается со временем, совершенно исчезает, оставляя лишь музыку Моцарта и голос матери.

Обычно между окончанием пассивного этапа и началом активного этапа планируется период отдыха продолжительностью от четырех до шести недель, чтобы клиент мог консолидировать, интегрировать и опробовать на практике свои приобретенные слуховые навыки. На этом этапе тренировки Полю стало намного легче слушать, понимание речи теперь требовало меньше усилий. Все его предыдущие учителя и наставники говорили, что он должен трудиться еще упорнее. Теперь, когда его мозг получал всю нужную информацию, он обнаружил, что ему не нужно трудиться упорнее, чтобы стать лучше, потому что достаточно было просто слушать, что ему говорят.

После окончания пассивного этапа Томатис удивил Поля предложением отправиться в Англию вместо возвращения домой. По его словам, это следовало сделать ради того, чтобы выучить английский – непростая задача для человека с проблемами слуха. Томатис предусмотрительно организовал путешествие Поля, чтобы он мог испытать свои новые навыки подальше от Кастра и знакомой депрессивной обстановки. Поль был взволнован, но и озадачен. Раньше он дважды пытался учить английский язык в Англии, но оба раза потерпел неудачу и опустил руки. Однако теперь он смог добиться понимания разговорной речи, общаться с другими людьми и получать удовольствие от знакомства с Лондоном 1960-х годов. «Все казалось удивительно легким, даже английский язык», – писал он.

После возвращения из Англии Поля ожидал следующий сюрприз от Томатиса – предложение поступить в частный пансион в окрестностях Парижа, хотя Полю так и не удалось окончить десятый класс. Он был напуган, но Томатис настоял на том, чтобы Поль нацелился на получение диплома о среднем образовании, необходимого для поступления в университет. Этой цели следовало достигнуть за два года, и он заверил Поля, что если тот будет прилагать в школе столько же усилий, как при слуховой тренировке и во время поездки в Англию, то его ждет успех. Поступление в школу в окрестностях Парижа позволило ему перейти на следующий этап лечения, основной целью которого было снятие трудностей самовыражения.

Затем наступил активный этап. Для совершенствования речевых навыков Поль надевал наушники, говорил в микрофон и слушал собственный голос, пропущенный через «электронное ухо». Поскольку его способность к обработке слуховой информации заметно улучшилась, он наконец мог действительно слушать  свой голос и пользоваться этим для дальнейшего улучшения обработки слуховой информации. Он научился внимательно произносить слова, шевеля губами и другими мышцами, ощущая вибрации губ, горла, лицевых и других костей, которые происходили, когда он говорил. Озвучивая разные слова, он развивал хорошо дифференцированное проприоцептивное осознавание, то есть осознавание точного положения своих губ, языка и других частей тела. Как и на уроках Фельденкрайза, он пользовался осознаванием для дифференциации карт своего мозга.

Теперь Томатис поощрял Поля, который все еще мямлил и говорил монотонным голосом, четко произносить слова, акцентировать гласные звуки и повторять предложения для улучшения связности речи. Хотя такую работу должен выполнять специалист по терапии речи, Поль справлялся самостоятельно с помощью «электронного уха», фильтровавшего звуки и дававшего обратную связь через наушники. Это обогащало диапазон средних и высоких частот его голоса, делая его более звучным, сильным и выразительным. Под влиянием собственных занятий йогой Томатис учил Поля сидеть совершенно прямо и правильно дышать. Однажды, к удивлению Поля, когда он зашел в магазин и стал перелистывать книгу, чтобы посмотреть на рисунки, то осознал, что на самом деле читает текст и понимает его.

Для улучшения чтения, письма и произношения Томатис предлагал ему читать вслух, сознательно фокусируя взгляд на произносимых словах и слушая запись через «электронное ухо». Для укрепления недавно сформированных нейронных связей Поль также читал вслух без «электронного уха» по тридцать минут в день, сжимая правую руку в кулак и делая вид, что это микрофон, в который он говорит. Звук отражался от его кулака и попадал в правое ухо, укрепляя правостороннее слуховое восприятие с преобладанием высоких частот.

Во время учебы в пансионе Поль, несмотря на свои опасения, быстро обзавелся друзьями и больше не чувствовал себя «пропащей душой». По выходным он ездил в Париж на автобусе и работал над улучшением слуховых навыков. В первый год он сдал экзамен на водительские права – первый экзамен, который ему удалось пройти. По прошествии учебного года он обнаружил, что учеба в школе стала уже не такой невыносимой, как раньше, а просто трудной. Испытывая жгучий стыд из-за того, что в возрасте двадцати лет он по-прежнему учится в средней школе, Поль собрался с силами и сдал выпускной экзамен, который во Франции большинство школьников не сдают с первой попытки. Томатис поинтересовался его планами. Поль сказал, что теперь его новая цель – помогать другим так же, как помогли ему самому: он хотел стать психологом и учиться у Томатиса.

Начался долгий период обучения. С двадцати до двадцати трех лет Поль жил в доме Томатиса (где находился его офис). Днем комната Поля была кабинетом психолога, а по ночам служила ему спальней. Поль поступил в университет и стал помощником в клинике Томатиса; он научился фильтровать музыку, записывать материнские голоса и работать с клиентами, обращавшимися в клинику для коррекции расстройств обучения. В конце концов он стал старшим членом исследовательской группы Томатиса. Томатис впустил Поля в свою личную жизнь и приглашал его ужинать с членами семьи и гостями – оперными певцами, музыкантами, художниками, учеными, психоаналитиками, философами и религиозными деятелями со всего мира. По сравнению с этим университет казался скучным местом. Поль получил степень психолога в Парижском университете, в престижной Сорбонне и стал лицензированным психологом в 1972 году.

Первым серьезным поручением Томатиса Полю было основание центра терапии слуха в Монпелье на юге Франции, а потом еще одного в Южной Африке. После сердечного приступа у Томатиса в 1976 году Поль вернулся в Париж и стал тренировать молодых практиков и читать лекции вместе с Томатисом. Вместе они совершили турне по Европе и Канаде. В это время Томатис написал книгу La nuit uterine («Утробная ночь»), о внутриутробных этапах развития человеческого языка и нейронных связях, отвечающих за обработку слуховых ощущений. Хотя концепция нейропластичности еще не была признана в неврологии, Томатис говорил: «Le cerveau est malleable», то есть «мозг является пластичным».

Поль, который подростком едва мог общаться с другими людьми, теперь читал лекции на нескольких языках и свободно владел английским и французским. Со своим новым «ухом» ему удалось быстро выучить испанский. Мальчик, который когда-то с трудом мог организовать свою жизнь, помог основать тридцать лечебных центров в Мексике, Центральной Америке, Европе, Южной Африке, США и Канаде. С 1979 по 1982 год Томатис приезжал в Торонто на шесть месяцев в году и помогал организовать работу нового центра развития слуха, а Поль и психолог Тим Гилмор стали директорами с равными полномочиями. Поль счел Торонто привлекательным городом и поселился там. Он смог вывести на новый уровень все то, что усвоил во Франции, и помог многим людям с самыми тяжелыми случаями задержки развития мозга.