9:00
Тюрьма Царицы Небесной вначале была монастырем. Возвели его во второй половине XVIII века. С 1881 года преобразовали в место заключения. От старинного предназначения, однако, осталось имя Пресвятой Девы.
Комплекс мог вместить около девятисот заключенных, их отправляли в разные отделения, в зависимости от тяжести вины. В восьмом отделении содержались так называемые borderline. Речь шла о людях, которые годами жили нормальной жизнью, работали, вступали в связи, иногда создавали семью, а потом вдруг совершали зверское преступление, без какого бы то ни было ясно выраженного мотива, что вызывало сомнения относительно их психического здоровья. Они не проявляли хоть сколько-нибудь определенных признаков душевной болезни, их ненормальность выражалась только в их криминальном поведении, без каких бы то ни было симптомов болезни: в таких случаях ее признаком служило само преступление. В ожидании, пока суд определит меру их дееспособности, эти люди содержались в особых условиях, не таких, как прочие заключенные.
Больше года тому назад восьмое отделение стало домом для Николы Косты, или же Фигаро.
Подвергшись рутинной проверке, Маркус прошел через главный вход и оказался в длинном коридоре, разгороженном на отсеки, которые вели один за другим, будто некий спуск в глубины ада, в самое сердце темницы.
Для такого случая Маркус надел церковное облачение. Он не привык ни к белому воротничку, сжимавшему горло, ни к сутане, которая путалась в ногах. Он никогда не носил этой формы священника и чувствовал себя ряженым.
Несколько часов назад, выяснив, что виновный в серийных нападениях благополучно находится за решеткой, они с Клементе разработали этот план, чтобы встретиться с ним. Никола Коста ожидал решения судьи: продолжит ли он отбывать срок в камере, или его переведут в психиатрическую больницу. Тем временем он вступил на путь обращения и раскаяния. Каждое утро надзиратели сопровождали его в тюремную церковь. Он исповедовался и в одиночестве слушал мессу. Но сегодня капеллана по какой-то неясной причине срочно вызвали в курию. Пройдет некоторое время, прежде чем он поймет, что произошла ошибка. Клементе с легкостью все это устроил и добыл для Маркуса разрешение временно заменить капеллана и таким образом беспрепятственно проникнуть в «Царицу Небесную».
Конечно, они рисковали своей секретностью, но рисунок, найденный на чердаке Джеремии Смита, раскрывал, возможно, иную истину, другую реальность. Существовала вероятность, что дело Фигаро вовсе не закрыто. Маркус должен был выяснить это.
Оставив позади длинную каменную кишку, он попал в восьмиугольный зал под высоким куполом, куда выходили три яруса, на которых и размещались камеры. Галереи были затянуты металлической сеткой до самого потолка, чтобы какой-нибудь заключенный не попытался покончить с собой, бросившись вниз.
Надзиратель привел его в маленькую церковь и оставил одного, готовиться к отправлению обряда. Одна из обязанностей священника – осуществлять евхаристию; каждый день он должен служить литургию. Маркус входил в число тех, кто, выполняя особую миссию, был освобожден от подобного долга специальным разрешением. После того что случилось в Праге, он отслужил несколько литургий под руководством Клементе, чтобы окончательно вспомнить ритуал. И теперь был готов.
У него не было возможности углубленно изучить дело человека, с которым он собирался встретиться, тем более выяснить что-то о его психическом состоянии. Но определение «borderline» как нельзя лучше описывало идею тончайшей преграды, отделяющей людей от зла. Иногда эта перегородка становится эластичной, позволяет короткие вылазки на темную сторону, всегда обеспечивая возможность прислушаться к зову, вернуться. Но иногда преодоленный барьер ломается, оставляя открытым опасный коридор, по которому некоторые люди с легкостью проходят туда и обратно. Они могут казаться совершенно нормальными, но достаточно сделать шаг на другую сторону, и они способны превратиться в нечто с виду не вызывающее подозрений, но при этом смертоносное.
По мнению психиатров, Никола Коста принадлежал к этой загадочной категории.
Стоя спиной к безлюдному приделу, Маркус готовил алтарь. О приходе узника возвестило позвякивание наручников на его запястьях. Ступая неловко, вразвалку, Коста в сопровождении конвоя вошел в церковь. На нем были джинсы и белая рубашка, застегнутая на все пуговицы. Чисто выбритый, лысый, разве только отдельные редкие прядки торчали там и сям на голом черепе, придавая ему причудливый вид. Но любого, кто смотрел на него, с первого взгляда поражала заячья губа, из-за которой на лице его постоянно кривилась зловещая улыбка.
Заключенный протащился к одной из скамей. Полицейские помогли ему сесть, поддерживая под руки, потом вышли из церкви и расположились у дверей. Оттуда, с порога, они и будут надзирать за узником, чтобы не нарушать конфиденциальности таинства.
Маркус выждал несколько секунд, потом, обернувшись, прочел изумление во взгляде заключенного.
– Где капеллан? – спросил заключенный в недоумении.
– Нездоров.
Коста молча кивнул. Сжимая в руках четки, он твердил вполголоса какую-то невнятную литанию. Время от времени ему приходилось вынимать платок из кармана рубашки и отирать слюну, которая текла из расщепленной губы.
– Хочешь ли ты исповедоваться перед литургией?
– С тем, другим священником мы совершали духовное странствие. Я говорил ему о своих тревогах, о своих сомнениях, а он мне читал из Евангелия. Наверное, будет лучше, если я подожду, пока он вернется.
Кроткий как ягненок, отметил Маркус. И отлично играет роль.
– Извини, я думал, тебе нравится, – сказал он, снова поворачиваясь спиной.
– Нравится – что? – растерялся Коста.
– Исповедоваться в грехах, признавать свою вину.
Коста рассердился:
– В чем дело? Не понимаю.
– Ни в чем, успокойся.
Он, похоже, утихомирился и вновь принялся молиться. Маркус надел епитрахиль и приготовился к службе.
– Думаю, такому, как ты, не пристало оплакивать пострадавших. В самом деле, с таким-то уродством это покажется гротескным.
От этих слов Коста вздрогнул, будто от удара, но постарался взять себя в руки:
– Я думал, священники тактичны.
Маркус приблизился, встал рядом, лицом к лицу.
– И я знаю, как все было, – прошептал он.
Лицо Косты застыло, будто восковая маска. Напоминающая улыбку гримаса составляла жуткий контраст с ожесточенным взглядом.
– Я исповедался в грехах, признал свою вину и готов к расплате. Знаю, что творил зло, и не жду, что меня погладят по головке. Но имейте хотя бы немного уважения.
– Ну да, – произнес Маркус с сарказмом. – Ты чистосердечно признался, полностью взял на себя все нападения и убийство Джорджии Нони и описал то и другое во всех подробностях. – Он сказал это таким тоном, будто не слишком доверял доказательству, обычно вполне достаточному для того, чтобы считать раскрытым любое преступление. – Но ни одна из женщин, подвергшихся нападению, не смогла тебя описать.
– На мне была лыжная маска. – Коста захлебнулся от возмущения, он яростно утверждал свою вину. – И потом, брат Джорджии Нони опознал меня.
– Он узнал только твой голос, – тут же возразил Маркус.
– Он сказал, что у нападавшего была невнятная речь.
– Молодой человек был в шоке.
– Неправда, это из-за моей… – Коста осекся.
Маркус подстегнул его:
– Твоей – чего? Ты хотел сказать, заячьей губы?
– Да, – с трудом выговорил заключенный. Вряд ли ему пришлось по нраву, что кто-то судит о его физическом недостатке таким некорректным, таким оскорбительным образом.
– Все та же история, правда, Никола? Ничего не изменилось с тех пор, как ты был ребенком. Как тебя дразнили в школе? Тебе ведь придумали кличку, да?
Коста заерзал на скамье, издавая звуки, похожие на смех.
– Заячья морда, – развеселился он. – Ничего особенного, могли бы больше постараться.
– Ты прав, «Фигаро» звучит лучше, – подколол его Маркус.
В раздражении Коста снова вытер рот:
– Чего ты от меня хочешь?
– Я не отпущу тебе твои придуманные грехи, Коста.
– Я хочу уйти отсюда. – Он повернулся, чтобы позвать конвой.
Но Маркус снова приблизился, положил руку ему на плечо, заглянул в глаза:
– Раз тебя и без того честили уродом, монстром, к этой мысли легко привыкнуть. Со временем ты понимаешь: по большому счету, это единственное, что делает тебя особенным, только так ты перестаешь быть ничтожеством. Твои фотографии – во всех газетах. Когда ты сидишь в зале суда, люди не сводят с тебя глаз. Одно дело – никому не нравиться, и совсем другое – внушать страх. Ты привык к безразличию или к презрению окружающих, а теперь они вынуждены смотреть на тебя. Они не отворачиваются, ведь следует разглядеть то, чего так сильно боишься. А боятся они не тебя, они боятся стать такими, как ты. И чем дольше смотрят на тебя, тем сильнее чувствуют себя другими. Ты представляешь собой их алиби, ты укрепляешь в них веру в то, что они – лучше. С другой стороны, для чего еще служат уроды.
Маркус вынул из кармана сутаны рисунок, найденный на чердаке. Старательно расправил на спинке скамьи, пододвинул к Николе Косте. Мальчик и девочка улыбаются среди зелени. Девочка в платьице, запятнанном кровью, и мальчик с ножницами в руке.
– Кто это нарисовал? – спросил заключенный.
– Настоящий Фигаро.
– Единственный Фигаро – это я.
– Нет, ты – мифоман. Ты признался только затем, чтобы придать смысл своему бесцветному существованию. Ты был молодцом, ты хорошо изучил все детали. Обращение в веру – тоже прекрасная мысль, так ты кажешься более убедительным. И я думаю, что полицейские были рады закрыть дело, которое грозило наделать шуму: три нападения на женщин, одно убийство, и ни единого подозреваемого.
– Тогда как ты объяснишь, что после моего ареста больше никто не пострадал? – выложил Коста свой главный козырь.
Маркус предвидел такое возражение:
– Прошел всего лишь год, но это – вопрос времени, он снова нанесет удар. Сейчас его устраивает, что ты в тюрьме. Готов поспорить, он даже подумывает бросить эти дела, но надолго его не хватит.
Никола Коста шмыгнул носом, его беспокойный взгляд беспрестанно перемещался с предмета на предмет.
– Не знаю, кто ты такой, патер. И зачем ты сегодня явился сюда. Но тебе никто не поверит.
– Признайся: тебе не хватает отваги, которая необходима, чтобы по-настоящему сделаться монстром. Ты присваиваешь себе чужие заслуги.
Коста с трудом сохранял спокойствие.
– Кто тебе это сказал? Почему я не могу быть мальчиком с этого рисунка?
Маркус поднес рисунок к его лицу:
– Посмотри, как он улыбается, и поймешь.
Никола Коста опустил взгляд на тетрадный листок и увидел, что на лице мальчика не заметно никакого уродства.
– Это ничего не доказывает, – пробормотал он еле слышно.
– Знаю, – ответил Маркус. – Но для меня довольно и этого.