Мертвый истошно завопил.

Только когда из легких вышел весь воздух и потребовалось перевести дыхание, он понял, что видел сон, а теперь проснулся. Снова застрелили Девока. Сколько еще раз он будет присутствовать при кончине друга? Самым давним его воспоминанием были две смерти, которые повторялись каждый раз, как только он закрывал глаза и начинал засыпать.

Маркус сунул руку под подушку, за фломастером. Нашел его и написал на стене у постели: «Три выстрела».

Все та же горькая отрыжка прошлого. Но данная деталь многое меняет. Как предыдущей ночью, когда он выловил из пустоты звон разбитых стекол, ощущение было слуховым. И Маркус был убежден, что это по-настоящему важно.

Он отчетливо слышал три разные детонации. До сих пор он мог насчитать только два выстрела. Один – в него, другой – в Девока. Но в последней версии сна пистолет выстрелил в третий раз.

Возможно, это шутки подсознания, которое искажает в свое удовольствие сцену в пражской гостинице. Иногда вставляет звуки или предметы, невероятные либо никак не связанные с происходящим, например музыкальный автомат или отрывок мелодии фанк. Эти странности выходили из-под контроля, Маркус не мог ничего с ними поделать.

Но нынче все было так, будто он знал.

Третий выстрел добавился к фрагментам сцены. Маркус был уверен, что и эта подробность поможет восстановить события, а главное, снова увидеть лицо человека, который убил его наставника, а его самого приговорил к потере памяти.

Несколько часов назад Маркус снова стоял под дулом пистолета. Но все было по-другому. Он не испытывал страха. Женщина в церкви Сан-Луиджи деи Франчези нажала бы на курок, он в этом не сомневался. Но в ее взгляде не было ненависти, скорее отчаяние. От ее решимости Маркуса спасло лишь то, что на мгновение погас свет. Он мог бы убежать сразу. Но остался, чтобы признаться, кто он такой.

Зачем он это сделал? Почему испытал потребность сказать ей это? Хотелось дать ей хоть что-нибудь, возместить утрату, которая, видимо, и заставляла ее так страдать. Кто он такой – самая великая тайна, которую он обязан хранить ценою жизни. Их не поймут в миру. Это твердил ему Клементе начиная с первого дня. А он нарушил зарок. Перед незнакомкой вдобавок. Та женщина, кто бы она ни была, имела мотив для убийства, вбила себе в голову, будто он, Маркус, расправился с ее возлюбленным. И все же Маркусу никак не удавалось себя настроить против нее.

Кто она? Какую роль она и ее муж могли играть в его предшествующей жизни? Вдруг она что-то знает о его прошлом?

Может, я должен найти ее, сказал себе Маркус. Должен с ней поговорить.

Но это неблагоразумно. К тому же он ничего о ней не знает.

Клементе он в это дело не посвятит. Очевидно, что тот не одобрит его скоропалительного решения. Оба принесли священные обеты, но по-разному. Его юный друг был священником послушным и набожным, а у Маркуса из глубин души поднимались силы, природы которых он не понимал.

Маркус посмотрел на часы. Клементе, как обычно, оставил ему послание в голосовом почтовом ящике. Они должны были встретиться до рассвета. Несколько часов назад полиция прекратила обыск на вилле Джеремии Смита.

Теперь их очередь посетить этот дом.

Дорога вилась между холмами к западу от Рима. В нескольких километрах стоял городок Фьюмичино на побережье Тирренского моря, в которое стремительным потоком вливался Тибр. Старый «фиат-панда» с натугой полз в гору, слабые фары едва освещали дорогу. Поля вокруг начинали пробуждаться, предвещая зарю.

Клементе вел машину, вглядываясь в ветровое стекло, чтобы не сбиться с дороги; то и дело ему приходилось со страшным скрежетом переключать передачи. Сев в машину у Мульвиева моста, Маркус поведал о том, что случилось прошлым вечером в доме Гвидо Альтьери. Но молодого священника больше заботили телерепортажи. Ни в одном не говорилось, что при убийстве известного адвоката его сыном присутствовало третье лицо. Это его успокоило: в их тайну до сих пор никто не проник.

Разумеется, Маркус ни словом не упомянул о том, что случилось после, об эпизоде с вооруженной пистолетом женщиной в церкви Сан-Луиджи деи Франчези. Зато просветил его относительно того, как события последних часов связаны с исчезновением Лары:

– У Джеремии Смита не было инфаркта. Его отравили.

– Токсикологический анализ не обнаружил в крови подозрительных веществ, – возразил Клементе.

– И все же я уверен, что это так. Другого объяснения нет.

– Значит, кто-то принял всерьез татуировку у него на груди.

«Убей меня», – подумал Маркус. Кто-то, действующий исподтишка, предоставил Монике, сестре первой жертвы Джеремии Смита, и Раффаэле Альтьери возможность поквитаться с теми, кто причинил им такое неизбывное горе.

– Когда справедливость уже нельзя восстановить, остается выбор между прощением и местью.

– Око за око, – кивнул Клементе.

– Да, но есть еще кое-что. – Маркус помолчал, пытаясь облечь в слова мысль, которая созревала в нем со вчерашнего вечера. – Кто-то рассчитывал на наше вмешательство. Помнишь Библию с закладкой из красного атласа, которую я нашел в квартире Лары?

– На той странице было Послание апостола Павла к фессалоникийцам: «День Господень так придет, как тать ночью».

– Повторяю тебе, Клементе: кто-то знает о нас, – проговорил Маркус еще более убежденно. – Подумай: Раффаэле он послал анонимное письмо, а для нас выбрал цитату из Священного Писания. Послание, подходящее для блюстителей веры. Меня вовлекли с определенной целью. Иначе никак не объяснить, зачем юношу позвали в квартиру Лары. В конечном итоге именно я раскрыл ему правду о его отце. В том, что адвокат Альтьери убит, моя вина.

Клементе быстро обернулся, взглянул на Маркуса:

– Кто мог все это подстроить?

– Не знаю. Но он сводит жертв с палачами и в то же время стремится вовлечь нас.

Клементе знал: рассуждения Маркуса – больше чем гипотеза, и это его беспокоило. Раз так, посещение виллы Джеремии Смита приобретает первостепенную важность. Там наверняка найдется какой-нибудь знак, который приведет их к следующему повороту в лабиринте. Все – в надежде что Лару еще можно спасти. Не будь этой цели, их мотивация оказалась бы не такой сильной. Искусник, сочинивший такую загадку, это знал, потому и сулил им в награду жизнь юной студентки.

У въездных ворот дежурил патруль. Но имение было слишком обширным, чтобы повсюду установить наблюдение. Клементе припарковал «панду» на проселочной дороге в километре от виллы. Дальше они пошли пешком, доверившись предрассветной тьме.

– Надо поспешить, через пару часов вернутся эксперты и продолжат собирать улики, – предупредил Клементе, чуть не бегом припустив по рытвинам и ухабам.

На виллу они проникли через окно на заднем фасаде, сорвав печати. У них имелись наготове другие, подложные: уходя, они снова опечатают помещения. Никто ничего не заподозрит. Надели бахилы и латексные перчатки. Включили принесенные с собой фонарики, прикрывая ладонью свет так, чтобы они могли ориентироваться в доме, но никто снаружи не заметил бы их присутствия.

Дом был задуман в стиле либерти, но перестроен в более современном духе. Они вошли в кабинет, где стоял письменный стол из красного дерева и объемистый книжный шкаф. Мебель свидетельствовала о былом благосостоянии. Джеремия Смит рос в буржуазной среде, его родителям удалось сколотить порядочный капитал торговлей тканями. И все же они были настолько поглощены делами, что завели только одного ребенка. Может быть, они верили, что сын в будущем поддержит и предприятие, и доброе имя Смитов. Но очень скоро убедились, что единственный наследник не в состоянии продолжить дело так, чтобы они могли гордиться им.

Маркус посветил фонарем на фотографии в рамках, аккуратно расставленные на дубовом столе. Вся история семьи заключалась в этих выцветших снимках. Пикник на лужайке, маленький Джеремия на коленях у матери, отец обнимает жену и сына, защищая их от всех бед. На теннисном корте у виллы, в девственно-чистых костюмах, с деревянными ракетками в руках. Старорежимное Рождество, все в красном, позируют перед украшенной елкой.

Напряженно ожидают, когда сработает автоспуск, и всегда составляют совершенный триптих, словно призраки прошедших веков.

С какого-то времени, однако, с фотографий исчезает главное действующее лицо – отец; подросток Джеремия и его мать изображают светскую, чуть грустную улыбку: глава семьи покинул их после непродолжительной болезни, а они по традиции продолжают сниматься, не на память, а скорее в качестве противоядия, чтобы выйти из тени смерти.

Одна фотография особенно возбудила любопытство Маркуса, из-за несколько зловещего ракурса, какой избрали домочадцы, чтобы засняться вместе с покойным. Мать и сын встали по обе стороны массивного камина из песчаника, над которым нависала картина маслом, где в самом суровом и строгом обличье был изображен отец.

– Они не нашли ничего, что связало бы Джеремию Смита с Ларой, – проговорил Клементе за его спиной.

В комнате отчетливо были видны следы полицейского обыска. Предметы сдвинуты с мест, в ящиках явно рылись.

– Но ведь они до сих пор не знают, что Смит ее похитил. Ее и не ищут даже.

– Прекрати, – сказал вдруг Клементе неожиданно жестким тоном.

Маркус опешил, это так не вязалось с его молодым другом.

– Не верится, чтобы ты до сих пор не понимал таких простых вещей. Ты не занимаешься сыском из любви к искусству, тебе никто бы этого не позволил. Ты прекрасно подготовлен для дел такого рода. Сказать тебе правду? Возможно, что девушка в конце концов погибнет. Я бы даже сказал, что это более чем вероятно. Но это не зависит от того, что мы сделаем или не сделаем. Так что прекрати винить себя во всем.

Маркус снова сосредоточился на фотографии Джеремии Смита рядом с портретом отца: серьезный, скромный юноша лет двадцати.

– Ну, с чего ты хочешь начать? – спросил Клементе.

– С комнаты, где его нашли умирающим.

Эксперты-криминалисты оставили следы своего пребывания в гостиной. Штативы с галогенными лампами, освещающими сцену; рассыпанные повсюду остатки реактивов для выявления органических жидкостей и отпечатков; буквенно-цифровые таблички, указывающие положение вещественных доказательств перед тем, как их сфотографируют и унесут.

В этой комнате обнаружили синюю ленту для волос, коралловый браслет, вязаный розовый шарфик и красный роликовый конек – вещи, принадлежавшие четырем жертвам Джеремии Смита. Эти фетиши являлись полученным по счастливой случайности неопровержимым доказательством его причастности к убийствам. Но Маркус мог представить себе, что ощущал убийца всякий раз, когда ласкал эти трофеи. Они символизировали то, что ему удавалось лучше всего, – убивать. Держать их в руках – значило испытывать прилив темной энергии: животворную встряску, будто бы насильственная смерть придает силы тому, кто причиняет ее. Дрожь тайного наслаждения.

Трофеи хранились в гостиной, ведь Джеремия всегда хотел иметь их рядом. Таким образом, и девушки как будто бы все время находились тут. Страждущие души, узницы этого дома, такие же как он.

Тем не менее среди вещей не было ничего, принадлежавшего Ларе.

Маркус вошел в комнату, а Клементе застыл на пороге. Мебель покрыта белыми чехлами. Вся, кроме кресла посередине, перед старым телевизором. Опрокинутый столик, на полу – осколки пиалы, светлое пятно от высохшей лужи и раскрошенное печенье.

Все это уронил Джеремия, когда почувствовал себя плохо, подумал Маркус. Он смотрел телевизор и ужинал молоком и печеньем. Все говорило о его одиночестве. Этот монстр не таился. Наилучшим убежищем для него служило безразличие окружающих. Если бы мир хоть сколько-нибудь считался с ним, он бы остановился раньше.

– Джеремия Смит был человеком необщительным, но преображался, когда хотел привлечь жертву.

Всех, кроме Лары, он похитил днем, напомнил себе Маркус. Каким образом он приближался к ним, входил в доверие? Он хорошо играл роль, девушки его не боялись. Почему он не использовал те же приемы, чтобы завести друзей? Единственная цель, которая заставляла его действовать, – убийство. Он выигрывал благодаря злу, рассуждал Маркус. Ради зла притворялся добрым человеком, которому можно доверять. Но одного Джеремия Смит не предусмотрел: за все нужно платить. Любое человеческое существо, даже избравшее жизнь отшельника, больше всего боится не смерти. А смерти в одиночестве. Большая разница. И ты это осознаешь по-настоящему, только когда такая смерть приходит.

Мысль о том, что никто не станет по тебе плакать, никто не пожалеет о тебе и не вспомнит. Такое и со мной было, подумал Маркус.

Он устремил взгляд туда, где бригада скорой помощи пыталась реанимировать пациента: на полу валялись стерильные перчатки, куски марли, шприцы и иглы. Все осталось точно в том положении, как в те напряженные минуты.

Маркус попытался воссоздать события, произошедшие перед тем, как Джеремия Смит почувствовал симптомы отравления.

– Неизвестный отравитель знал его привычки. Действовал точно так же, как Джеремия с Ларой. Внедрился в его жизнь и наблюдал за ним в его собственном доме. Если не наркотик в сахар, то что-то другое подложил в молоко. В некотором роде возмездие.

Клементе наблюдал за своим подопечным, пока тот проникал до самых глубин в психику человека, который все это затеял.

– Вот почему Джеремия почувствовал себя плохо и набрал номер скорой помощи.

– Больница Джемелли расположена ближе всего, естественно было предположить, что звонок поступит туда. Тот, кто сотворил все это с Джеремией Смитом, прекрасно знал, что Моника, сестра первой жертвы, прошлой ночью дежурила в скорой помощи. Если поступит вызов с красным кодом, она помчится по адресу на первой же свободной машине. – Казалось, Маркуса поражало искусство, с которым неведомый мастер аранжировал эту возможность отомстить. – Он действует тщательно, ничего не оставляет на волю случая. – Маркус разбирал по кирпичикам сцену преступления, обнажал скрытый механизм, нейлоновые нити, задник из папье-маше, трюки фокусника. – Ты правда молодец, – произнес Маркус, обращаясь к противнику так, будто тот находится где-то рядом. – Теперь поглядим, что еще есть у тебя в запасе…

– Думаешь, он оставил какие-то подсказки, которые приведут нас к месту заточения Лары?

– Нет, он слишком хитер. Если такие подсказки и были, он их убрал. Девушка – награда, не забывай об этом. Мы должны ее заслужить.

Маркус стал ходить по комнате, он был уверен: здесь есть что-то такое, что до сих пор от него ускользало.

– Что, по-твоему, мы должны искать? – спросил Клементе.

– Что-то не имеющее отношения ко всему остальному. Чтобы полиция это не зафиксировала, он должен был оставить знак, который только мы в состоянии различить.

Нужно точно определить точку отсчета и с нее начать осмотр сцены преступления. Маркус был уверен, что тут-то и проявится аномалия. Логично предположить, что этой точкой будет место, куда упал, лишившись чувств, Джеремия Смит.

– Ставни, – кивнул он Клементе, и тот послушно закрыл два больших окна, выходивших на задний фасад.

Тогда Маркус убрал руку с фонаря и осветил всю комнату. Тени поднимались поочередно, словно солдаты по команде, едва луч касался того или иного предмета. Диваны, буфет, обеденный стол, кресло, камин, над которым висела картина с тюльпанами. Маркуса охватило ощущение дежавю. Он вернулся назад, снова посветил на картину с цветами:

– Она не должна тут висеть.

До Клементе не доходило. Но Маркус прекрасно помнил этот камин из песчаника, изображенный на фотографии, которую он видел в кабинете: Джеремия и его мать под написанным маслом портретом покойного главы семейства.

– Картину заменили.

Но в комнате портрета не было. Маркус подошел к картине с тюльпанами, сдвинул ее с места и обнаружил, что след на стене, оставшийся за долгие годы, был в самом деле совсем другим. Он уже хотел вернуть картину на место, как вдруг заметил, что на изнанке холста в левом нижнем углу проставлена цифра 1.

– Я его нашел, – крикнул Клементе из коридора.

Маркус поспешил туда и увидел портрет отца Джеремии Смита на стене рядом с дверью.

– Картины поменяли местами.

И здесь Маркус снял картину со стены и посмотрел на изнанку холста. На этот раз там значилась цифра 2. Они огляделись вокруг: обоим в голову пришла одна и та же мысль. Разделившись, они начали снимать со стен картины, чтобы обнаружить третью.

– Вот она, – объявил Клементе. То был буколический пейзаж, он висел в глубине коридора у подножия лестницы, которая вела на верхний этаж.

Они стали подниматься и на середине обнаружили четвертую – значит, напали на верный след.

– Он нам указывает путь… – проговорил Маркус. Но никто из двоих и вообразить не мог, к чему этот путь приведет.

На площадке второго этажа они обнаружили пятую картину. Шестую – в маленьком закутке, седьмую – в коридоре, который вел к спальням. Восьмая была совсем небольшая. Написанная темперой, она изображала индийского тигра, словно сошедшего со страниц рассказа Сальгари. Картина висела рядом с дверцей в комнате, которая была, скорее всего, детской Джеремии Смита. На этажерке выстроился целый батальон оловянных солдатиков, рядом – коробка с конструктором и рогатка; на полу – игрушечная лошадка.

Мы часто забываем, что монстры тоже когда-то были детьми, подумал Маркус. Мы многое уносим с собой из детства. И кто знает, когда и где зародилась в нем эта потребность убивать.

Клементе открыл дверцу, за ней обнаружилась крутая лестница, которая вела, вероятнее всего, на чердак.

– Полицейские, наверное, еще не добрались до верхних этажей.

Оба были уверены, что девятая картина будет последней. Они осторожно поднялись по неровным ступенькам, потолок был таким низким, что пришлось нагибаться. Выйдя из этой каменной кишки, они очутились в обширном помещении, заставленном ветхой мебелью, книгами и баулами. Какие-то птицы свили гнезда среди потолочных балок. Напуганные вторжением, они порхали вокруг, бились о стены в поисках выхода. Наконец вылетели через чердачное окно.

– Мы не можем здесь долго оставаться, скоро рассветет, – заторопился Клементе, взглянув на часы.

И они тотчас же принялись искать картину. Какие-то полотна были навалены в углу. Клементе пересмотрел их все.

– Ничего, – подытожил он, стряхивая пыль с одежды.

Маркус заметил золоченую каемку, торчащую из-за ларя. Отодвинув ларь, увидел на стене богато украшенную рамку. Не требовалось переворачивать ее, чтобы удостовериться: это и есть девятая картина. Содержимое рамки было достаточно необычным, чтобы они убедились: речь идет о конечном пункте охоты за сокровищем.

Нарисованный цветными карандашами на тетрадном листке, он был вставлен в роскошную рамку, чтобы привлечь внимание.

Там изображался летний или весенний день, яркое солнышко улыбалось цветущей природе. Деревья, ласточки, цветы, речушка. В центре картины – двое детей, девочка и мальчик; на девочке платьице в красный горошек, мальчик что-то держит в руке. Несмотря на веселый колорит и совершенно невинный сюжет, Маркус испытал какое-то странное ощущение.

Было что-то злобное в этом рисунке.

Он приблизился на шаг, вгляделся получше. Только тогда заметил, что на платье девочки – не горошки, а кровавые раны. И что мальчик сжимает в руке ножницы.

Маркус прочел дату на полях: рисунок сделан двадцать лет назад. Джеремия тогда уже был взрослым. Это – плод болезненной фантазии кого-то другого. Ему пришло на память «Мученичество святого Матфея» Караваджо: на детском рисунке тоже изображена сцена преступления. Но когда эта сцена была нарисована, ужас еще ждал своего часа.

Монстры тоже когда-то были детьми, повторил Маркус про себя. Автор рисунка успел вырасти. И Маркус понял, что должен найти его.