– Что случилось? – спросил я Мелани Пфайфер и предложил социальной работнице присесть в одно из кресел в гостиной. В прессе обычно читаешь о сотрудниках службы опеки, только если они облажались. В основном когда вопреки всем сигналам и «звоночкам» не забрали ребенка из семьи – как того младенца, который мучительно умирал голодной смертью, пока его родители-игроманы в соседней комнате заботились о виртуальном ребенке. Но никто никогда не слышит о таких сотрудниках, как Мелани – а их большинство, – которые профессионально и безукоризненно выполняют свою работу. Не то чтобы Мелани мне особенно нравилась, к тому же она была слишком сдержанной и деловой, но, наверное, действительно необходимо развить в себе такую эмоциональную дистанцированность, когда постоянно приходится сталкиваться с нуждой и безысходностью.

– Что мне от вас нужно? Вы, наверное, шутите? – пыхтела она, с трудом переводя дыхание после подъема по лестнице на пятый этаж.

Лифт оказался сломан, а я в лучшей форме по сравнению с Мелани, чем сумел воспользоваться: перенес на кухню пустые коробки из-под пиццы и грязные стаканы, которые остались после вчерашнего телевизионного вечера. Неожиданный визит из органов опеки вызывал у меня такие же чувства, как полицейская проверка на дороге. Даже если мне не в чем было себя упрекнуть, я мысленно перебирал все возможные нарушения и проступки, и мой пульс подскакивал от чувства вины.

– Вы же прекрасно знаете, почему мы здесь, – сказала она, не садясь. При росте метр шестьдесят два она была чуть выше Йолы, которую я отправил в комнату делать домашнее задание. Как всегда, социальная работница была в широкой юбке и джинсовой куртке поверх целомудренного свитера с высоким воротом. И в очередной раз, глядя на нее, я задавался вопросом, что заставляет женщин брить брови, а потом заново рисовать их косметическим карандашом на лбу.

– Нет, я не знаю, что привело вас к нам, – ответил я и услышал, как рядом в кухне зафырчала кофемашина.

Мой взгляд упал на ее сопровождающего – шкаф метр девяносто с тяжеленной челюстью, – который как вкопанный стоял в прихожей рядом с гардеробом и ждал. Я указал большим пальцем в направлении прихожей:

– И понятия не имею, что там делает ваш телохранитель.

Мелани нередко приходила в сопровождении социального работника, но ни один из них не был настолько натренированным, что рельефные мускулы угадывались даже под курткой. Я вообще не помнил, чтобы когда-либо здоровался с сотрудником органов опеки, который завязывал бы светлые волосы в хвост и носил черный костюм модели «вышибала элитного клуба».

– Это нововведение. Господин Шодров сопровождает меня на случай, если возникнут проблемы.

– Проблемы? Какие, черт побери?

Впервые мне в голову пришла мысль позвонить Тоффи. Известный в городе адвокат – гражданское имя Кристоф Маркс, – никогда не представлял моих интересов, но нас связывала тесная дружба с тех пор, как он консультировал меня в юридических вопросах, когда я собирал информацию для романа «Школа крови».

Мелани открыла свой рюкзак и вытащила папку. Затем подошла к метровому стеклянному стеллажу за диваном, положила на него папку и несколько церемонно открыла серую, отделанную под мрамор крышку. Пока я включал декоративную лампу на стеллаже, она ткнула пальцем в верхнюю страницу в папке, заполненной документами (где-то сантиметра два толщиной).

– Вот здесь написано черным по белому, господин Роде.

Онемев, я перевел взгляд со страницы на нее. Уже много лет мы не обращались друг к другу по фамилии. Когда беседовали, использовали то, что мы, писатели, называем «гамбургской вежливой формой», которая больше других подходит нашим особым доверительным отношениям: когда обращение «вы» слишком дистанцировано, а «ты» поставило бы под сомнение серьезность профессионального общения. Поэтому мы сочетали форму «вы» с именем, вот как я сейчас:

– Вы написали нам письмо, Мелани?

– Письмо? – Мелани провела указательным пальцем по подшитым листам, перелистывая их, словно это был кинеограф. – Четыре письма, пять имейлов, множество телефонных звонков, три отмененные встречи. Мы уже несколько недель пытаемся связаться с вами.

Я удивленно заморгал.

– Мне ничего об этом не известно.

Наш последний контакт был два месяца назад, разумеется, сразу после происшествия с «нокаутирующими каплями» было проведено расследование, но, так как до этого мы ни в чем не провинились и Йола никак не пострадала, я отделался лишь записью в деле и предупреждением. Служба по делам несовершеннолетних ежегодно спасает из неблагополучных семей и берет под свою опеку более сорока тысяч детей – тут радуешься каждой пристроенной душе. И каждому разрешенному случаю, с которым не нужно заново разбираться.

По крайней мере, я так думал.

– Вы не знаете, о чем я говорю?

Мелани посмотрела на меня, как на ребенка, которого уличили во лжи, захлопнула папку и нахмурила лоб.

– Значит, вы даже не говорили с Йолой об этом?

– О чем? – спросил я и почувствовал тяжесть на сердце еще до того, как получил ответ.

– О возвращении.

– Возвращении? Каком еще возвращении?

Веки у Мелани задрожали, лицо побледнело. Она чуть разомкнула губы и говорила очень тихо, словно могла смягчить силу слов, которые подействовали на меня, как удар боксера в пах:

– Йола возвращается. Обратно к своим биологическим родителям.