Район был уже оцеплен, когда Йеппе с Анетте свернули направо, на улицу Густава Банга, и припарковались у садового товарищества «Вперед». Два полицейских фургона перекрыли правую полосу, кроме того, там находились две «скорых» и четыре автомобиля из отдела берегового патруля экстренного реагирования. Несколько полицейских регулировали движение и отгоняли зевак, остальные готовились эвакуировать жителей из района. Лима, дежурный, в форме, стоял в окружении коллег и распределял обязанности. Благодаря светоотражающему жилету он был на виду. Йеппе дотронулся до его рукава.

– Что происходит? Быстро!

– Подозреваемый удерживает девочку в заложниках в лодке посреди озера. Он угрожает перерезать ей горло, если ему не позволят поговорить с Кинго.

– А где Кинго?

Дежурный указал на небольшую кучку людей на тротуаре. Эрик Кинго выделялся своими белыми волосами, ниспадающими на воротник приталенного пиджака, его лицо было нехарактерно бледным.

– Он только что прибыл. Видимо, Бовин сам ему позвонил. В данный момент он проходит инструктаж по безопасности.

– АКС задействован? – Йеппе спрашивал о специальном полицейском отряде быстрого реагирования, состоявшем из стрелков, вооруженных снайперскими винтовками.

– Они занимают позиции вокруг озера. Жителей эвакуировали.

– Хорошо. А что с родителями? – Йеппе задал этот вопрос через плечо, уже направляясь в сторону Кинго.

– Едут.

Как только они подошли к группе, Анетте перебила полицейского в форме и обратилась к Кинго:

– Кто эта девочка?

– Он увел мою внучку, Софию! – Кинго вдруг превратился в старика.

– Он назвал условия обмена? Ладно, пойдемте!

Йеппе двинулся вперед с Эриком Кинго и целой свитой полицейских в униформе. Сегодня не было никаких подозрительных взглядов из-за изгородей, не было и детей, играющих в садиках. На мостках перед домом Кинго стояли трое полицейских в камуфляже, держа свое длинное оружие дулом вниз и направив пристальные взгляды на лодку в центре озера. Йеппе еле разглядел еще нескольких вооруженных людей, занимавших места в кустарнике и на террасах по периметру озера. Тем не менее стояла абсолютная тишина. Даже ветер улегся, в озере отражались стоящие вокруг дома. Единственным звуком, нарушавшим тишину, был душераздирающий детский плач, доносящийся из ялика в центре озера. Дэвид Бовин сидел у руля темно-зеленой деревянной лодки, посадив на колени девочку и сжимая в руке нож. Йеппе обратил внимание, что девочка сидела вплотную к нему, чтобы никто не рискнул выстрелить. К лодке была привязана еще одна шлюпка, поменьше.

– София! Дедушка здесь, дорогая, – хриплым голосом прокричал Кинго в направлении лодки. Плач усилился. Кинго поднес ко рту руки, сложенные воронкой, и закричал снова:

– Чего ты хочешь, Дэвид? Какого черта тебе от меня надо? Отпусти ее, она просто ребенок! – Поскольку никакого ответа не последовало, он обернулся к полицейским, стоявшим на мостках. – Чего он хочет?

– Он хочет обменять ее на вас. Вы должны подплыть к нему, тогда он пересадит девочку во вторую лодку.

– Но это какое-то сумасшествие. Он убьет меня. Что будем делать?

– Единственная альтернатива – ждать, когда он окажется на расстоянии выстрела от нас, да еще надеяться, что до этого он не причинит ей вреда.

– Ну это же безумие. Мы не можем так рисковать!

– К нам едет переговорщик, которому, как мы надеемся, удастся смягчить его. Он будет в течение нескольких минут.

– Переговорщик? Невозможно вести переговоры с ненормальным серийным убийцей. Вы ведь хоть что-нибудь можете сделать?

Кинго наполовину сел, наполовину упал, оказавшись в какой-то странной позе на четвереньках посреди мостков. Одному из полицейских что-то сообщили по рации, и он перевел:

– Приехали родители.

Анетте отделилась от толпы.

– Я их задержу. – Последнее, что им было нужно сейчас в дополнение ко всему происходящему, – это пара перепуганных родителей.

Йеппе чувствовал, что его сердце вот-вот выскочит из груди. Все цвета стали ярче от адреналина, голубизна неба почти резала глаза. Кинго стоял на коленях, похожий на снежно-белую скульптуру на мостках. Йеппе подошел к нему и, сев рядом на корточки, зашептал ему на ухо.

– Это вы толкнули его на этот поступок? Внушили ему, что Эстер ди Лауренти его мать, и заставили убить Юлию Стендер, что являлось частью какого-то безумного плана? Это вы виноваты в том, что теперь эта девочка находится вон там? Ваша внучка.

Еле заметный, почти не состоявшийся кивок. Возможно, кивка и не было. Белизна пиджака слепила, обостренная отражающимися в озере лучами. Йеппе понимал, что поступает неправильно, но ему было все равно.

– Тогда, мне кажется, вам придется плыть!

Он встал, отошел и ждал, встав рядом с полицейскими. Минуту за минутой Кинго сидел неподвижно. Мужчины стояли, мужчины сидели, мужчины ползали, ждали, а из эпицентра всего этого раздавался детский плач, который все рос и рос, пока не заполнил собою весь мир. Вдруг Кинго встал, снял пиджак и, аккуратно сложив его и положив на мостки, прыгнул в воду.

Он плыл превосходно, делая вдох на каждом третьем гребке, но ни на секунду не останавливаясь. В паре метров от лодки он остановился, сказал девочке несколько успокоительных слов и подплыл к самому борту. Все увидели, как он протянул правую руку Бовину, который крепко привязал ее к поручню на бортике лодки, все еще держа Софию на коленях. Как только Кинго оказался надежно прикреплен к лодке, Бовин осторожно посадил девочку в судно поменьше, оттолкнул его и быстро прыгнул в воду. Он подплыл к Кинго и отпихнул лодку, чтобы она оказалась между ними и многочисленными полицейскими на мостках. Йеппе пытался заглянуть за лодку.

– У нас есть кто-нибудь на расстоянии выстрела по другую сторону лодки?

– Нет, там территория церкви, мы туда еще не добрались.

Ялик с рыдающей Софией проплыл несколько метров и остановился. Двое полицейских уже скинули бронежилеты и быстро подплывали к ней, рассекая прозрачную воду. Достигнув ялика, они благополучно отбуксировали его к причалу. Крупный полицейский перегнулся через бортик и взял девочку на руки, обеспечив ей безопасность. Он прижимал ее к себе, пока нес, гладил по спине и бормотал что-то, успокаивая. Спустив ее на землю, он передал ее врачам скорой, чтобы они проверили, не нанесен ли ей какой-либо вред.

Йеппе взглянул на светловолосую девчушку, и у него внутри сдвинулась какая-то лавина, его поразила догадка, которую он не сразу осознал. Обеими руками он провел по лицу и вытер пот об рубашку. Что с ним случилось? Он подошел к Софии и сел рядом с ней на корточки; к ней подбежали ее родители, за ними по пятам бежала Анетте. За секунду до того, как девочку подняла и сжала в объятиях рыдающая мать, она посмотрела прямо на него, и Йеппе узнал, без малейшего сомнения, прекрасные голубые глаза Юлии Стендер.

За несколько минут, прошедших с того момента, как лодка с Софией была отпущена, до того момента, когда девочка оказалась на руках у матери, Бовину удалось опрокинуть второе судно, так что теперь оно плавало вверх днищем. До этого Йеппе внимательно следил за происходящим посреди озера, однако безопасность девочки оказалась превыше всего. Бовин и Кинго скрылись из поля его зрения, судя по всему, они оказались под лодкой. Полицейские переглядывались. Дежурный подошел к озеру, вопросительно взглянув на Йеппе и Анетте. Что теперь? Они услышали, как Кинго громко закричал какие-то ругательства, Бовин молчал. Двое полицейских, доставивших Софию на берег, повели ялик обратно в озеро, теперь в нем находился вооруженный полицейский, распластавшийся на дне, из-за бортика высовывалась лишь верхушка его шлема. Знойным днем по периметру водоема стояли облаченные в камуфляж полицейские с оружием наготове. Это напоминало сцену из «Мисс Сайгон». Или конец света.

Когда лодка с засадой оказалась в пяти-шести метрах от судна Бовина, раздался оглушительный крик, громкий и пронзительный, как будто визжал поросенок, которого режут. Лодка несколько раз качнулась, офицер затаил дыхание и поплыл в направлении расходившихся по поверхности кругов. Внезапно все стихло. Все заняли выжидательную позицию. Двое полицейских пловцов нырнули в воду, сделали знак своим коллегам на суше и направились к перевернутой лодке, там ушли под воду и вскоре показались на поверхности. Они махали руками и качали головами. Под лодкой было пусто.

Прибыли полицейские водолазы со шлюпкой, кислородными баллонами, прожекторами, свинцовыми поясами и ластами, и принялись обследовать водоем вокруг лодки. Анетте воспользовалась пустой патрульной машиной, чтобы быстро допросить Софию и ее потрясенных родителей, пока их не отправили в отделение неотложной помощи и не занялись их физическим и психологическим состоянием. Берег по-прежнему контролировался по всему периметру озера, оцепление не снимали. Йеппе сел на мостки, скрестив ноги, и снял куртку, благо было тепло. Полицейские и водолазы сновали мимо него к озеру и обратно, работая не покладая рук, то и дело толкали его, но он не обращал на них никакого внимания.

Внучка Эрика Кинго – ребенок, от которого отказалась Юлия Стендер. Он знал это. Естественно, еще нужно было разобраться, проверить, но он это знал. Картина пока что не вырисовывалась целиком, но это был кирпичик, который должен был все расставить на свои места. Он чувствовал себя глупо, он оказался неспособен охватить умом все доступные ему сведения и проанализировать их.

Шесть-семь лет назад Кристиан Стендер в отчаянии доверился своему другу – либо Юлия сама рассказала Кинго о своей беременности – и Кинго вмешался. Чтобы помочь своему… крокодильему сторожу. Потому что, возможно, он и был отцом этой девочки. Потому что хотел дать своему бездетному сыну шанс вырастить ребенка. Какая роскошь – иметь возможность сделать такой подарок. В Дании процесс усыновления обычно крайне медленный. Сначала пара лет уходит на утверждение родителей, после чего запросто можно прождать еще пару лет, прежде чем, собственно, стать родителями. Ребенку может исполниться года три, и невозможно вообразить, через какие сложности придется пройти к этому моменту. В результате же такой частной договоренности они смогли заполучить прекрасного младенчика с персиковой кожей, прямо из лона матери, кроме всего прочего, еще и несущего в себе, возможно, семейный генофонд. И едва ли он рассказал новоиспеченным родителям об этой детали. Тот факт, что он является одновременно отцом и дедушкой ребенка, мог быстро перейти в скандал. А Кинго хотел спокойно наслаждаться жизнью, храня эту маленькую извращенную тайну.

Со стороны озера раздался крик, водолаз о чем-то сообщал. Шлюпка подплыла к нему, прикрепили веревку к бортику, опустили грузы в воду. Они что-то обнаружили. Еще какие-то выкрики, водолазы тянули и толкали, подъемник, установленный на шлюпке, заработал. Лебедка жужжала, застревала, водолазы тащили, она снова начинала двигаться. Наконец на поверхность вынырнуло тело. Йеппе закрыл глаза. Мокрая масса приподнялась над водной гладью, на вид это была проста куча органического вещества, окруженная головами водолазов, похожих на морских львов. Потребовалось немало времени, чтобы осторожно выудить эту массу из воды, удалить многочисленные тросы и веревки, отовсюду слышались крики спорящих. Мелькнули темные волосы – значит, Бовин. Тело уложили в шлюпку и повезли к берегу, а водолазы продолжили поиски Кинго. Лодка причалила, и Йеппе увидел, что живот Дэвида Бовина вспорот от бока до боку и кишки вымыло водой.

Похоронный распорядитель Кирстен Аммитцбёль по предварительной договоренности забрала тело Юлии Стендер из Института судмедэкспертизы на улице Фредерика V, переправила его на пароме за триста километров из Оддена в Орхус и перевезла в свою контору «Уникальное прощание» на окраину Гернинга, где пристроила на носилках в прохладной задней комнате, прибегнув к помощи своего мужа Пера, привыкшего к такой работе. Затем она переоделась и приступила к подготовке тела. Труп молодой женщины был аккуратно зашит судмедэкспертами и довольно легок для перемещений, так что работа оказалась не такой ужасной, как Кирстен опасалась. Нужно было лишь вымыть тело и привести его в порядок. Мачеха нашла несколько платьев, было из чего выбирать. У одного платья оказалось чересчур глубокое декольте, грудь вываливалась наружу, но, к счастью, имелась подходящая замена. Голубое шелковое платье с длинными рукавами, даже покрывало оказалось не нужно. Гроб из красного дерева был обит белым шелком. Похороны назначены на утро четверга в церкви Виндинга, гроб, естественно, будет закрыт. Нельзя сказать, что тело выглядело привлекательно. Частное прощание для родителей, которое условились устроить во второй половине дня, наверняка пройдет тяжело.

Выпив чашечку кофе с парой печений, Кирстен срезала несколько белых роз, поставила их в теплую воду, зажгла свечу и надела черную куртку. В 16.05 во двор въехал темно-синий «БМВ». Она вышла ему навстречу и протянула руку Улле Стендер, которая не стала объяснять, почему не приехал отец погибшей. Кирстен не стала спрашивать, просто показала дорогу, потупив взгляд и приглушив голос. В комнате для прощаний она тактично отступила, но осталась рядом – на случай, если вдруг зачем-либо понадобится родственнице. Улла Стендер удивила ее тем, что выглядела довольно расстроенной, прямо-таки несчастной. Вообще-то она слышала… ну да сейчас совершенно не важно, что она там слышала. И все-таки она выглядела довольно потрепанной, эта жена начальника. Улла Стендер долго стояла и смотрела в гроб, крутя кольца на пальцах левой руки. Положила руку на голубой шелк и закрыла глаза. Затем закуталась в шубу их стриженой норки, пожала руку хозяйке и уехала, не оглянувшись. Кирстен по привычке пожелала умершей спокойного последнего пути, закрыла гроб крышкой и отвезла в холодильную комнату.

Потребовалось приложить некоторые усилия, но все-таки Эстер ди Лауренти удалось уговорить милого санитара закатить ее коляску в лифт и подняться на пятнадцатый этаж, где лежал Грегерс. Его операция прошла по плану, насколько ей сообщили. Грегерс уже должен был проснуться и находиться в своей палате. В лифте она почувствовала, как колотится у нее сердце. Приложив руку к груди, она изумилась, как сильно переживает за своего старого квартиросъемщика. Когда ее ввозили в палату Грегерса, две медсестры пересаживали его на кресло-каталку. Значит, ему не так уж плохо.

– Привет, Грегерс. Наружу собрался?

Старик стал оглядываться так, словно услышал привидение. Увидев ее, он протянул к ней руки, нижняя губа у него дрожала.

– Я думал, ты… ох, как же я переволновался. Мы собирались… собирались поехать вниз, к тебе. Ты как?

При виде расчувствовавшегося Грегерса вся накопившаяся за минувшие сутки тревога Эстер испарилась. Она потянулась к нему и взяла его за руку, и так они и сидели, двое обессилевших в водовороте людей, пытающихся удержать друг друга на плаву. Забота Грегерса расплавила последний слой ее железной выдержки, не осталось ничего, кроме сожалений о случившемся. Его рыдания смешивались с ее собственными и со словами утешения смущенного больничного персонала, давшего им воду и салфетки.

Когда буря чувств в основном стихла, их откатили к окну и поставили коляски рядом, чтобы они могли посидеть в тишине и покое и посмотреть сверху на Копенгаген, а медсестры, улыбаясь, наконец-то поспешили в другой конец коридора. Ох уж эти сентиментальные старички! А, бог свидетель, такими они и оказались. Угнетенные катастрофами прошедшей недели и такие беззащитные.

Они сидели, держась за руки, отсвечивающие вечерние огни города играли у них на ногах. Естественный ход вещей был нарушен, молодежь ушла, пожилые остались, и все утратило смысл, кроме того тепла, которое их ладони дарили друг другу.

Кристофера должны были хоронить в четверг, в один день с Юлией Стендер. Ее – с цветами за тысячи крон, под камнем из борнхольмского гранита, в семейном захоронении. Его – светским порядком, в часовне при отделении судебно-медицинской экспертизы, с последующим кремированием. Эстер позволили организовать поминки в кафе на площади Санкт Ханс Торв, и она надеялась, что придет много его друзей и коллег. С его матерью также договорились, что Эстер оплатит место на кладбище и памятник, чтобы могила не была безымянной. Эстер нужно было место, которое принадлежало бы только ему и куда она могла бы приходить навещать его, когда тоска будет слишком сильной. Когда чувство вины обострится. Она сжала руку Грегерса, он в ответ сжал ее руку, выказав молчаливое понимание. Так они и сидели, то и дело сжимая друг другу руки, не отводя глаз от высившихся вдалеке башен и шпилей. Грегерс глубоко вздохнул.

– Я и не знал, что ты пишешь книги.

– Уже нет. По крайней мере те книги, которые, как мне казалось, мне нужно было писать. – Мысль о том, чтобы еще когда-нибудь что-нибудь написать, в данный момент была абсурдной.

– Да? Просто я ведь когда-то был причастен к изданию книг, но ни с одним писателем знаком не был.

– К сожалению, Грегерс, ты и сейчас с ним не познакомился.

– Ну, может, когда-нибудь, а?

Кажется, мы начинаем становиться друзьями, подумала Эстер. После стольких лет. Она взглянула на него. Дряблая кожа на резко выступающих костях, слезящиеся глаза, доброжелательный взгляд. Он заржавел лишь потому, что жил в одиночестве долгие годы, точь-в-точь как она сама.

– Грегерс, мне придется продать дом. – Слова вылетели у нее изо рта, прежде чем мысль успела укорениться в сознании, но как только они вылетели, Эстер поняла, что это не просто слова. Она представила себе свою детскую со скошенными стенами, маму у старой газовой плиты, тогда кухня располагалась в небольшой комнатке, выходившей во двор. Она сидела на коленях у отца в каминном кресле и читала газету, а его трубка окутывала их дымом, она рисовала мелками и играла в войну с детьми во дворе. В этом доме она увидела лицо своей матери в первый раз и в последний, там она впервые поцеловалась и взяла на руки своего единственного ребенка, и она никогда ни на секунду не задумывалась о том, чтобы этот дом покинуть. Для нее это был не просто дом – в нем была вся ее история. И ее истории.

– Я больше не смогу там жить. Это невозможно.

– Я понимаю.

– Правда? Это ведь и твой дом тоже. Мне бы не хотелось…

– Я и сам об этом думал. Там никогда не будет так, как раньше.

– Да. Теперь там никогда не будет безопасно. По крайней мере для нас. Для меня точно. Так что, как только все немного утрясется, дом надо будет привести в порядок с помощью какой-нибудь клининговой компании, и я его продам. Это не должно быть трудно, несмотря на… убийства. – Ей пришлось заставлять себя произнести это слово. – Кирпич, он ведь кирпич и есть, верно?

Грегерс глубоко вздохнул.

– Меня выпишут завтра или послезавтра, если не будет никаких осложнений.

Эстер неуверенно кивнула. У нее болела грудь, голова была тяжелой, с челюсти еще не спал отек, но ей сказали, что скорее всего она сможет вернуться домой в течение нескольких последующих дней.

– Но… – его голос звучал растерянно, – …но я не знаю, куда мне податься.

– Грегерс, у меня есть идея. Может, поедем куда-нибудь ненадолго отдохнуть, когда нас выпишут? В какое-нибудь теплое местечко с хорошей едой и вином и, может, с видом на море. Тогда и подумаем, куда нам переехать.

– Ну…

Он посмотрел на нее, потом отвернулся, попытался что-то сказать, но не смог. Когда он наконец овладел собой, голос его дрожал.

– Предупреждаю, я не желаю никакой громкой музыки и странной пищи у надувного бассейна и всего такого. И еще по утрам, разрази меня гром, я хочу выпивать чашку хорошего кофе.

Эстер улыбнулась ему.

– Обещаю тебе, Грегерс, мы подыщем местечко с прекрасным кофе.

Последние часы уходящего дня у озера были наполнены целой кавалькадой кошмаров. Потом Йеппе оказалось сложно восстановить хронологию событий истекших суток, и в рапорте ему пришлось написать, что у него в голове все перемешалось, как после большой пьянки.

Обнаружив тело Бовина на глубине нескольких метров, водолазы извлекли веревку, которой он привязал себя к корню ивы. Сказали, «двойным полуштыком» – узлом не то чтобы совершенно обыкновенным, но довольно незамысловатым и скорым в исполнении, если знать, как его завязывать. В кармане его брюк нашли полуразмокший клочок бумаги, очень аккуратно сложенный, на котором было написано одно-единственное слово: Звездочка.

Анетте вернулась после беседы с родителями девочки и подтвердила, что несколько часов назад Бовин объявился на игровой площадке детского садика «Яблочная ферма» и заманил Софию обещанием накупить ей сладостей и отвести в Тиволи. Взрослые их разговора не слышали, но в том и заключался весь смысл, объяснил он Софии, иначе пришлось бы со всеми делиться. Кроме того, родители тайком подтвердили, что София действительно была удочерена в ходе так называемого прямого усыновления. Потом они уехали.

Нюбо осмотрел тело, не ручаясь за точность выводов до проведения вскрытия, и предположил, что Бовин погиб от своей руки, вспоров себе живот слева направо. Этот способ был знаком Йеппе по фильму «Последний самурай»; сэппуку – самоубийство, совершаемое самураем, чтобы избежать позора, связанного с попаданием в руки врагов. Еще одна драма. Дай бог, последняя. Процедура по очевидным причинам была проведена под водой, потому что после манипуляций с ножом он не сумел бы опуститься на дно и привязаться к корню дерева. Вероятно, он доплыл до корней и очень быстро привязал себя к ним, чтобы не захлебнуться до совершения сэппуку. Зачем вообще Бовину понадобилось вспарывать себе брюхо, если он мог просто-напросто захлебнуться, Нюбо, естественно, сказать не мог. Тем не менее это требовало невероятных сил и технической изощренности.

Бродили полусонные криминалисты в белых одеждах. Как призраки, охотящиеся за призраками. Они обступили труп, избегая слишком долго вглядываться в лицо, улыбавшееся им поверх кофейных чашек и компьютерных экранов на протяжении последних шести месяцев. Вы считаете, что знаете человека. Вы думаете, что знаете самого себя. Тогда, на мостках, Йеппе усомнился в этом. А что, если то самое ядро, на изучение и понимание которого каждый из нас тратит столько усилий, в действительности представляет собой всего лишь скопление непредсказуемых бактерий, действующих в соответствии со своими собственными интересами? Если то, что, как мы считаем, мы научились контролировать, целиком и полностью находится вне сферы нашей компетенции?

В какой-то момент Анетте взяла с собой следователя Ларсена и отправилась в Хеллеруп на продолжительный допрос Карла и Пенелопы Кинго, которые, уложив изможденную Софию спать, смогли об этом говорить. Затем Анетте вернулась, пристроилась на мостках и рассказала о полученных сведениях. Кирпичики потихоньку вставали на свои места. Мысли в голове у Йеппе носились как шарики для настольного тенниса, и не позволяя ему встать и уйти с мостков. Он был вынужден сидеть и наблюдать за перемещениями солнца и работой полицейских, пока не почувствовал жжение в коленях и в районе седалищной кости.

Когда солнце стало постепенно спускаться к озеру, на дне наконец нашли тело Эрика Кинго, к ногам которого была привязана якорная цепь. Его глаза были выдавлены из глазниц и болтались в воде над лицом, как щупальца. Труп уже начали подъедать угри.

Ночь выдалась ясная. Эстер ди Лауренти не могла заснуть. Все они были такими обходительными, эти врачи и медсестры, заботливые и понимающие. К ней заходил кризисный психолог и провел у нее довольно долгое время, после чего она смогла признаться вслух: я боюсь, я скорблю, я сожалею; и это в некоторой степени помогло.

На соседней койке хрипела женщина. Даже ночью в палате пахла жареной курицей и цветной капустой. Она вспомнила буйабес Кристофера, который он готовил целый день напролет. Только по особым случаям. К тому моменту, когда она приходила из университета, он уже успевал избавиться от крабового панциря, сделать из морского черта филе и приготовить руй. Запах свежих морепродуктов сводил собак с ума.

Прихватив застиранное больничное одеяло, Эстер направилась к креслам, стоявшим в вестибюле отделения, где днем толпились пациенты и родственники. Теперь там было пусто. У окна стоял стул. Она села и задрала под одеялом ноги, как молодая девушка, отклонила выпрямленную спину назад и запрокинула голову.

Когда она была маленькая, умерла ее бабушка, и мама тогда сказала ей, что, покидая этот мир, человек превращается в звезду. Эта мысль жутко напугала ее: только представьте себе, висеть там в полном одиночестве и мерзнуть по ночам! И все-таки она начала разговаривать с какой-то звездой, и бабушка стала чуть ближе. Я умру, и со мной умрет весь мой род. Даже дома не останется, я знаю. Мои вещи выбросят и распродадут, никто не вспомнит обо мне и не расскажет о моей жизни.

В этот миг комета прочертила своим хвостом длинную линию в августовском небе.

– Ай! – громко вскрикнула Эстер. Она схватилась за медальон на шее. Как по команде, упала еще одна звезда. И еще одна, и вдруг небо над Копенгагеном взорвалось целым звездным дождем. Эстер вбирала в себя эти вспышки с таким восторгом, который можно испытать лишь несколько раз в жизни, когда ты понимаешь, что стал избранным.

Ладно, пусть так, я умру, но я еще не умерла.

Когда Копенгаген объяла летняя ночь, Анетте впихнула своего напарника в машину и отвезла домой в Вальбю. Она так устала, что чувствовала себя больной. Проведя допрос Карла и Пенелопы Кинго, она осуществила очередной изнурительный допрос Кристиана Стендера. Поначалу Стендер отказывался верить, что Кинго мертв, затем сломался и стал угрожать утопиться в ближайшем туалете. На тот момент Анетте была уже настолько измотана, что предложила подержать ему голову в унитазе. Она была вынуждена прервать допрос и вышла покурить.

Через несколько минут беседа возобновилась, и Стендер наконец признался, что заключил с Кинго договор: Стендер должен был вмешаться, чтобы полиция не смогла арестовать Бовина. Кинго пообещал устроить так, чтобы Дэвид Бовин умер в кошмарных муках; у него были связи, он мог это сделать. Эдакая дружеская услуга. Кристиан Стендер напрочь отказывался поверить в то, что Кинго причастен к гибели его дочери, называл Кинго своим духовным братом, а Анетте обзывал портовой шлюхой. В конце концов Анетте перенесла окончание допроса на утро. Ее мера восприятия человеческой испорченности на сегодня была переполнена.

После того как водолазы убрали тело Эрика Кинго, Йеппе наконец оторвался от озера и отправился в управление к Анетте. Они сели и стали обсуждать все детали дела. Обсасывали каждую мелочь, пока глаза не перестали видеть от усталости. Этим вечером они больше ничего не могли сделать.

В машине было тихо. Йеппе прислонился головой к стеклу, и Анетте не могла понять, спит он или нет. У своего дома Йеппе вышел и пошел по садовой дорожке, даже не попрощавшись. Анетте тоже вышла из машины и посмотрела ему вслед. Вдруг она закричала:

– Смотри! Звездопад!

Йеппе нерешительно обернулся.

– Глянь, черт подери, они повсюду!

Йеппе запрокинул голову. Небо над ними взрывалось белым метеоритным дождем, тихим и в то же время сильным. Он услышал, как Анетте слегка рассмеялась, и на секунду закрыл глаза, увидев падающие звезды на внутренней стороне век.

– Классно, да?

Йеппе улыбнулся самой крошечной улыбкой в мире и поднял большой палец в одобрительном жесте. Затем отвернулся и открыл входную дверь. Анетте подождала, пока включится свет, и отправилась домой к Свену, дожидающемуся ее с распростертыми объятиями и старым добрым ростбифом.

Первое, что сделал Йеппе, закрыв за собой дверь, – снова проверил телефон и констатировал, что Анна, как и ожидалось, не ответила. Конечно. Еще одно разочарование, но не такое уж и сильное. В любых отношениях есть нежность и каверзность. Принимая во внимание все обстоятельства, данные отношения ассоциировались у него скорее с первым.

Он запил таблетку снотворного глотком красного вина прямо из бутылки, которая стояла на кухонном столе уже несколько недель, и сразу же почувствовал сонливость. Захватив бутылку с собой в гостиную, он прилег на диван. Дело было завершено, и ему полагалось чувствовать некое удовлетворение.

Они с Терезой сами проходили процедуру одобрения на усыновление, когда стало ясно, что лечение не помогает. Они подвергались мучительным беседам с социальными работниками, тратили выходные на назидательные лекции и фильмы семидесятых годов. Тереза ушла спустя месяц после того, как им выдали разрешение. Классика. Однако он был готов заплатить любую цену за то, чтобы кто-нибудь оставил у них на пороге крошечного безымянного младенца. Лишь бы Тереза перестала плакать. Он заморгал. Наверное, Джон сейчас трахает Анну? А Нильс целует чудесную маленькую грудь Терезы?

Постельное белье так и лежало на диване, появился резкий запах. Он принюхался и с отвращением снял пододеяльник. Даже в студенческие годы он не имел обыкновения еженедельно менять постельное белье, а теперь зачем? Достиг ли он пика убожества, или еще было куда двигаться?

Вдруг он вскочил и ворвался в спальню, увидев, что бутылка с вином упала и безнадежно испортила коврик в стиле пэчворк, который он всегда ненавидел. Не тратя время на размышления, он направился к тумбочке Терезы и схватил ее обеими руками. Ничего, проживет и с коробками в гараже: запылившиеся пластинки Терезы, письма и ее студенческая фуражка – все это выглядело как уродливое вторичное граффити, нанесенное на некогда блистательный оригинал. И с этими говенными воспоминаниями отныне покончено! Он решительно вынес прикроватный столик с «Камасутрой» в заднюю дверь и вышвырнул его в темноту, столик приземлился с треском где-то в траве. Фотография Терезы из Тиволи отправилась туда же. Затем он запер дверь, лег в постель и заснул.