Глава 9

Агустин Оренсаль. Я не захотела его допрашивать. От него пахло смертью, как от пойманного охотниками лиса. Профессиональный киллер, да, вне всякого сомнения, профессиональный киллер. Он все отрицал, но при нем нашли пистолет-пулемет, которым были совершены убийства, и те же патроны. Какие еще нужны доказательства? Возможно, он входил в организованную группировку киллеров, но говорить об этом наотрез отказывался.

Зато Гарсон, хоть и с рукой на перевязи, но в допросах участвовал – вместе с двумя мадридскими инспекторами. Видать, взялись они за арестованного очень жестко. На третий день он стал давать показания: Ногалес заказал ему убийство Эрнесто Вальдеса. Информатора он убил по собственной инициативе. На свою беду, во время совместной пьянки киллер имел неосторожность кое-что сболтнуть – рассказал, что убил Эрнесто Вальдеса и что Вальдес был знаком с Росарио Кампос. Теперь сомнений больше не оставалось: Фуэнтес действительно задумал продать эту двойную информацию одновременно и мне, и Молинеру и с каждого получить плату. Короче, интуиция Молинера не подвела.

Кто-то донес Оренсалю, что жена Фуэнтеса беседовала со мной. Киллеру пришлось принимать меры. Человек его профессии не может позволить себе никаких ошибок, а он совершил-таки одну. Ее следовало исправить. При этом он клялся, что не имеет никакого отношения к убийству Росарио Кампос и Марты Мерчан. И тут он стоял намертво, нашим людям не удалось сдвинуть его с этой точки.

– Неужели вам не любопытно потолковать с ним? – спросил меня младший инспектор.

– Ни в малейшей степени.

– Его будут продолжать допрашивать. Может, удастся вытянуть что-нибудь еще, кроме имен тех, кто входит в эту предполагаемую систему.

– Его били?

Гарсон кивнул на свою щедро забинтованную руку:

– Я калека, на меня даже и не смотрите.

– А та девица, которую мы нашли в квартире?

– Они жили вместе – юная шлюшка.

– Ей что-то известно?

– С ней беседовал только судья. Думаю, она была в курсе того, чем занимался ее сожитель, но не более того.

– У них большая разница в возрасте.

– Любовь слепа, Петра.

– Говорят, что так. А что будет с ней теперь?

Гарсон повернулся ко мне всем телом и насмешливо покачал головой:

– Я от вас просто охреневаю, инспектор, уж простите меня, грешного. Некий тип всаживает в меня пулю, которая могла отправить вашего помощника на тот свет, и мы, кстати, пока точно не знаем, сколько народу он укокошил, а что делаете вы? Беспокоитесь, не побили ли киллера в полиции, и волнуетесь о будущем его любовницы… Петра, вам бы следовало пойти в соцработницы или даже в монахини!

– Не издевайтесь, Фермин. Вы же знаете, что на самом деле я совершенно бесчувственная.

Он сперва ошарашенно посмотрел на меня, потом засмеялся:

– Хуже всего то, что никогда сразу не поймешь, всерьез вы говорите или шутите.

Я и сама не знала, всерьез говорила или шутила, зато можете поверить, мне никогда не нравилось, когда плохо обращались с пойманным зверем, наверное, потому что все мы в какой-то степени похожи на него, и ужасно сознавать, что убежать нельзя. Но к Ногалесу я бы это не отнесла, из него я собиралась выжать все соки. У нас имелись доказательства, необходимые, чтобы обвинить киллера в двух убийствах, да он и сам признал свою вину. Но тогда получается, что кто-то еще поддался абсурдному соблазну лишить своих ближних жизни.

– Как Ногалес вышел на него?

– Один из журналистов, работавших в “Универсале”, знал нужные каналы.

– Проинформируйте об этом судью, это ведь тоже, скорее всего, расценивается как преступление.

– Они будут ссылаться на профессиональную тайну.

– А это уже не наша забота, наше дело – поставить судью в известность.

– Понимаю, что я могу быть слегка надоедливым, но, по-моему, вы тоже должны допросить киллера.

– Неужели у меня это получится лучше, чем у трех здоровенных мужиков, которые успели как следует его обработать?

– Вы несколько преувеличиваете.

Но мои мысли, как и моя воля, уже устремились совершенно в ином направлении, поскольку у нас все было готово, чтобы заняться главным подозреваемым: судебные санкции, результаты баллистической экспертизы, официальные показания… И вот тут-то мое любопытство не давало мне покоя и жалило почище змеи: я хотела сама допросить Ногалеса, прежде чем судья предъявит ему официальное обвинение. Я имела на это право, на нас еще висели два убийства: первое и последнее, как в причудливой игре, придуманной специально, чтобы было чем развлечься воскресным вечером.

Я приказала доставить Ногалеса в комиссариат. Растяпа адвокат явился вместе с ним. Теперь я уже никуда не спешила, была спокойна, и все мое время предстояло употребить на одно – добиться, чтобы он расширил свои показания, в которых имелись слишком глубокие прорехи – настолько глубокие, что в них удалось легко спрятать два трупа.

Я заранее поговорила по телефону с Молинером, мы беседовали очень долго, и я хорошо представляла себе, что происходит в Барселоне. От Ракели Вальдес инспектор не узнал больше ничего для нас интересного. Молинер был уверен, что жизнь матери не была известна ей во всех подробностях, но Ракель была знакома с Ногалесом и хорошо к нему относилась. Он проводил выходные у них дома, разговаривал с ней по телефону… Однажды Ракель вместе с Мартой Мерчан ездила в Мадрид, и они отлично провели время втроем, посетив главные достопримечательности города. Мне было важно услышать все эти детали, прежде чем войти в комнату для допросов. Информации накопилось более чем достаточно, и я не сомневалась, что скоро докопаюсь до истины.

Едва переступив порог, я посмотрела на Ногалеса. Несколько дней, проведенных в камере предварительного заключения, не прошли для него даром, однако он по-прежнему держался как преисполненный собственной значимости человек, явившийся на заранее условленную встречу. Я заметила, как глаза его чуть-чуть прищурились за стеклами очков: он явно не рассчитывал снова увидеть меня и почувствовал любопытство. Он не был расстроен, не был подавлен, не выглядел печальным. Тяжелое и высокомерное равнодушие заслонило собой все остальные чувства. Он позволил себе лишь легкую улыбку разочарования. Адвокат с ходу предпринял атаку на мои бедные мозги, измученные бесконечными размышлениями:

– Инспектор, мой клиент не был проинформирован о том…

Гарсон в этот миг закрывал дверь. Взмахом руки я велела адвокату замолчать. Потом села. И нарочито беспечным тоном заявила:

– Вы имеете право присутствовать на допросе, а также подсказывать своему клиенту – по возможности коротко, – когда закон позволяет ему уклониться от ответа. Все это вы хорошо знаете; возможно, вы не знаете другого: при первой же вашей попытке вмешаться, которую я сочту неоправданной, при первой же вашей фразе, которая покажется мне лишней, я выставлю вас вон, и больше вы сюда не войдете. Можете жаловаться судье, устраивать пресс-конференцию, возмущаться, можете обругать меня последними словами. Но, клянусь, я выполню свое обещание, и это так же верно, как то, что меня зовут Петра Деликадо.

Изумление адвоката было столь велико, что помешало жгучей ненависти выплеснуться из его глаз. Он широко раскрыл рот и сразу захлопнул его, зло скривив губы. Гарсон, наблюдая эту сцену, наслаждался каждой клеточкой своего тела. И даже не старался скрыть улыбку. Я повернулась к Ногалесу:

– Сеньор Ногалес, сейчас я перечислю вам те факты, которые вы в данных обстоятельствах отрицать не можете. Потом задам вам несколько вопросов, а вы ответите на них. Все проще простого.

– Минутку, инспектор. Я узнал от своего адвоката, что полиция задержала некоего человека, который дал признательные показания, но я не знаю, в чем именно он признался.

– Что вы хотите узнать?

– Почему он убил Марту?

– Он клянется, что это не его рук дело. Говорит, что уже давно не покидал Мадрида.

– И тогда?..

– Сейчас его слова проверяют, но, кажется, это правда.

– Как же тогда объяснить, что Марту убили точно таким же способом, как и Вальдеса, и такой же пулей?

– Не знаю, будем выяснять.

Он повысил голос:

– К этому и сводятся все действия полиции? Вы вечно только обещаете: будем выяснять!

– Сеньор Ногалес, видно, вы не до конца усвоили, что здесь вопросы задаю я.

– Я имею право знать…

Адвокат коротко бросил:

– Помолчи, Андрес, пожалуйста, помолчи.

Я ехидно глянула на него и сказала:

– Отлично, адвокат, отлично. Надеюсь, все мы в конце концов уясним для себя, какую роль каждый играет в этом помещении.

Я вела себя вежливо, настроение у меня было прекрасное. Мне можно было гордиться тем, как я начала этот трудный разговор. Однако очень скоро ситуация резко переменилась. Я не рассчитала, какой эмоциональный удар нанесет Ногалесу сообщение, что больше ничего нового допросы киллера не принесли. Он вышел из себя, вскочил и стал ходить туда-сюда. Я должна была это предвидеть: он страдал не только от утраты любимой женщины, но и от утраты власти. Ногалес привык в считанные секунды получать любые нужные ему сведения. Достаточно было вызвать в кабинет того или иного сотрудника. А сейчас я подвергла его пытке неведением. Внезапно он повернулся ко мне, пылая гневом:

– Инспектор Деликадо, вы можете отправляться туда, откуда пришли. Обвиняйте меня в чем вам будет угодно, я не стану говорить. Вы скрываете от меня данные, полученные в процессе следствия.

– А какое право вы имеете знакомиться с данными, полученными в процессе следствия? Вы ведь находитесь здесь не в качестве журналиста, а в качестве обвиняемого.

– Мне плевать! Я не стану говорить, ни за что не стану! Вам не удастся использовать меня так же, как вы используете всех этих бедолаг, которых пачками задерживаете каждый день.

Адвокат пытался успокоить его, он взял Ногалеса за руку и подвел к стулу. Он был обескуражен и не понимал, почему тот повел себя так. Для меня же, наоборот, что-то вдруг стало проясняться в его характере, дрогнула непробиваемая каменная кладка, и сквозь щели забрезжил свет. Я бросила взгляд на Гарсона – тот по-прежнему сидел с самым невозмутимым видом и даже не шевелился. Пожалуй, пришло время рискнуть, пустив в ход еще один весьма нетрадиционный прием.

– Ногалес, хотите заключить со мной сделку?

Реакция Гарсона и адвоката была совершенно одинаковой – оба дернулись. Затем оба одновременно резко выпрямили спины. Ногалес поднял на меня взгляд и как-то сразу сумел взять себя в руки:

– Какую сделку вы имеете в виду?

Адвокат хотел вмешаться, но Ногалес велел ему помалкивать. Я не отводила от него взгляда.

– Вы рассказываете мне все, как оно было – с самого начала, а я вам сообщаю главное из признаний киллера.

– Признание означает, что…

– Выслушайте меня внимательно, пожалуйста. На самом деле вам терять нечего. Я всего лишь прошу, чтобы вы облегчили мне дедуктивную работу, хотя это дело в основе своей уже раскрыто, и вы в любом случае будете обвинены в убийстве Вальдеса.

– Хорошо, – прошептал он.

– Инспектор, я обязан вас предупредить, что… – произнес адвокат.

– И пусть ваш адвокат покинет помещение – это тоже является частью нашего соглашения, – добавила я.

– Тогда должен выйти и вот он, – сказал Ногалес, кивая на Гарсона.

Я могла легко отклонить подобное требование, но решила согласиться. Приказа отдавать не пришлось – хватило одного моего короткого взгляда, чтобы младший инспектор вышел из комнаты для допросов, не проронив при этом ни слова. Зато взгляд Ногалеса, посланный адвокату, был куда более красноречивым и даже угрожающим. Наконец и тот вышел, хотя на лице его были написаны тревога и страх.

– Можете начинать, – позволил мне Ногалес.

Я улыбнулась:

– Неужели вы так до сих пор и не осознали своего положения? Давайте, Ногалес, можете начинать и не забывайте, что тут приказы отдаю я.

– Я бы в любом случае рассказал все, что знаю, потому что мои объяснения сняли бы с меня львиную долю вины.

– Сгораю от нетерпения, желая услышать вашу оправдательную речь.

В ответ на мою иронию он едва заметно поджал губы, потом продолжил:

– Я познакомился с Мартой Мерчан на каком-то приеме в посольстве Франции. Она специально приехала из Барселоны, так как представляла фирму, на которой работала. Мы очень быстро полюбили друг друга. Мне почти пятьдесят, но я холостяк. И никогда прежде не влюблялся. Когда я узнал, что она бывшая жена Эрнесто Вальдеса, это меня, мягко говоря, не обрадовало: хорошая была бы пожива для моих врагов. И мы с ней решили переждать определенное время, прежде чем появиться на публике вместе. Кроме того, Марта имела бы возможность как следует узнать меня – таким, какой я есть на самом деле.

– А какой вы есть на самом деле?

– Человек с большими амбициями. Неужели вы до сих пор этого не заметили?

– Вроде бы заметила.

– Марте пришел в голову некий план, который помог бы мне в профессиональной карьере. Ее бывший муж перелопачивал огромное количество информационного мусора. Она подумала, что, пожалуй, некоторые факты из личной жизни политических деятелей могли бы заинтересовать меня, и свела нас с Вальдесом.

– И вы платили ему за каждую находку.

– Да, вне зависимости от того, пригодилась она мне или нет.

– Эти персоны подвергались шантажу?

Он промолчал.

– Ответьте, пожалуйста.

– В конце концов – да.

– Я не совсем вас понимаю, объясните подробнее.

– Мне эти данные требовались исключительно в профессиональных целях, но если я по какой-то причине решал не публиковать полученную от Вальдеса информацию, то позволял ему заработать на ней деньги. Зато, если сведения попадали в печать, платил ему только я.

– Из фондов “Универсаля”?

Он выдержал довольно долгую паузу, но потом ответил коротко:

– Да.

– В любом случае своего вы добивались, правда? Вы получали определенную власть над людьми, которым было что скрывать. И превращались в очень влиятельного человека, оставаясь при этом в тени. А возможности воздействовать на политиков и предпринимателей перед вами открывались безграничные: назначения на должности, альянсы и, если угодно, даже свержение правительства… Поползли слухи, что конечной целью ваших газетных разоблачений был рывок в политику.

– Это выходит за рамки моего заявления, и я отвечать не стану.

– Сейчас вы скажете, что вас интересовали отнюдь не деньги.

– На самом деле меня волновало благополучие нашей страны, я хотел помешать коррумпированным политикам дорваться до власти или же оставаться при ней. Я потратил на это много, очень много часов, в немалой степени пожертвовал своим благосостоянием…

Я оборвала его, придав голосу максимальную холодность:

– Как вы только что прекрасно выразились, причины выходят за рамки вашего заявления.

– Вы правы, и вряд ли в политике кого-то волнуют чьи-либо побудительные мотивы.

– Продолжайте, пожалуйста.

– Как-то Вальдес сказал мне, что мы с ним можем оказать давление на министра здравоохранения. Он уже успел встретиться с Росарио Кампос, и она даже согласилась помогать нам – естественно, за деньги, тут уж, само собой, идеологической подоплеки искать не приходилось. Но что-то не сложилось между ними, и девица стала угрожать Вальдесу, что разоблачит всю интригу. Он пришел за советом ко мне, я посоветовал заплатить ей больше, чем было первоначально условлено, но этот негодяй Вальдес, этот сукин сын, не сказав мне ни слова, даже не предупредив, не посчитавшись со мной, убил Росарио. Когда я об этом узнал, мне захотелось умереть!

– Как он ее убил? Кого-то нанял?

– Не знаю!

– Подумайте, пожалуйста, это важно.

– Наверное, тут подключился кто-то из его помощников, из тех, кто пользовался доверием Вальдеса, но он ничего мне не сказал. Да и какая разница, ведь зло уже совершилось. Я просто обязан был остановить этого типа – он был убийцей, он нес в себе опасность, он создал прецедент, неужели вы не понимаете? У меня не было в планах кого-то убивать, но Вальдес вышел из-под моего контроля, стал неуправляемым.

– Иначе говоря, чтобы не превратиться в убийцу, вы его убили. Вы направили одного из журналистов вашей газеты собирать материал про мир киллеров, а когда он добыл нужную информацию, вы уже сами связались с исполнителем и заказали ему убийство Вальдеса. В итоге тот перестал быть вашим сообщником и не мог никому ничего рассказать, почти все было похоронено вместе с ним. Оставалось только узнать, кто на самом деле убил Росарио Кампос – эту деталь Вальдес отказался вам сообщить. И она стала вашим дамокловым мечом, правда? Все чисто, никаких подозрений, оставался только один нерешенный вопрос. Это было рискованно.

– То, что я уничтожил убийцу, чтобы помешать ему продолжать снова и снова сеять смерть, во многом послужит мне оправданием, вот увидите.

– Да, и я спорить готова, что вас еще и наградят в придачу. Большой крест “За гражданские заслуги” вас устроит? А теперь скажите, какую роль играла Марта Мерчан в этом деле.

– Совершенно никакой, кроме того, что она в самом начале познакомила меня со своим бывшим мужем.

– Что-то плохо в это верится, если, конечно, не считать вас идеалистом, который просто не способен глядеть в лицо реальности.

– На что вы намекаете?

– А вам никогда не приходило в голову, что ваша расчудесная возлюбленная тоже получала некую финансовую выгоду от сделок, которые проворачивали вы вместе с Вальдесом?

– Это неправда!

– А у нас имеются доказательства, что между ними существовал договор. Марта Мерчан занималась частными инвестициями, и суммы, о которых идет речь, никак не соответствовали ее заработкам.

– Я вам не верю.

– Верите вы мне или нет, абсолютно никакого значения не имеет. У нас есть подозрение, что существуют и другие деньги, она где-то их прятала. Я уверена, что скоро они всплывут.

– Об этом даже смешно говорить, она никогда бы ничего такого не сделала.

– Ладно, пора кончать. Теперь, в соответствии с нашим джентльменским соглашением, я расскажу вам то, что обещала. А должна я сообщить, что вряд ли задержанный нами киллер убил Марту Мерчан.

На лице его отразилось сильнейшее смятение.

– Почему?

– Этот человек и в самом деле убил нашего осведомителя и его жену, но у нас нет никаких доказательств, чтобы обвинить его в смерти Марты.

– Как это нет доказательств? А тот же способ? А пули? Вы мне сказали…

– Я ошиблась. Марта Мерчан умерла от ножевых ран, и нанес их человек гораздо более мелкого сложения, чем ваш киллер. Мне очень жаль, но я ошиблась.

Он побагровел. Глаза его тоже покраснели и, казалось, мгновенно расплавились. Он сжал челюсти и бросился на меня. Я попыталась вырваться, но он с неожиданной силой схватил меня за горло. Тотчас вбежал полицейский, следом за ним – Гарсон. Ногалеса стали бить по рукам, но только когда им на помощь пришел еще один наш сотрудник, удалось разжать его пальцы. Ногалеса крепко держали, я освободилась, и тем не менее в последний момент он все-таки сумел плюнуть в меня:

– Обманула, мерзавка!

Гарсон замахнулся было на него своим здоровенным кулачищем, но я вовремя остановила младшего инспектора:

– Вы с ума сошли, Фермин! Не трогайте его! Уведите!

Полицейские держали Ногалеса с двух сторон. И тут он вдруг забыл про свой гнев и как-то весь обмяк. Теперь он выглядел испуганным:

– Инспектор, девочка, Ракель, ее тоже могу убить, надо принять все меры… Кто угодно может сделать что угодно, я уже ничего не понимаю, я не знаю…

– Власть уплыла из ваших рук, и ничего нельзя исправить. И это тоже наказание для всякого манипулятора.

Я повторила приказ увести Ногалеса. Младший инспектор уже какое-то время протягивал мне бумажный платок. Я была вне себя, тяжело дышала и все никак не могла успокоиться.

– Пойдите умойтесь, инспектор, давайте я вас провожу.

Он за руку довел меня по коридору до женского туалета:

– Умойтесь, Петра, и вам сразу станет лучше.

Я подчинилась. Вошла в туалет и нагнулась над раковиной. Потом открыла воду и долго терла лицо. Чувство омерзения постепенно отступало. Я подняла голову и увидела в зеркале женщину – на лице у нее обозначились морщины, она была бледной как смерть, на шее остались красные полосы. Это была не я, ничего общего со мной не имели ни это опрокинутое лицо, ни эти горящие безумием глаза. Я настоящая, вероятно, находилась сейчас где-то в другом месте – красивая, спокойная, хорошо владеющая собой.

Мы с Гарсоном выпили целые литры чаю – это был обычный для нас ритуал, прежде чем мы приступали к какому-либо делу, то есть позволяли нашим нейронам хотя бы вяло начать работать. Зеленый чай, русский чай, каменный чай… Официант в этом специализированном заведении решил, что следует предупредить нас о возбуждающем действии теина, но нам было нужно именно это – немного возбуждения. Отчитавшись перед комиссаром Коронасом, я чувствовала себя безвольной, как ивовый листочек. Этот гад, вместо того чтобы поздравить нас с тем, что мы так хорошо поработали, начал долдонить про не доведенное до конца следствие.

– Но ведь осталось сделать всего несколько стежков, – неосмотрительно сказала я.

И тут он просто взбеленился:

– Стежков, сказали вы, инспектор, стежков? Двух покойников вы называете стежками? Да тут стежков осталось сделать столько, что хватит на стеганое одеяло.

– Что касается убийства Росарио Кампос, то мы должны только установить, кто был исполнителем заказа, – попыталась оправдаться я.

Плохо помню, что конкретно он ответил, но явно имел в виду наши планы на ближайшее время. Точнее, спросил, чем, черт возьми, мы намерены теперь заняться. Затем – и это было уже верхом неблагодарности и хамства – стал распространяться на тему, как дорого обходится комиссариату наше пребывание в Мадриде. Тогда я попросила, чтобы вторую половину этого дня он дал нам на выработку стратегии, и вот два часа из этой половины дня мы потратили на чаепитие.

– Ну так что мы будем делать, Фермин?

– Вы уже в состоянии шевелить мозгами?

– Успокойтесь, со мной все в порядке.

– Да ведь если плохо работают мозги, плохо сработает и все остальное.

– Вы что, вообразили себя гуру?

– Я предпочитаю начать с медитации.

– Ну так помедитируйте о том, кого мог нанять Вальдес, чтобы убрать с дороги любовницу министра.

– Ногалес, между прочим, упомянул надежного помощника Вальдеса.

– Поди тут угадай! Вальдес мог брякнуть все что угодно! Не исключено, что он сам ее и убил.

– Ох, вряд ли, не из тех он был людей. Для такого дела нужен был кто-то, кто хорошо знает уличный мир, кто имеет возможность добыть пистолет и пустить его в ход.

– Итак, мы возвращаемся к версии наемного убийцы?

– Ну, тогда ищи ветра в поле. Никогда нам его не поймать.

Гарсон попросил принести ему чаю по-арабски и стал смотреть, как в напитке поднимаются и опускаются чаинки. Зазвонил мой мобильник.

– Петра? Это Молинер. Вчера вечером я допрашивал домработницу, она призналась, что Мерчан платила ей за то, что та хранила у себя дома деньги.

– Господи, все просто помешались на деньгах.

– Перед деньгами мало кто устоит.

– А что еще?

– Я еще раз допрошу Ракель, но совершенно уверен, что она к их делам никак не причастна.

– А охрану к ней приставили? По словам Ногалеса, она тоже в опасности.

– Я передам твои слова комиссару, но он ходит злой как черт.

– Уже поняла.

– Девушка пока живет у своей тетки, я не думаю, что с ней что-то может случиться.

– Все зависит от того, кто убил ее мать и почему.

– Вернетесь-то вы скоро? Я бы хотел, чтобы ты сама кинула взгляд на наши обстоятельства.

– Когда-нибудь вернемся, Молинер, обязательно вернемся, мы вроде бы не собираемся остаться в Мадриде на всю жизнь. И уже сильно соскучились, но нужно доделать еще кое-какие дела.

Гарсон по-прежнему самозабвенно созерцал танец чаинок.

– Вот я и говорю, инспектор…

Такой зачин был мне отлично знаком – он сулил одно из великих дедуктивных умозаключений, иными словами, сулил выводы, сделанные вопреки всему, а сама будущая фраза, как правило, заслуженно могла претендовать на место в истории.

– Вот я и говорю… короче, тут мне в голову пришла такая штуковина… Мы с вами знаем только одну помощницу Вальдеса, и, кажется, единственную. Кроме того, уж она-то точно знает уличную жизнь.

– Магги?

– А другой у него и не было. Как нам сообщила директор канала, Магги была его правой рукой, тем самым человеком, кому он целиком и полностью доверял, кто выполнял любые его поручения. К тому же он дал ей работу.

– И Магги была настолько ему верна, что не отказалась бы от убийства?

– Вряд ли у нее был шанс найти другое место, кроме того, что предложил ей Вальдес. Она ведь не пошла бы официанткой в бар или ночной уборщицей. И шеф вполне мог пригрозить ей увольнением.

– Но именно Магги помогла нам выйти на Ногалеса.

– Это еще ничего не доказывает. Ногалес не представляет для нее никакой опасности. Не исключено даже, что она хотела, чтобы полиция арестовала убийцу ее шефа.

Мы обменялись понимающими взглядами.

– Против нее у нас нет никаких улик, только расплывчатый намек Ногалеса, то есть сообщника Вальдеса, – сказала я, стараясь поумерить азарт, порожденный вдруг вспыхнувшей надеждой.

– Инспектор, как показал мне долгий опыт, вы на удивление ловко умеете врать. Почему бы не попробовать еще раз?

– Врать – это не очень хорошо.

– Не очень.

– К тому же я не уверена, что от моего вранья будет какой-то прок.

– Попытка – не пытка.

– А если подстроить ей ловушку, как вы думаете?

– Смертельную?

– Магги никогда не видела Молинера, кроме того, она не знает, что уже арестован киллер, застреливший Вальдеса.

– Понимаю, что вы задумали. А может, сгодится кто-нибудь из здешнего комиссариата?

– Вы с ума сошли? Это уж никак не тот случай, когда можно включить в игру человека, к которому мы не испытываем абсолютного доверия.

– А если Коронас не разрешит Молинеру уехать из Барселоны?

– Разрешит как миленький. Речь-то идет о последнем рывке в расследовании всем осточертевшего дела. К тому же мы здесь все-таки не дурака валяем.

– Может, и согласится, но бушевать будет – только держись, это точно.

– Да какая теперь разница – больше он будет бушевать или меньше? Гнев, как и любовь, невозможно измерить никакими мерками.

Мысль, которую я только что высказала, была очень верной, и тем не менее, рассуждая о гневе, можно обнаружить целый ряд степеней: просто гнев, сильный гнев, дьявольский гнев и гнев вселенский. Если приравнять последний к землетрясению, то оно стерло бы с лица земли город средней величины. Где находился его эпицентр? Затрудняюсь сказать с точностью, но начальники обычно начинают сильно нервничать, когда хотя бы один из элементов подчиненной им системы выпадает из-под их непосредственного контроля. Хотя понятно ведь, что мы с Гарсоном столько времени просидели в Мадриде отнюдь не потому, что нам так понравилось здешнее гостеприимство. Кроме того, мы могли предъявить конкретные результаты нашей работы, и они наглядно доказывали, что выделенные нам средства потрачены с толком. Но возражать комиссару не имело смысла: мы не присутствовали в комиссариате, не сидели там, не входили, не выходили, и по утрам в одиннадцать часов нас никто не видел стоящими в очереди перед кофейным аппаратом. Да, это действительно давало нам ощущение независимости и некую возможность, хотя бы теоретическую, дышать свободно, что, естественно, плохо вязалось с представлениями нашего комиссара о работе в сплоченной команде.

Надо добавить, что мы не сообщили ему, какую именно помощь должен оказать нам Молинер в Мадриде, пообещав позднее составить подробный отчет. От Коронаса мы услышали типичные для разгневанного шефа претензии: ему не хватает людей, ему не хватает денег, мы вовремя не сообщали ему о ходе расследования, ловко уходили от ответственности и сеяли вокруг себя покойников, как другие сеют петрушку. Если бы он высказал мне все это, когда я только-только поступила на службу в полицию, я бы на следующий день подала в отставку. Но я уже нарастила защитный слой, который подпитывается опытом, и потому я просто исполняла роль в давно написанном сценарии, и роль эта сводилась к тому, чтобы терпеть, коротко что-то отрицать, сто раз повторять одно и то же рутинное объяснение и в конце долгой речи Коронаса выпалить “будет исполнено”, что в былые времена показалось бы мне дикой глупостью.

Молинер прилетел в три, и мы поехали встречать его в аэропорт. Он выглядел довольным. Как мне подумалось, очередная поездка в Мадрид помогала ему немного отвлечься от личной драмы – он хотя бы на время покидал опустевший дом.

– Значит, вы хотите, чтобы я выдал себя за киллера. Черт, совсем как в добрые старые времена! Сколько уж лет мне не случалось участвовать в таких шутках.

– Боюсь, это будет не совсем то, что ты воображаешь. Тебе не придется внедряться в преступную организацию, да и особого риска тоже нет. Ты должен припугнуть одну девушку.

– Чтобы она заговорила?

– Было бы лучше, если бы она показала тебе полученные деньги.

– А действовать можно будет жестко?

– Действуй осторожно, у нас нет совсем никакого прикрытия, но главное – мы вообще не уверены, что она виновата. Если ты ее тронешь, можешь получить на свою голову жуткий скандал. Напугай как следует – будет вполне достаточно.

Он кивнул, взвешивая предоставившуюся возможность блеснуть и поразвлечься. Я восхищалась им: вот настоящий полицейский, просто вездеход, неспособный думать без жетона, вставленного ему в мозг. На нашей службе явно не хватало таких людей, как Молинер. Будем надеяться, он скоро позабудет, что от него ушла жена, ведь жизнь начинала ему казаться наполненной до краев, как только он получал приказ расследовать очередное убийство. А сама я разве сильно отличаюсь от него? Вероятно, тоже постепенно превращаюсь в представительницу того же вида. Зацикленность на работе не осознавалась напрямую и даже не всегда проявлялась в каждодневной жизни, но, вне всякого сомнения, сидела у нас внутри как зловредный червь.

Я отчетливо почувствовала эту опасность – или возможность такой судьбы, – когда зазвонил мой мобильник и я услышала голос Аманды:

– Петра, ты совсем пропала и не подаешь признаков жизни, вот я и звоню, чтобы сказать, что уезжаю из Барселоны.

Я совершенно забыла про сестру, как забыла и про ее беду, про ее существование, про ее призыв о помощи, про свое гнусное поведение… про все. И сейчас даже не сумела как следует притвориться.

– Куда ты уезжаешь?

Она коротко хохотнула:

– К себе домой. Я живу в Жироне, ты не забыла?

– Почему ты уезжаешь?

Она опять засмеялась:

– Петра, у тебя там нет поблизости зеркала? Посмотри на себя, пожалуйста, и если у тебя глаза потухли, а лицо стало зеленым, значит, ты должна несколько дней отдохнуть.

– Да, разумеется. Но все-таки мне хотелось бы знать, почему ты вдруг решила вернуться. Есть какая-то особая причина?

– Думается, пора смириться с реальностью. Энрике уйдет, а я останусь с детьми, вот тогда у меня и появится время подумать, как поступить со своей жизнью. Так говорится?

– Что-то вроде того. Но знаешь, мне это кажется правильным решением.

– А у меня есть выбор?

– Ну, всегда лучше смириться с реальностью, чем…

– Трахаться с полицейскими?

– Я этого не говорила…

– Знаю, это у меня шутка такая. А еще я хочу попросить у тебя прощения. Наверное, моя реакция выглядела дикой, но я была не в себе. Сама знаешь, что происходит, когда от тебя уходит муж.

– Я тоже вела себя не слишком хорошо. Послушай, я вот-вот закончу работу в Мадриде.

– Что, дело завершается?

– Не знаю, завершается оно или нет, но мне надо вернуться в Барселону не позже послезавтра. Почему бы тебе немного не подождать? Тогда мы сможем попрощаться по-хорошему.

– Думаешь, я успею переспать еще с одним полицейским?

– Попробуй соблазнить комиссара – окажешь мне большую услугу. В последнее время у него кошмарное настроение.

Теперь она смеялась искренне, и ее смех меня успокоил.

– Договорились, я дождусь тебя, но если твое возвращение сорвется и тебе придется остаться в Мадриде, не забывай обо мне.

– Да не забыла я о тебе! Просто не хотела мешать.

Естественно, она не поверила. Я не сумела придать своей лжи нужную долю убедительности. Речь ведь не шла о попытке выманить признание у подозреваемого, то есть мне это было попросту неинтересно. Хотя в душе я не переставала упрекать себя. За что? За отсутствие настоящих родственных чувств? Наверное, действительно следовало посмотреться в зеркало и обратить внимание на зеленоватые круги под глазами – очевидный сигнал, предупреждающий о том, что я могу сойти с ума. Меня мучило, что я забыла про свою сестру? Но ведь куда хуже было бы забыть про расследование, за время которого случилось столько жутких убийств. Я вдруг ощутила неподъемную усталость, какая наваливается на меня всякий раз, когда я пытаюсь заставить свою совесть подчиняться чужим правилам. Семья и долг – от этого тандема меня тошнит, и тем не менее никуда мне от него не деться.

Вечером я ужинала в ресторане с моими коллегами Гарсоном и Молинером. Мне совсем не хотелось разговаривать, но это не создало между нами ни малейшего напряжения, так как оба они были страшно возбуждены, придумывая, как лучше обмануть Магги. Как заставить ее выложить все начистоту. Как напугать девушку двадцати двух лет от роду. Вот уж действительно великий подвиг для двух матерых сыщиков! Ясно, что эта девица, на вид такая слабая и беззащитная, могла совершить убийство. Хладнокровно, из-за денег убить женщину, с которой даже не была знакома. Прослужив столько лет в полиции, я пришла к очевидному заключению: в какой бы среде ни совершалось преступление, в основе почти любого из них лежит корысть. Проклятые деньги – вечный мотив. Так и получалось: чтобы расследовать убийство, незачем вспоминать всю гамму чувств, описанных Шекспиром, можно обойтись одним или двумя. Вероятно, поэтому история Ногалеса отличалась несомненной оригинальностью. Им двигала жажда власти, хотя сам он и утверждал, будто верил, что действует во благо своей страны. По мне, так лучше бы он наконец понял, что страдает тяжелой паранойей.

И тут я заметила, что Молинер с Гарсоном смотрят на меня с тревогой. Они видели, как я клюнула носом. Первый весьма вежливо спросил:

– Ты плохо себя чувствуешь, Петра?

Гарсон сразу взял быка за рога:

– Отправляйтесь-ка спать, на сегодня никаких дел у нас больше нет.

– Я хотела бы узнать, что вы придумали.

– Но ведь мы только что все разложили по полочкам!

– Хорошо, Гарсон, наверняка инспектору Молинеру будет не трудно объяснить все по второму разу.

Молинер улыбнулся. Видно, его слегка удивило, что отношения между Гарсоном и мной часто скатывались к своеобразной фамильярности. Он, разумеется, этого не одобрял. Он, скорее всего, привык к грубоватому товариществу, а мы с Гарсоном порой вели себя как супруги-пенсионеры и производили забавное, мягко выражаясь, впечатление.

Меня бегло проинформировали о том, о чем я и так догадывалась и что трудно было распланировать шаг за шагом. Молинер заявится на квартиру к Магги и скажет, что хочет получить от нее часть денег, которые ей заплатили за убийство Росарио Кампос. Она, естественно, станет уверять его, что понятия не имеет, о чем он говорит. Тут-то и начнется весь балет, если использовать пошлое выражение Молинера. Тот признается ей, что он киллер, застреливший Вальдеса, и теперь должен убить ее по заказу Ногалеса, его хозяина и повелителя. Затем он развеет давно мучившие ее сомнения: да, Вальдес незадолго до смерти действительно открыл Ногалесу имя своей сообщницы, совершившей убийство. А теперь Ногалес знает, что это она сдала его полиции, и жаждет мести. Молинер должен вести себя как настоящий профессионал, поэтому, пользуясь тем, что заказчик сидит в камере, предложит Магги сделку: он сохранит ей жизнь в обмен на деньги.

Главным в плане было увидеть ее реакцию. Хотя я опасалась, что единственной реакцией Магги будет страх, так как Молинер, скорее всего, поведет себя достаточно свирепо. Нет, уж лучше я послушаюсь Гарсона и отправлюсь спать. Какой бы страшной убийцей ни была Магги, я ничего не могла с собой поделать и испытывала к ней некоторую жалость.

– Вы уверены, что обойдетесь без меня? – спросила я, хотя на самом деле своим вопросом просила у них позволения уйти.

Младший инспектор, совсем как встревоженная мамаша, стал убеждать меня:

– Оставьте нас вдвоем, честное слово, оставьте. Вам не о чем беспокоиться. Как только инспектор Молинер провернет этот спектакль, мы вам позвоним и сообщим результат, каким бы он ни был.

– Даже если будет три часа утра?

– Слово чести.

Я тяжело поднялась. Ни за что на свете я не осталась бы с ними. Гарсон произнес кодовые слова: “Оставьте нас вдвоем”. Еще бы! Мы ведь находимся в Мадриде, и до начала “акции” еще есть время. Как только я покину ресторан, мои коллеги помчатся в топлес-бар и надерутся там до чертиков. На самом деле младшему инспектору не слишком повезло, когда его поставили работать в паре со мной. И я пообещала себе, что рано или поздно в качестве компенсации отправлюсь с ним в самый отвязный стриптиз-клуб, какой только отыщется в городе. Уже на пороге я попрощалась с ними взмахом руки. Их ждала свобода.

Дежурный за гостиничной стойкой посмотрел на меня как на привидение. И у него были на то основания. Самой мне лучше было по мере возможности не разглядывать свое отражение в зеркале. Но мы живем в цивилизации, до корней пропитанной нарциссизмом, так что задача передо мной встала неисполнимая – зеркала были повсюду: одно в лифте, второе в коридоре, еще одно у входа в номер, следующее внутри шкафа и, наконец, еще одно – в ванной. Но решение мое было твердым, и я не поднимала глаз от пола. Если верить легендам, такое случается с вампирами и вернувшимися на землю покойниками – так что моего отражения нигде на земле больше не существовало.

Молинер с Гарсоном отнеслись ко мне покровительственно и дали поспать. За что я их взгрела, когда утром они спустились к завтраку. Но они не обратили на мои упреки ни малейшего внимания. Они были довольны. От Магги удалось добиться признаний без особого труда. Она страшно испугалась. Она хотела дать Молинеру двести тысяч песет и, когда тот схватил ее за горло, говоря, что у нее должно быть спрятано гораздо больше, окончательно сломалась. Больше у нее не было, остальное она заплатила, сняв приличное жилье. Остальное? Сколько же это? Проклятый скупердяй Вальдес заплатил ей за убийство Росарио Кампос миллион песет. На самом деле она пошла на это и стала убийцей, потому что шеф пообещал и дальше держать ее в той же должности. Вот так все просто, банально и заурядно. Выходит, кто угодно может превратиться в киллера.

– Она сказала, что найти нормальную работу очень сложно, – с иронией добавил Молинер.

– Да, сегодня, чтобы получить приличную должность, надо сперва кого-нибудь убить.

Оба они засмеялись, словно шутка была очень остроумной. Чудо как хорошо! Два дюжих полицейских, разыграв грубый фарс, а может, и пустив в ход кулаки, о чем мне, разумеется, доложено не было, разоблачили кровавую убийцу, бедолагу, дошедшую до полного морального разложения.

– А что она сказала, когда ты объявил, что работаешь в полиции?

– Ты даже представить себе не можешь, какие слова знает эта крошка! Языком нищих окраин она владеет отменно. Я даже с трудом ее понял. Правда, без труда догадался, что она имела в виду. Что все полицейские сукины дети и сволочи и много других приятностей. Я едва сдержался, чтобы не дать ей по морде.

– И удалось?

– Что?

– Сдержаться?

– Петра, я ее и пальцем не тронул, кажется, я тебе об этом уже сказал.

Тут и Гарсон решил, что настал подходящий момент, чтобы позволить себе остроту, которую в обычных обстоятельствах он бы попридержал:

– Вы ведь не знаете, инспектор Молинер, что инспектор Деликадо – горячая защитница преступников, что-то вроде матери Терезы, повернувшейся лицом к уголовникам.

Я с грустью посмотрела на него:

– Черт, Гарсон, теперь-то я понимаю, как вам тяжело приходится рядом со мной!

Он опешил и решил обернуть все в шутку:

– Могу вас уверить, инспектор, что в большинстве случаев дела мои не так уж плохи.

Я вздохнула. Вне всякого сомнения, мы с Гарсоном составляем дуэт, не вполне обычный для полицейских будней, и, опять же вне всякого сомнения, ему нередко приходится страдать от этого. Но как он сам только что признался – якобы в шутку, – не всегда наша совместная работа была ему в тягость. Например, сейчас мы имели полное право вернуться в Барселону – в свои осиротевшие без нас дома, восстановить кое-какие приятные привычки и спать не в холодном гостиничном номере, а в собственной постели. Чего еще можно желать? Однако весьма скудные капли оптимизма, которые мне удалось извлечь из нынешней ситуации, сразу испарились, как будто их и не было, едва я задала себе этот вопрос. Чего еще можно желать? Желать нам было чего. Прежде всего, надо получить право сказать: “Дело закончено”, – но, к несчастью, было мало надежд, что мы в скором времени доберемся до этого пункта. На нас еще висела загадка смерти Марты Мерчан.