Глава 11

Падал снег, и двое отроков вели под уздцы идущую шагом лошадь, чтобы не споткнулась на тропинках в гору. Покрытая плащом с головой, Эльга ехала, как в шалаше, и с трудом одолевала дремоту. Хотелось закрыть глаза и заснуть прямо в седле. По пути от воеводской бани, стоявшей в ряду других в низине у Днепра, она уже побывала на Свенельдовом дворе, но не застала там никого, кроме челяди и детей, за которыми присматривала тринадцатилетняя Дивуша Дивиславна. И теперь Эльга ехала на княжий двор, надеясь найти Мистину там. У нее были для свояка новости. Уте с новорожденным чадом предстояло провести в бане еще три дня, и с ней остались на ночь Владива и Пестрянка. А Эльга отправилась домой – очень довольная, что все кончилось хорошо и сестра в третий раз прошла через ворота Нави благополучно. Но очень усталая.

Шел последний месяц перед солоноворотом: в кривской земле он назывался студен, а здесь – грудень. Дни были так коротки, что редко и солнце успевало хоть одним глазком глянуть сквозь тучи на землю, как серая хмарь снова сгущалась и на Киев опускалась длинная слепая ночь. При свечах, лучинах, факелах и кострах вставали, жили, делали дела и снова ложились, укутанные тьмой, как бесконечным покрывалом.

Ингвар уже почти месяц как ушел в полюдье с ближней дружиной и половиной большой. Эльге он оставил двадцать человек – охранять двор, под началом Хрольва и Кари Третьего. На нее ложились почти все городские дела, требовавшие участия князя. К счастью, без Ингвара и большой дружины дел по хозяйству стало меньше, а Беляница так навострилась, что с повседневными хлопотами справлялась и сама.

Почти уже забылись две свадьбы – Асмунда со Звездочадой и Грозничара с Володеей. Внезапно все устроилось, все пришли к согласию, и Эльга, сидя на свадебном пиру сразу сестры и брата, едва верила, что это правда. Даже когда пришла пора провожать молодых на покой, когда сама она заводила песню под перезвон Борелютовых гуслей, – и тогда еще облегчение лежало на сердце огромной пуховой подушкой, так что она едва переводила дух.

Женщины подхватывали припев, а она плавно кружилась между очагами, кланяясь обоим парам новобрачных. Гнала от себя невольные воспоминания о Мальфрид, что три года назад пела эту песню на ее, Эльги, свадьбе.

И медленная, как спокойная светлая река, свадебная песня будто уносила Эльгу в какие-то солнечные луга, где нет всех этих хлопот, тревог, раздоров и сомнений. Белый лебедь кружил перед ее мысленным взором, и от светлых его крыльев на сердце веяло теплым отрадным покоем.

Но вот кончилось свадебное веселье, Грозничар с женой уехал – ему еще предстояло собирать княжескую дань с подчиненного Киеву левобережья Днепра. Асмунд сначала жил у Свенельда – старый воевода как раз отбыл в Деревлянь, – а недавно перебрался на свой новый двор. Киевская знать занялась предстоящим походом. Дел было невпроворот. Пока не встал Днепр и большая дружина не ушла в полюдье, Ингвар занялся починкой дружинных домов для ополчения, которые остались еще от Олеговых дальних походов. С десяток просторных построек, каждая из нескольких срубов со своей печью и полатями во всю длину, стояли в предградьях, в окружении княжеских огородов, где летом растили репу, морковь, лук и горох. Как всякие здания, где не живут постоянно, дружинные дома быстро ветшали, и теперь пришлось перекладывать печи, заново конопатить щели и крыть крыши. Чтобы своя челядь управилась – нечего и думать, наняли плотников и печников в городе, благо щедрость василевсов позволяла расходы. Дружинные дома требовалось подправить первым делом – они понадобятся раньше весны.

За зиму нужно было набрать, вооружить, подготовить и снабдить всем необходимым шесть сотен человек. Сколько-то будут уже все уметь и даже кое-что принесут с собой – русины из разбросанных от Киева до Варяжского моря русских городков. Но набрать более двух сотен наемников воеводы не рассчитывали. Остальные будут славяне. Живущие близ торговых путей роды уже давно, еще в Олеговы времена, осознали, что удачный поход за море даст больше, чем урожай за пять лет, и охотно отпускали парней, если не испытывали большого недостатка в рабочих руках. Но эти снарядятся только боевым задором и рабочим топором, которому даже рукоять понадобится новая.

Набранных «охотников» приходилось учить воевать. Не зная, на что способен Хельги, и не полагаясь вполне на опыт Асмунда, Ингвар оставил присматривать за этим Мистину, а главой ближней дружины на время полюдья назначил Гримкеля Секиру. И по полдня, во всякую погоду, Свенельдича можно было видеть на площадке у дружинных домов, перед строем новоявленных копейщиков.

Для похода требовались лодьи – не менее тридцати-сорока, чтобы в каждую помещались по двадцать человек со всем нужным грузом. Весла, канаты, веревки, паруса, смола… Строили их на Днепре и Десне, за чем приглядывал сам Ингвар по пути, Грозничар и местные старейшины. Весной, как сойдет лед, их спустят сюда, к Любечу. Требовались припасы: зерно, вяленое мясо, соленая и сушеная рыба, топленое сало в горшках, сухой горох и просо, лук и чеснок. Все это частью собиралось в виде дани, частью покупалось за греческое золото.

За время полюдья оставшимся в Киеве воеводам предстояло приготовить оружие и походное снаряжение на пять сотен человек. Что-то сохранилось еще с Олеговых времен: наконечники копий, сулиц и стрел, которыми вооружают ополчение, умбоны для щитов. Почти все это требовалось почистить, подправить, заточить. Олеговы дома для ополчения пока превратились в склады и мастерские. Нанятые ремесленные дружины целыми днями сколачивали щиты.

Кузнецов в Киеве, опять же с Олеговых времен, было много: княжеская дружина всегда дает им работу. Теперь для них закупали железо, раздали по окрестным городам и селениям заказы на уголь, и всю зиму кузнецам предстояло ковать наконечники копий и секиры – основное оружие ополчения.

Присмотром за всем этим занимались Мистина, Асмунд и Хельги. За делом они поладили не так плохо: Эльга видела, что между мужчинами наступил если не мир, то хотя бы перемирие.

Как и ожидалось, она всех застала в гриднице.

– Путь на Гурганское море и Шелковые Страны известен уже лет сто или больше, – рассказывал Ранди Ворон. – В тех краях хорошо покупают и меха, и полон, и можно было бы привозить оттуда серебро и золото возами, если бы на дороге не стояли целых три кагановых заставы. Одна – это Самкрай, мимо него надо идти из Греческого моря в Меотийское. Вторая – хазарский Саркел на Дону. И третья – на переволоке от Дона к Волге, что ведет уже в само Гурганское море. Еще при Вещем русы хорошо знали этот путь и все, что на нем можно раздобыть. Я знавал многих людей, которые при Вещем прошли на Гурганское море. Из них мало кто вернулся, сарацинские наемники кагана перебили их на Волге на обратном пути. Даже когда каган берет лишь десятину с каждого купца и товара, он все же на своей земле собирает ее по три раза. Поэтому так мало охотников туда ездить. А ведь этих мехов и полона на реках до Ладоги можно собирать сколько угодно! Олег Вещий и прежние конунги Хольмгарда знали, что делали. У них в руках был и товар, и пути его сбыта. Теперь же, когда все эти края принадлежат одному человеку, выгодный сбыт нам просто необходим, чтобы себя уважать. Так что даже если бы Роман и не решил изгнать хазар из Карши, чуть раньше или чуть позже нам пришлось бы сделать это самим.

– Возможно нам закрепиться в Самкрае – если все пройдет хорошо? – спросил Хельги. – Что там за народ?

– Живут там по большей части торговцы – хазары, жидины, армяне, греки, ясы. Вокруг города выращивают хлеб и виноград. В целом это народ мирный, сражаться предстоит только с тудуновыми войсками. Но просто так каган этот город не отдаст – это его ворота на Греческое море и западную половину мира.

– Но если мы захватим Самкрай, а греки – Каршу, то каган вовсе потеряет выход на Греческое море! – заметил Асмунд.

– И тогда уже мы будем брать с хазар пошлины за проезд к Царьграду, – засмеялся Хельги.

Увидев княгиню, засыпанную снегом, мужчины прервали разговор, встали и поклонились. Сразу двое или трое устремились к ней – помочь снять платок.

– Сидите, мне нужен только мой свояк, – улыбнулась она и кивнула Мистине: – Я пойду к себе, проводи меня.

Остальные снова сели, а Мистина взял со скамьи свой шлем и пошел за Эльгой через снегопад к княжеской избе. Без Ингвара она снова взяла к себе Святку, но тот уже спал, лишь его нянька, Добрета, дожидалась княгиню и не ложилась, сторожа свечу возле приготовленной постели.

Эльга отдала ей мокрый платок и шубу, махнула рукой, отсылая, и в изнеможении села на скамью. Рядом на ларе лежал наполовину сшитый кафтан для Ингвара – из присланной Сванхейд ткани. Лишь теперь у Эльги дошли руки заняться шитьем, хотя дело подвигалось медленно.

– Не видела еще? – Мистина положил свой шлем прямо посреди стола, ближе к горящей свече.

Эльга сперва удивилась, не сразу поняв, в чем дело и чем таким невиданным ей предлагается любоваться. А потом сообразила: старый, с выправленными вмятинами и поцарапанный шлем Мистины украсили новой, позолоченной узорной полумаской. Позолотой покрылись и все четыре накладные полоски, соединяющие четверти купола, и короткий шип на макушке. Обновленным она его еще не видела. И теперь Мистина смотрел на нее с ожиданием, и в глазах его светилось хоть и по-мужски сдержанное, но той же природы чувство, с каким женщина ожидает восхищения новым платьем или узорочьем.

Эльга выросла в семье воеводы и знала, что важно. Поэтому она с усилием, оттолкнувшись от скамьи, встала, прошла к столу и восторженно всплеснула руками:

– О боги, как красиво! Скольд делал?

Мистина кивнул. Откуда золото, Эльга не спрашивала: само собой, из того же мешка с Романовыми номисмами, откуда вели свой род и ее новые подвески к очелью. Но было здесь нечто более важное, чем красота или богатство.

– Ингвар мне велел перед отъездом, – ответил Мистина на вопрос, заданный одними глазами. – В этот раз пойду, не пойду – пока не ясно. Но уже ясно, что не век мне ближнюю дружину водить. Сегодня учил паробков в строю следить за золотым шлемом, а там, глядишь, и на поле поведу.

– Как же иначе? – тихо сказала Эльга. – Я ничего другого и не ждала.

Ей Ингвар перед отъездом об этом не упомянул, но она не удивилась. И сейчас была очень рада. Даже больше, чем решалась показать. Давно стало очевидно, что Мистина не останется на всю жизнь сотским ближней дружины. Это должность весьма важная, но он ее перерос. И Эльга чуть не прослезилась от облегчения, осознав, что Ингвар не побоялся слишком много дать побратиму, который, как он знал, умнее его и куда лучше умеет нравиться людям…

Не зная, что сказать, желая скрыть влажный блеск глаз, она потянулась и поцеловала его под нижнюю губу. Ощутила тепло его дыхания и свежий запах немного влажной от растаявшего снега бороды. Мистина обнял ее одной рукой и ткнулся носом ей в волосник над ухом. Эльга задрожала от волнения: не от поцелуя, а от проскользнувшей в нем искры понимания и доверия, такого глубокого, что стало страшно. Было чувство, будто его душа касается ее души, и столь огромная бездна перед ней открывалась, что теснило дыхание.

Эльга отошла от него и села.

– А я ведь тебе хотела про еще одну обновку рассказать.

Мистина смотрел на нее, то ли ожидая слов, то ли желая сказать что-то еще. Эльга вздохнула: от утомления и волнения не находила сил заговорить. Нужно было скорее разорвать это облако, заключившее их в отдалении от всех прочих, но оно не поддавалось. Так нельзя… Уж точно не сегодня!

Не дождавшись продолжения, Мистина опустился на колени и стянул с ее ног черевьи сместе с поршнями из толстой кожи – их надевают зимой или в слякоть поверх черевьев, чтобы те не сразу промокли. Мягко сжал в ладонях ее ступню, словно проверяя, сильно ли промок вязаный чулок. Эльга молча смотрела на его склоненную голову. Не хотелось ни говорить, ни двигаться, но вид Мистины на коленях перед ней был приятен, и она не спешила его поднимать.

Происходило что-то невероятное, казалось, она видит сон. Всегда веселый, разговорчивый, легко откликающийся на любой вызов, Мистина тем не менее был человеком жестким и, как Эльга иногда с тревогой подозревала, довольно бессердечным. Любострастия в нем было предостаточно, но, когда он у стола поцеловал ее в висок через ткань волосника, в этом была искра нежности, яркая и внезапная, как падучая звезда на черном небе. У Эльги захватывало дух, она терялась, трепетала, восхищалась и тревожилась, как перед чем-то совершенно неожиданным и огромным. Она плохо его узнала за три с лишним года? Или эта искра была новостью и для него самого?

На серой шерсти чулка остались от растявшего снега крошечные круглые капельки. Будто стирая их, ладонь Мистины медленно двинулась вверх по ее ноге. Едва дыша, Эльга не шевелилась. Насколько далеко он зайдет, пока она его не остановит? Вот он коснулся ее кожи под платьем, там, где кончался чулок, и ее пробрала дрожь. Медленно, будто нарочно давая ей время подать голос, он поднял подол, склонил голову и прижался губами к ее колену…

У Эльги словно что-то оборвалось внутри; перехватило дыхание, в животе разлился жар. Это выходило далеко за грань их привычных шуток, а заодно и признанных отношений родства. Сердце дико застучало и пробудило ее от этого чудного оцепенения. При мысли о родстве она вспомнила, зачем позвала его к себе этим вечером.

– Уже все, – едва сумела выговорить она.

Мистина вскинул голову, тоже будто проснувшись.

– Закончилось благополучно, – выдохнув, добавила Эльга.

По глазам его было видно: он мучительно пытается вернуть свои мысли оттуда, где они сейчас, и сообразить, о чем она говорит. Потом блеснуло понимание.

– Уже? – хрипло спросил он. – Так быстро? Я думал, к утру разве что…

– Так третий раз же.

– И? – Он обеими руками требовательно сжал ее колени. – Что ты молчишь?

– Была бы «шишечка», я бы тебя в гриднице повеличала.

– Опять девка? Тьфу! – Мистина тряхнул головой, потом поправился с досадой: – Прости. От радости себя не помню.

Он поднялся и сел рядом с Эльгой. Глубоко вздохнул, пытаясь выбросить из груди разочарование. Эльга хотела заступиться за сестру, но молчала: не диво, что он огорчен. Какому же мужчине не хочется сына, а его жена обманывает надежды уже второй раз. Опять Велерад не получился…

– Ута не виновата! – сказала Эльга наконец. – Она может приносить сыновей. Ну, просто в этот раз не вышло. Дадут Рожаницы, не в последний. А?

Пытаясь вернуть их прежние игры, она толкнула свояка коленом: дескать, ты знаешь, что для этого нужно. Однако тут же пожалела: широкая ладонь мгновенно упала на ее бедро, будто мышь ловила, и Эльга отбила его руку. Это походило на ловкую игру или стремительный обмен выпадами в поединке, и Эльге стало легче; она невольно засмеялась, закрыла себе рот, чтобы не разбудить Святку.

– Может-то может, – Мистина оглянулся на нее, – а я слышал, бывают такие женщины, что у них сын получается только один раз – самый первый. А вдруг Ута из таких?

Эльга нахмурилась. Он прав, есть такое поверье. И ой как дурно выйдет, если единственного сына, что припасли для нее Суденицы, Ута родила не от мужа… Но в том не ее вина!

А потом Эльга вспомнила еще кое-что и прижала руки к груди. Кое-что касавшееся ее самой. Как раз в эти долгие зимние ночи, когда год близился к перелому, ей часто вспоминались предания ее лесной кривской родины. И самое страшное из них – то, прямо из которого она и убежала.

– Ой! – выдохнула она. – Сохрани Доля! Не говори так… Ты не знаешь…

– Чего?

– Помнишь… – Невольно Эльга придвинулась ближе к Мистине, желая чувствовать рядом живого надежного человека. – Да как это забыть! Ты знаешь, зачем у кривичей девок к медведю в лес посылают?

– Известно зачем! – Мистина приобнял ее.

– Которая у медведя побудет, та потом всю жизнь станет сыновей приносить! Вот и меня за этим посылали. А ты меня увел оттуда…

– Стало быть, я все испортил? – Мистина покосился на нее, впрочем, без раскаяния.

– Нет. Я не жалею. И у меня же есть сын, – Эльга глянула на спящего Святку. – Это род Вещего мне наследника послал, а материны чуры меня знать не хотят. А как бы я хотела иметь много сыновей!

Мистина молчал, не сотрясая воздух обычными в таких случаях заверениями: дескать, молода еще, успеешь нарожать. Эльга всегда ценила в нем и эту способность, но сейчас в этом молчании уж слишком красноречивой казалась его рука, обнимающая ее стан. В его объятиях Эльге стало слишком жарко, и она высвободилась.

– Я еще одну новость знаю, – она улыбнулась, переводя дух и стараясь отвлечься. – Пестрянка хочет тоже в поход идти.

– В Таврию?

– Да. С войском. Она нам сегодня сказала, там, в бане, пока ждали. Говорит, я одного мужа от себя отпустила, так три года дождалась, едва вовсе на козе не осталась. Второго, говорит, уже не отпущу.

– Она не глупая женщина! – Мистина усмехнулся. – А то поход, там пленные хазарки-гречанки…

– Владива ей говорит: ты хочешь духом руси превзойти саму русь. Я бы тоже пошла в поход, – задумчиво сказала Эльга. – Да на кого все это покинуть?

– Кто бы тебя взял туда? – со сдержанной нежностью ответил Мистина. – Ты, смарагд наш многоценный, слишком хороша, тебя надо в ларце окованном хранить.

– Но не стыдно ли мне, что какая-то понева кривская меня обскачет! Я не просто – русь, я – из рода Вещего!

– А Вещий был мудр и знал: иногда можно уступить кое-что из малого, чтобы выиграть побольше. Я тоже уступил этот поход Хельги, хотя терпеть не могу твоего братца любезного. Думаешь, я не хочу славы и хазарского золота?

– Но почему ты его так не любишь? – настойчиво спросила Эльга.

Мистина молча покачал головой, глядя на нее тем взглядом, в котором ничего не отражалось.

– Я уже сказал тебе один раз…

Эльга отвела глаза.

– Я очень жалел тогда, что этот товар не продается.

Она поняла, о чем он, и смутилась еще сильнее. Оба они ясно вспомнили тот вечер, когда ему разбили в гриднице нос, а Эльга намекала, что если захочет, то выудит из него тайну, которую от нее прячут…

Его взгляд соскользнул с ее лица на грудь; плотно укрытая серой тканью теплого платья, она высоко вздымалась от взволнованного дыхания. А Эльга чувствовала, как от жара волнения в ней тает некая стена, разделяющая «нельзя» и «можно» – тает и растекается блестящими лужицами, как свинец близ огня.

Они молчали, но и в молчании оба слышали то, о чем не хотели говорить. О чем не могли перестать думать, даже силясь поддерживать беседу о других делах. Эльга подняла на него глаза, и он отвернулся. Его непривычный вид, задумчивый и немного потерянный, трогал сердце. Словно его придавило некое чувство, с которым даже он не вдруг сумеет справиться. Нечто такое, что он не стряхнет с себя с обычной беззастенчивостью, будто гусь воду.

Она так остро ощущала его близость, как будто он и сейчас ее обнимал, хотя его руки были сцеплены между колен. С усилием Эльга направляла свои мысли к сестре и ее новорожденной дочке, но и сейчас ясно чувствовала, как его губы прикасаются к ее колену; живот мягко сжимало и перехватывало горло, и ни одного толкового слова не шло на ум. Именно в этот вечер, когда родился его второй законный ребенок… Ее племянница… Может, ее сглазили и она сошла с ума? Разроняла где-то разум, стыд и честь? Хотя вернее, именно рождение ребенка сестры так растревожило в ней жажду жизни. Что-то внутри толкало доказать, что и она – не верба сухая, она – яблоня сладкая и может плодоносить… Мучительно, невыносимо стало сознание, что у нее всего одно дитя, а муж невесть где и вернется не скоро – это кричала молодая женская сила, влекомая к теплу жизни и равнодушная к людским законам, разделяющим «можно» и «нельзя»…

Не говоря ни слова, Мистина каким-то образом давал ей понять, что готов любить ее – этой готовностью был полон сам окружавший его воздух. И предощущение близкого, так легко доступного наслаждения обожгло Эльгу с такой силой, что она невольно закрыла глаза, будто прячась, и поспешно прогнала несбыточную мысль прочь из головы.

– Приютишь меня здесь на ночь? – небрежно спросил Мистина. – Неохота домой ехать, и там все равно никого нет, одна челядь.

Эльгу обдало жаром: он как будто ее мысли чует! Неохота ему, как же!

– И не стыдно тебе… – ответила она на то, что он на самом деле имел в виду, притом сама смущаясь показать, что поняла его.

– Так не было ж ничего! – Он глянул на нее с явным сожалением.

– Ты полез ко мне под подол! – сердито прошептала она, устыдившись своего молчаливого потворства. – А если бы я тебя не остановила?

– Попробуем заново?

– Мы не должны… – начала Эльга и осеклась: а то он сам не знает!

Мистина лишь глубоко вздохнул, будто пытаясь этим вздохом измерить всю глубину противоречия между его влечением к жене побратима и своей честью, что не допускала такого посягательства на честь Ингвара.

В пору дерзкой юности, лет восемь назад, он сделал ребенка челядинке, с которой обычно спал его отец. Кстати, мальчик получился. Но в шестнадцать лет бурление крови заглушало в нем голос разума и совести, и ведь то была просто челядинка. За полтора года до его женитьбы в Киеве много шума наделало головное дело: боярин Осока ударил ножом жену молодую, а на Мистину кивал как на виновника своего бесчестья. Нехорошо вышло, и бабу было жалко, но старого мужа молодая жена – чужая корысть.

Иная стать – Эльга, водимая жена его побратима, с недавних пор – княгиня руси. Он желал ее с первой встречи, забавлялся, заставляя ее думать о том же, но сам не думал, что когда-нибудь дойдет до дела. Все его поползновения до сего дня были всего лишь шуткой. Вздумай Эльга в первые годы замужества сделать шаг навстречу – он сам отказался бы от этого дара, бесчестящего князя.

Три года назад Мистина поступил, как и подобает верному побратиму: раздобыл для князя невесту, привез и теперь служил госпоже и оберегал ее наравне с прочим имуществом и достоинством Ингвара. Тогда она была просто девой – пусть очень знатной и красивой. И все эти три года была просто женой, живущей при муже.

Но в последний год что-то изменилось. С весны, когда он увидел, что Эльга догадывается об их замыслах насчет киевского стола для Ингвара и его, Мистины, части в этом деле, но молчит. Понимающе молчит, как мужчина, без бабьих страхов и лишнего любопытства. И чем больше за последний год в нем росло уважение к ее уму, тем почему-то настойчивее делалось и желание. И теперь его представления о допустимом и запретном словно раздваивались: он отчетливо понимал, как должен, а как не должен поступать, и в то же время убежденность эта вдруг утратила над ним власть.

Он осознал, что с некоторых пор говорит с Эльгой так, как будто она сама по себе – как сам по себе живет мужчина. Это удивляло его, даже приводило в растерянность. Никогда раньше он не смотрел так на женщину и теперь не мог уместить в душе это странное отношение – для него там не находилось подходящей емкости. За всю свою жизнь он знал только двух человек, с которыми по-настоящему считался и потому стремился быть с ними честен, – отец и Ингвар. Теперь к этим двум мужчинам прибавилась женщина, и Мистина не знал, как с этим быть.

Глубокая тишина в избе давила на обоих, Эльга жаждала нарушить это тяжкое молчание, но ничто не шло на ум. Кроме испуга от мысли, как далеко зашло дело. Их двойное свойство позволяло близость, какая и многих других толкает на блуд между деверями и невестками. Но там, где в простой семье дело кончится, может, бранью и дракой, раздор в семье княжеской мог привести к гибели державы. Эльга сама сделала свой выбор – дважды, сначала дома в Варягине, потом здесь, в Киеве. Она выбрала Ингвара и ту державу, которую создавал их брак. Но чем более явно она по слабости своей поощряет устремления Мистины, тем сильнее подрывает его преданность Ингвару. А значит, мощь своей державы, и без того едва встающей на собственные ноги. И ради этого она бежала из плесковских лесов, оскорбила чуров, погубила Князя-Медведя? Чтобы позволить Свенельдову сыну искать дружбы ее бедер?

Золоченый шлем на столе, ярко блестящий под свечой, будто упрекал их, напоминая о доверии, что оказано князем Мистине… им обоим.

Вдруг ей пришло в голову: понимает ли Ингвар, как и чем рискует, на всю зиму оставляя побратима в Киеве со своей женой? Только ли своей честью мужа? Или гораздо большим?

И от мысли о крушении, которое вызовет разлад их союза, Эльгу бросило в холод с той же силой, как недавно в жар. Это было так ужасно, что немыслимо даже думать.

– Отнести тебя? – Мистина кивнул на ее необутые ноги, потом на лежанку в другом конце избы.

– Сама доберусь! – Эльга сердито толкнула его плечом. – Ступай отсюда!

Мистина усмехнулся, встал со скамьи и шагнул к двери.

– Домой не поеду, – на полпути он обернулся. – Раз уж княгиня меня гонит… будто пса… – он усмехнулся, намекая на их летнюю ссору, – в гриднице лягу.

Эльга сделала плачущее лицо. Его бесстыдство ее и бесило, и восхищало. Главное, чтобы он видел только первое.

– Ну уж коли тебе без жены дом родной не мил, ложись в гриднице. Сладких снов!

– Смеешься? – Он приподнял бровь. – Среди этих упырей да сладкие сны? Вот если бы…

На лице его более чем ясно отражалась мечта: заснуть в тепле, источаемом женским телом…

– Я сейчас в тебя рушником брошу, – изнемогая, пообещала Эльга.

Почему-то предчувствие наслаждения на его лице колебало ее решимость даже сильнее, чем собственное влечение к нему.

– Чулком? – оживленно предложил он: рушника у нее под рукой не было. – Давай?

Готовая на все, лишь бы отделаться от него прямо сейчас, Эльга стянула серый вязаный чулок и швырнула в него. Но неудачно размахнулась и не добросила.

– Второй! – приказал он, будто отроку, мечущему сулицы в цель.

Такой голос Эльга у него постоянно слышала на дворе во время учения отроков. «Выпад – отход! Выпад – отход!»

Второй чулок упал еще ближе первого: от смеха она не могла сосредоточиться.

– Рано тебе в поход! – с сожалением сказал Мистина, окинул взглядом ее белые ноги, забрал со стола свой золоченый шлем и вышел, смеясь.

Когда за ним закрылась дверь и стихли на крыльце шаги, Эльга перевела дух. Она смеялась, стыдилась – он делает с ней что хочет! – досадовала на себя и радовалась его решению ночевать в гриднице. Пусть спит у всей дружины на глазах. А то начнут болтать…

Но что, если уже болтают? Эта мысль пригасила ее веселье. Три года назад их с Мистиной уже подозревали, а тогда она была ни в чем не виновата. Что же будет сейчас, если люди заметят эти вольности?

Но куда больше возможных сплетен ее волновало другое. Эти привычные шутки вдруг вплотную приблизились к тому, чтобы обернуться настоящей бедой. Эльга будто подошла к огромной реке, где за током темной воды угадывается движение исполинского чешуйчатого тела. «Я родился в тот день, когда тронулся лед на Волхове…» В Мистине было что-то от его покровителя, господина северных вод, бравшего в былые времена дань красными девушками. И хотя по сути он прав – ничего особенного не случилось, – что-то между ними изменилось, и это открытие пугало Эльгу. Ящер лишь бросил на нее взгляд из-под воды, а она уже ощутила себя в его власти. Нет, она не предаст себя, не изменит своему долгу. Она – внучка Вещего, «смарагд многоценный», и никому не даст повода себя упрекнуть.

Эльга встала, подобрала чулки, но надевать снова не стала. Босиком прошла по шкурам на полу к скамье, где спал Святка. Посмотрела на дитя, надеясь в нем почерпнуть твердости духа. Постаралась яснее вызвать в памяти лицо Ингвара. Да, он не так хорош собой, но лицо его, смышленое и решительное, казалось ей привлекательным. И пусть он не так умен и ловок, как побратим, зато прямодушен и честен. Сидя на киевском столе, он вынужден порой хитрить, как тогда с рахдонитами, но лишь по обязанности заставляет себя делать то, что Мистина делает не только играючи, но и с удовольствием.

Что за человек Мистина, она не смогла бы уверенно сказать. Зато очень хорошо знала: Ингвар человек хороший. Очень честный, отважный, решительный и справедливый. И, пожалуй, добрый – в той мере, в какой судьба позволяет ему быть добрым. А главное, Ингвар ее муж, с кем она стояла на свадебном полотенце, на стволе родового древа, отдавая ему свою жизнь перед лицом всех поколений предков и потомков. Она сгорит со стыда перед людьми, богами, чурами, перед ним и перед собой, если еще раз допустит нечто подобное… хотя бы в мыслях…

Эльга была полна решимости бороться, но ощущала и всю трудность борьбы. Особенно в эти сумрачные дни и долгие ночи, когда Ингвар так далеко и до встречи с ним еще так долго.

И до какой степени она может Мистине доверять? Кто докажет, что он и с ней не играет? Женщины склонны верить собственным чувствам, а куда эта вера заводит – давно всем известно. Она, княгиня русская, ставит на кон куда больше, чем ее собственная честь и благополучие.

Они оба обязаны Ингвару верностью и честью – и жена, и побратим. И Мистина знает это не хуже нее. Даже лучше – он ведь мужчина и связан с Ингваром всю жизнь. Глупо думать, что он решится на предательство ради бабьего подола! И все это – просто шутки.

Эльга осторожно поцеловала Святку, вдохнула нежный запах разогретого во сне детского тельца. Поправила на нем одеяло бьярмских соболей, успокоенная, улеглась и велела Добрете прикрыть ее медвежиной поверх куньего одеяла. К утру изба остынет, и тогда нянька принесет ребенка к ней, пока будет топить печь, чтобы дым ушел в оконца, прежде чем они встанут.

Но уже засыпая, Эльга с трудом отгоняла невольно встающие перед глазами видения. А если бы она его не остановила?

Когда Пестрянка сказала, что хочет пойти в поход вместе с Хельги, княгиня лишь усмехнулась, а ее сестра встревожилась: «Дитя мне оставишь? Не позволю мальца по четвертому году за море тащить с дружиной!» Но неожиданно этот краткий разговор получил продолжение.

Дня через три Пестрянку вдруг позвали к княгине. Прямо в избу, куда допускали только родичей. Кроме Эльги, там сидели Мистина и Асмунд. И все смотрели на вошедшую, будто только сейчас разглядели в ней некое чудо. Пестрянка смутилась – ей и так в эти дни казалось, что в нее весь Киев пальцами тычет, – и захотелось спрятаться за Хельги. Но она сдержалась, взяла себя в руки и с достоинством поклонилась. Принимая то решение, она знала, что будет нелегко.

– Думаешь, она сумеет? – с сомнением спросила Эльга, не сводя глаз с невестки.

– А мы у нее спросим, – предложил Мистина, но обратился к Хельги: – Я слышал, родич, что ты подумываешь взять свою жену в поход?

– Так и будет, если она не передумает, – подтвердил Хельги, по знаку Эльги подводя Пестрянку к скамье и усаживая. – Видишь ли, я еще там, в Варягино, однажды пообещал ей, что возьму ее с собой за теплые моря, если она пожелает. Эту достойную женщину в прошлом обманывали без всякой ее вины, и я постараюсь, чтобы больше этого не случилось. К тому же неизвестно, сколько продлится наш поход, а я не хочу, чтобы она хотя бы один день опасалась, будто ее покинули опять.

Асмунд отвел глаза. Все устроилось так, как ему и хотелось, никто не остался обижен. Даже Торлейв смирился, что в его семье происходит такое: невестка разводится с сыном и выходит за племянника. Зло смягчалось тем, что все случилось в кругу одной семьи и не выносилось на всеобщее обозрение, но тем не менее всем еще было неловко. Перед тем как, по обычаю, объявить о разводе «перед постелью», Пестрянке и Асмунду пришлось вдвоем присесть на скамью – в Киеве не было лежанки, которую они когда-либо делили. И при этом оба чувствовали себя куда глупее, чем в давнюю брачную ночь. Особенно потому, что обряд их разделения совершался на глазах у всей киевской родни, где кое-кто с трудом сдерживал ухмылку.

– Ты намерен взять ее с собой, со своей малой дружиной в Самкрай, когда поедешь туда с жидинами? – спросил теперь Мистина.

– Нет, это слишком опасно для женщины. Она останется с большим войском. Думаю, мой брат, – Хельги дружелюбно улыбнулся Асмунду, – позаботится, чтобы с ней ничего не случилось.

– Ты ведь, помнится, однажды сказал, что это смелая женщина?

– Еще бы нет! Не всякая решается поехать на другой край света.

– Поехать на другой край свет иной раз бывает мало, – заметила Эльга.

Все это время она пристально смотрела на Пестрянку, будто примеряя ей что-то в мыслях.

– Княгиня, что ты хочешь от меня? – Пестрянке надоел этот загадочный разговор, ведшийся так, будто ее здесь нет.

– Я хочу… Мы подумали… – Эльга оглянулась на Мистину в поисках поддержки, но подняла руку, призывая его помолчать. – Хельги, ты уже рассказал ей, как все пойдет?

– Я рассказал, что поеду с жидинами, как воевода охранной дружины при товаре. А Асмунд будет вести большую дружину и называться старшим воеводой всего похода… на Таврию. Ну а потом… – Хельги огляделся и убедился, что челядь и всех лишних выпроводили перед их приходом, – мы соединимся, и старшим над всем войском стану я. И она войдет ко мне в город вместе с Асмундом.

– Чтобы Асмунд сумел войти в город, сперва придется дать ему знак…

– Но мы же это обсуждали на днях. Стрела с синим оперением. Означает «следующей ночью в полночь у ворот».

– Стрела многого не расскажет, – возразил Мистина. – У каких ворот – их ведь в Самкрае двое. Численность войска внутри, где расположены, как вооружены, кто старший, насколько боевиты, чего ожидают, какой порядок дозоров…

– И вот мы подумали, – подхватила Эльга, – а что, если пустить другую стрелу… говорящую? Раз уж ты все равно хочешь взять с собой жену.

– Ты хочешь, чтобы я привел ее с собой в город?

– Это все вышло очень удачно! – поспешно добавил Мистина. – Если мы сейчас подпустим слух, будто вы с Асмундом в ссоре из-за того, что его жена развелась с ним и ушла к тебе…

– Главное, чтобы у нее смелости достало, – снова подхватила Эльга и с вызовом глянула на Пестрянку. – Сможешь ты стать не только женой Хельги, но и его бойцом?

– Раз уж так вышло… – начала Пестрянка, и все, умолкнув, посмотрели на нее, – что я дважды вошла в род Вещего… у меня достанет смелости на все, лишь бы доказать, что я сделала это не зря!

– Если муж позволит, – Мистина бросил насмешливый взгляд на Хельги.

Пестрянка было подумала, что ей придется обучаться владеть каким-нибудь оружием. Но дело состояло вовсе не в этом…

Трое мужчин еще долго спорили, обсуждая подробности, так что у Пестрянки загудела голова: она устала следить за их мыслью, хоть ее это напрямую касалось. Зато Эльга живо входила во все мелочи и сама даже раскраснелась, прикидывая на себя всю опасность и славу, что предстояло перенести и стяжать Пестрянке.

– Не много ли мы от нее хотим? – усомнился Асмунд, когда все уже прощались.

Не желая зла бывшей жене, он ради своей совести предпочел бы больше не подвергать ее никаким сложностям жизни, а тем более войны. У него до сих пор не укладывалось в голове само то, что она, Чернобудова внучка из кривского сельца, собралась на другой конец света белого – в Самкрай!

– Я хочу от нее не больше, чем сделала бы сама! – горячо ответила Эльга.

– Но ты останешься здесь, в безопасности, – улыбнулся Хельги, – а ей придется через это пройти!

Ему очень нравилась сестра-княгиня, но он считал, что ее решимость – это отвага ребенка, воображающего себя сыном бога и не знающего, чего стоят подвиги на самом деле.

– Настоящий вождь не пошлет людей туда, куда не решился бы пойти сам, – тут же ответил ему Мистина, с трудом отведя взгляд от Эльги. – А наша княгиня – настоящий вождь. Она способна идти навстречу страху.

Слыша по голосу, что это не шутка, Хельги повернулся к нему: он не понял, о чем речь.

– Я это видел своими глазами, – добавил Мистина, но при этом лицо его и голос ясно давали понять: подробностей не будет.

О походе Эльги в медвежью чащу и спасении оттуда знали всю правду только трое: Эльга, Ута и Мистина. Ну, еще четверо Мистининых отроков, но на этих можно было положиться.

Хельги лишь покачал головой – не все еще тайны киевских родичей он раскусил! – и повел жену наружу. За ними удалился Асмунд, и лишь потом Мистина подошел к Эльге проститься.

Все еще думая то о Самкрае, то о медвежьей чаще, она по обыкновению подняла к нему лицо, не ожидая ничего особенного – как вдруг ощутила, что он обнимает ее и крепко прижимает к себе всем телом, а его губы не просто касаются ее губ, но приникают к ним и размыкают. Вместо легкого дуновения родственного привета на нее обрушилась волна горячей, нетерпеливой страсти.

Сегодня они увиделись впервые с того вечера. Тогда Эльга, выгнав свояка ночевать в гридницу, все же убедила себя, что это были просто шутки. Те же, что водились меж ними почти все эти пять лет. Мистина шутит, потому что при виде красивой женщины его всегда одолевают блудливые мысли, она тоже шутит… просто потому что это весело. Хотя Эльга и сознавала в глубине души, что пытается сама себя обмануть, а эти шутки – те самые, которые бывают между деверями и невестками, между зятьями и свояченицами, что дошучиваются в конце концов до беды. Уж сколько такого случалось: каждую зиму на павечерницах про что-нибудь такое болтают. Можно бы, казалось, извлечь немного ума из чужой глупости…

Дав себе слово впредь быть благоразумнее, она почти успокоилась. А оказалось, что зря.

Уверенным, страстным поцелуем Мистина без слов сказал ей: я так хочу и так будет. В свояке, игриво-дерзком, но в целом покорном ее воле, проглянул совсем другой человек – тот решительный и даже безжалостный, какого она видела лишь издалека.

С усилием рванувшись на свободу, Эльга отпрянула и возмущенно взглянула на Мистину – и встретила требовательный взгляд, ужаснувший ее своей хищной целеустремленностью. Похоже, для него тот вечер все еще продолжался, и он успел пожалеть, что так легко отступил. Ута с дитем должна была лишь сегодня вечером вернуться домой из бани, и в эти долгие зимние ночи, пока он в одиночестве ворочался на лежанке, ему только и оставалось воображать, как оно все могло бы быть, если бы он тогда не ушел…

– Ты что? – с возмущением воскликнула Эльга. – Ты… правда готов… со мной…

– Потрогай, как я готов, – тихо сказал он, взял ее ладонь и потянул к своему паху.

Эльга отдернула руку, будто ее влекли в огонь; кровь бросилась в лицо. И за миг его объятий она успела почувствовать, что там за зверь пробудился. Тот самый, которого она уже столько времени дразнила.

Шутки кончились. Напрасно она себя баюкала, отмахиваясь от мыслей об опасности – больше нельзя было забавляться этим, как игрой, приятно будоражащей кровь. Оставалось или распахнуть дверь и шагнуть вперед, или захлопнуть и спрятаться.

– Не смей мне говорить об этом! – в негодовании выдохнула Эльга. – Ты… – на уме у нее был Ингвар, – вы же побратимы!

– У братьев с невестками везде такие дела водятся. Не слышала разве?

Задыхаясь от возмущения, Эльга не находила ответа; почему-то дела, казавшиеся вполне житейскими где-нибудь в лесном займище, между Ингваром и Мистиной, родовитыми людьми, к тому же побратимами, то есть избравшими друг друга по доброй воле, превращались в предательство. Глаза ее широко раскрылись и сияли, как два зеленовато-голубых самоцвета, лицо пылало, и она не понимала, что сам вид ее мешает Мистине вслушиваться в ее доводы.

– А если тебе этого мало… – Он снова придвинулся к ней, – то вспомни: Ингвар ведь спал с моей женой. И не раз! Мы можем сделать то же самое, и этим лишь получим долг.

Эльга не сразу поняла, о чем он. Даже хотела спросить: «А разве у тебя раньше была другая жена?» – ничего такого она не слышала. А потом сообразила: да ведь речь идет об Уте! И да, это правда…

– Но это совсем другое! – тем не менее возразила Эльга. – Она тогда не была твоей женой. А Ингвар не был моим мужем.

– Что это меняет сейчас? Я знаю, ему передо мной совестно.

И с каким-то злобно-веселым выражением двинул бровями: дескать, я знаю, как делу помочь!

– Не смей! – Эльга попятилась. – Ты что – отомстить ему хочешь?

– Вот еще. Я простил бы ему тот случай, будь его жена какой-то другой. Но тебя я добивался бы, чьей бы женой ты ни была. Ухитрись на тебе жениться кто-нибудь из бояр, до того как я тебя увидел… он мог бы и умереть из-за этого.

И это тоже не была шутка – уж настолько-то Эльга за три года научилась его понимать!

– Нет! – твердила она, сжимая кулаки перед грудью в знак своей решимости, но отчетливо понимая: вздумай он применить силу, она ему не соперник.

Мысли лихорадочно метались, Эльга не могла решить: кричать, звать на помощь отроков с крыльца – или молчать, не срамить на весь город себя, мужа, всю семью… и пусть Мистина берет на себя тайный позор предательства и бесчестья…

А решать надо сейчас – ему остался один шаг… Если он правда намерен не отступать, то стопчет ее сопротивление одним махом, как тур – цветок полевой. Вот к чему привели их шутки и забавы – разбудили зверя, который шутить не умел.

– Уходи, – выдохнула она, как последнее заклинание.

Мистина не двигался с места. На лице его застыло ожесточение, кулаки опущенных рук тоже были сжаты, но он будто сдерживал сам себя. Или того, кто жил в нем и еще не получил полной воли. Пристальным взглядом Мистина смотрел ей в лицо, оценивая, насколько тверда ее решимость. Потом он вдруг повернулся и без единого слова вышел, оставив Эльгу унимать колотящееся сердце.

И только глядя на затворенную дверь, среди тишины Эльга осознала, что мешало ей сосредоточиться. Горячее лихорадочное биение между ног. Вернулось ощущение, как его губы прильнули к ее губам, вспомнился вкус его рта и вновь, как в тот миг, ее пробила молния от затылка до низа живота. Она отчаянно пыталась избежать бесчестья для себя и для него – но как мужчину была готова принять его. И наверное, он чувствовал это, оттого и был так настойчив.

Это колдовство. Эльга села на скамью и еще раз пыталась вспомнить, не доедала ли она когда-нибудь за Мистиной хлеба или он за ней, но ничего такого на ум не приходило. Что такое с ней случилось за последний год? Его голос, его запах сводят ее с ума, один взгляд на его сломанный нос заставляет ее внутренне вздрогнуть от страстного восторга. Она не владеет собой, она больна!

«Он мог бы и умереть из-за этого…» Нет, ради желания владеть ею Мистина не поступит с Ингваром так, как мог бы поступить с кем-то другим… Нет, нет, это уж слишком!

О боги! Сжимая руки на коленях, будто пытаясь таким путем обрести власть над собой, Эльга дала себе слово: больше она никогда не позволит ему подойти настолько близко, чтобы вновь накинуть на нее эти чары.

С этого дня обращение Эльги со свояком решительно изменилось. Она перестала звать Мистину в жилую избу (разве только вместе с Утой), виделась с ним лишь в гриднице, здоровалась и прощалась издалека, а если он приходил без зова, то при ней всегда был кто-то из женской родни или челяди.

В первые дни и даже недели она тревожилась – второй человек после князя, к тому же такой настойчивый и изобретательный, отыскал бы способ добиться своего. И в то же время раздор с ним мучил ощущением большой, почти невосполнимой потери. И ни с кем она не могла поделиться. Не с Утой же!

Она лишилась человека, чьему уму полностью доверяла. Мистина, конечно, останется ей предан как княгине, но это желание быть нужным ей она сама в нем погасила. А как иначе? Оставь она все по-старому – и ее потерей стала бы честь.

Но Мистина предпочел отступить.

– Эльга, не бойся меня, – шепнул он ей однажды, почтительно помогая сойти с лошади на глазах у всего двора. – Ты же не думаешь, что я стану тебя принуждать. Я просто хотел, чтобы ты знала: я весь твой. А дальше как ты сама захочешь.

– Чтобы я знала… – Она задержалась возле него, и сама желая избавиться от этой тяжести, и мягко закончила: – Что у тебя совести нет?

– Совесть я еще мальцом где-то обронил. Но тебе я не враг.

Мистина поцеловал кончики пальцев и коснулся костяной рукояти скрама на боку. Улыбнулся. И хотя взгляд его оставался напряженным, этот привычный клятвенный знак успокоил Эльгу. Она улыбнулась в ответ. И даже сейчас при виде его лица ей приходилось давить в себе страстный восторг, одолевать шум в пылающей голове и навязчивую мысль: попытайся он в тот раз снова ее обнять… кричать она не стала бы.

– И еще я знаю, – прошептал он, отвернувшись от людей во дворе, чтобы никакой излишне проницательный взгляд не смог угадать его слова по движению губ, – меня отвергает то, что у тебя в голове… а не то, что между ног.

Одолевая мучительный стыд – хотя его проницательность для Эльги новостью не была, – она заставила себя поднять глаза и встретиться с ним взглядом. И увидела тоску и жажду – но не злобу, и у нее несколько отлегло от сердца.

– Никогда не говори мне об этом, – невольно подражая ему и едва шевеля губами, ответила она. – Я тебе запрещаю, слышишь? Раз и навсегда. Иначе мы поссоримся… и даже Ингвар в другой раз меня с тобой мириться не заставит.

Ничего не сказав, Мистина склонил голову, будто княгиня дала ему поручение, а он изъявил готовность служить. Что бы там ни было, ссориться с Эльгой он не хотел. А к тому же знал: то «никогда», что живет в голове, далеко не так неумолимо, как другое…

После этого гнетущее чувство ссоры и потери прошло, однако возвращаться к прежней короткости было бы неразумно. Вежливые поцелуи между ними с тех пор бывали только по торжественным случаям, при народе, когда никакой вольности Мистина себе не мог позволить, зато немилость княгини к свояку была бы замечена и вызвала бы пересуды. Ко времени возвращения Ингвара между ними опять все шло гладко, и даже князь, ежедневно видевший жену и побратима, не заметил никакой перемены.