Глава 11
— Знаешь, дорогая, говорят, что после дождя здесь бывают умопомрачительные закаты. Как думаешь, врут? — подоткнув под ноги женщины одеяло, я подошла к ней и заглянула в глаза. — Я знаю, что ты меня слышишь, — улыбнулась я, — хотя и не хочешь отвечать, что не слишком-то вежливо с твоей стороны! Знаешь, чего мне стоило вытащить тебя сюда, могла бы и «спасибо» сказать, — причмокнула я губами, в то время как Тереза и не думала торопиться с ответом.
Приобретение в качестве студентов трех оборотней давало ощутимый бонус в деле переноски больных и мебели. Так что сейчас я, Тереза и бесцельно шатающийся по крыше корпуса больницы Кит собирались не просто дышать свежим воздухом, а еще и попробовать вернуть девушку, которая, казалось, и не думала возвращаться. Пятеро моих студентов были озадачены составлением историй болезни пациентов, что остались внизу, так что у нас было и время, и отсутствие свидетелей.
Сейчас Тереза была на той степени истощения, что совсем скоро могла просто умереть не от того, что была в коме. Никто толком не знал, как именно ухаживать за пациентами, что находились в состоянии, подобном ее.
Я осторожно взяла ее за руки и присела на краешек кровати.
— Я настырная, и даже когда со мной не разговаривают, все равно рано или поздно хотя бы посылают куда подальше.
Поглаживая ее предплечья, я обращалась к той силе, что давала мне существовать. Я смотрела на девушку перед собой со всех возможных ракурсов, начиная от ее физического состояния и заканчивая энергетическим.
— А ты ведь не так проста, а? — проговорила я машинально, рассматривая то, чем являлись ее энергетические артерии. Девушка передо мной была сейчас простым человеком, но еще совсем недавно Тереза являлась достаточно сильным магом. Как я уже говорила, с исчезновением Эйлирии среди людей рождалось крайне мало одаренных детей, но когда нечто подобное происходило, они были обладателями весьма незаурядных способностей. Энергоартерии Терезы были расширенными, у обычных людей так не бывает, это означало, что человек не просто имел дар, а умел им пользоваться. Вот только эти самые артерии сейчас казались обожженными, как если бы девушка приняла сквозь себя силу, для нее не предназначенную. Ее тело не могло с ней справиться. Ни один маг не стал бы делать нечто подобное добровольно, учитывая то, что каждый из них знает, сколько именно ему по силам потянуть. Но тут была такая мощь, что девушку просто выжгло изнутри. И еще кое-что: Тереза лежала в больнице под табличкой «Неопознанный», а это само по себе невозможно! Все маги всегда были и есть на строгом учете. Ее исчезновения просто не могли не заметить в империи.
— Гм… — тяжело вздохнула я, вновь обращаясь к девушке, что сейчас больше всего напоминала скелет, обтянутый кожей, с редкими пепельными волосами и блекло-серыми глазами. — Чья же ты, девочка? И как так могло сложиться? Что произошло с тобой? — вопросы, ответы на которые могли слишком дорого стоить мне. Если кое-чему меня и научила жизнь — так это не спрашивать. Просто лечи и никогда не спрашивай. Но хрена с два я когда-нибудь следовала собственным правилам. — Вот проклятье, — вслух выругалась я, прекрасно понимая, что приняла ее как своего пациента.
— Что-то не так? — поинтересовался Кит, подходя ко мне со спины.
Я лишь отрицательно покачала головой.
— Врешь?
Я согласно кивнула.
— Достала, — фыркнул он, вновь отходя от меня. — Потом расскажешь? — крикнул он, когда оказался почти у самого края крыши.
— Нет! — отмахнулась я.
«Не расскажу, что бы там ни было. Очень постараюсь спровадить тебя в ближайшие дни, потому что со мной тебе будет хуже… Буду скучать по тебе, но и это пройдет».
Вот о чем я думала в тот момент, когда Кит демонстративно повернулся ко мне спиной, изображая вселенскую обиду. Я не замечу его недовольства. Сделаю вид, что все хорошо. И поступлю так, как должна. Его метки раба я смогу снять с ауры. Процесс трудоемкий и болезненный для человека, но я смогу сделать это, пока он спит. Но как быть с тем, что ему необходимо будет еще как-то сбежать? Нужен амулет перехода. А может, нам уйти вдвоем?
— Как малодушно, не находишь? — посмотрела я на Терезу, озвучивая свои мысли. — Я так долго хожу под этим небом, а мне все еще бывает страшно, — хмыкнула я. — Жалкое зрелище, да? Я так привыкла прятаться в своей норе за прошедшие годы, что теперь любой шорох наводит на меня ужас, — покачала я головой. — Сама себя не узнаю. Не узнаю себя такой — беспомощной и жалкой, бездна меня поглоти! Я никогда не была жалкой, какой угодно, но не трясущейся крысой в углу норы… И кем я стала, — обреченно выдохнула я.
Ненадолго я замолчала, всматриваясь в горизонт и в то, как раскрашивают лучи заходящего солнца небосвод, наполняя его самыми невообразимыми переливами от ярко-оранжевого и нежно-розового до фиолетового и алого.
— Пора вспомнить о былом величии, — высокопарно произнесла я, искоса посмотрев на Терезу. — Хорошо сказала, учитывая момент, да? Но вся трагедия в том, что действительно пора вставать с колен, и кто бы знал, как страшно мне это сделать. А еще, ты знаешь, что страшнее всего, но о чем мне совсем нельзя вспоминать сейчас?
Конечно, Тереза ничего не ответила. Я наклонилась к ней и совсем тихо сказала, словно бы делясь секретом, но на самом деле мне просто было страшно услышать собственный голос и те слова, которые я скажу и, не дай Двуликий, неосторожно в них поверю.
— То, что Он может быть жив… — И от этих слов сердце мое против воли сжалось в груди, пропуская удар.
Мы пробыли на крыше еще около часа, прежде чем стало ощутимо прохладнее, и я решила, что вкупе ко всем бедам Терезе не хватало только еще и бронхита. Все это время мы говорили с ней, по ходу дела я пыталась немного привести ее энергообмен в порядок. Так сразу начинать заживление «артерий» было нельзя, она была слишком слаба.
Киран Арт Соррен. Имя, дарованное ему королем светлой Эйлирии, его отцом и наставником за долгие столетия до рождения проклятой империи аланитов, еще тогда, когда никто и представить себе не мог, что у наследного принца откроется Дар Первородного целителя. Дар, который перечеркнет сам факт того, что однажды ему будет суждено вступить на престол. В день, когда на груди маленького мальчика, над самым сердцем, расцвел алый цветок Двуликого, это стало понятно и самому королю. Его Киран никогда не взойдет на престол, никогда не примет бразды правления у своего отца. Для него Двуликий приготовил совсем другой путь и иной исход.
Стоило бы понять это раньше, еще тогда, когда у смуглокожего короля и королевы родился совершенно белокожий малыш. Вместо черных жестких волос, как у родителей, у ребенка были тяжелые кудри цвета меди и крови, что казались совершенно красными в солнечных лучах. Его глаза совсем не походили на карие родительские. Они, казалось, впитали в себя цвет весенней травы. С возрастом отличия от собственных отца и матери лишь усиливались. Киран рос высоким, крепким и совершенно не походил на своего низкорослого и полноватого отца. Но, несмотря на то что теперь король знал, что его сын — жрец Двуликого, он не спешил отдавать мальчика на обучение в школу к другим детям. Киран осваивал программу дома. Как и многие другие дисциплины, которые не преподавались никому из его собратьев и были больше предназначены для будущего правителя. Когда же мальчику исполнилось шестнадцать, пришло время подчиниться судьбе, король признал это, учитывая то, что у него родился наследник и он теперь мог передать ему трон… трон, которому суждено было исчезнуть в самые ближайшие годы.
Киран уходил из дворца, ни о чем не жалея. В нем жила искра Двуликого, которая помогала ему понимать несколько больше, чем другим людям. Она же заставляла ценить совсем другие вещи, нежели деньги, власть, положение в обществе. Все это душило его. И в день, когда его собратья получали аттестат об окончании школы и готовились к переходу на новую ступень обучения, ему было суждено наконец-то вступить с ними на одну тропу. Он не боялся быть изгоем. Не переживал, что его не примут. Все эти годы он тяготился от того, что не может быть рядом с ними. Так, будто бы его душа была кусочком чего-то большего, целого и она все это время стремилась примкнуть к этому «чему-то». Не зная их, он скучал. Так тоскуют по дому. Так тянутся к родным, с которыми давно не виделись.
В этот день он впервые покинул дворец один. Единственный, кто его сопровождал, был верный конь, с которым он не расставался с десяти лет. Стоило ему въехать на территорию школы и, спешившись, оказаться на дорожке, что вела под крышу здания, как где-то за стенами школы послышались спешные шаги. Они могли принадлежать лишь человеку, который куда-то очень сильно торопился, а следом он увидел, как из распахнутых дверей на залитый солнечным светом двор выбегает самая нелепая и странная девочка, что он когда-либо видел в своей жизни. Нелепая, потому что ее серое платье было ей сильно коротко. По вороту косо пришита белая тряпка с вышитыми на ней крупными цветочками. Непослушные черные длинные волосы собраны в две небрежные косы. И лишь невероятные глаза цвета моря, что как-то по-особенному сияли при свете солнца, не давали ему и шанса рассматривать ее наряд и дальше, приковав его внимание к себе. Девочка широко улыбнулась, точно встретила кого-то родного и давно знакомого. Так ему не улыбалась даже мать.
— Айр! — неожиданно она повернулась к нему спиной и звонко закричала. — Он пришел, Айр! — а после так же резко повернулась лицом и, бегом пересекая двор, устремилась к нему. Уже когда между ними было расстояниене больше вытянутой руки, он мимолетно подумал, что вот сейчас она остановится, чтобы поздороваться с ним, но вместо этого девочка, не сбавляя скорости, буквально врезалась в него на полном ходу, заключая его в объятия, хотя ростом она доходила ему лишь до середины груди. — Ты как раз вовремя! Мы уж думали — не успеешь, — совершенно панибратски попеняла она ему, тогда как Кир, растерявшись, просто боялся пошевелиться, нелепо расставив руки в стороны.
Когда он полюбил ее? Вопрос, который порой возникал в его голове и на который никогда не находилась в ответ конкретная дата. Иногда ему казалось, что он любил ее всегда. С самого своего рождения, будто бы точно зная, что где-то есть она. Его любовь, его мечта, продолжение его души. Но так он думал уже позже, когда повзрослел, когда наконец сумел подобрать слова, чтобы рассказать о своих чувствах, когда закончилась их совершенно детская война. Как оказалось, его женщина умела ломать людей не хуже, чем заправский палач, правда, методы были иными, но получала она всегда то, что хотела. Их знакомство, начавшееся на столь светлой ноте, точно так же быстро переросло в противостояние двух характеров. И он никогда в жизни не был так рад своему поражению… хотя проигрыш был скорее совместным, да и разве можно это так назвать, если в итоге он получил гораздо больше, чем смел мечтать.
Говорят, что с годами, проведенными вместе с одной женщиной, страсть утихает. Так говорят. Он слышал об этом. Но всякий раз, когда его губы находили ее, руки касались бархатистой кожи, он ощущал, будто под кончиками его пальцев пробегают крошечные электрические разряды, будоража в нем, кровь и пробуждая желание. В день, когда он смог назвать ее своей, ему на миг показалось, что на небе зажглось вечное солнце, что убережет их от любых невзгод. Казалось, что этот океан счастья никогда не иссякнет, и день, когда родился их общий сын, стал самым счастливым в их жизни… Тогда ни он, ни она не знали, что любовь способна причинить боль. Любовь к ребенку, который не унаследовал способностей родителей и родился обычным человеком. Разве можно принять подобное? Разве мог он смириться с подобным? Его Соль никогда не плакала, не раскрывала мысли, которые не покидали их обоих. Рано или поздно им придется расстаться с тем дорогим и бесценным, что зажглось в свете их любви. Вместо этого они вместе с теми, кто был их семьей, основали первый храм Двуликого Бога, место, где родилась мечта. Мечта о том, что они сумеют найти способ, чтобы отсечь часть своей искры и отдать тому, потерять которого было бы выше их сил. Долгие годы исследований, разработок, экспериментов. Каждый из них вел свое направление и развивал свою теорию. Но время неумолимо двигалось вперед, их сын был замечательным мальчиком, но в день, когда Киран однажды взглянул в зеркало из-за его плеча и увидел, что выглядит младше собственного сына… Это воспоминание, картинка, не отпускало его еще долгие годы. Тогда он впервые признался самому себе, что ничего не сможет с этим поделать. Просто не сможет. Все, на что хватит их с Соль сил, — это помочь ему прожить полноценную жизнь без бремени болезней. Быть рядом и запоминать каждый миг их жизни, радоваться успехам Дорина как своим собственным, а потом… Он не знал, что будет потом. Как и не знал того, как смогут они это пережить.
Не оставляя попыток что-то изменить, он стал думать, что знает, как добиться желаемого. Он пришел в дом сына, когда тому исполнилось тридцать пять. Сейчас Киран был похож на сына, нежели на отца. Дорин к тому моменту уже имел свою семью, детей…
— Я знаю, что мы можем сделать, — возбужденно проговорил он, подходя к уже взрослому мужчине и с каким-то лихорадочным блеском в глазах хватая его за руки.
Он никогда не забудет, как по-отечески тепло и печально смотрел на него его собственный ребенок, чтобы потом покачать головой и сказать:
— Нет.
— Нет? — словно в свое более взрослое отражение, всматривался Киран в зеленые глаза сына.
— Нет. На что ты хочешь обречь меня, отец? — спросил он. — Разве ты пожелал бы врагу то, через что вы с мамой проходите каждый день из-за меня, так почему хочешь уготовить мне то же самое? Не надо, я не так силен, как вы. Просто отпусти, когда придет время. Просто будь рядом, пока оно есть.
— Папа, папа, — из коридора послышался детский голосок, а следом за ним появилась и его обладательница, малышка Мира. — Деда! — радостно взвизгнула девочка, подбегая к Кирану и требовательно протягивая к нему руки.
Смотря в эти ярко-голубые глаза, Киран улыбнулся в ответ и легко подхватил девочку, прижимая крохотное тельце к груди и понимая всю правоту слов сына. Осталось лишь смириться с этим…
— Я должен рассказать о твоем решении маме…
— Нет, — покачал головой Дорин, — не должен. Просто забудь о том, что у вас был шанс. Просто никогда не вспоминай об этом, потому что, по правде говоря, его никогда и не было. Мама поймет однажды, и ты ей поможешь. Пообещай мне, отец: что бы ни случилось — ты всегда будешь на ее стороне, пообещай мне это здесь и сейчас.
Киран лишь грустно улыбнулся.
— Незачем, — покачал он головой, — я уже пообещал это ей…
И, несмотря на то что он обещал не говорить об этом Соль, он рассказал ей в тот же вечер, просто потому, что когда пытался что-то скрыть от нее, ончувствовал какой-то странный дискомфорт, почти боль, словно бы предавал ее доверие своим молчанием. В ту ночь она впервые плакала на его плече.
Он не любил вспоминать то время, когда оно все же пришло. Все до сих пор казалось нереальным сном, порожденным больным воображением. Их сын нашел свой дом у океана, там, где всегда были звездные ночи и солнечные дни. Их Дорин любил это. В день, когда Киран и Соль пришли проститься с ним, его женщина держала его за руку и молчала. Она смотрела на невзрачный холмик и не могла больше найти точку опоры в этом мире, кроме его руки. Сколько они так простояли? Он не знал. Лишь когда на небе расцвели первые звезды, она впервые заговорила с ним за последние три дня.
— Давай… — тяжело сглотнула она ком в горле, — пообещаем друг другу кое-что.
— Что? — бесцветно отозвался он.
— У нас больше никогда не будет детей, никогда, хорошо? — по ее щекам бежали крупные слезы, голос дрожал, но она все равно находила в себе силы говорить.
Он ничего не ответил ей в тот момент, лишь с силой прижал к груди, без слов рассказывая о том, как ему больно. Что не она одна потеряла. И, что бы там ни было, пережить они это смогут лишь вместе.
Время в их случае — весьма странное понятие. Оно то течет, то невыносимо тянется, но по сути ничего не меняет. Они еще жили рядом со своими потомками некоторое время — до тех пор, пока видеть, как некогда юная Мира увядает на глазах, превратившись в пожилую женщину, озорной шалопай Рим превращается в вечно брюзжащего старика, их дети так же неумолимо взрослеют, не стало слишком тяжело. Невыносимо. Тогда они ушли. Не вдвоем, ушли всей своей большой семьей. Не чтобы забыть — просто пережить.
Вспоминая то, как дальше складывалась их жизнь, после той страшной утраты, он уверялся — они негласно договорились открыть в своих сердцах частьдля воспоминаний о Дорине. Самых светлых, теплых, радостных, после чего закрыть эту самую часть, чтобы бережно хранить, но не пытаться ими жить. Произошло это не скоро, но у них получилось не тревожить былое, отстраниться от него. Должно быть, если бы он попытался назвать самое счастливое время, проведенное рядом с ней, то не смог бы. Не потому, что после его не было. Просто все то время, пока она была с ним, было для него счастьем. Иногда горьким, порой нестерпимо болезненным, сладким или же просто теплым, но именно сам факт присутствия ее в его жизни наделял эту самую жизнь смыслом.
Должно быть, было бы уместно сказать, что жили они долго и счастливо? Вот только так, может быть, и было, если бы вместе с течением времен не менялся бы и мир. Не увяли бы земли Эйлирии, превращаясь в золотые пески Элио, не распались бы удельные княжества пограничных земель, и на плодородные земли Аттавии не пришли бы те, кто верил в собственное величие, заключенное в праве решать чужие судьбы. Слухи о первородных ходили далеко за пределами их страны, потому, должно быть, неудивительно, что одним из первых мест, которые были захвачены войском императора, был именно их храм. Впервые Киран ощутил в себе это неудержимое желание взять в руки меч, чтобы отстоять свою женщину, семью. Проклятый Дар не давал даже этого. Все, на что хватало их сил, — это удерживать оборону храма, но стоило только подумать о том, чтобы убить… разум, душу пронзала такая боль, что еще неизвестно, кто пострадал бы, если бы они все же решили сражаться.
Впервые за долгую жизнь в нем просыпалась кровь королей. Он чувствовал свою ответственность за близких. Чувствовал, что должен защитить, и понимал, что сила, привязавшая его к этому миру и месту, никогда не позволит этого сделать.
Клеймо раба. Ни один из них не понимал, что означает быть рабом. Жизнь — это святое, свобода выбора — неприкосновенна. Нет жизни, что была бы ценнее или дороже жизни другого. Так не бывает. Этого не понимала их сила. Это отрицала их суть. Но война все расставила по своим местам.
Спустя восемь лет с начала боевых действий их впервые разлучили с Соль. Эти годы отпечатались в памяти беспомощностью и обреченностью, полной разочарования и боли. Смерть плела свой танец повсюду. Сколько бы они ни отдавали — этого было мало, чтобы сохранить жизни. Двадцать два года они виделись время от времени, когда их перебрасывали с одного места на другое. Тоска, такая черная, жгучая и всепоглощающая, заполняла сердце. Обреченность, усталость, голод, грязь и кровь — вот что принесли аланиты в их мир. И будь он проклят, но возненавидеть их он не мог. Мечтал хотя бы испытать это чувство на вкус, но не мог.
Столетия рука об руку — и ему уже порой казалось, что он может чувствовать ее на расстоянии. Даже угадывать мысли, как если бы ее переживания не ведали ни времени, ни расстояния. Порой он просыпался посреди ночи оттого, что его душили слезы, и, только открыв глаза, понимал, что где-то далеко плачет она. Выходил на улицу из своей крошечной грязной палатки и смотрел на черный небосклон, в котором отражалось зарево огней, что, казалось, горели повсюду. В такие ночи его не интересовало, что совсем близко идут сражения. Он думал о ней. Представлял, что она рядом, что он обнимает ее за плечи и баюкает на своих руках. И ему верилось, что она тоже чувствует его. После наступало утро, полное все тех же забот, что и днем ранее, но мысли его все равно тянулись к ней. Пока он чувствовал ее, смысл все еще был.
Этот день, который изменил все, был не лучше и не хуже любого другого. Он как раз заканчивал шить рану от заговоренного меча, удар которого не позволял пользоваться хваленой регенерацией аланитов. Каждый раз сталкиваясь с подобными ранениями, он думал, что, сколько бы ни минуло столетий, жизнь всегда найдет способ себя убить. Зачем Двуликий создал их? К чему это? Если живые никогда не понимали, что смерть приходит лишь однажды и она неизменна.
— Там-Там, мне нужен раствор, у меня закончился! — позвал он друга, который был так похож на него самого внешне, что их легко было назвать братьями. Разве что мужчина был гораздо выше, чем сам Киран, и обладал более смуглым цветом кожи.
— У меня тоже нет, — донеслось до него из-за тканевой перегородки, что разделяла два рабочих места.
— Рэм? — спросил он через плечо.
— Неа, — просто откликнулся друг из-за другой импровизированной стены. — Сейчас уйдет последнее.
— Вот же, — сквозь зубы выругался Киран, откладывая в сторону иглу, закончив накладывать шов. — Потерпи, — сказал он, обращаясь к пациенту, что сейчас, корчась от боли, лежал на столе перед ним. Обезболивающие закончились еще на прошлой неделе. Приглушать боль удавалось собственными силами, которых уже совсем не хватало. Намереваясь поскорее добраться до их маленького склада, где, возможно, еще кое-что осталось, он резко поднялся на ноги, спешно направился к выходу и едва не упал, потому как от столь резких движений голова закружилась и пол стал как-то странно подпрыгивать под ногами.
— Бездна, — прошипел он, уже гораздо медленнее продвигаясь вперед.
Кладовка не оправдала ожиданий. Искомого в ней не нашлось. А это значило, что либо он потратит последние силы и ничком пролежит несколько дней, либо понадеется на силу организма пациента. Хотя к чему эта дилемма? Выбора не было никогда. Но так подставить собратьев… Ведь каждый из них выглядел сейчас нелучше него самого. Вернувшись, он подошел к больному, что все так же лежал на столе, устало присел на высокий табурет, положил руку на его лоб и… замер, пытаясь осознать, что произошло. Мужчина был мертв.
Киран непонимающе нахмурился. Это было невозможно! Он был уверен в своих действиях, в оценке больного! Не мог тот просто взять и умереть! Но… это было так… Потянувшись к лежащему перед ним мужчине собственным даром, привычно смотря, как нежно-голубые нити оплетают запястья аланита, он шокированно понимал, что воин умер от болевого шока и внутреннего кровотечения, которое открылось в тех местах, что он заживлял при помощи своей силы, а не сшивал нитью.
— Что это… — растерянно прошептал он, поднимаясь со стула и чувствуя, как нарастает странное жжение в груди. Ощущения были такими, словно нечто горячее, до этого момента незаметное и просто текущее в его венах, вдруг устремилось к центру груди. Боль, пришедшая вместе с жжением, оказалась столь нестерпимой, что он упал на колени, часто хватая ртом воздух и не в силах ни закричать, ни сделать нормальный вдох. Перед глазами начинало темнеть, а когда это огненно-горячее «нечто» сконцентрировалось в груди, боль стала такой, что он готов был взвыть в голос, если бы только мог совладать с собственным голосом. А потом ему показалось, что какую-то часть его естества просто пытаются отрезать от него самого. Как если бы невидимое лезвие прошлось по его душе. В этот момент ему почудилось, что время вокруг остановилось. Он будто бы видел, как неведомая рука занесена для удара, но у него все еще была возможность поставить щит и защитить свой… дар? Как если бы тот, кто хотел ударить, нуждался в его согласии закончить начатое. Он должен был желать или хотя бы покориться, чтобы все закончилось. Этот миг. Странный миг, наполненный болью и агонией, когда все слилось воедино, когда все, чего оставалось желать, — это смерть и облегчение ноши, что он взвалил на себя так давно. Он должен был быть рад избавлению. Но вместо этого он упал, обхватив ноги руками, притянув колени к груди, и со всей оставшейся жаждой жизни подумал о ней. В ее глазах было его спасение. Пока он может видеть их хотя бы так, мысленно, он может бороться. Ему все еще есть ради чего жить. Как бы ни было больно, он не отдаст…
Что «не отдаст»? Он и сам не знал, но чувствовалось это так, что кто-то невидимой рукой просто пытается выдрать из тела его суть. Словно выстраивая между собой и этим «некто» непроницаемую стену, он держался на краю сознания, пока наконец не почувствовал, что боль ушла.
Подняться на ноги он смог далеко не сразу. После произошедшего навалилась такая слабость, что он еще несколько бесконечно долгих минут пытался найти в себе силы, чтобы просто открыть глаза. Тяжело опираясь на дрожащие руки, он кое-как поднялся и, словно хорошо набравшийся выпивоха, поплелся к выходу из госпиталя. Проходя мимо коек с больными, он с ужасом понимал, что каждый их пациент был мертв, будто бы кто-то забрал из их тел ту силу, что в свое время вложили они.
Выйдя из шатра, он болезненно сощурился от яркого солнца и попытался осмотреться. В конце концов, где-то были Там-Там и Рэм. И лишь когда он посмотрел на восток, то увидел две мужские фигуры, что, нелепо подволакивая ноги, брели прочь.
— Там-Там! Рэм! — закричал он.
Ответа не было. Казалось, они не слышали его, хотя и были не так далеко.
Говоря откровенно, он прожил достаточно долгую жизнь, чтобы уметь рационально подойти к любой ситуации. Не поддаваться панике, не делать поспешных выводов, думать, а потом уже действовать. Но тогда… Тогда ему впервые хотелось сделать нечто глупое, что хотя бы заняло его на какое-то время, просто потому, что он не знал, как поступить иначе. Но он не былбы сам собой, если бы тренированный годами ум не сделал все за него, расставив приоритеты и последовательность дальнейших действий. Скоро прибудет очередной обоз с ранеными, с ними прибудут и стражники. У них есть всего несколько часов, чтобы уйти как можно дальше. Хотя что в этом проку, если клеймо все еще на нем? Не важно. В первую очередь надо догнать братьев, позже они смогут что-нибудь придумать. В любом случае, оставаться тут дальше он не мог. Надо догнать друзей, со всем остальным они смогут разобраться уже вместе.
Он никогда не думал о себе как о слабаке. Но догнать Там-Тама и Рэма, похоже, было выше его сил. Он бежал, несколько раз падал, кое-как поднимался на все еще дрожавшие ноги, потом его тело выдавало такие зигзаги, что у него начинала кружиться голова, после чего он вновь брал себя в руки и плелся вперед. В конце концов ему удалось сократить расстояние и нагнать товарищей — но лишь потому, что они, похоже, были еще больше не в себе, чем он сам, и шли вперед, совершенно не понимая, куда именно идут. Его кульбиты, по сравнению с их были всего лишь легкими перекатами на пригорках.
Это был рывок или даже нечто среднее между прыжком и падением на грани возможного. Ему все же удалось ухватить Рэма за рукав его давно не стиранной, местами рваной рубахи и потянуть на себя. Благо, Рэм был обладателем хрупкого для мужчины телосложения. Ему не досталось ни роста Там-Тама, ни силы Кирана. Мужчина скорее напоминал подростка, и лишь необычайная аристократичность черт его лица, пронзительно синие глаза, что казались необыкновенно мудрыми и глубокими, никогда бы не позволили перепутать его с ребенком.
— Да постой же ты, — давно сорванным голосом прохрипел Киран, по инерции падая и утаскивая за собой Рэма. — Очнись, Рэм! — переворачиваясь так, чтобы заглянуть в лицо другу, пробормотал он и тут же неверяще замолчал.
Цветок Двуликого, что был на затылке Рэма… это было невероятно, но он расползся по лицу и телу брата. Странные, мерцающие огненно-красным гирлянды «цветов» покрывали теперь его шею, лицо, руки, ту часть груди, которую мог видеть Киран в вороте рубахи. Эти гирлянды будто бы тревожно вздрагивали и пульсировали, наливаясь все более темным, кровавым цветом.
— Рэм…
— Отойди, — прерывисто выдохнул Рэм, смотря на Кирана глазами, в которых не осталось больше ни зрачка, ни белка, лишь кровавая пелена. — Отпусти меня, — корчась от боли, просипел он, после этих слов из уголка его рта побежала кровавая дорожка.
Киран уже перестал понимать, что происходит, и просто стал делать то, что и всегда, когда нужен был его дар: он привычно обратился к нему, смотря за тем, как нежно-голубые нити проникают в тело родного ему человека.
То, что он ощутил… Он не мог поверить в это! Как если бы внутри Рэма каждый орган начинал трескаться и кровоточить.
— Да что же это?!
Он пытался заживлять раны, но на их место приходили новые. Они были крошечными, почти микроскопическими, но повсюду, как если бы организм вдруг треснул, словно дорогая фарфоровая ваза, и трещины эти лишь расползались с каждой секундой! А самое ужасное — Рэм больше не был тем, кем родился. В нем больше не жила сила…
— Отец заберет меня теперь, — захлебываясь собственной кровью, проговорил мужчина. — И тебя заберет, если не отпустишь меня… Мы все найдем покой у его сердца… — как-то жутко улыбнулся Рэм, но Киран все равно даже не думал останавливаться. С каждой секундой его нити все глубже проникали в тело друга, все теснее переплетались с ним. Пока в один моментбагряные «цветы» не вспыхнули как-то особенно ярко, а Киран не ощутил болезненную судорогу, которой прошлась по организму Рэма эта вспышка, и пространство вокруг не схлопнулось, выбрасывая их в самом сердце Элио…
Их выбросило у места, где некогда стоял величайший оплот магии мира, в котором они были рождены. Дворец королевской четы, источник силы, породившей их. Маги Эйлирии знали, в каком месте строить дворец. Тысячелетия назад в этой точке сходилось сразу несколько энергетических рек. Дворец, в котором родился и сам Кир, сейчас выглядел как огромная скалистая гора. Единственное место в мире, способное их укрыть ото всех, внутри которого, в самом сердце, все еще тлел магический огонек прошлого. Место, куда они мечтали однажды уйти, когда смогут скинуть клейма со своих душ, чтобы скрыться от тех, кто сковал их.
Что произошло? Как они оба оказались здесь? Да и что, в конце концов, происходит? Вопросы, которые без конца повторял он про себя, не имели ответов. Этот болезненный, совершенно противоестественный перенос лишил его последних сил. Сознание его померкло, стоило ему осознать, где они.
Он очнулся потому, что его бил сильный озноб. Надо сказать, он не помнил, когда в последний раз ему было настолько холодно. В новой империи, на землях бывшей Аттавии, а ныне Алании, были мягкие теплые ночи. Но в Элио, стоило солнцу лишь поцеловать горизонт, яростный зной сменялся лютой стужей. Не сразу он вспомнил, где именно находится, как не сразу взорвались в памяти картины недавних событий. Все казалось настолько невозможным, что больше всего напоминало кошмар. И сон быстро воплотился в реальность. Стоило ему только повернуться и попытаться встать, как взгляд уперся в распростертое тело, что недвижимо лежало рядом. Ему не было никакого смысла подходить к человеку, чтобы понять, кто он, как и то, что он мертв. Его состояние он чувствовал своим естеством, его личность… Он знал этого человека не первую сотню лет. Любого из членов своей семьи он мог узнать даже в сумерках, не видя лица, просто по очертаниям тела.
— Рэм, — потерянно прошептал Киран, даже не пытаясь встать, просто подползая к другу. И стоило ему оказаться рядом с мужчиной, как от увиденного у него помутнело в глазах. Рядом с Рэмом был Там-Там, чуть дальше Зорис, еще через несколько шагов — Шимус, державший за руку Катлин, рядом Джо, Айрин, Ксандр, Сорэйя, Айтон и Эмма… Они все были здесь. Он брел сквозь это недвижимое море из человеческих тел, словно сам был где-то на грани между жизнью и смертью. И явственно понимал, что с каждым своим шагом, с каждым опознанным телом он все ближе к этой самой грани. Стоит ему увидеть лишь одно самое дорогое, родное и любимое лицо на свете, как он тут же исчезнет. Просто сорвется в эту неведомую пропасть.
Он не нашел ее. Ее здесь не было. Эта мысль была принята сердцем, размышлять над этим он даже не пытался. Он боялся сделать подобную глупость. Это могло значить лишь конец. Он слишком привык, что все, что связано с их жизнями, не имеет конца. И сейчас, сидя на песке в эту лютую ночь, среди мертвых собратьев, каждого из которых он знал… Нет, он не просто знал, он ощущал их всю свою жизнь как некую часть себя, что заставляла его чувствовать себя живым, полноценным, он держался лишь на одной последней ниточке. Ее здесь не было, значит, она могла быть жива! Он прикрыл глаза, мысленно потянувшись к ней, но в ту же секунду, когда не смог ее ощутить, отстранился.
— Чушь! Я просто не в себе, потому не могу услышать! Конечно, — шептал он себе под нос, стараясь не смотреть по сторонам, — иначе и быть не может! Я должен встать и сделать еще немножко, но изо всехсил. Совсем чуть-чуть… только здесь есть то, что сможет мне помочь! Только здесь…
На этих словах Киран резко поднялся, и хотя его тело уже онемело от холода, царящего вокруг, поступь его была тверда, как никогда. Он поднимался по узкой тропе, что вела ко входу во «дворец». У самого входа в небольшую пещеру он лишь слегка повернул голову, чтобы сказать всего несколько слов:
— Я найду ее — и тогда мы вернемся к вам, потерпите еще чуть-чуть, мы обязательно вернемся…
Легко миновав несколько галерей пещеры, что служили чем-то вроде гостевой части для тех, кому не полагалось знать об истинной сути на вид самой обычной горы, он подошел к ничем ни примечательной стене, с силой прокусил собственное запястье, после чего провел обычную линию на стене. Каменная поверхность глубокого коричневого цвета вдруг истончилась, а вместо нее возникла мерцающая золотым паутинка. Он легко шагнул вперед, привычно сделав глубокий вдох. Здесь все еще пахло его родиной, домом. Его дворец, ныне пустынный и тихий, точно уснувший глубоким сном, но все еще живой. Стены внутри привычно налились теплым светом, будто бы приветствуя долгожданного гостя и завлекая его в свои объятия. В каждом коридоре, комнате, зале чувствовались легкость, изящество и воздушность форм и отделки. Мебель, вышедшая из-под рук лучших мастеров Эйлирии, все так же сияла, будто ее продолжали ежедневно полировать и ухаживать за ней. Идеально начищенные полы изящной мозаикой стелились под ноги, точно искусная кокетка, они не могли выдать свой истинный возраст. Серебристые фонтаны, вода в которых всегда считалась целебной, все так же струились, а кое-где даже слышалась музыка, как и мелодии давно минувших лет. Это было страшное место. Слишком живое, наделенное осмысленной силой магов, и в то же время уже давно умершее и замершее на вдохе существо. Слишком страшно здесьбыть одному, помня, каким все это было когда-то. Слишком притягательно тут остаться раз и навсегда, растворяясь в собственных воспоминаниях былого. Киран знал, что стоит отдаться собственной памяти, как дворец подчинится, воскрешая для него иллюзии прошлого, а учитывая то, что произошло, ему было страшно подумать, что с ним станет, если он остановится хотя бы на секунду.
Потому он стремительно несся вперед, преодолевая коридор за коридором, зал за залом, лестницу за лестницей, поднимаясь все выше, туда, где когда-то были его личные покои. Его отец всегда задумывался над тем, как сделать магию более доступной для тех, кому не дано было владеть силой. Некогда Эйлирия славилась своими артефактами на весь мир Айрис. И тогда, когда стало понятно, что Киран не наделен магическим даром, его отец приготовил для него целую коллекцию того, что могло бы облегчить жизнь сына и пригодиться на любой случай жизни. Он подарил им с Соль два комплекта совершенно идентичных артефактов, которыми ни он, ни она особенно и не пользовались, считая, что если чего-то не можешь сам, то нечего и пытаться. Так говорила она…
— Нет, она всегда так говорит, — вслух поправил он сам себя, врываясь в свою личную спальню, что покинул не одно столетие назад. Размашистой походкой подойдя к шкафу и открыв нужную дверцу, достал то, что было так нужно ему сейчас. Небольшой округлый медальон из темного металла на простом кожаном шнурке с гравировкой в виде птицы, расправившей крылья. Он тут же надел его на шею, из соседней секции достал длинный плотный плащ, надел и его, скрывая за полами ткани окровавленную и рваную одежду. После сжал между ладоней медальон — чувствуя его тепло и прикрыв глаза, воскресил в памяти место, где видел Соль в последний раз. Госпиталь на окраине северного фронта — вот то самое место, куда ему нужно!
Он думал об этом самом месте до тех пор, пока волос не коснулся теплый ночной ветерок, не послышался шум ночного лагеря, ржание лошадей и ругань солдат. Он осторожно приоткрыл глаза, убедившись в том, что оказался в месте, где и рассчитывал, то есть в сокрытом от людских глаз в зарослях дикорастущих кустарников. Здесь время уже шло к рассвету, но Кирану казалось, что прошли не жалкие часы, а несколько лет. Несмотря на утренние часы, лагерь гудел, словно потревоженный улей. Переполох был такой, что Киран заинтересованно направился туда, где обычно селили офицерский состав. Почему аланиты делали это на возвышении и обязательно обособленно от остальных, Киран никогда особенно не понимал. С его точки зрения, это была не самая безопасная диспозиция, но кто бы знал, о чем думали эти нелюди? Офицерский шатер был укрыт сразу в несколько слоев заклятий. Но Киран, как и любой первородный, был невосприимчив к такого рода магии, потому без особого труда преодолел все барьеры и замер у противоположной стороны шатра, вслушиваясь в разговор, что велся внутри.
— Да… — задумчиво протянул мужчина, что находился сейчас в шатре. — Вот тебе и первородные, мать их, целители! А я никогда не верил в эту святую простоту, — зло сплюнул мужчина.
— Это уж точно, — в тон ему ответил другой голос.
— Надеюсь, император не оставит это просто так! Той суки, что мы нашли утром, недостаточно, чтобы заплатить за кровь наших людей!
— Надеюсь, сцима оценили по достоинству ее первородный вкус, — засмеялся в ответ собеседник, убедившись, что его шутка понравилась приятелю.
— Поверить не могу, что ее так быстро решили отдать на корм зверям, я думал, император сперва вытянет из нее все, что можно…
— Да брось, думаешь, императорский палач не умеет работать? Казнь состоялась, значит, все, что было нужно императору, она рассказала…
Позже он старался никогда не вспоминать, но в то же самое время и не забывал этот момент. Он помнил, как по его телу от самого сердца растекался жар, как не мог сделать и вдоха, гоня картины недавнего прошлого. Окровавленные тела друзей, свою такую хрупкую надежду на то, что его Соль жива… а она… они… скормили ее падальщикам… Эта последняя мысль, словно неосторожно брошенный камень, угодила точно в надтреснутое зеркало его души, разбивая его мир и давая ему прежнему умереть, как он надеялся, раз и навсегда. Сейчас он хотел навеки уснуть под звездным небом Элио и продолжить свои поиски уже там, на другой стороне. Он мечтал исчезнуть из этой реальности, когда его сердце пеплом осыпалось у его ног, превращаясь в нечто темное, холодное, но гораздо более надежное. Точно птица Феникс, он умер и воскрес в один миг, превращаясь в нечто иное. Все такой же, но уже не тот, точно монетка повернулась другой стороной. Все в нем болезненно содрогнулось, умирая, и задышало вновь уже свободно. Он не чувствовал себя воплощением зла, он всего лишь знал, теперь совершенно точно знал, куда должен идти и чего достичь.
Порой Киран задумывался над тем, что не является человеком в общепринятом смысле этого слова. Нет, он понимал, что так и есть, учитывая его способности и то, сколь долгая жизнь была дарована каждому из них, но… Если бы не дар, был бы он тем, кем привык себя считать? Если бы не эта патологическая тяга к сохранению чужой жизни, было бы его сердце таким? Сердце, которое умеет прощать, несмотря ни на что, которое тянется к тем, кому нужна его помощь. Ответ на такой вопрос мог бы сильно покалечить любого из них. Они предпочитали не знать либо же принимать себя таковыми, какими их задумал Двуликий. В эту ночь он получил ответ на свой вопрос. В ночь, когда его сила перевернулась, точно ожило отражение в зеркале, изменилось мировоззрение. Поменялись полюса у понятий. Вроде бы тот же, но уже не тот. Иной.
Он не зашел в палатку к тем двоим, что обсуждали смерть его Соль. Не ворвался, пытаясь отомстить или выместить свою злость. Ее не было. Его сердце выгорело в этот день, превратившись в бескрайнюю пустыню, где завывали серые холодные ветра. К чему ему убивать их? Они уже мертвы, он чувствовал это. Чувствовал, что совсем скоро будет очередная мясорубка во славу империи, где и поляжет большая часть этого гарнизона. Не предвидение — просто ощущение близкой смерти, ускорить которую было бы милосерднее, чем позволить им пройти через нее. Но он не хотел быть милосердным. Теперь стоило ему взглянуть в чужое лицо, он точно знал, когда придет конец. Не видел его, чувствовал. Ясно и просто.
Но именно в этот день он понял, что должен сделать кое-что для тех, кого любил…
