Глава 10
Я обожал засады. Конечно, не те, от которых мне приходилось улепетывать сломя голову, а те, которые организовывал сам. Я послал трех стрелков подкарауливать Праста, но то ли барон изменил своим привычкам, то ли Розалинда что-то напутала, однако он так и не пересекся с моими людьми. Впрочем, я не терял надежды подловить его.
Следующий день прошел довольно плодотворно, только Эмилия приставала со своими шахматами. Она отстала только тогда, когда я показал ей аквариум с золотыми рыбками. Девушка пришла с восторг. Еще бы – в воде, украшенной речными водорослями, неторопливо плавали четыре толстеньких красавца с большими золотисто-красными плавниками. Эмилия, конечно, захотела знать, где я добыл такое чудо. У меня мелькнула мысль честно признаться, что рыбки… ну, не совсем настоящие. Возможно, это усилило бы восторги, но, с другой стороны, зачем давать лишним людям информацию о широком фронте моих экспериментов? Пришлось сказать, что рыбки прибыли из Египта. После этого мы с Эмилией обсуждали фараонов и мумий, в которых девушка явно разбиралась. Что ж, еще одно доказательство тому, что, с точки зрения местных баронов, она никогда не станет хорошей домохозяйкой, потому что слишком много знает.
Зато через еще один день пришли положительные вести. Проныра Понци все-таки открыл военные действия против виконта, и Лист, узнав об этом, немедленно покинул замок Праста вместе со всеми своими магами. Я решил воспользоваться моментом и дать барону генеральное сражение.
Когда мы выехали из ворот замка, наша кавалькада представляла собой запоминающуюся картину. Более тридцати отлично вооруженных воинов, два мага, включая меня, двенадцать големов, из которых десять – автономные, и восемь телег, на которых с трудом помещалось все наше барахло, полностью запрудили хлипкие дороги.
Наш громоздкий багаж не утащили бы никакие лошади, и пришлось привлечь к делу пятерых транспортных големов. Они выглядели как безрогие волы и могли лишь тащить тяжести, повинуясь простейшим командам. Их изготовил дядюшка Вилли по моему заказу. «Волы», оснащенные выдающейся мускулатурой, на самом деле не могли обидеть и мухи. Я ведь тоже не доверял автономным големам и предпочитал узкоспециализированные варианты. Если голем создан для того, чтобы таскать тяжести, то пусть он только этим и занимается. Впрочем, существовала одна команда, которая приводила этих спокойных тяжеловесов в состояние бешенства, но ее следовало использовать только при захвате обоза противником. Я надеялся, что до этого не дойдет.
Мы нагло расположились прямо напротив ворот замка Праста. Этот замок отличался от моего количеством башен. У меня было четыре башни, нависающих над крепостной стеной, и еще одна над донжоном, а тут, если подсчитать, возвышалось семь башен: пять над стеной и две над донжоном.
Антуан взял на себя руководство над возведением частокола, железных и деревянных щитов, а также сборкой переносного требушета. Десятник еще не совсем выздоровел, но стараниями Туссеана чувствовал себя значительно лучше.
Люди Праста панически забегали над воротами из одной круглой башенки в другую. Их ошалевшее поведение грело мое сердце. Наши арбалетчики заняли позиции за щитами, и тут же началась перестрелка. Я ожидал, что Праст вот-вот выскочит из ворот, и специально поставил конницу сзади и левее требушета на случай прямого удара по нему. Големы находились справа. Громила остался дома, а мы с Туссеаном управляли подвижными двуногими големами, сильно напоминающими велоцирапторов. Этот облик – моя идея. Еще пять сходных по виду големов были автономными. Я держал их вдалеке, чтобы натравить на врага без ущерба для моих сил.
Однако Праст удивил, он почему-то не выходил из ворот. Мы уже установили требушет, уже начали загружать землей железные котлы двухтонного противовеса, а Праста все не наблюдалось.
– Где он? – озадаченно прошептал Никер, оглядывая зубчатые стены, с которых уже свалились два вражеских стрелка. – Он же не собирается позволить нам стрелять по замку из требушета?
Я тоже недоумевал, хотя в голове у меня крутилась забавная мысль: «А вдруг его нет дома?» Мы тут притащили оборудование для выманивания Праста наружу, изготовились к отражению атаки, а он бродит незнамо где!
Я дал сигнал к началу обстрела. Противовес тяжело ухнул вниз, разбрасывая заполнявшие его комья земли. Одновременно с этим длинный рычаг требушета взлетел вверх и послал каменное ядро в сторону замка. Вот уж не знаю, причинило ли оно какой-либо ущерб, но через крепостную стену благополучно перелетело.
– Может, он струсил? – предположил Никер, провожая взглядом второе ядро. – Ведь мы у него человек десять выбили, не меньше.
– Больше, – я обернулся к Рупрехту и крикнул: – Сделай погорячее!
– Щас! – Рупрех взмахнул рукой в кожаной перчатке, показывая, что понял команду.
Третий снаряд представлял собой каменное ядро поменьше, завернутое в горящие пропитанные маслом тряпки.
– Если он и после этого не вылезет, тогда уж не знаю! – белый блестящий шлем смотрелся непривычно на голове Никера. Ему больше подходили береты.
Вражеские стрелки отстреливались вяло. Луки были бесполезны, а только очень хорошие арбалеты могли послать болт на такое расстояние. Антуан даже распорядился использовать лишь четыре наших лучших арбалета, чтобы экономить стрелы. Ракшан оказался одним из счастливчиков, кому досталось такое оружие. Новобранец проявил себя на редкость умелым солдатом.
Над замком вскоре воспарил белый дымок. Похоже, загорелись крыши или склады чего-то горючего.
– Может, пойдем на штурм? – предложил Никер.
Я был бы рад пойти, да не с чем! Мой план заключался лишь в выманивании противника. Мы не взяли с собой ни тараны для ворот, ни длинные лестницы.
Рупрехт методично продолжал обстрел. Требушет выпускал по одному снаряду примерно за две-три минуты. Через какой-то час весь замок был охвачен дымом, а количество стрелков на стенах резко уменьшилось. Даже до нас долетала гарь, вызывающая кашель и жжение в глазах.
– Скажи-ка, Арт, – неожиданно спросил Никер, – помнишь, ты рассказывал о снарядах, вылетающих из больших трубок? Почему бы и нам такое не сделать? Представляешь, сейчас бы мы неплохо повеселились. Разнесли бы ворота к чертовой матери!
– Я год назад об этом рассказывал, – без энтузиазма уточнил я.
– Ну и что?!
– Много воды с тех пор утекло.
Никер вопросительно взглянул на меня, его любопытные глаза блестели под шлемом.
– Все дело в Китае, – пояснил я. – Если бы не он, то мы бы уже с этими трубками экспериментировали. А так – лучше повременить.
– При чем тут Китай?! Арт, объяснись! – Никер совсем отвлекся от лицезрения дыма над замком.
А дым между тем стал совсем черным. Он тянулся к белым облакам, словно пытаясь запачкать их. Я подумал о том, что Никер мыслит в правильном направлении. Если бы у нас были хотя бы пушки, то это оказало бы решающее влияние на все сражения. Пушки годятся и для обороны и для нападения, а как замечательно они останавливали бы монструозных големов!
Я оглянулся по сторонам. Все занимались своими делами. Десятники особенно суетились: Рупрехт около требушета, Антуан возле стрелков, а Алессандро рядом с конницей.
– Ты же не читал труды Афинской академии, – ответил я. – А я читал. Все тома по истории и географии за последние двадцать лет. Специально заказал их.
– Помню, – кивнул Никер. – Ты два месяца угробил на эту муть.
– Может, эти два месяца нам жизнь спасли. Короче, суть в том, что был такой путешественник Аркадий Старший. Или он еще жив до сих пор, не знаю… Так вот, он два раза был в Китае и каждый раз писал подробные отчеты для Афинской академии. Во время первого визита его восхитили фейерверки, когда из трубки вылетал снаряд, который взрывался в воздухе и искрился. Было очень красиво. Фейерверки недавно появились, секрет принадлежал какой-то большой семье, и китайские князья и князьки заказывали их на праздники. Аркадий описал все с большим вкусом. Потом, через каких-то пять лет, он снова вернулся в Китай. И что ты думаешь? Фейерверков уже нигде не было! Аркадий заинтересовался, что случилось, и выяснилось, что всю семью, которая владела секретом, перебили. Все пятьдесят человек, живущих в разных городах! Секрет фейерверков оказался утерян.
Никер приподнял одну бровь, что означало недоумение.
– Может, случайность? Происки конкурентов? – спросил он.
– Я тоже так подумал, но на всякий случай навел справки. Пришлось порасспрашивать местных алхимиков, но это того стоило, они поведали удивительные вещи. Оказывается, только неподалеку от нас несколько алхимиков занимались поиском взрывчатых веществ. Двое из них по своей инициативе, а третий – по поручению барона Сигизмунда… знаешь его?
Никер кивнул:
– Да, он жил примерно в ста милях от нас, если ехать на восток. Убит лет пять назад.
– Не просто убит, а вырезан вместе со всеми домочадцами, включая того алхимика. Причем штурма не было, враг просто пробрался в замок, а потом ушел, ничего не взял, но разгромил комнаты алхимика.
– А остальные двое?
– Один убит прямо на улице перед своим домом. Дом сожжен. Другой погиб под пытками в деревенском амбаре, где он оборудовал место для своих опытов. Виновники не были найдены. В целом у всех алхимиков, с которыми я разговаривал, сложилось впечатление, что любые исследования взрывчатых веществ заканчиваются смертью исследователя. А если кто-то финансирует эти исследования, то умирает и он, невзирая на титул. И такая фигня, похоже, везде. Поэтому я решил повременить с реформой оружия, пока не станет ясно, кто стоит за этими убийствами и зачем он их совершает.
В это время сломался требушет. Длинное плечо рычага треснуло, и ковш для снарядов повалился на землю. Солдаты быстро опустили противовес, а Рупрехт подбежал ко мне.
– Двадцать шесть выстрелов, господин барон! Неплохо, да?
В строительстве этого оружия я тоже помогал, чем мог, и даже придумал использовать в качестве противовеса котлы с почвой, чтобы не тащить тяжеленный груз. Двадцать шесть выстрелов, действительно, совсем неплохо для такого громоздкого сооружения. Я ожидал, что требушет протянет меньше.
Замок Праста дымил уже не так сильно. То ли крыши полностью выгорели, то ли люди барона кое-как потушили множественные пожары – не знаю. Но дым из черного стал сероватым и поднимался в небо не огромным потоком, а разрозненными струями.
Мы почти не понесли потерь, если не считать двух раненых. Вероятно, Лист забрал все хорошие арбалеты с собой.
Мне хотелось послать за лестницами и тараном, но это – лишние несколько часов, за которые могло случиться все, что угодно. Мог даже вернуться виконт на помощь своему союзнику. Конечно, мы заблокировали ворота, но кто сказал, что у Праста нет подземного хода, через который можно послать гонца? У меня, например, имелось целых три подземных хода, правда, все они проходили через логово дядюшки Вилли.
Я свернул лавочку и отбыл, но оставил наблюдателя, который спрятался в леске неподалеку. Дома меня ожидало послание от моего союзника, который предлагал сделать именно то, что я и так сделал: нанести удар по Прасту, как только виконт отведет своих людей. Проныра Понци почуял большую наживу, он явно рассчитывал, что если мой удар по Прасту будет достаточно силен, то виконт метнется обратно на помощь к барону. И мы с Понци начнем с разных сторон попеременно покусывать наших врагов. Письмо изобиловало вежливыми оборотами: «дорогой барон», «любезный друг», «ваш верный союзник» и тому подобное. Я подумал, что Понци ради большого куша способен на что угодно.
Мои эксперименты с непробиваемой кожей шли вперед довольно бойко. Я забраковал рыбью и змеиную чешую, но остался доволен одной безногой ящерицей, вроде бы медяницей. Ее чешуйки располагались примерно так же, как на сухом образце кожи. Я сумел воспроизвести это расположение на болванке, и первый же выстрел из арбалета оказался бесполезным – кожу он не пробил. Конечно, еще рано радоваться, ведь арбалет был слабеньким, но результаты обнадеживали. Я настолько восхитился первым успехом, что поделился им с Никером.
– Так что, ты собираешься сделать голема с тонкой кожей, но полностью неуязвимого для стрел? Зачем тебе такой? – спросил меня поэт.
Все-таки мысли Никера были скованы некоторыми рамками. Действительно, зачем мне голем с тонкой кожей, неуязвимый для стрел, если я могу хоть сейчас сварганить голема с толстой кожей? Он, конечно, будет неповоротлив, медлителен, но ни один болт из арбалета его не пробьет. Вся штука в том, что прочная тонкая кожа нужна была мне самому, и Никер даже не мог представить, как именно я ее собираюсь использовать.
За совместным ужином Эмилия робко поинтересовалась, как прошел наш поход на замок ее жениха.
– К сожалению, Праст еще жив, – ответил я, наливая доверху серебряный кубок моим любимым соком из черного винограда. – Вас можно поздравить с таким живучим женихом. Но ничего, вода камень точит. Я бы рекомендовал вам уже присматривать себе нового мужа. Вот, например, Никер может помочь. Он знает всех завидных женихов в округе.
– Будь на моем месте другая женщина, она бы подумала, что вы над ней насмехаетесь, господин барон, – скромно ответила Эмилия, – но я вижу, что вы просто так шутите.
Пока я занимался исследованиями, объяснялся с Никером и ужинал с Эмилией, наступил поздний вечер. И неожиданно в мое скромное жилище заявился Огдин, один из двух главных жрецов Фоссано.
Огдин въехал в белой карете, окруженной пятью воинами храмовой гвардии. Я бы не пустил обычного жреца в свой замок без проволочек, но сиятельный Огдин никогда не стеснялся, как бы это сказать… принимать от меня подарки.
Жрец оставил стражу во дворе и немедленно отправился в приемный зал, где я уже ожидал его, сидя в кресле с баронской короной. Огдин любил хорошо выглядеть и одевался как щеголь. Его белая накидка, вопреки канону, была расшита тонкой золотистой нитью, а бородка блестела новой и дорогой краской, призванной скрыть седину.
– Барон, мой милый барон, что же вы натворили! – загудел Огдин хорошо поставленным голосом, призванным читать громогласные проповеди. – Мне стоило больших трудов выгородить вас!
Я смотрел на белое холеное лицо собеседника и пытался найти в себе хоть какие-то симпатии к нему. Но не находил.
– Да что же я натворил-то, ваше благочестие? Если вы о том, что позавчера в храме Фоссано рухнула крыша, то я тут ни при чем. Хотя не могу сказать, что крыша мне нравилась, как и само здание. А если вы о том, что с моей крепостной стены случайно свалилась статуя Многоединого, так об этом уже все забыли.
Никер возвел глаза к потолку, а Огдин сердито пожевал губами, скрытыми бородой и усами.
– Только из-за моего хорошего к вам отношения я прощаю вам эти манеры, да и то потому, что мы наедине, господин барон. Я привык к вашей иронии, хотя до сих пор не могу понять, что делала статуя Многоединого на крепостной стене. Впрочем, оставим это.
Легкое раздражение наполняло голос жреца, ему никогда не нравился мой стиль разговоров. Но я потратил на Огдина круглую сумму и считал, что купил свободу общения с этим человеком.
– Так в чем я провинился на этот раз перед церковью, ваше благочестие? – с любопытством спросил я.
– Вы совершили ужасный поступок, – Огдин покачал головой, на которой прочно сидела круглая синяя шапочка. – Я едва упросил коллегию не применять к вам немедленного наказания. Это ведь не шутка – сжечь достопочтенного Ромуальда, настоятеля Храма-на-Холме!
Никер замер с полуоткрытым ртом. Его взгляд, устремленный на меня, говорил лишь одно: «Арт, когда ты успел это сделать?! Я ведь почти всегда был с тобой!» Но и я, признаться, был озадачен. Сжечь настоятеля одного из трех храмов Фоссано – это действительно не шутка.
– В каком смысле я его сжег, ваше благочестие? Насмерть сжег? – вежливо поинтересовался я.
– Конечно, насмерть. От него мало что осталось, только обугленные кости, – вздохнул Огдин.
Я подвигал свое кресло и смахнул со стола невидимую пылинку.
– Здесь какая-то ошибка, ваше благочестие. Я не сжигаю людей, даже тех, кто мне не нравится. Это – ваша прерогатива. Я закалываю, вешаю, рублю головы, но не сжигаю. И даже если бы мне захотелось предать достопочтенного Ромуальда изощренной казни, то я бы поборол это грешное желание. Мне часто хотелось раскроить ему череп, но даже и с этим желанием я справился!
Огдин поднял руки вверх и яростно затряс ими.
– Господин барон! Как вы можете так говорить о слуге Многоединого!
– Говорю только гипотетически, умозрительно, ваше благочестие. Чтобы подчеркнуть свою невиновность. Зачем мне ему раскалывать череп? Это ни к чему. Он и так уже мертв.
Огдин смиренно сложил руки на груди.
– Вы неисправимы, господин барон. Мне приходилось иметь дело и со сквернословами, и с богохульниками, и с еретиками, но вы – особенный случай. Подумайте о том, что вы будете делать, если вдруг не станет меня, вашего покровителя… Н-да… Но вернемся к нашей проблеме. Я не обвинял вас в том, что вы сожгли достопочтенного Ромуальда сознательно. Скорее, это получилось случайно. Он погиб, когда вы обстреливали замок Праста горящими шарами.
– Уф, – облегченно выдохнул Никер.
Я подозревал, что поэт не сразу поверил в мою невиновность, а живо представил себе, как я пробираюсь ночью в храм, чтобы оглушить и поджечь неугодного мне настоятеля. Не скажу, что мне не понравилась эта идея, что-то в ней было заманчивое.
Огдин начал подробно описывать, что случилось в замке Праста. Оказывается, тот пригласил настоятеля для обсуждения одного территориального вопроса, а именно, чтобы расширить угодья Храма-на-Холме за счет земель некоего барона Арта. В обмен Праст просил сущую безделицу: усилить его храмовой стражей, ведь барон Арт известен как жадный человек, не готовый добровольно делиться своими землями.
– Праст одолжил виконту несколько своих людей, чтобы Лист поскорее покончил с Понци, – Огдин говорил громко и грамотно, изредка любовно приглаживая узкую бороду. – Никто не ожидал от вас такой прыти, господин барон, что вы тут же осадите замок.
– Так Праст все-таки был там, но струсил сделать вылазку?! – Никер хлопнул ладонью по столу. – Я знал! Догадывался!
Огдин благосклонно кивнул:
– Достопочтенному Ромуальду не повезло. Он как раз бежал в подвал, когда горящий шар поразил его. Настоятель упал на стог сухого сена. По секрету скажу, что некоторые из священников усматривают в этом руку Провидения. Особенно Тулуз, заместитель Ромуальда, который теперь будет настоятелем. Я попытался замять дело, и мне это частично удалось. Однако, господин барон, вам все равно придется дать объяснения перед коллегией. Вас вызовут.
– Церковь в вашем лице всегда поддерживала меня, и я считаю своим долгом поддержать церковь! – напыщенно произнес я, а Никер попытался подавить смешок.
– Петр! Принеси сто ливров! – я обернулся к небольшой двери, расположенной у меня за спиной.
Вскоре дверь без скрипа отворилась и в зал вошел мой бывший личный слуга, а теперь мажордом Петр, здоровенный черноволосый детина. Он без лишних слов передал мне тяжелый кожаный мешок и удалился неуклюжей походкой медведя.
– Я хочу на условиях анонимности передать церкви этот дар, – я придвинул мешок к Огдину. – Но мне неизвестно, в чем церковь сейчас нуждается больше всего. Доверяю целиком вашей мудрости. Потратьте их, на что сочтете нужным!
Никер закрыл лицо руками, чтобы справиться со смехом. Бедный сын виконта, он так и не научился давать взятки с непроницаемым выражением лица.
– Непременно, – Огдин сгреб мешок и элегантно засунул его в складки мантии. – Но мне пора, господин барон.
Я проводил жреца до роскошной белой кареты. Уже готовясь садиться, Огдин вдруг обернулся ко мне и тихо спросил:
– Меня иногда мучают смутные сомнения, господин барон. А вы вообще верите в Многоединого? Признайтесь честно, это останется между нами.
Вот что я должен был сказать на это?! В четвертом веке до нашей эры в этом мире высадились деймолиты, и с тех пор знакомая мне религиозная история Земли полетела в тартарары. На территории Европы, Западной Азии и Северной Африки появился культ Многоединого. Кому-то пришла в голову грандиозная идея объединить эллинический политеизм с монотеистическим иудаизмом, в результате полученная религия стала напоминать окрошку, состоящую из кваса, молока, огурцов, колбасы, меда и других противоположных друг друг ингредиентов. Культ Многоединого утверждал, что все древнегреческие и древнеегипетские боги на самом деле являются частью и аватарами одного-единственного Создателя. То, что эти боги, по легендам, враждовали между собой, во внимание не принималось. Просто получалось, что Многоединый тысячелетиями сражался сам с собой без всяких на то причин. Мне казалось удивительным, как люди могли на полном серьезе верить в это, но, видимо, если с детства что-то вбивать в головы, то поверишь и не в такое. Мой ответ поразил Огдина искренностью.
– Почти каждый день я подолгу думаю о Многоедином! – я прижал руку к груди. – И восхищаюсь его пророками, которые сумели убедить людей пойти за ними!
Огдин посмотрел на меня с сомнением:
– По вам и не скажешь, господин барон, что вы способны думать о пророках.
Зря он так. Мне бы хотелось встретиться с этими парнями и взять у них несколько уроков ораторского мастерства.
– Ваше благочестие, у меня есть вопрос личного характера. Скажите, по вашему мнению, ангелы тоже являются частью Многоединого или нет?
Жрец уже занес ногу, чтобы опереться о подножку кареты, но остановился:
– Это вопрос с подвохом, господин барон. Сначала считалось, что да, являются, потом это стало ересью, а теперь даже не знаю… Я опасаюсь раскола в церкви.
– А деймолиты считают, что являются, – вздохнул я.
– Что?! – глаза Огдина стали круглыми. – С чего вы это взяли, господин барон?
– Прочитал в одной книге, ваше благочестие. Там утверждалось, что поначалу деймолиты очень интересовались людскими религиями и даже много общались со жрецами.
– Господин барон! – зашипел Огдин, еще более снизив голос. – Примите мой совет: никогда и ни с кем это не обсуждайте, а ту книгу выбросите или сожгите! Есть вещи, о которых даже я не могу говорить.
