Часть третья

Он вернулся домой поздно, в третьем часу ночи. Рейс из Малаги задержали, он где-то потерял парковочный билет, и на поиски машины ушло целых три четверти часа.

Теперь он жалел, что поиски не заняли больше времени, что он вообще нашел машину и не остался ночевать в гостинице. Тогда бы прожил спокойно еще целый день. Потому что теперь, обнаружив все окна разбитыми, он понял, что не сможет уснуть. Не только сегодня, вообще никогда. Отдых закончился, и от душевного спокойствия не осталось и следа. Его предали.

Он жалел, что все же порвал со своей невестой. Тогда, если бы за ним пришли, он всегда мог сказать: «Что?! Да я только что вернулся из Испании, где провел пять дней со своей невестой. Красивой и образованной девушкой двадцати девяти лет».

Правда, это вряд ли бы что-то изменило. Было бы не важно, ни что он говорит, ни что делает, ни как прожил свою жизнь: его бы все равно распяли. Для прессы, полиции, школы, общины было бы абсолютно не важно, что он никакой не извращенец, гоняющийся за девушками вдвое моложе себя. Было бы не важно, что он полюбил и что его тоже полюбили. Взаимность чувств никого бы не интересовала, зрелость Кэти, ее рассудительность, ум, выбор – все это не имело бы никакого значения. Все бы зациклились только на их возрасте – ему двадцать девять, а ей пятнадцать – и пустили бы его жизнь под откос.

Он стоял на лужайке, глядя на пустые глазницы окон, и всхлипывал. Если бы что-то еще оставалось неразбитым, он бы сам все разбил. Он стоял на лужайке и проклинал ее, проклинал тот день, когда впервые обратил на нее внимание, увидел, насколько красивее она была своих глупых самовлюбленных подружек. Он проклинал тот день, когда она медленно подошла к его столу, покачивая полными бедрами и улыбаясь.

«Мистер Хендерсон, могу я обратиться к вам за помощью?» – спросила она.

Она наклонилась к нему так близко, что он уловил не испорченный духами запах ее чистой кожи. Сначала он опешил, решил, что она с ним играет и просто дразнит. Разве не она начала первой? И почему нести ответственность за все должен он один? Он стоял на лужайке с полными слез глазами и чувствовал, как его охватывает паника. Он ненавидел Кэти, ненавидел себя, ненавидел ситуацию, в которой оказался и из которой теперь не видел выхода.

Что делать? Зайти в дом, собрать вещи и уехать? Сбежать? Он лихорадочно соображал: куда бежать и как? Его уже ищут? Наверняка. Если он снимет деньги, они узнают? Если попытается покинуть страну, то будут его ждать? Он представил, как служащий в аэропорту сравнит его с фотографией, снимет трубку, и полицейские в форме вытащат его из очереди удивленных туристов, отправляющихся на отдых. А они будут знать, за что его задержали? На торговца наркотиками не похож, террориста тоже, наверняка что-то гораздо хуже. Он посмотрел на пустые окна дома и представил, что внутри его уже ждут, что все уже обыскали, просмотрели все книги и бумаги, перерыли весь дом в поисках доказательств того, что он сделал.

Но они ничего не смогут найти. В нем затеплилась робкая надежда. В доме не осталось никаких следов. Никаких любовных писем, никаких фотографий в ноутбуке, ничего, что могло бы указать на то, что она тут бывала (постельное белье давно выкинуто, весь дом убран и продезинфицирован, все следы стерты). Какие у них доказательства, кроме фантазий мстительной девчонки-подростка? Той, что сама искала его расположения, но получила отпор. Никто, ни одна живая душа толком не знала, что было у них с Кэти, и не должна знать. Нел Эбботт уже отошла в мир иной, а слова ее дочери не много стоили.

Он стиснул зубы, покопался в кармане в поисках ключей, обошел дом и открыл заднюю дверь.

Она накинулась на него в темноте, яростно кусаясь и царапаясь. Он оттолкнул ее, но она не унималась. Какой у него был выбор? Какой выбор она ему оставила?

А теперь пол перемазан кровью, а вымыть его нет времени. Начинало светать. Ему пора.

На меня вдруг снизошло озарение. Еще секунду назад я не находила себе места от страха, но сейчас успокоилась, потому что знала. Знала, не где находилась Лина, а кем она была. И теперь могла приступить к поискам.

Я сидела на кухне в оцепенении, не в состоянии ясно мыслить. Полицейские только что ушли и отправились на реку продолжать поиски. Они велели мне сидеть дома и никуда не уходить. На всякий случай. Если Лина вдруг вернется. Велели продолжать звонить и не выключать мобильник. «Вы поняли, Джулия? Пусть телефон будет все время включен». Они говорили со мной, как с ребенком.

Наверное, их трудно винить, потому что они все время задавали вопросы, на которые у меня не было ответа. Я знала, когда видела Лину в последний раз, но не знала, когда в последний раз она находилась в доме. Я не знала, во что она была одета, когда уходила; я даже не могла вспомнить, что на ней было, когда мы виделись. Я не могла отличить сон от реальности – играла ли на самом деле музыка или мне это приснилось? Кто запер дверь, кто включил свет? Детективы смотрели на меня с подозрением: почему я ее отпустила, видя, как она расстроена после ссоры с Луизой Уиттакер? Почему не бросилась за ней, не попыталась успокоить? Я видела, с каким выражением полицейские переглядывались, видела их молчаливое осуждение: какой из этой женщины опекун?

Ты тоже не оставляла меня в покое, и в голове все время звучал твой голос: «Почему ты не пошла за ней, как я пошла за тобой? Когда мне было семнадцать лет, я вытащила из воды сестру, не дав ей утопиться». Нет, Нел, это из-за тебя я оказалась в воде, и ты меня едва не утопила. (Вечная перебранка – твое утверждение против моего, и снова по кругу. У меня больше не было сил ее продолжать.)

И вот тут произошло нечто. Изнемогая от усталости и страха, я что-то заметила краем глаза. Как будто какое-то движение, какую-то тень. «Неужели это из-за меня ты оказалась в воде?» – спросила ты. Из-за тебя или из-за Робби? А может, из-за комбинации вас обоих?

Пол чуть качнулся, и я ухватилась за шкаф, чтобы сохранить равновесие. «Комбинации вас обоих». У меня перехватило дыхание, а грудь сдавило, как перед приступом паники. Я ждала, что перед глазами все поплывет, но ничего не случилось. Я продолжала стоять и дышать. «Комбинации вас обоих». Я бросилась наверх, в твою комнату, – и точно! Фотография, где вы с Линой вместе, и на губах у нее играет улыбка хищника. Не твоя. Эта улыбка – его! Робби Кэннона. Она стоит у меня перед глазами – он улыбался мне именно так, когда лежал на тебе и вдавливал твои плечи в песок. Вот кто такая Лина. Она – комбинация вас обоих. Лина твоя, но и его тоже. Лина – дочь Робби Кэннона!

Я присела на кровать со снимком в руках. Вы с Линой улыбались мне, и я почувствовала, как из глаз брызнули горячие слезы, и я наконец заплакала по тебе так, как должна была на похоронах. Я вспомнила, каким он был в день похорон, – я истолковала его взгляд неправильно. Это был взгляд не хищника, а собственника. Он смотрел на девушку не как на объект соблазна и обладания. Она уже принадлежала ему. Так, может, он приехал за ней, чтобы забрать то, что принадлежит ему по праву?

Найти его не представляло труда. Его отец владел сетью крутых автосалонов по всему северо-востоку страны. Компания называлась «Кэннон карз». Ее больше не было, она давно разорилась, но в Гейтсхеде продолжало функционировать ее жалкое подобие. Я отыскала сайт этой фирмы, где на главной странице была размещена фотография Робби, сделанная, судя по всему, несколько лет назад. Тогда он еще не так обрюзг, и лицо сохраняло черты жестокого красавца, каким он был в молодости.

Я не собиралась звонить в полицию, потому что там бы меня все равно не стали слушать. Я просто забрала ключи от машины и уехала. Покидая Бекфорд, я была довольна собой: я сама во всем разобралась и теперь владею ситуацией. Чем дальше я уезжала от городка, тем увереннее становилась: туман усталости рассеивался, и мышцы наливались силой. Я вдруг ощутила голод, причем зверский, и мне нравилось это чувство – я сильно прикусила щеку и во рту появился вкус металла. Во мне пробудился какой-то древний дух ярости и бесстрашия: я представляла, как наброшусь на него, словно амазонка, и разорву на части.

Автомастерская располагалась в захудалой части города под железнодорожным мостом. Нехорошее, зловещее место. Когда я до нее добралась, от моей храбрости уже мало что осталось. Руки при переключении передачи или включении поворотника дрожали, а во рту ощущался вкус не крови, а желчи. Я старалась сосредоточиться на цели своего приезда – найти Лину и спасти ее, – но вся моя энергия уходила на то, чтобы загнать вглубь воспоминания, которые я держала взаперти полжизни. Теперь они поднимались на поверхность, будто пузырьки воздуха в воде.

Я припарковала машину через дорогу от мастерской. Возле здания стоял человек и курил сигарету – моложе Кэннона и точно не он. Я вылезла из машины, на негнущихся ногах пересекла дорогу и подошла к нему.

– Я могу поговорить с Робертом Кэнноном? – спросила я.

– Ваша тачка? – поинтересовался он, кивая на машину. – Можете сразу заезжать…

– Я по другому вопросу. Мне надо поговорить… Он здесь?

– Так дело не в тачке? Он у себя в кабинете, – пояснил человек, кивком показав, где именно. – Можете пройти, если хотите.

Я вгляделась в зловещий полумрак мастерской, и внутри у меня все сжалось.

– Нет, – сказала я как можно тверже. – Я подожду здесь.

Он щелчком выбросил недокуренную сигарету.

– Дело ваше, – произнес он и скрылся в темном проеме.

Я сунула руку в карман и поняла, что оставила мобильник в сумке на переднем сиденье машины. Я повернулась, чтобы пойти и забрать его, отлично понимая, что, оказавшись в безопасности, уже не решусь покинуть машину, заведу двигатель и тут же уеду.

– Я могу вам помочь?

Я застыла на месте.

– Вы что-то хотели, киска?

Я обернулась и увидела его – он был даже отвратительнее, чем в день похорон. Лицо обрюзгло, багровый нос испещрен синими прожилками, разбегавшимися по щекам, как протоки в устье реки. Походка была прежней, чуть вразвалочку. Он внимательно на меня посмотрел.

– Мы знакомы?

– Это вы Роберт Кэннон? – спросила я.

– Да, – подтвердил он. – Я Робби.

На долю секунды мне стало его даже жалко. Он по-прежнему называл себя уменьшительным именем. Робби – это имя ребенка, маленького мальчика, который играет на заднем дворе и лазает по деревьям. Так не зовут располневших неудачников и банкротов, которые держат сомнительные мастерские на окраине города. Он подошел ближе, обдав меня запахом пота и спиртного, и вся моя жалость тут же испарилась: я вспомнила тяжесть его тела на себе, вспомнила, как не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть.

– Послушайте, милая, я очень занят, – сказал он.

Мои руки сжались в кулаки.

– Она здесь? – спросила я.

– Она – это кто? – Он нахмурился, но потом закатил глаза и вытащил из кармана пачку сигарет. – Черт, вы что – подружка Шелли? Я уже говорил ее старику, что не видел этой шлюхи несколько недель. Поэтому если вопрос о ней, то разговор закончен, ясно?

– Лина Эбботт, – произнесла я. – Она здесь?

Он закурил. В его тусклых карих глазах что-то промелькнуло.

– Так вы ищете… кого теперь? Дочку Нел Эбботт? Да кто вы такая? – Он оглянулся. – И с чего решили, что ее дочь здесь?

Он не разыгрывал комедию. Я видела, что он был слишком туп для этого. Он не знал, где Лина. Я повернулась уйти. Чем дольше я буду здесь находиться, тем больше он узнает. А я не смогу промолчать.

– Погодите, – сказал он, кладя руку мне на плечо.

Я резко дернулась и оттолкнула его.

– Спокойно! – Он поднял руки, словно защищаясь. – Да в чем дело? Вы… – Он прищурился. – Я вас видел – вы были на похоронах.

Наконец до него дошло.

– Джулия? – Его лицо расплылось в улыбке. – Черт возьми, а я тебя и не узнал! – Он оглядел меня с ног до головы. – Джулия, что же ты молчишь?

Он предложил мне выпить чаю. Я начала смеяться и не могла остановиться. Я смеялась, пока по щекам у меня не потекли слезы, а он стоял и смотрел, сначала неуверенно подхихикнув, а потом молча, в полной растерянности.

– Что происходит? – поинтересовался он раздраженно.

Я вытерла глаза тыльной стороной ладони.

– Лина сбежала. Я ее везде ищу и подумала…

– Ну, тут ее нет. А с чего ты взяла, что она может быть здесь? Я с ней даже не знаком и впервые увидел на похоронах. Если честно, даже в сердце кольнуло. Уж больно похожа на Нел. – Он изобразил на лице участие. – Мне было жаль узнать о случившемся. Правда жаль, Джулия.

Он хотел снова до меня дотронуться, но я отстранилась. Он сделал шаг навстречу.

– Я… я просто не могу поверить своим глазам, Джулия. Ты сильно изменилась. – На его лице появилась гадкая улыбка. – Даже не знаю, как я мог забыть, – произнес он, понизив голос. – А ведь это я лишил тебя невинности и сорвал твою черешенку, верно? – Он рассмеялся. – Давно это было.

«Черешенку». С этим словом ассоциировались дни рождения, воздушные шары, веселье и сладкий вкус ягод, а совсем не его скользкий язык у меня во рту и грязные пальцы внизу моего живота. Я думала, что меня вырвет.

– Нет, Робби, – возразила я и сама удивилась, как ровно и спокойно прозвучал мой голос. – Ты не «сорвал мою черешенку». Ты меня изнасиловал.

Улыбка сползла с его обрюзгшего лица. Он оглянулся и снова шагнул ко мне. Голова у меня кружилась от адреналина, дыхание участилось. Я сжала кулаки.

– Я – что?! – прошипел он. – Какого черта?! Я никогда… я тебя не насиловал! – Последнее слово он произнес шепотом, будто боялся, что нас могут подслушать.

– Мне было тринадцать лет, я просила тебя перестать, плакала так, что не могла остановиться, я… – Я замолчала, потому что к горлу подступили слезы, а я не хотела плакать перед этим ублюдком.

– Ты плакала, потому что это был твой первый раз, – заискивающе и тихо произнес он, – и было немного больно. И ты не говорила, что не хочешь. Ни разу не сказала «нет». – И повторил уже увереннее: – Лживая сука! Ты ни разу не сказала «нет»! – Теперь его разобрал смех. – Да я мог получить все, что хотел, помнишь? Половина девчонок Бекфорда бегали за мной в мокрых трусиках. У меня была твоя сестра – самая крутая девчонка в округе. И ты правда считаешь, что мне понадобилось насиловать такую толстую корову, как ты?

Он верил в это. Я видела, что он искренне так считал, и поняла, что проиграла. Все это время он не чувствовал за собой вины. Не испытывал угрызений совести, потому что не считал себя насильником. Все это время, да и сейчас тоже, он верил, что оказал толстой девочке большую услугу.

Я повернулась и пошла прочь. Я слышала, как он шагал сзади, бормоча себе под нос:

– У тебя всегда были не все дома. Всегда. Не могу поверить, что слышу такое дерьмо…

Не доходя пары метров до машины, я резко остановилась. «Неужели в глубине души тебе не понравилось?» Что-то было не так. Если Робби не считал, что меня изнасиловал, то почему могла так считать ты? О чем ты спрашивала, Нел? Что имела в виду? Что именно могло мне понравиться?

Я обернулась. Робби стоял сзади с открытым ртом, опустив похожие на окорока руки.

– Она знала? – спросила я.

– Что?

– Нел знала? – закричала я.

Он выпятил губы.

– Что знала? Что я тебя трахнул? Шутишь? Только представь, как бы она отреагировала, узнав, что после нее я трахнул ее маленькую сестренку? – Он засмеялся. – Я рассказал ей про самое начало, как ты напилась, была никакая, приставала ко мне и жалобно смотрела своими поросячьими глазками: ну пожалуйста! Ты вечно вертелась под ногами как собачонка, всегда тайком следила за нами, даже когда мы занимались любовью. Тебе нравилось подглядывать, или не так? Ты думала, мы не замечали? – Он снова засмеялся. – Замечали. Мы даже шутили о том, какой маленькой, толстой и несчастной извращенкой ты была: никто тебя никогда не трогал и не целовал, и тебе нравилось смотреть, как все это достается горячей старшей сестричке. – Он покачал головой. – Изнасилование? Не смеши меня. Тебе хотелось получить то же, что и Нел, и ты это ясно дала понять.

Я представила себя под деревьями или возле двери в спальню, откуда следила за ними. Он был прав, я действительно за ними подглядывала, но не с похотью, не с завистью, а с каким-то жутковатым любопытством. Я смотрела, как смотрят все дети, а я и была маленьким ребенком. Маленькой девочкой, которая не хотела видеть, что делают с ее сестрой (потому что все выглядело так, как будто с тобой что-то делают), но просто не могла отвести взгляд.

– Я сказал ей, что ты ко мне приставала, а когда я тебя оттолкнул, то убежала в слезах, и она бросилась за тобой.

Перед глазами у меня замелькали картины из прошлого: твои слова, злость, то, как ты держала мою голову под водой, а потом схватила за волосы и вытащила на берег.

«Ах ты, дрянь! Тупая толстая дура! Ты что задумала?!»

А может: «Ах ты, дрянь! Тупая толстая идиотка! Ты чего творишь?!»

А потом: «Я знаю, он тебя обидел, но чего ты ждала?»

Я села в машину, руки дрожали. Я с трудом достала ключи. Робби по-прежнему стоял рядом и не успокаивался:

– Да, мотай отсюда, лживая сучка. Ты ведь не думала, что девушка тут? Просто нашла предлог? И приехала увидеть меня. Хочешь продолжения?

Я слышала, как он смеялся, переходя улицу.

– Никаких шансов, киска. Все в прошлом. Ты, может, и похудела, но осталась такой же идиоткой.

Я тронулась с места, чуть отъехала, и двигатель заглох. Выругавшись, я снова повернула ключ зажигания и, когда мотор завелся, выжала до отказа педаль газа, стремясь побыстрее оказаться как можно дальше от него и всего, что произошло. Я понимала, что должна беспокоиться о Лине, но не могла думать ни о чем, кроме одного: ты не знала!

Ты не знала, что он меня изнасиловал.

Когда ты сказала: «Мне жаль, что он тебя обидел», ты имела в виду то, что он оттолкнул меня. А когда говорила: «Но чего ты ждала?», ты, конечно, имела в виду, что он так поступил, потому что я еще маленькая. А когда спросила: «Неужели в глубине души тебе не понравилось?», ты имела в виду не секс, а воду.

Мир, в котором я жила, рухнул. Я была слепа и даже не допускала сомнений. А ты ничего не знала.

Я съехала на обочину и разревелась – мое тело сотрясали рыдания от осознания жуткой правды: ты ничего не знала. Все эти годы, Нел. Все эти годы я приписывала тебе ужасную жестокость, а чем ты это заслужила? Чем? Все эти годы я тебя не слушала, постоянно отказывалась тебя выслушать. А теперь мне самой казалось невероятным, как я могла не понять, что вопрос «Неужели в глубине души тебе не понравилось?» относился к реке, к той ночной воде. Ты хотела знать, что чувствует человек, отдаваясь во власть воды.

Я перестала плакать. В голове прозвучал твой голос: «У тебя нет на это времени, Джулия», и я улыбнулась.

– Я знаю, – громко ответила я. – Я знаю.

Меня больше не трогало, что думал Робби, мне было не важно, что он всю жизнь считал, будто ничего не сделал, – для мужчин вроде него это обычная вещь. И какая разница, что он думал? Для меня он был пустым местом. Для меня всегда имела значение ты: что ты знала, и чего не знала, и что я всю жизнь наказывала тебя за то, чего ты не делала. А теперь я не могла сказать тебе, как мне жаль.

Вернувшись в Бекфорд, я остановила машину на мосту, спустилась по мшистым ступенькам и направилась по тропинке к реке. Было чуть за полдень, становилось прохладнее, поднимался ветер. Не лучшее время для купания, но я так долго ждала и хотела быть там, с тобой. Только так я могла снова оказаться рядом, другого способа не существовало.

Я сняла туфли и, оставшись в джинсах и футболке, немного постояла на берегу. Потом медленно двинулась вперед: первый шаг, второй, третий. Чувствуя, как ноги начали вязнуть в иле, я закрыла глаза, но не остановилась. Когда вода сомкнулась у меня над головой, я сквозь невольный ужас вдруг осознала, что на самом деле ощущение было приятным. По-настоящему приятным.

На бинте, которым была перевязана рука Марка, проступила кровь. Он плохо наложил повязку и, несмотря на все попытки расслабиться, продолжал изо всех сил сжимать руль. У него ныла челюсть, а за глазами пульсировала острая боль. Голову снова сжали тиски. Он чувствовал, как они выдавливали кровь из вен и череп начинал трещать, будто вот-вот расколется. Он дважды останавливал машину на обочине и выходил, чтобы не испачкать рвотой салон.

Он понятия не имел, куда ехать. Сначала он направился на север, в сторону Эдинбурга, но потом передумал. А вдруг они ждут его именно там? Выставят на въезде полицейские кордоны, посветят фонарем в лицо, грубо вытащат из машины и тихо предупредят, что дальше будет только хуже? Намного хуже. Он развернулся и поехал в другую сторону. От сильной боли голова отказывалась соображать. Ему надо остановиться, перевести дух, составить план. Марк свернул с шоссе и поехал в сторону побережья.

Все, чего он так боялся, теперь наверняка произойдет. Перед глазами мелькали картины из будущего, будто записанного на пленку, и он прокручивал ее снова и снова: полицейские в дверях, журналисты выкрикивают вопросы, пока его ведут к машине, набросив на голову одеяло. Окна с новыми стеклами вновь забрасывают камнями и разбивают. Стены дома разукрашивают надписями, почтовый ящик мажут дерьмом. Суд. Господи, суд! Лица родителей, когда Лина повторит свои обвинения, вопросы суда: когда, где и сколько раз? Стыд. Приговор. Тюрьма. Все, о чем он предупреждал Кэти, когда говорил, что его ждет. Он не вынесет этого. Не сможет перенести.

В ту июньскую пятницу он ее не ждал. Она должна была пойти на чей-то день рождения, пропустить который не могла. Он помнил, как открыл дверь, увидел ее и сначала обрадовался, как радовался каждой их встрече, но потом заметил у нее на лице тревогу и беспокойство. Сегодня видели, как на школьной парковке он о чем-то разговаривал с Нел Эбботт. О чем они говорили? Почему он вообще с ней разговаривал?

– Меня видели? Кто? – изумился он, решив поначалу, что Кэти ревнует.

Кэти отвернулась и почесала затылок, как всегда делала, когда нервничала или смущалась.

– Кэти, в чем дело?

– Она знает, – тихо ответила Кэти, глядя в сторону.

Земля разверзлась у него под ногами, и он почувствовал, что летит в бездонную пропасть. Он схватил ее за руку и повернул к себе.

– Мне кажется, что Нел Эбботт знает, – повторила она.

И потом рассказала все – и о чем лгала, и что скрывала. Лина была в курсе уже несколько месяцев, брат Кэти тоже.

– Господи! Господи, Кэти, почему ты не сказала мне? Как ты могла… Господи!

Никогда раньше он на нее не кричал и теперь видел, как она напугана и расстроена, но остановиться уже не мог.

– Ты понимаешь, что теперь со мной сделают? Ты понимаешь, черт тебя побери, как поступают в тюрьме с извращенцами?

– Но ты не извращенец! – закричала она.

Он схватил ее за плечи (воспоминание об этом даже сейчас окатило его жаркой волной стыда).

– Он самый! И сделала меня им ты!

Он велел ей уходить, но она отказывалась. Просила и умоляла. Клялась, что Лина ни за что не проболтается. И никогда никому ничего не скажет. «Лина любит меня. И ни за что не сделает мне больно». Она убедила Джоша, что все давно кончено, да ничего такого и не было, что переживать не из-за чего, а если он не станет молчать, то разобьет родителям сердце. Но Нел?

– Я даже не уверена, что она знает, – сказала Кэти. – По словам Лины, она могла слышать какие-то обрывки…

Она не закончила фразы, и по ее взгляду он понял, что она лжет. Он не мог ей верить, ни единому ее слову. Эта чудесная девушка, очаровавшая и околдовавшая его, не заслуживала доверия.

Он сказал, что между ними все кончено, видел, как вытянулось лицо Кэти, а когда она попыталась обнять его, сначала просто отстранился, а потом даже оттолкнул ее.

– Нет, послушай! Мы не можем больше видеться, как прежде. Вообще не можем, поняла? Все кончено. Ничего не было. Между нами ничего никогда не было и ничего нет.

– Марк, пожалуйста, не говори так.

Ее душили рыдания, и сердце у него разрывалось.

– Пожалуйста, не говори так. Я люблю тебя…

Он чувствовал, что слабеет, позволил себя обнять и поцеловать, его решимость таяла на глазах. Она прижалась к нему, и он вдруг отчетливо представил себе, как к его избитому и пережившему надругательство телу прижимается другое – мужское, да не одно, – и резко оттолкнул ее.

– Нет! Нет! Ты представляешь, что натворила? Ты разрушила мою жизнь, понимаешь? Когда это выйдет наружу, – когда эта стерва обратится в полицию, – моей жизни придет конец. Ты знаешь, что делают с такими, как я, в тюрьме? Ведь знаешь? Думаешь, я это переживу? Нет, не переживу. Моя жизнь закончится.

Видя на ее лице испуг и боль, он добавил:

– И все благодаря тебе.

Когда ее тело вытащили из воды, Марк терзался угрызениями совести. Он едва мог встать с кровати, а надо было продолжать жить, ходить в школу, видеть пустое место там, где она сидела, чувствовать скорбь ее друзей и родителей и не показывать своей боли. Он, который так ее любил, не мог позволить себе горевать по ней так, как она заслуживала. Не мог, потому что, хоть и не прощал себе сказанных сгоряча слов, знал, что особой его вины в случившемся не было. В чем заключалась его вина? Разве от человека зависит, кого он полюбит?

Марк услышал стук и, вздрогнув от неожиданности, невольно крутанул руль и выскочил на середину дороги. Потом вернулся на свою полосу и поехал, прижимаясь к обочине. Решив, что наехал на что-то, он посмотрел в зеркало заднего вида, но сзади был только ровный асфальт. Марк глубоко вздохнул и с силой вцепился в руль, морщась от боли в потревоженной ране на ладони. Потом включил радио на полную громкость.

Он понятия не имел, как поступить с Линой. Сначала он собирался добраться до Эдинбурга, оставить машину на парковке и на пароме уехать на континент. Лину найдут быстро. Во всяком случае, рано или поздно. Он чувствовал себя ужасно, но утешал себя тем, что его вины в этом не было. Это она на него накинулась, а не наоборот. А когда он попытался защититься, она набрасывалась снова и снова, крича и отчаянно царапаясь. Он упал, растянувшись на кухонном полу, и дорожная сумка отлетела в сторону. И из нее, словно по прихоти какого-то божества с извращенным чувством юмора, вылетел браслет. Тот самый, что он постоянно носил с собой, с тех пор как забрал его из кабинета Хелен Таунсенд. Он еще не решил, как распорядиться своей находкой, но сейчас браслет проскользил по полу и замер между ними.

Лина уставилась на него как на потустороннее явление. У нее было такое лицо, словно браслет излучал зеленоватое колдовское свечение. Затем ее замешательство сменилось яростью, и она снова на него набросилась, только теперь вооружилась кухонными ножницами и тыкала ими, целясь ему в лицо и шею. Он поднял руки, защищаясь, и она полоснула его по ладони, оставив на ней глубокую рваную рану. Теперь эта рана сердито пульсировала, отзываясь болью на каждый удар его сердца.

Снова раздались удары – один, другой, третий. Марк бросил взгляд в зеркало заднего вида – на дороге никого – и резко нажал на педаль тормоза. Послышался глухой удар тела о металл, и снова стало тихо.

Он опять съехал на обочину и остановился, только на этот раз его не вырвало. Он заплакал. Плакал от жалости к себе, оплакивал свою загубленную жизнь. Он плакал, дергая плечами, не в силах справиться с болью, и в отчаянии колотил по рулю, пока правая рука не заболела так же сильно, как левая.

Когда они переспали в первый раз, Кэти было пятнадцать лет и два месяца. Еще десять месяцев, и она бы стала дееспособной. Они стали бы неприкосновенными – во всяком случае, с точки зрения закона. Ему пришлось бы поменять работу, и нашлись бы желающие бросить в него камень или оскорбить, но с этим он бы справился. Они бы справились. Проклятых десять месяцев! Им следовало подождать. Он должен был на этом настоять. Но Кэти не хотела ждать. Категорически. Это она торопилась, хотела, чтобы он стал ее окончательно и бесповоротно. Но теперь ее нет, а ему придется за все расплачиваться.

Подобно кислоте, разъедающей плоть, несправедливость терзала его изнутри, а тиски все продолжали сжиматься, и ему оставалось только надеяться, что Господь в конце концов сжалится и позволит его голове расколоться на части, и тогда он наконец сможет обрести покой. Как Кэти.

Очнувшись, я испугалась – я не понимала, где нахожусь. Я ничего не видела. Меня окружала кромешная тьма. Но потом по шуму двигателя и запаху бензина я поняла, что еду в машине. Голова очень болела, и губы тоже. Было жарко и душно. В спину упиралось что-то твердое, похожее на металлический штырь. Я пошарила за спиной, но предмет оказался закреплен намертво.

Жаль, потому что оружие было мне необходимо. Я боялась, но знала, что нельзя поддаваться страху. Я должна сохранить ясность мысли. Потому что рано или поздно машина остановится, и тогда либо он, либо я. И ему не уйти от расплаты за то, что он сделал с Кэти, с мамой и со мной. Черта с два! Я должна была в это поверить и продолжала твердить себе снова и снова: я должна его убить, а сама выжить.

Все эти месяцы после смерти Кэти я постоянно думала о том, как заставить Марка Хендерсона заплатить за содеянное, но мысль об убийстве никогда не приходила мне в голову. Я рассматривала разные варианты: нанести на стены его дома оскорбительные надписи, разбить окна (это я сделала), позвонить его подружке и рассказать все, что знала от Кэти: сколько раз, когда, где. Как он называл ее «своей любимицей». Я хотела подговорить ребят из старшего класса набить ему морду. Думала о том, чтобы отрезать ему член и заставить его съесть. Но об убийстве не думала никогда. До сегодняшнего дня.

Как же я могла так облажаться? Какой же надо быть дурой, чтобы позволить ему взять верх! Нельзя было идти к нему домой без четкого плана действий.

Я ничего не продумала заранее и пошла туда, повинуясь порыву. Я знала, что он возвращается с отдыха, – это при мне обсуждали Шон и Эрин. А потом, после всего, что наговорила Луиза, после разговора с Джулией о том, что это не было нашей с мамой виной, я вдруг подумала, что больше тянуть нельзя. Я хотела встать перед ним и заставить его тоже почувствовать себя виноватым. Хотела, чтобы он признал, как низко и подло поступил. Вот я и пошла, а попасть в дом не составило труда, потому что стекло задней двери я разбила раньше.

Внутри стоял затхлый запах гниения, как будто он уехал, не выбросив мусор. Я постояла на кухне и осмотрелась, посвечивая по сторонам фонариком мобильника, но потом решила включить свет – с улицы его все равно не видно, а если заметят соседи, то просто решат, что он вернулся.

А отвратительно пахло не случайно. В мойке лежала грязная посуда – на столе упаковки из-под еды на вынос с прилипшими кусочками пищи, все кругом покрывал слой жира. Мусорное ведро было забито пустыми бутылками из-под красного вина. Для меня это явилось полной неожиданностью. В школе он всегда выглядел очень опрятным, ногти чистые и аккуратно подстрижены, и я думала, что и в доме у него такой же порядок.

Я прошла в гостиную и посветила там фонариком мобильного – свет включать не стала, потому что он был заметен с улицы. Гостиная оказалась самой обыкновенной: дешевая мебель, много книг и компакт-дисков, никаких картин на стенах. Просто, грязно и уныло.

Наверху было еще хуже. Спальня выглядело жутко: постель не убрана, дверцы шкафов открыты, и тоже ужасный запах, но не такой, как внизу, а такой, какой издают больные животные. Я открыла окно, задернула шторы и включила лампу на прикроватной тумбочке. Казалось, будто в этой комнате живет кто-то очень старый: кошмарные желтые стены, коричневые шторы, пол завален бумагами и одеждой. Я открыла верхний ящик, в нем лежали беруши и кусачки для ногтей. В нижнем ящике – презервативы, смазка и меховые наручники.

Меня затошнило. Я села на кровать и заметила, что простыня съехала с матраса и на нем виднелось коричневое пятно. Меня чуть не вырвало. От самой мысли, что здесь была Кэти, была с ним, в этой жуткой комнате этого отвратительного дома, мне стало больно, больно физически. Я собралась уходить. Было глупо приходить сюда, не имея плана. Я выключила свет, спустилась вниз и подошла к двери, как вдруг услышала приближавшиеся шаги. Дверь распахнулась, и в проеме показался он. Он выглядел ужасно: лицо и глаза красные, рот открыт. Я набросилась на него. Хотела выцарапать ему глаза, заставить кричать от боли.

Я не знаю, что случилось потом. Кажется, он упал. Я стояла на четвереньках, и ко мне что-то отлетело по полу. Что-то металлическое, похожее на ключ. Я протянула руку – на предмете не было никаких зазубрин, поверхность гладкая. И круглая. Серебряный браслет с застежкой из черного оникса. Я повернула его в руке и услышала громкое тиканье часов на кухне и дыхание Марка.

– Лина, – произнес он.

Я подняла глаза и увидела на его лице страх. Я поднялась.

– Лина, – снова сказал он и сделал шаг мне навстречу.

Я невольно улыбнулась, потому что краем глаза заметила еще один блестящий предмет, на этот раз острый, и теперь точно знала, что сделаю. Мне надо перевести дыхание, прийти в себя, дождаться, пока он снова произнесет мое имя, а потом схватить ножницы с кухонного стола и воткнуть ему в шею.

– Лина. – Он протянул ко мне руку, и потом все произошло очень быстро.

Я схватила ножницы и бросилась на него, но он был выше меня, стоял с поднятыми руками, и я, наверное, промахнулась. Потому что он по-прежнему жив, сидит за рулем автомобиля, а я заперта здесь, и на голове у меня огромная шишка.

Я начала кричать, но это было глупо, потому что кто меня тут услышит? Машина ехала быстро, но я все равно кричала.

– Выпусти меня, выпусти, чертов ублюдок!

Я колотила кулаками по крышке багажника, кричала изо всех сил, а потом вдруг неожиданно – бах! Машина встала, а я больно ударилась о край багажника и разревелась.

Но дело было не только в боли. Я вдруг подумала об окнах, которые мы с Джошем разбили, и как сильно это расстроило бы Кэти. Она бы страшно разозлилась на брата, который после нескольких месяцев молчания все-таки проболтался, на меня за мое отношение к мистеру Хендерсону, но больше всего разозлилась бы из-за окон, потому что боялась именно этого. Разбитых стекол, выведенного краской на стене слова «педофил», перемазанного дерьмом почтового ящика, журналистов возле дома, плевков прохожих, готовых пустить в ход кулаки.

Я плакала от боли, от жалости к Кэти и от мысли, что все это разбило бы ей сердце.

– Но знаешь что, Кэти? – шепотом спросила я у нее, понимая, что веду себя как сумасшедшая и похожа на Джулию, все время бормотавшую что-то себе под нос в темноте. – Мне жаль. Мне очень жаль, потому что на самом деле он заслуживает не этого. Я могу это сказать теперь, потому что тебя больше нет, а я заперта в багажнике его машины. У меня лицо разбито в кровь и раскалывается голова, и я скажу прямо: Марк Хендерсон заслуживает не преследований или побоев. Он заслуживает куда худшего. Я знаю, что ты любила его, но он разрушил не только твою жизнь, но и мою тоже. Он убил мою маму.

Мы с Шоном сидели в кабинете, когда поступил звонок. Бледная молодая женщина просунула голову в дверь, на ее лице был испуг.

– Еще одна, сэр. Кто-то увидел ее с холма. Женщина в воде.

Глядя на лицо Шона, я решила, что его вот-вот вырвет.

– Не может быть, – сказала я. – У реки полно полицейских. Откуда там взяться еще одной?

Когда мы приехали, на мосту уже собралась толпа, которую с трудом сдерживали полицейские. Шон бегом помчался по тропинке под деревьями, я за ним. Мне хотелось замедлить шаг и даже остановиться, лишь бы не видеть, как из воды вытаскивают эту девушку.

Но это оказалась не она, а Джулс. Когда мы добрались до места, ее уже вытащили на берег. В тишине слышался какой-то странный звук, похожий на крик сороки. Я не сразу сообразила, что его издавала Джулс – это у нее стучали зубы. Она вся дрожала, а мокрая одежда на худеньком теле лежала складками, как полотно сложенного шезлонга. Я окликнула ее по имени, и она уставилась на меня непонимающим взглядом налитых кровью глаз, как будто никак не могла прийти в себя и не узнавала меня. Шон снял пиджак и накинул ей на плечи.

Она что-то пробормотала, словно находилась в трансе. Нам она не сказала ни слова и, казалось, едва замечала наше присутствие. Просто сидела, смотрела на черную воду и шевелила губами, совсем как тогда в морге, когда увидела сестру на столе. Она не произносила ни слова, но, казалось, кому-то возражала, спорила с невидимым оппонентом.

Облегчение, которые мы испытали, длилось всего несколько минут, потому что случилась новая неприятность. Полицейские, отправившиеся побеседовать с Марком, вернувшимся из отпуска, никого в доме не застали. Зато там нашли кровь: на кухне следы борьбы, пол и дверные ручки перемазаны кровью, а машины Хендерсона нигде не было.

– О господи! – прошептал Шон. – Лина!

– Нет! – воскликнула я, пытаясь убедить и себя, и Шона.

Я вспомнила о разговоре с Хендерсоном за день до его отъезда в отпуск. В нем было что-то не то, какая-то слабость. И боль. Нет ничего опаснее мужчины в таком состоянии.

– Нет. Возле дома дежурили полицейские, его ждали, он не мог…

Но Шон покачал головой:

– Нет, не ждали. Их там не было. На шоссе A68 произошла авария, и туда направили всех сотрудников. Сняли все посты и послали туда. Возле дома Хендерсона никто не дежурил.

– Черт! Черт!

– Именно! Наверное, он вернулся, увидел, что разбиты все окна, и все понял. Что Лина Эбботт нам рассказала.

– И что? Пошел за ней и силой притащил к себе в дом?

– Откуда мне знать?! – огрызнулся Шон. – Это наша вина. Нам надо было следить за домом, следить за ней… Это мы виноваты, что она пропала.

Полицейский – раньше я его не встречала – хотел войти со мной в дом. Он был молод, лет двадцати пяти, но благодаря пухлому, розовощекому и лишенному растительности лицу казался еще моложе. Несмотря на его безобидную внешность, я настояла, чтобы он ушел – я не хотела оставаться в доме с мужчиной одна, как бы он ни выглядел.

Я поднялась наверх и пустила в ванну воду. Вода, кругом вода. Мне не хотелось вновь в нее погружаться, но другого способа избавиться от озноба, пробиравшего до самых костей, я не знала. Я присела на край ванны с телефоном в руке и закусила губу, чтобы перестать стучать зубами. Я снова и снова продолжала набирать номер Лины, но в ответ слышала только ее жизнерадостный голос, предлагавший оставить сообщение. Со мной она никогда так не разговаривала.

Когда ванна наполовину наполнилась, я сжала зубы, борясь с паникой, и медленно опустилась в воду. Сердце бешено колотилось. Все хорошо. Все хорошо. Все хорошо. Ты так говорила. Той ночью, когда мы были здесь вдвоем, ты поливала меня сверху горячей водой и успокаивала. «Все хорошо, – твердила ты. – Все хорошо, Джулия. Все в порядке». Конечно, это было не так, но ты этого не знала. Ты просто считала, что у меня был ужасный день, что надо мной смеялись, что меня унизили и что меня отверг парень, который мне нравился. И что я в конце концов, как в дешевой мелодраме, отправилась к Смертельной заводи и решила в ней утопиться.

Ты злилась, потому что думала, будто я так поступила, чтобы сделать тебе больно и навлечь на тебя неприятности. Чтобы мама меня больше любила, даже сильнее, чем прежде. Чтобы она от тебя отвернулась. Потому что тогда это была бы твоя вина, разве не так? Ты насмехалась надо мной, а должна была присматривать, и все случилось, когда за меня отвечала ты.

Я повернула кран пальцем ноги и погрузилась в воду – сначала по плечи, потом по шею и, наконец, с головой. Я слушала искаженные и приглушенные водой звуки дома, сразу ставшие чужими. Неожиданный стук заставил меня вздрогнуть и сесть – ставшую теплой кожу окатил холодный воздух. Я прислушалась. Ничего. Померещилось.

Но когда я снова легла в воду, то услышала скрип ступенек и медленные размеренные шаги по коридору. Я снова выпрямилась и ухватилась за кран. Еще скрип. Ручка двери повернулась.

– Лина? – крикнула я срывающимся и по-детски тонким голосом. – Лина, это ты?

В ушах звенела тишина, и мне показалось, что в ней слышатся какие-то голоса. Твой голос. Один из твоих звонков, самый первый. Самый первый после нашей ссоры на поминках, когда ты задала тот ужасный вопрос. Прошла, наверное, неделя, может, две, и ты позвонила поздно вечером и оставила сообщение. Ты плакала, говорила едва слышно, и я с трудом разбирала твои слова. Ты сказала, что едешь в Бекфорд, чтобы увидеться со старым другом. Тебе надо с кем-то поговорить, а на меня рассчитывать нельзя. Тогда я об этом не задумалась, меня это не волновало.

Я поняла только теперь, и, несмотря на горячую воду, меня пробрала дрожь. Все это время я винила тебя, а на самом деле должно было быть наоборот. Ты поехала увидеть старого друга. Ты искала утешения, потому что я тебя отвергла и отказывалась с тобой разговаривать. Я подвела тебя и продолжала подводить. Я села и крепко обхватила руками колени, чувствуя, как на меня накатывают волны скорби. Я обидела тебя, сделала тебе больно, и мне очень горько из-за того, что причины ты так и не узнала. Всю свою жизнь ты пыталась понять, за что я тебя так сильно ненавижу, а от меня всего-то и требовалось объяснить тебе. А сейчас уже поздно.

Снова послышался звук, теперь он стал громче – скрип или царапанье, – и на этот раз мне точно не померещилось. В доме кто-то был. Я вылезла из ванны и оделась как можно тише. «Это Лина», – говорила я себе. Я осторожно осмотрела все комнаты наверху – в них никого не было, и, будто в насмешку, из каждого зеркала на меня смотрело мое искаженное страхом лицо. «Это не Лина. Это не Лина».

Кроме нее, больше некому, но где она может быть? Девочка на кухне, наверняка голодная, – я сейчас спущусь и увижу, как она стоит, сунув голову в холодильник. Я на цыпочках спустилась по ступенькам и прошла по коридору мимо двери в гостиную. И там боковым зрением я заметила тень. Фигуру. У окна кто-то сидел.

Случиться может всякое. Услышав стук копыт, мы рассчитываем увидеть лошадей, но нельзя исключать и зебр. Кто знает? Вот почему, когда Шон вместе с Келли поехали осмотреть дом Хендерсона, меня отправили поговорить с Луизой Уиттакер о ее стычке с Линой накануне исчезновения девушки.

Дверь, как всегда, открыл Джош. И, как всегда, увидев меня, сразу встревожился.

– Что случилось? – спросил он. – Вы нашли Лину?

Я покачала головой:

– Еще нет. Но не волнуйся…

Он отвернулся, сгорбившись. Я прошла за ним в дом. На последней ступеньке он обернулся:

– Она сбежала из-за мамы?

– С чего ты взял, Джош?

– Мама ее расстроила, – объяснил он, поморщившись. – Теперь, когда Нел больше нет, она во всем винит Лину. Но это глупо. Я виноват не меньше нее, а она обвиняет во всем только ее. А теперь Лины тоже нет. – Его голос стал выше. – Она пропала!

– С кем ты там разговариваешь, Джош? – послышался сверху голос Луизы.

Джош промолчал, поэтому ответить пришлось мне:

– Это я, миссис Уиттакер. Сержант уголовной полиции Морган. Можно войти?

На Луизе был старый серый спортивный костюм. Волосы зачесаны назад, лицо бледное.

– Он злится на меня, – сказала она вместо приветствия. – Винит меня в том, что она сбежала. Считает, что это из-за меня.

Я прошла за ней по лестнице.

– Он винит меня, я виню Нел, я виню Лину, и снова все по кругу.

Я остановилась в дверях спальни. В комнате было почти пусто – белье с кровати снято, шкафы опустели. На бледно-сиреневых стенах – следы клея. Луиза устало улыбнулась.

– Вы можете войти. Я почти закончила.

Она опустилась на колени и продолжила укладывать в коробки книги, от чего ее отвлек мой приход. Я присела рядом, чтобы помочь, но не успела взять первую книгу, как Луиза решительно остановила меня:

– Не надо, спасибо, я хочу все сделать сама.

Я поднялась.

– Не обижайтесь, я просто не хочу, чтобы к ее вещам прикасались чужие руки. Глупо, правда? – спросила она, поднимая на меня глаза. – Мне хочется, чтобы их больше никто не трогал. Чтобы осталось что-то от нее на обложках книг, на постельном белье, на расческе… – Она запнулась и сделала глубокий вдох. – Похоже, я никак не могу справиться. Продолжить жить дальше…

– В этом нет ничего удивительного, – мягко сказала я. – Прошло…

– Слишком мало времени? Это означает, что настанет день, когда я уже не буду чувствовать так остро? Но люди не понимают, что я не хочу чувствовать иначе. Да и как я могу? Моя тоска понятна и уместна. Она… в меру, не сводит меня с ума. Мой гнев справедлив, и в нем я нахожу поддержку. Только… – она вздохнула, – только мой сын считает, что Лина пропала по моей вине. Иногда мне даже кажется, что он подозревает, будто это я столкнула Нел Эбботт с обрыва. – Она поморщилась. – В любом случае, он винит меня в том, что Лина оказалась в таком положении. Лишилась матери. Осталась одна.

Я стояла посреди комнаты, сложив руки, чтобы ни до чего не дотронуться. Будто находилась на месте преступления и боялась затоптать следы.

– Матери у нее нет, а как насчет отца? Неужели вы действительно считаете, что Лина не знает, кто ее отец? Вы не в курсе, они с Кэти никогда об этом не говорили?

Луиза покачала головой:

– Я уверена, что не знает. Так всегда говорила Нел. Мне это казалось странным. Не просто странным, а даже безответственным. Я имею в виду, вдруг есть какая-то наследственная болезнь или еще что-нибудь? В любом случае, лишать ребенка выбора, общаться с отцом или нет, несправедливо. Однажды под моим нажимом – тогда мы с ней еще дружили, – она призналась, что это была случайная связь с человеком, с которым она познакомилась, когда приехала в Нью-Йорк в первый раз. Утверждала, что даже не помнит его фамилии. Потом я поняла, что это ложь, потому что видела ее на фотографии, сделанной во время ее переезда в первую квартиру в Бруклине: на ней была футболка, обтягивавшая уже большой живот.

Луиза перестала складывать книги.

– В этом смысле Джош прав. Она одна. Кроме тетки у нее больше нет родственников. Во всяком случае, я о них не слышала. Что касается бойфрендов Нел… – она грустно улыбнулась, – она как-то призналась, что спала только с женатыми мужчинами, потому что те держали язык за зубами, ни на чем не настаивали и не лезли в ее жизнь. Свои любовные связи она держала в секрете. Не сомневаюсь, что в ее жизни были мужчины, но она о них ничего не рассказывала.

Луиза вздохнула.

– Единственным мужчиной, к которому Лина относилась более-менее нормально, был Шон. – Она слегка покраснела, назвав его имя, и отвернулась, словно сболтнула лишнее.

– Шон Таунсенд? Правда?

Луиза промолчала.

– Луиза?

Та поднялась и подошла к полке взять новую стопку книг.

– Луиза, что вы имеете в виду? Что между Шоном и Линой было… нечто предосудительное?

– Господи, нет! – рассмеялась она. – Лина тут ни при чем.

– Ни при чем? Тогда… Нел? Вы хотите сказать, что между ним и Нел что-то было?

Луиза поджала губы и отвернулась, чтобы я не могла видеть выражения ее лица.

– Просто дело в том, что это очень странно. Расследовать подозрительную смерть женщины, с которой у него имелась связь, было бы…

Чем? Непрофессиональным, неэтичным поступком, основанием для увольнения? Такого не может быть. Он бы ни за что так не поступил, зная, что мне об этом станет известно. Я бы наверняка что-то заметила. А потом я вспомнила, как увидела его в первый раз. Он стоял на берегу реки, опустив голову, будто молился, и у его ног лежало тело Нел Эбботт. Его водянистые глаза, дрожащие руки, рассеянность, печаль. Но разве это не было связано с его матерью?

Луиза продолжала молча укладывать книги в коробки.

– Послушайте, – сказала я громко, чтобы привлечь ее внимание. – Если вы знаете, что между Шоном и Нел была связь, то…

– Я этого не говорила, – прервала меня Луиза, глядя мне прямо в глаза. – Я не говорила ничего такого. Шон Таунсенд – хороший человек. – Она поднялась. – У меня много дел, детектив. Мне кажется, вам лучше уйти.

Эксперты-криминалисты, осматривавшие дом, сообщили, что задняя дверь была распахнута. Не отперта, а именно распахнута. Внутри я сразу уловил запах металла. Келли Бьюкен уже была там и разговаривала с соседями. Она о чем-то меня спросила, но я прислушивался к непонятному, странному звуку, будто где-то скулило животное.

– Тсс! – сказал я. – Послушай!

– Весь дом обыскали, сэр, – отозвалась она. – Тут никого нет.

– У него была собака? – спросил я.

Она непонимающе на меня посмотрела.

– В доме есть собака или какое-то другое животное? Или их следы?

– Нет, сэр, ничего такого. А почему вы спрашиваете?

Я снова прислушался, но звук исчез, оставив меня с ощущением дежавю. Все это я видел, слышал и делал раньше: слышал, как скулит собака, выходил через залитую кровью кухню на улицу, где шел дождь. Только сейчас ни дождя, ни собаки не было.

Келли не сводила с меня глаз.

– Сэр, посмотрите сюда. – Она показала на ножницы на заляпанном кровью полу. – Это же не просто царапина? Я хочу сказать, что вряд ли задета артерия, но рана серьезная.

– Больницы?

– Пока ничего, никаких следов – ни его, ни ее.

Зазвонил ее телефон, и она вышла на улицу ответить. Я остался на кухне, наблюдая, как два эксперта-криминалиста тихо делают свое дело. Один из них аккуратно поддел пинцетом длинный светлый волос, зацепившийся за край стола. Меня вдруг затошнило, и рот наполнился слюной. Даже непонятно почему – мне приходилось видеть места преступления намного страшнее, чем здесь, и не терять самообладания. Разве не так? Разве я не бывал на кухнях, где крови пролилось намного больше?

Я потер ладонью запястье и заметил, что Келли опять обращается ко мне, просунув голову в дверь:

– Можно вас на минутку, сэр?

Я вышел на улицу, и, пока снимал с ботинок бахилы, она сообщила последние новости:

– Дорожная полиция нашла машину Хендерсона. В смысле, его красный «Воксхолл» дважды засветился на камерах. – Она сверилась с записями. – Проблема в том, что тут много непонятного. В первый раз камера зафиксировала, как в четвертом часу ночи он ехал на север по шоссе A68 в сторону Эдинбурга, а пару часов спустя, в пять пятнадцать, направлялся уже на юг по A1 рядом с Аймутом. Может, он… что-то выбросил по дороге? – Она имела в виду, избавился от чего-то. Или кого-то. – Или он пытается нас запутать?

– Или нашел более безопасное место, – предположил я. – А может, просто запаниковал.

– Мечется, как обезглавленная курица, – кивнула Келли.

Мне не понравилось это сравнение. Я не хотел, чтобы он или кто-нибудь другой потерял голову.

– Он был в машине один?

Она поджала губы.

– Да. Конечно… – она осеклась, – конечно, это не значит, что в ней никого больше не было. Это значит, что другой человек просто не сидел на сиденье.

И снова это странное чувство дежавю, обрывок памяти, казавшийся чужим. Но как он может быть чужим? Наверное, это часть какого-то рассказа, некогда поведанного мне человеком, которого я не помню. Женщина лежала на заднем сиденье, больная, ее тело сотрясали судороги, изо рта текла слюна. Остального я не помнил, но почему-то при мысли об этом внутри у меня все переворачивалось. Я заставил себя думать о другом.

– Ньюкасл напрашивается как очевидный вариант, – сказала Келли. – В смысле, если он пустился в бега. Самолеты, поезда, паромы. Странно, что после той камеры в пять утра машина нигде не засветилась. Значит, он либо остановился, либо съехал с магистрали. Он мог направиться по небольшим дорогам, даже вдоль побережья…

– А у него есть подруга? – прервал я ее рассуждения. – Женщина в Эдинбурге?

– Та самая невеста, – кивнула Келли, подняв брови. – Тут я вас опередила. Трейси Макбрайд – так ее зовут. Сегодня утром с ней связались и доставят в Бекфорд для беседы. Хочу сразу предупредить, что, по ее словам, они уже давно не встречаются. Где-то около года.

– Что? А разве они не вместе ездили на отдых?

– Так сказал Хендерсон сержанту Морган, но, по словам Трейси, она с ним не разговаривала с осени, когда он позвонил и сообщил, что между ними все кончено. Он неожиданно ее бросил, заявив, будто полюбил без памяти другую женщину.

Трейси не знала, ни кем была эта женщина, ни чем она занималась.

– И не хотела знать! – решительно произнесла она.

Ее привезли час спустя, и сейчас она пила чай у меня в кабинете.

– Я… вообще-то я была в шоке. Только представьте, сегодня я покупаю все к свадьбе, а завтра он сообщает, что свадьбы не будет, «потому что он встретил любовь своей жизни». – Она грустно улыбнулась и провела рукой по коротко стриженным волосам. – После этого я выбросила его из своей жизни. Удалила номер его телефона, из друзей в соцсетях, в общем, по полной программе. А вы не могли бы сказать, что с ним случилось? Все отказываются объяснить, какого черта тут происходит.

Я покачал головой:

– Мне жаль, но сейчас я мало что могу сообщить. Мы не думаем, что с ним что-то случилось. Нам нужно просто его найти и задать несколько вопросов. Мы не знаем, где он может находиться, а вы? Если бы он хотел скрыться? Где живут его родители, есть ли у него друзья в округе?..

Она нахмурилась.

– Это ведь не связано с погибшей женщиной? Я читала в газетах, что неделю или две назад тут погибла еще одна женщина. Она же не была… той женщиной, с которой он встречался?

– Нет-нет. Дело совсем в другом.

– Слава богу! – Ей явно стало легче. – Я хочу сказать, что она была бы для него старовата, правда?

– Почему вы так считаете? Ему нравились молоденькие?

Трейси смутилась.

– Нет… в каком смысле «молоденькие»? Той женщине, кажется, было за сорок, а Марку не было и тридцати, так что…

– Я понял.

– Вы действительно не можете сказать, в чем дело?

– А Марк когда-нибудь обращался с вами грубо, выходил из себя, проявлял жестокость?

– Что?! Господи, нет! Никогда! – Она откинулась на спинку кресла и нахмурилась. – Его в чем-то обвиняют? Но он не такой. Да, он эгоистичен, – что есть, то есть, – но человек он точно не плохой, по крайней мере, в этом смысле.

Я проводил Трейси до машины, где ждали полицейские, чтобы отвезти ее домой, по пути размышляя, в каком смысле Марк мог быть плохим. Мог ли он считать, что любовь его во всем оправдывает?

– Вы спрашивали, куда он мог поехать, – проговорила Трейси, когда мы подошли к машине. – Не зная причины, мне трудно сказать, но одно такое место приходит на ум. У нас – у моего отца – есть домик на берегу. Мы с Марком часто ездили туда на выходные. Он стоит на отшибе, вокруг ничего нет. Марк часто повторял, что это идеальное убежище.

– И в нем никто не живет?

– Мы редко там бываем. Раньше всегда оставляли ключ под горшком, но в начале года выяснилось, что кто-то им пользовался без спроса. Оставлял грязные чашки, мусор в ведре, все такое. И мы перестали класть ключ на прежнее место.

– И когда это случилось в последний раз? В смысле, когда кто-то пользовался домом без разрешения?

Она нахмурилась.

– О господи! Давно. Наверное, в апреле? Да, точно, в апреле. На пасхальные каникулы.

– И где конкретно расположен этот дом?

– В Хоуике, – ответила она. – Это маленькая деревушка, ничего особенного. На побережье возле Крастера.

Выпустив меня из багажника, он извинился:

– Мне очень жаль, Лина, но какой выбор ты мне оставила?

Я начала смеяться, а он велел мне заткнуться и сжал кулаки. Я подумала, что он может снова меня ударить, и перестала.

Мы находились на побережье возле дома, одиноко стоявшего на вершине высокого обрыва. Рядом – стена, маленький сад и стол, какие обычно выставляют на улице возле пабов. Дом, похоже, был необитаем – вокруг ни души. С того места, где я стояла, не было видно никаких других строений, а проселочная дорога казалась давно заброшенной. Сюда не доносился шум машин, и тишину нарушали только крики чаек и рокот волн внизу.

– Кричать бесполезно, – заметил он, будто прочитав мои мысли. Затем взял за локоть, подвел к столу и дал салфетку вытереть рот. – С тобой все будет в порядке.

– Неужели? – спросила я, и он отвернулся.

Мы долго сидели рядом за столом. Он по-прежнему держал меня за локоть, но постепенно его хватка слабела, а дыхание становилось ровным. Я не пыталась освободить руку. Вступать сейчас в борьбу не имело смысла. Пока. Я чувствовала страх, ноги сильно дрожали, и унять эту дрожь мне никак не удавалось. Но я чувствовала, что это хорошо, что ко мне возвращаются силы, что я вновь обретаю решимость, как тогда у него в доме. Да, пусть сейчас он одержал верх, но по той простой причине, что я не пыталась убить его сразу, не зная, с кем имею дело. Но это был лишь первый раунд. Если он считал, что сумел со мной разобраться, то сильно заблуждался. Знай, что я чувствую и через что прошла, он вряд ли держал бы меня за руку. Он бы во всю прыть мчался прочь, спасая свою жалкую жизнь.

Я сильно закусила губу и почувствовала во рту металлический привкус крови. Мне нравилось его ощущать, и я представляла, как плюну Марку в лицо. Когда пробьет час. У меня накопилось к нему много вопросов, но я не знала, с чего начать, поэтому просто спросила:

– Зачем ты сохранил это? – Я изо всех сил старалась говорить ровным голосом, чтобы не выдать свой страх. Он не ответил, и мне пришлось повторить вопрос: – Зачем ты сохранил браслет? Почему не выбросил его? Или просто не оставил на руке? Зачем ты его взял?

Он отпустил мою руку и смотрел не на меня, а на море.

– Я не знаю, – ответил он устало. – Честно, понятия не имею, зачем я его взял. Наверное, как страховку. Хватался за соломинку. Чтобы иметь хоть что-то против других… – Он не договорил и закрыл глаза.

Я понятия не имела, о чем он, но чувствовала, что у меня появился шанс. Я чуть отодвинулась. Затем еще немного. Он открыл глаза, но не пошевелился и снова стал безучастно смотреть на воду. Он выглядел измученным. Разбитым. Будто потерял все. Я откинулась на спинку скамьи. Я могла бежать. Я умею быстро бегать, если надо. Я бросила взгляд на дорогу позади дома. Я вполне могла бы сбежать, если бы мне удалось пересечь дорогу, перемахнуть через стену и оказаться в поле. Там он не сможет погнаться за мной на машине.

Но я не стала пытаться. Даже если это было моим последним шансом. Я подумала, что если все закончится плохо, то лучше умереть, зная, что случилось с мамой, чем остаться жить и вечно мучиться догадками без всякой надежды узнать правду. Такого я просто не вынесу.

Я поднялась из-за стола. Он не пошевелился и лишь смотрел, как я обошла стол и села напротив, заставив его взглянуть на меня.

– Ты знаешь, что я думала? Я думала, что мама меня оставила. Когда ее нашли и сообщили мне, я решила, что это ее выбор. Что она выбрала смерть, потому что чувствовала свою вину за случившееся с Кэти, или что ей было стыдно за себя, или… ну, не знаю. Просто потому, что вода притягивала ее сильнее меня.

Он промолчал.

– Я верила в это! – закричала я так громко, что он вскочил. – Я верила, что она меня оставила! Ты знаешь, каково это чувствовать? А теперь выясняется, что она меня не оставляла. Ты забрал ее. Забрал у меня, как забрал Кэти.

Он улыбнулся. Я вспомнила, что мы считали его привлекательным, и меня затошнило.

– Я не забирал у тебя Кэти, – произнес он. – Кэти не была твоей, Лина. Она была моей.

Я хотела наброситься на него, расцарапать ему лицо и закричать, что она не была его. Не была! Не была! Но я со всей силы впилась ногтями в кожу, до крови закусила губу и решила дослушать, что он скажет в свое оправдание.

– Я никогда не считал себя человеком, который может увлечься юной девушкой. Никогда. Я считал таких людей посмешищем. Жалкими старыми неудачниками, с которыми женщины их возраста не хотят иметь дела.

Я засмеялась:

– Именно! В самую точку!

– Нет-нет. – Он покачал головой. – Это не так. Посмотри на меня. У меня никогда не было проблем с женщинами. Они сами на меня вешаются. Сейчас ты качаешь головой, но ты это видела. Господи, да ты сама ко мне приставала.

– Ничего подобного.

– Лина…

– Ты действительно думаешь, что я тебя хотела? Не обольщайся. Это была игра, это было… – Я замолчала.

Как объяснить это такому человеку, как он? Как объяснить, что это никак не связано с ним и связано исключительно с тобой? Это – во всяком случае, для меня – было нашим с Кэти общим делом, только нашим. Люди, с которыми мы «играли», были для нас «болванчиками». Они нас нисколько не интересовали.

– Ты понимаешь, что значит быть такой, как я? – поинтересовалась я у него. – Я знаю, ты считаешь себя неотразимым или вроде того, но ты понятия не имеешь, каково это – быть девушкой, такой как я. Ты знаешь, как мне легко заставить мужчин плясать под свою дудку, смутить их? Стоит мне лишь посмотреть на них по-особенному, или встать поближе, или засунуть палец в рот и пососать, и они начинают краснеть и возбуждаться. Вот этим я с тобой и занималась, придурок. Просто дурачила.

Он хмыкнул, явно оставшись при своем мнении.

– Ладно, пусть так, Лина. Так чего ты добивалась? Когда угрожала выдать нас, когда кричала так, что услышала твоя мать, – чего ты добивалась?

– Я хотела… хотела…

Я не могла сказать ему, что хотела, чтобы все было как прежде. Хотела вернуть те времена, когда мы с Кэти были неразлучны, проводили вместе все дни напролет, вместе купались в реке, и никто на нас не смотрел, и наши тела были только нашими. Я хотела вернуть времена, когда мы еще не играли и не знали, на что способны. Но хотела этого только я. А Кэти – нет. Ей нравилось, когда на нее пялились. Для нее это было не просто игрой, а чем-то бо́льшим. В самом начале, когда я только узнала о них и мы из-за этого поругались, она сказала: «Ты не представляешь себе это ощущение, Лина: человек хочет тебя так сильно, что готов ради тебя поставить на карту все, абсолютно все. Работу, отношения, свободу. Ты не представляешь, что это за чувство».

Хендерсон смотрел на меня и ждал продолжения. Я пыталась найти слова, чтобы он понял: она ушла не только от него, но и от своей власти над ним. Мне хотелось стереть с его лица уверенность в том, что он ее знал, а я нет. Но таких слов я не нашла, и к тому же было глупо отрицать, что она действительно его любила.

В глазах у меня защипало, я опустила голову, чтобы он не видел моих слез, и вдруг заметила прямо у своих ног гвоздь. Он был длинным, не меньше десяти сантиметров. Я немного подвинула ногу, накрыла ею шляпку и слегка надавила, чтобы другая сторона гвоздя слегка приподнялась.

– Ты просто ревновала, Лина, – произнес Хендерсон. – В этом все дело, правда? Ты всегда ревновала. Мне кажется, ты ревновала нас обоих. Ее из-за меня, а меня из-за нее. Ты была лишней. И заставила нас заплатить. Вместе со своей матерью…

Я не мешала ему говорить и пороть всю эту чушь, и мне даже было не важно, что он абсолютно неправ, потому что все мое внимание было приковано к гвоздю, который мне удалось приподнять ногой. Я опустила руку под стол. Марк замолчал.

– Тебе нельзя было быть с ней, – сказала я, глядя ему за спину, чтобы отвлечь его внимание. – И ты это знаешь. Должен был знать.

– Она любила меня, и я ее любил. Всем сердцем.

– Но ты взрослый! – возразила я, продолжая смотреть ему за спину, и это сработало.

Он оглянулся, и я, растопырив пальцы, успела нащупать и схватить гвоздь. Сжав его в руке, я выпрямилась и приготовилась.

– Ты действительно думаешь, что твои чувства имеют значение? Ты был ее учителем. Вдвое старше! И ты должен был учить ее правильным поступкам!

– Она любила меня, – снова жалобно повторил он.

– Она была слишком юной для тебя, – настаивала я, сжимая в руке гвоздь. – И слишком хорошей.

Я бросилась на него, но недостаточно быстро. Вытаскивая руку из-под стола, я на секунду замешкалась, и Марк успел перехватить ее и с силой дернуть на себя. Я упала на стол.

– Что ты делаешь?!

Он вскочил и, не выпуская моей руки, вывернул ее за спину. Я взвизгнула от боли.

– Что ты делаешь?! – снова закричал он, продолжая выкручивать мне руку, и разжал мой кулак. Он отнял у меня гвоздь, схватил за волосы, прижал к столу и навалился всем телом. Я почувствовала, как в горло мне упирается холодное острие, а сверху – тяжесть его тела. Наверное, Кэти ощущала эту тяжесть, когда они были вместе. Меня вырвало, и я, сплюнув, крикнула:

– Ты был ее недостоин! Ты был ее недостоин!

Я продолжала выкрикивать это снова и снова, пока он не ударил меня.

Тиканье часов. Тик-так. Тик-так. А потом:

– А! Вот вы где. Я позволила себе войти. Надеюсь, вы не против.

У окна, потирая распухшие икры, сидела старая женщина. Та, что подводит глаза черным и красит седые пряди в багряный цвет. Это она выдает себя за медиума и, шаркая ногами, вечно разгуливает по городу, ругает прохожих и плюет им вслед. Это ее я видела днем раньше выяснявшей отношения с Луизой возле нашего дома.

– Нет, против! – громко сказала я, стараясь не показывать, что испугалась и – как это ни глупо – боюсь ее. – Я очень даже против! Что вы тут делаете?

Тик-так. Тик-так. У нее в руках была зажигалка – та самая серебряная зажигалка с выгравированными на ней инициалами Либби.

– Это… Где вы это взяли? Это зажигалка Нел!

Старуха отрицательно покачала головой.

– Но это она! Откуда она у вас? Вы что, были в доме и брали вещи? Вы…

Она махнула пухлой рукой с яркими дешевыми украшениями на ней.

– Пожалуйста, успокойтесь. – Она улыбнулась, обнажив гнилые зубы, и указала на кресло напротив себя: – Присядьте, Джулия. Составьте мне компанию.

Я настолько растерялась, что послушалась. Пройдя через комнату, я села в кресло, а она немного поерзала на стуле, устраиваясь поудобнее.

– Тут жестковато, правда? Надо бы сделать сиденье помягче. Хотя кое-кто может сказать, что у меня и так набивка мягкая. – Она фыркнула, явно довольная собственной шуткой.

– Что вам нужно? – спросила я. – Откуда у вас зажигалка Нел?

– Она не нее, не Нел. Смотрите сами. – Она показала на гравировку. – Видите? «ЛС».

– Да, я знаю. «ЛС». Либби Ситон. Но она вряд ли принадлежала ей. Сомневаюсь, что в семнадцатом веке делали такие зажигалки.

Никки хохотнула:

– Либби тут ни при чем. Вы решили, что «ЛС» – это Либби? Нет, нет и нет! Эта зажигалка принадлежала Лорен. Лорен Таунсенд. Урожденной Слейтер.

– Лорен Слейтер?

– Ей самой. Лорен Слейтер, она же Лорен Таунсенд. Мать вашего инспектора уголовной полиции.

– Мать Шона?

Я вспомнила про мальчика на ступеньках и мосту.

– Лорен из той истории – это мать Шона?

– Точно. Господи! А вы не очень-то сообразительны. И это не просто история. Лорен Слейтер вышла замуж за Патрика Таунсенда. У нее был сын, которого она любила без памяти. Все как полагается. Только потом, как уверяют полицейские, она ни с того ни с сего взяла и наложила на себя руки. – Старуха подалась вперед и ухмыльнулась. – Не очень-то одно с другим вяжется, правда? В свое время я говорила об этом, но меня никто не слушал.

Неужели Шон был тем мальчиком? И видел со ступенек, как упала его мать? Или не видел, как она упала, если верить другой версии? Неужели это правда, а не твой вымысел, Нел? У Лорен имелся любовник, она много пила, распутничала и была плохой матерью. Разве это не про нее? Именно на страницах, посвященных Лорен, ты написала: «Бекфорд – не место самоубийц. Бекфорд – это место, где избавляются от неугодных женщин». Что именно ты имела в виду?

Никки продолжала, тыча в меня пальцем:

– Видите? Вот об этом я и говорю. Никто меня не слушает. Я сижу тут перед вами, а вы все равно не слушаете!

– Я слушаю, слушаю. Только… я не понимаю.

Она фыркнула.

– Поняли бы, если бы слушали. Эта зажигалка, – тик-так, – принадлежала Лорен, верно? Вы должны себя спросить: почему ваша сестра держала эту зажигалку среди своих вещей?

– «Среди своих вещей»? Так вы были в доме! И забрали ее… так это вы? Это вы написали на зеркале?

– Послушайте! – Она поднялась. – Забудьте об этом, это не важно.

Никки подошла ко мне, наклонилась и чиркнула зажигалкой. Между нами вспыхнул язычок пламени. От нее пахло пережженным кофе и увядающими розами. Я отшатнулась от этого старушечьего запаха.

– Вы знаете, как он ее использовал? – спросила она.

– Кто ее использовал? Шон?

– Да нет же, глупая! – Она закатила глаза и вернулась на свой стул, жалобно скрипнувший под тяжестью ее тела. – Патрик! Старик. Он тоже не пользовался ею, чтобы закурить. После смерти жены он собрал все, что ей принадлежало – вещи, картины, буквально все, – вынес на задний двор и сжег. Сжег все. А этим, – она снова чиркнула зажигалкой, уже в последний раз, – он разжег костер.

– Ясно, – сказала я, теряя терпение. – Но я все равно не понимаю, почему Нел держала ее у себя? И зачем вы ее забрали?

– Вопросы, вопросы, – вздохнула Никки с улыбкой. – Ладно. Что касается того, зачем я ее забрала, – мне был нужен принадлежавший ей предмет. Чтобы я могла установить с ней контакт и поговорить. Раньше я слышала ее голос ясно и четко, но… Иногда голоса становятся глухими и невнятными, разве не так?

– Понятия не имею, – холодно отозвалась я.

– А-а, поняла! Вы мне не верите? Как будто сами никогда не разговаривали с мертвыми? – Она понимающе засмеялась, и волосы у меня на голове зашевелились. – Мне нужен был предмет для сеанса магии. Держите! – Она протянула мне зажигалку. – Возвращаю. Я могла бы ее продать, верно? Могла бы еще кое-что прихватить и продать – у вашей сестры было много ценных вещей, драгоценностей например. Но я этого не сделала.

– Очень любезно с вашей стороны.

Она ухмыльнулась.

– Теперь перейдем к другому вопросу. Как у вашей сестры оказалась эта зажигалка? Тут не все понятно.

Я не могла больше сдерживаться.

– Вот как? – поинтересовалась я, не скрывая сарказма. – А разве вы не можете общаться с духами? Разве вы не этим живете? – Я осмотрела комнату. – Она сейчас здесь? Почему бы просто не спросить ее?

– Это не так просто, – с обидой отозвалась старуха. – Я пыталась вызвать ее дух, но он молчит.

Как будто это что-то меняло.

– И не надо ерничать. Я всего лишь пытаюсь помочь. Хочу, чтобы вы знали…

– Так скажите! – огрызнулась я. – Скажите!

– Не горячитесь, – попросила она, выпячивая нижнюю губу и тряся подбородком. – Я говорила, но вы не слушаете. Зажигалка принадлежала Лорен, а потом перешла к Патрику. В этом вся суть. Я не знаю, почему она оказалась у Нел, но сам этот факт очень важен, понимаете? Может, она забрала ее у него, может, он сам ей дал. В любом случае, это важно. Лорен тут играет не последнюю роль. Вся эта история с Нел связана не с бедной Кэти Уиттакер, глупым учителем, матерью Кэти и всеми прочими. Это связано с Лорен и Патриком.

Я закусила губу.

– И как это с ними связано?

– Ну, – она снова поерзала, – Нел писала свои истории о них, так? И о Лорен узнала от Шона Таунсенда, потому что он как-никак считался свидетелем, так? И она решила, что он рассказывает правду, так?

– А почему нет? Вы утверждаете, что Шон лгал, когда рассказывал о случившемся с его матерью?

Никки поджала губы.

– Вы видели его отца? Он – сущий дьявол в прямом смысле этого слова.

– Выходит, Шон лгал, потому что боялся отца?

Никки пожала плечами:

– Трудно сказать. Но одно я знаю точно: история, которую услышала Нел, – версию, согласно которой Лорен убежала ночью, а ее муж и сын бросились вдогонку, – не соответствует действительности. Я говорила об этом Нел. Дело в том, что Дженни – это моя сестра – в то время работала в полиции. И была там. В ту ночь.

Она вдруг сунула руку за пазуху и начала там шарить.

– Я рассказала Нел, что сообщила Дженни, и она все записала.

Никки вытащила пачку листов. Я протянула руку, чтобы их взять, но она не отдала.

– Погодите. Вы должны понять, что это, – она потрясла страницами, – не вся история. Хотя я рассказала Нел все, она отказалась записать это полностью. Она была упрямой, ваша сестра. За это я ее и любила. И тогда между нами возникла небольшая размолвка.

Никки снова заерзала и громко закашлялась.

– Я рассказала ей о Дженни, которая работала в полиции, когда Лорен умерла. Дженни была уверена, что Лорен отправилась на тот свет не без помощи посторонних. Она знала, что муж Лорен настоящий дьявол, который поносил ее на людях, говорил, что у нее роман с каким-то мужчиной в коттедже Энн Уорд, хотя никто и никогда его не видел. Понимаете, это была причина. Тот мужчина, с которым она якобы загуляла, ее бросил, она не смогла этого пережить и прыгнула с обрыва. – Никки махнула рукой. – Чушь! Чтобы она оставила шестилетнего сына? Чушь!

– Вообще-то, – заметила я, – депрессия может привести к неожиданным решениям…

– Глупости! – Она не дала мне договорить. – Никакого любовника не было и в помине. Его никто никогда не видел. Можете спросить у Дженни, правда, ее уже нет в живых. И теперь вы понимаете, кто виноват в случившемся с Лорен, правда?

Она наконец замолчала, и я услышала, как в тишине что-то шепчет вода.

– Вы хотите сказать, что Патрик убил свою жену и Нел об этом знала? И все записала?

Никки раздраженно дернула плечом.

– Нет! А хочу я сказать вот что. Нел записала одно и не стала писать другое, и мы с ней из-за этого поругались. Потому что она была готова записать все, что говорила Дженни, пока была жива, но не то, о чем она поведала после своей смерти. А это лишено всякого смысла.

– Ну…

– Лишено всякого смысла. Но вы должны слушать. А если не хотите слушать меня, – она снова взмахнула страницами, – послушайте свою сестру. Потому что все это его рук дело. В определенном смысле. И с Лорен, и с Дженни, и, если я не ошибаюсь, с Нел, и с остальными.