– Андроиды, работающие бок о бок с людьми?

– Именно так. Им давно пора стать полноценными членами общества.

– Вы считаете, что можно научиться быть человеком?

– Конечно. Мы же научились!

Для меня нашлось местечко в компании, которая занимается рекламой. Статьи в прессе и на сайтах, плакаты и плакатики, билборды – словно замотанные столичные жители ещё обращают на них внимание.

Наверное, будь я человеком, то расстроился бы: слишком уж обычная работа. То ли дело полицейский, или бармен, или сотрудник медицинского центра, как другие андроиды из первой экспериментальной четвёрки! Целыми днями – на виду, в гуще событий, а возможности какие! Не то что я, запертый в невзрачном офисе с тремя десятками других работников.

Человек бы расстроился. Я не расстроен – не умею.

Для меня все работы хороши и все профессии важны, и писать рекламные тексты ничуть не хуже, чем собирать смартфоны на заводе. Именно этим я занимался последний год. Корпус синий, корпус красный…

– На заводе в цехах работали только андроиды, да? – спрашивает Алиса, поправляет выбившуюся из-за уха светлую прядку. Блестит бледно-розовый лак на узких ногтях.

Я придаю лицу выражение вежливого внимания. Зачем она спрашивает, если сама прекрасно знает? Ведь это её проект.

– Тебе поначалу может быть трудно с людьми, – она говорит смущённо, как будто мне уже действительно стало трудно и будто это её вина. – Этот эксперимент, совместная работа человека и андроида, затрагивает несколько сфер. В первую очередь – не профессиональную, не интеллектуальную, а социальную. Понимаешь?

– Нет, – отвечаю я, и она так морщит лоб, словно я не угадал с ответом. – Ты имеешь в виду, что это им может быть трудно со мной?

Алиса улыбается, и её губы отчего-то дрожат.

– Я уверена, что всё будет замечательно!

Офис – совсем не то же самое, что сборочный цех. Не только с виду – организационно. Я привык, что работа спорится целую смену без перерыва, а задачи всегда одни и те же: корпус синий, корпус красный.

Здесь не так. Здесь сложно понять, кто и когда работает. Сотрудники ходят от кабинета к кабинету, стайками носятся между курилкой и столовой, обсуждают всякие вопросы, не связанные с работой.

Спорят с нашим начальником, Сан Палычем. Говорят: «За такую зарплату пусть делают сами» или «Это вообще не моя работа». Сан Палыч слушает их, кивает седой головой, складывает руки на большом животе и гудит что-нибудь примирительное.

Мне определяют место в небольшой комнате, где уже работает молодой парень по имени Кирилл. Он всегда ходит в светлых джинсах и футболках с разными надписями, в ушах у него «тоннели», на руках – татуировки, а в глазах – пустота, словно он смотрит на тебя, но видит что-то иное.

Меня он принимает спокойно, с рассеянной улыбкой. Сан Палыч говорит, что Кирилл – «гений, но лентяй».

Другие коллеги ведут себя странно. Меня всё время толкают, норовят пнуть под колено на лестнице и называют «жестянкой», хотя во мне нет ни одного жестяного элемента.

Я не понимаю, чего хотят добиться коллеги и почему ведут себя так.

Несколько раз кто-нибудь из них подходил ко мне сзади, думая, что подкрадывается, и применял электрошокер. Однажды на дверь поставили ковш с водой.

Я уверен, что подобные поступки не являются обычными – в мою голову заложен свод моральных и поведенческих норм, типичных для этой местности. Он помогает понять, что что-то идёт не так, но не отвечает на вопрос о причинах поведения коллег.

– Людям нравится ненавидеть, да? – спрашиваю я Алису на нашей еженедельной встрече.

Если бы я был человеком – я бы недоумевал, а может, злился или впал в отчаяние, но я не человек. Я просто пытаюсь разобраться. Наверное, Алиса предвидела это, когда говорила, что мне может быть трудно.

На самом деле мне не трудно. Мне непонятно, но это не отражается на моей работоспособности.

– Ненавидеть? – похоже, её растерянность искренняя. – Почему ты так решил?

Уместно изобразить задумчивость, и я придаю лицу соответствующее выражение. Возможно, это не имеет смысла в присутствии Алисы, которая всю жизнь работает с андроидами. Но мои скудные познания в психологии человека позволяют предположить, что адекватная случаю мимика и жесты всё-таки полезны. Они оживляют разговор.

– Люди очень охотно проявляют негативные эмоции. Агрессию разных форм. Нетерпимость, раздражение. Всё это – как маленькая ненависть. Разве люди поступали так, если бы им не нравилось?

– Тебя кто-то обижает? – осторожно уточняет она.

Ну вот и вся польза от моей уместной к случаю мимики. Как будто Алиса не знает, что меня нельзя обидеть.

– Я хочу понять. Понять, что движет людьми в их жизни. Что двигало всем вашим видом в процессе эволюции.

– Любовь, – говорит Алиса с таким чувством, что можно не сомневаться: она действительно в этом уверена.

– Ну что? – лениво цедит Кирилл и высовывается из-за монитора так, чтобы я его увидел. Сам он на меня не смотрит – следит за изображением на экране, дёргает мышью. – Как тебе люди?

Уместно было бы пожать плечами, но поскольку Кирилл на меня не глядит – обхожусь без телодвижений.

– Тревожные, ленивые, совмещающие несовмещаемое.

Кирилл так улыбается, словно я сказал что-то приятное.

– Почему несовмещаемое?

– Потому что каждый человек якобы знает, что должны выбрать другие, – я беру со своего стола толстую пачку рекламной полиграфии, которую выдал мне Сан Палыч.

Начальник строго сказал, что «вначале было слово», и я должен «научиться жечь глаголом, как дуговая сварка». Вначале я подумал, что уместно будет вытаращить глаза, тем самым показав, что я ничего не понял, но потом решил, что в этом нет необходимости.

Теперь я перебираю эти флаера, журналы, листовки.

– Вот, послушай: «Самые лучшие корма для вашей собаки», «Решение, о котором мечтает каждая хозяйка», «Лучший подарок для вашего босса», «Сюрприз, который поразит любого мужчину»… лучшие, лучшему, каждый, для всех…

– Просто фигуры речи, – пожимает плечами Кирилл, азартно кликая мышью.

– Они как по одной форме отлиты. Наверное, у этих продуктов сходная целевая аудитория, – я использую недавно выученный термин. – Но почему так категорично сформулировано?

Кирилл бросает на меня отсутствующий взгляд и вдруг ухмыляется.

– А ты подумай. Только не торопись.

Кириллу нравится, что андроид – «тугодум», то есть соображает не быстрее обычного человека.

Мы должны «гармонично дополнять общество», а не вызывать недовольство и отбирать рабочие места. Недовольства и безработицы без нас достаточно. Нам даже зарплату платят, чтобы мы не стали для работодателей более выгодными, чем обычные люди. Отсюда же и «тугодумность» четверых андроидов, которые работают среди людей – программное ограничение, очень важное для Кириллов, которые иначе ощущали бы себя неполноценными. И для Сан Палычей, которым было бы выгоднее взять на работу двоих андроидов, чем десяток Кириллов.

Всё-таки Алиса – умная женщина. Ни о чём не забыла. Все условия создала. Или это не она, а один из безымянных винтиков, которые прорабатывали и готовили эксперимент? За её спиной должна быть та ещё махина…

Я кладу рекламные листовки обратно на стол аккуратной стопкой, но она тут же разъезжается.

– Не могу найти другого объяснения. Только это: людям нравится навязывать другим своё представление о хорошем и плохом. При этом люди не хотят принимать решения касательно того, что важно для них самих. Они ждут, что кто-то с рекламного плаката объяснит, чего они хотят, как будет лучше для них, их мужей, хозяек и собак.

Кирилл щурится в экран и крутит кистью, как бы говоря: «И так, и не так».

– Человек не скажет этого прямо, – добавляю я. – Быть может, даже станет возражать. Но откуда ещё берётся такая безапелляционность и почему она работает? Только потому, что люди хотят принимать решения за других и не хотят ответственности за то, что происходит в их собственной жизни.

Кирилл хмурится. Он хочет возразить, но не хочет отвлекаться от того, что происходит на экране. А может быть, использует экран как удобный щит.

И ещё я думаю, что Сан Палыч неправ и вначале было вовсе не слово. Вначале было осознание, намерение, идея, а слова понадобились позднее – когда человек пожелал донести свои намерения до окружающих, когда потребовалось навязать им свои идеи.

Красиво подобранные слова, сказанные в нужное время, – самый удобный путь к цели.

Профессионально упакованное чужое мнение. Облечённое именно в те фразы, которые вызовут понимание у «целевой аудитории». Наверняка есть другие рекламные журналы и плакаты, с другими фразами и формулировками – для других людей.

Грамотно структурированная чужая потребность, готовая аккуратно улечься в нужные головы.

Получается, мы, рекламщики, тоже навязыватели идей, даже если продвигаем безобидные вещи – вроде того, какой помидорный соус выбрать на обед. Мы ведь тоже манипулируем сознанием и создаём потребности.

Но этого я уже не говорю вслух. Это Кирилл наверняка и без меня знает.

– Алиса, я наблюдал за коллегами всю эту неделю, но с твоим мнением не могу согласиться. Я не вижу, чтобы людьми двигала любовь. Ни она сама, ни её проявления – привязанность, сострадание, доброта. Если мои коллеги хоть в какой-то степени являются типичными представителями общества, то любовь для людей – либо ничем не подкреплённая декларация, либо приятный бонус. Знаешь, вроде «Купи американо – получи безе бесплатно! С восьми до десяти утра в сети „Кофе Хаус“»…

Она молчит, только морщится. Быть может, даже не слышит меня – взгляд у неё отсутствующий. Я знаю, что на днях андроид-полицейский отказался продолжать эксперимент. Информации о причинах нет. Точнее, есть, но я понимаю, что это приглаженная, подсушенная, облагороженная информация, в которой нет ни слова правды.

Не подлежит сомнению лишь то, что решение исходило от самого андроида. Скорее всего, он пришёл к выводу, что результат недостижим, что на этом месте он не сможет «стать полноценным членом человеческого общества». Но почему?

Жаль, что мы не знакомы друг с другом и я не могу выяснить, что заставило его прервать эксперимент.

Я понемногу учусь, вызывая беззлобные насмешки Кирилла. Если бы я был человеком – наверное, считал бы нужным огрызаться в ответ. Спрашивать, сколько времени у него самого ушло на обучение.

Но я не человек. Я просто учусь. Делаю небольшие успехи и большие ошибки.

Языковая контаминация и каламбур – вот что мне действительно сложно освоить. Я понимаю, как это работает, я могу использовать эти приёмы, но мне пока не случалось придумать ничего такого, что развеселило бы людей. Когда я озвучиваю свои придумки – на меня смотрят как на сломанного.

Наверное, дело не в лингвистических приёмах, а в непостижимости того, что у людей называется «чувством юмора». Я не понимаю, почему «Пик эVOLVOлюции» – это удачно, а «Каждой паре – по твари» – нет.

Впрочем, я вижу: практически всё, что делают люди, не поддаётся однозначной оценке, не может быть выражено в числах. Странно, что при этом люди очень любят оценки и числа.

Почему тогда они не идут работать на заводы по сборке смартфонов? Корпус синий, корпус красный. Сразу видно, кто и сколько наработал…

Я пишу тексты, очень удачные с точки зрения закона Ципфа и ритмической монотонности, но это не имеет никакого значения, если Сан Палыч говорит «Не цепляет».

Я не понимаю, что такое «не цепляет» и что сделать, чтобы «цепляло».

– Понимаешь, – снисходительно тянет Кирилл, – твои тексты и слоганы как каша. Может, её очень правильно сварили и она страшно полезная, просто каша – это скучно. А слоган не должен быть скучным.

Я думаю, что сейчас уместно сделать заинтересованное выражение лица, поощряющее собеседника развить свою мысль. Потому что я её не понимаю. Я не ем кашу. Мне не бывает скучно.

А Кирилл явно знает, о чём говорит. Конечно, он «лентяй», то есть не очень продуктивен, но ведь и «гений» тоже. Его работы нравятся Сан Палычу. У него почти не бывает провальных кампаний.

То ли я неправильно выбрал выражение лица, то ли Кирилл по какой-то причине передумал объяснять мне мои ошибки, но он делает вид, будто теряет интерес к разговору.

– Ну как ты, освоился окончательно? – Алиса смотрит на меня с тревогой, причины которой я прекрасно понимаю.

Андроид, который работал в медицинском центре, отказался продолжать эксперимент ровно через неделю после андроида-полицейского. Таким образом, Алиса лишается половины своих подопечных. Я бы сказал «подопытных», но она относится к нам с искренней теплотой.

– Делаю успехи, – я решаю, что ободряющая улыбка будет уместна, – уже пишу небольшие статьи для журналов и тексты для флаеров. Сан Палыч принёс книги по истории рекламы, я их читаю…

– Надеюсь, не по ночам? – ещё встревоженней перебивает Алиса. Вот и толку от ободряющей улыбки андроида. – По ночам ты должен имитировать сон… отключение. Очень важно копировать действия людей, жить в их суточном ритме. Тем самым ты сумеешь максимально уподобиться сотрудникам, не получая никакого перевеса в…

На щеках Алисы появляются пятна, и я решаю, что уже пришла моя очередь перебить её. Алиса неразумно взвинчивает себя, чрезмерно и без всякой причины. Так недолго и сердечный приступ получить.

– Я помню, – слегка повышаю голос. – По ночам имитирую отключение, сижу на стуле за своим столом, потухший и недвижимый. Даже почти не думаю. Читаю только в свободное время. Два часа после работы. Это ведь не превышает возможностей человека?

– Не превышает, – она усмехается, – хотя не думаю, что твои коллеги в свободное время читают специальную литературу, но это их беда, а не твоя вина. Эти книги – они хоть интересные?

Я уже хорошо понимаю, что хочет услышать человек, задающий такой вопрос. Мне-то самому, разумеется, не интересно – я не человек. Для меня любая информация имеет равную ценность и пользу. И не забывается. Всё-таки есть у меня преимущество перед коллегами, есть…

– Книги интересные, – успокаивающе говорю я, и Алиса неуверенно улыбается. – Познавательные. Вот, к примеру, ты знаешь, почему люди пьют апельсиновый сок? Просто когда-то калифорнийские фермеры захотели продавать ещё больше апельсинов. Они наняли типа вроде нас, и тот объяснил покупателям, что апельсиновый фреш по утрам – залог здоровья. А Эсте Лаудер получила первый контракт, когда якобы случайно расколотила флакон своих духов в большом парфюмерном магазине.

Алиса смеётся. Я знаю эти заливистые интонации – люди так реагируют на удачные шутки. Непонятно: мои каламбуры и другие лингвистические эксперименты не веселят людей, а чистая правда – веселит.

Всё-таки сложно анализировать человеческое поведение.

– Вот это ты называешь рекламой книжного магазина? – Едва ли не впервые на моей памяти Кирилл покидает пост за своим столом и подходит к моему. – «Общительные люди спиваются на 54 % чаще затворников. Сиди дома, читай книги». «89 % подростков пробуют наркотики в компании сверстников. Будь в безопасности – окружи себя воображаемыми друзьями». Это что?

– А мне нравится, – Сан Палыч, посмеиваясь, сгребает листы со стола. – Над формой, конечно, нужно поработать, но… это хорошо! Это цепляет!

– Есть ещё идеи, – говорю я, – к примеру, почти шестьдесят процентов людей, читавших в детстве книги, имеют зарплату выше, чем их коллеги из той же области. Среди страдающих бессонницей – восемьдесят три процента нечитающих людей…

Когда Сан Палыч выходит, поручив мне проработать другие варианты рекламных плакатов, Кирилл почти кричит от возмущения:

– Когда ты успел всё это изучить, а? Ты что, вообще не спишь, жестянка?

Я не могу решить, какое выражение лица будет уместным в данном случае, поэтому просто смотрю на Кирилла. Долго. До тех пор, пока он не начинает смущённо бормотать:

– Ну да. Ну конечно, не спишь. Я сморозил, конечно… Но ты отключаешься ночью, отключаешься, да?

– Да.

Почему-то мой скупой ответ снова сердит его.

– Так когда ты успел перечитать все эти грёбаные исследования, а?

– В рабочее время.

Человек добавил бы «Пока ты шатался между «Бургер Кингом» и курилкой». Но я не человек. У меня нет потребности язвить коллегам или поучать их.

Кириллу хватает ума самостоятельно додумать и про курилку, и про «танчики», и про бесконечные перерывы на чай между «танчиками» и курилкой. Он может сделать вывод о собственной продуктивности и пересмотреть, как говорят люди, подход к тайм-менеджменту.

Но по выражению лица Кирилла я понимаю, что ему удобнее невзлюбить тех, кто действует более эффективно.

Если бы я был человеком – наверное, меня бы это расстроило.

Андроид, который работал барменом, тоже уходит. Возвращается на своё старое место работы – сортировщиком мусора.

Алиса ничего мне не объясняет, но я вижу её нервозность. Ко мне она теперь относится с повышенным вниманием и очень подробно выспрашивает обо всём, что происходит у меня на работе.

Рассказывать мне особенно нечего. Работаем. Коллеги смирились с моим существованием, больше не норовят уронить меня с лестницы или толкнуть, проходя мимо.

Теперь они меня просто не замечают. Я признан безопасным, но чуждым объектом. Чем-то вроде ходячей корзины для бумаг.

Не думаю, чтобы я или кто-нибудь вроде меня мог стать «полноценным членом человеческого общества». Даже внутри своей среды люди мгновенно делятся на своих, не совсем своих и чужих – у андроида нет шансов стать «своим». Может быть, только если посадить андроида и человека в одно помещение, где не будет других людей, тогда человек воспримет «жестянку» как более или менее близкое существо – как Кирилл воспринимает меня. Но ведь «социализация» подразумевает нечто иное, а общество едва ли захочет принять нас. В лучшем случае – смирится с нашим присутствием, в худшем – отторгнет, но смешаться с собой не позволит.

Можно ли наблюдения, сделанные в небольшом офисе, экстраполировать на общество в целом? А почему бы нет, если именно это и собирались сделать сами экспериментаторы?

Но я пока не делюсь с Алисой своими соображениями: понимаю, что ещё не всё понимаю. И просто отвечаю на её вопросы.

– Отличный, просто отличный заказ!

Это снова тот редкий случай, когда Кирилл покидает свой пост перед монитором, а взгляд у него горящий, а не отсутствующий.

– Гигантская рекламная кампания!

Он хлопает ладонью по пачке распечаток с техническим заданием, но что-то в его движениях и тоне кажется мне странным. Неуверенным. Будто он сомневается в моём ответе. Или в своём собственном.

Подхожу, начинаю читать.

– Разработка концепции! – продолжает из-за моего плеча Кирилл, и теперь уже я явно слышу, что его энтузиазм немного фальшивый. – Пачки статей для социалок, «вирусы», сотни твиттов, даже сценарии для роликов, м-м-м… Статьи в газеты, в журналы. А потом и листовки, и флажки, и плакаты. Может, даже билборды!..

– Пропагандистская. Вирусная. Концепция.

Человек бы не поверил своим глазам. Но я андроид, мои глаза меня никогда не подводят. И всё равно мне сложно осознать, что я прочитал именно это.

– Ты видел бюджет? – Кирилл повышает голос, уши у него краснеют.

– А ты видел, что твой заказчик хочет натравить одних людей на других? Как это называется – расчеловечивание? Это за рамками поведенческих норм и морали, и даже почти против писаных законов, правда же?

– Нахрен ты такой тупой?! – орёт Кирилл. – Они без листовок друг друга ненавидят! Давно ненавидят! Слышишь?

Я знаю, что Кирилл не мне орёт – это он свой собственный внутренний голос заглушает воплем. Я теперь более или менее разобрался в людях. Даже без цифр.

– Они никогда не дружили, – Кирилл пытается размашисто шагать по комнате, но комната слишком маленькая для его огромных эмоций, – всегда друг друга подначивали, называли по-всякому. Эта кампания… она не родит ничего нового, просто даст старому обрести форму. Да к тому же другая сторона наверняка сделает то же самое, тоже кого-нибудь наймёт… Понимаешь?

– Понимаю. Ненависть и её производные – человеческое всё. Как будешь сегментировать целевую аудиторию – по возрасту, полу, социальной принадлежности?

– Идиот.

Кирилл останавливается и смотрит на меня так, словно это я несу чушь. А я окончательно понимаю, почему другие три андроида решили прервать эксперимент.

День открытий у меня сегодня.

– Ты действительно отказываешься? – снова уточняет Алиса, и в её голосе я слышу отчаянное «И ты, Брут!». – Так и останешься недочеловеком?

– Отказываюсь. Останусь, – эхом соглашаюсь я.

Бредовая была затея. Не сравняться нам с людьми, венцами природы, технически не сравняться.

Свод поведенческих норм в голове не может научить нас той моральной гибкости, которая позволяет людям быть собой и продолжать развиваться… во что-нибудь. Ещё мы не способны подозревать, гнобить и ненавидеть то, что отличается от нас. А без этого человеком не стать и моральной гибкости в себе не воспитать.

– Как же так…

Алису я понимаю. И почему она расстроена, и как долго она не захочет придумывать ничего нового. Наверное, ещё много лет она проведёт, занимаясь какой-нибудь механической работой. Понемногу привыкнет к глумливым взглядам коллег, а потом этот провал забудется. Пройдёт ещё время – и всё наладится, пойдёт как заведено. Покатится.

Я понимаю, что ей хотелось совсем не этого!

Но того, чего ей хотелось, андроиды просто не сумеют. Я бы мог сказать, что и не хочу очеловечиваться, но я ведь «жестянка», у меня нет желаний.

Есть способность оценивать перспективы. Они нулевые.

Но я всё-таки делаю ещё одну попытку:

– Если бы главным для людей была любовь – нам бы простили неспособность её испытывать. С любовью простили бы. А неумение ненавидеть – не простят.

Она смотрит на меня несчастными серыми глазами. В её взгляде – обида, укор и, разумеется, злость.

Я могу узнавать эти чувства, любые чувства, но ничего не могу испытать сам. Ничего.

Поэтому мне не обидно и не больно. Мне никак. Снова собирать смартфоны на заводе ничуть не хуже, чем придумывать слоганы для компании, которая производит помидорные соусы.

Корпус синий, корпус красный.

Зато я понимаю разницу между соусом из помидоров и пропагандистскими листовками. Я думаю, её понимают все, кроме разностороннего, ко всему приспособленного человека, венца природы.

Даже, наверное, помидоры.