29. Напоминать о себе надо своевременно

Стихотворение называлось «Стройплощадка». Фамилия с несомненностью свидетельствовала, что написал его Ларик.

— Валька, так это он? — подруга ткнула в газету.

Легкий укол ощутила Валя. «Смену» читал весь Ленинград.

Значит, он не пропал без нее, не уехал, — он печатает стихи, его теперь знают… Тень обмана, шорох кражи язвили ее: из-за нее он пишет стихи, она вдохновила его, — а сама вот, здесь, одна. Стихи по праву принадлежат ей, одной из всех, а она должна делать вид, что не имеет к этому отношения!.. Если б он продолжал бегать за ней — можно повести носом, отвернуться презрительно; или наоборот — показать признательность, здесь ей было бы приятно… и вот — набрался чувств, и теперь выставляет их напоказ.

Пренебрежительно повела плечиком, вернула газету:

— Так себе стишки… ничего.

— А ты знала, что он пишет? — Полгруппы уже запрудили коридор, заглядывая друг другу через плечи.

И — гордость: все знают, как он по мне сох.

— Понятия не имела. — Спохватилась, что, значит, чего-то самого ценного, важного в нем не знала: — Я никогда этому не придавала значения. — И опять прозвучало плохо: не придавала — значит, не разглядела, не поняла, а теперь поздно…

Она была слишком женщиной, чтобы не сомневаться в реакции подруг: он талантливый, пробросалась, и с Игорем не вышло у тебя, больно много о себе мнишь, так тебе и надо…

Вечером она взяла газеты с отцовского стола, вырезала стихи и спрятала в старую тетрадку. Думала: вспоминала… Хотелось, чтоб он позвонил, просил о встрече, приполз на брюхе, виляя хвостом… и тогда можно было бы посмотреть, что с ним делать. И чего он исчез… дурачок. Нет — она же сама его оттолкнула, заставила уйти. Да не нужен он ей, надоеда! Но чего стоят все его клятвы, чувства… Ей и сейчас достаточно пальцем шевельнуть! Ой ли — достаточно?.. Возмутительно, что он смеет хорошо жить без меня, когда мне не очень хорошо, — так можно было бы сформулировать итог ее размышлений — вечерних, предсонных…

Если Ларик надеялся на подобный успех своего литературного демарша, то он мог поздравить себя с полным успехом.

Хотя поздравлять, по совести, следовало Звягина. Ибо отношение Ларика к стихам ограничивалось подписью фамилии.

Стансы сии явились плодом труда всего семейства, апофеозом коллективного начала в литературном творчестве: Звягин задавал тему, дочь перерывала библиотеку в поисках подходящих строк как источника вдохновения и подражания, а жена мечтательно выводила слова. На лучшие рифмы объявляли конкурс. Результат превзошел скромные ожидания инициаторов.

— Ты смотри! — поразился Звягин. — Вполне приличные стихи накатали — за один вечер. — Он задумался. — Эдак через пару месяцев можем сборник отнести в издательство! А что? — развеселился, — пристроим. Не хуже других.

— О, какая ужасная графомания, — сказала жена, берясь за виски.

Дочь же переписала их с намерением обнародовать завтра в классе, каковая попытка и была Звягиным пресечена в корне:

— Поэзия есть таинство, и таинством останется. Предназначено исключительно для печати.

Механизм опубликования, столь мучительно-загадочный для начинающих поэтов, был продернут с четкостью автоматного затвора: звонок знакомому журналисту. Какой журналист не захочет отслужить хорошему врачу — хоть тем малым, чем может? Социальная значимость человека определяется тем, что он может для тебя сделать — а врач может много. Вирши молодого рабочего в газете — услуга нетрудная, безобидная, ответсекр «Смены» — приятель однокашника, тесен литературный Питер, все свои; через три недели напечатали.

Ларик получил двадцать два рубля гонорара. Гонорар Звягин отобрал, заметив, что деньги принадлежат тому, кто их заработал, с Ларика еще причитается за рекламу, а пойдет все на покрытие накладных расходов. К расходам относился кофе, ненавязчиво перешедший в ужин, со знакомой редакторшей телевидения.

— Познакомь с ведущей «Музыкального ринга», — попросил он, щелкая зажигалкой у ее сигареты и гипнотизируя официанта.

— С Тамарой Максимовой? Зачем?

— Хочу задать вопрос во время передачи.

— Ты? Какой? Спроси так!

— Повторяю для особо одаренных:…

— Ты хочешь попасть на экран? А тебе на что?

— Хочу устроить одного знакомого.

— Кто такой? А сколько ему лет?

— Двадцать. Молодой рабочий.

— Это не так сложно. Интригуешь, как всегда? Боже, из каких сапог они вырезали этот бифштекс?..

И через неделю после публикации стихов (время расчислили грамотно), когда Валя сидела перед телевизором, внимая «Бригаде С» на ринге, прозвучало:

— А теперь вопрос от сектора «Б»! Сектор «Б»!

На экране встал Ларик — уверенный, улыбающийся, в тонком сером свитере под замшевой курткой, и спросил (она на миг поплыла):

— Вам не кажется, что ваш лобовой напор на нехитрый, иногда и примитивный смысл песен снижает их уровень как искусства?

Все дальнейшее она воспринимала под легкой шандарахнутостью. Когда камера шла по лицам в зале, еще два раза видела Ларика.

Он выглядел прекрасно. Он был почти знаменит. Это задевало. Ей было бы приятнее, если б у него все было плохо. И одновременно — совесть тенькала о зле, причиненном ему. Захотелось позвонить и сказать, что рада за него и просит прощения — но так сказать, чтоб понял, что она живет лучше него и он ей не нужен.