Книга: Друзья и звезды
Назад: Андрей Макаревич Повороты птицы цвета ультрамарин
Дальше: Борис Березовский Выбор власти с большими оговорками
Владимир Соловьев
Все, что угодно, только работать!
Ни один человек в России не обладает такой скоростью реакции ума и речи в публичных ситуациях, как первый телеведущий страны Владимир Соловьев.
Михаил Веллер. Теперь я скажу то, что тебе уже говорил. Когда приблизительно в 1998 году, в городе Таллине, простой нищий, без средств для возвращения на родину, я включил мигающий телевизор и увидел там такого человека: скорее серого по цвету одежды и отчетливо круглого по форме, с такими усиками интеллигентного бандита, с таким дружелюбным мягким взглядом, который мягким звучным голосом удивительно прессовал всенародно известную и легендарную Джуну. Прессовал последовательно и беспощадно. Загадочной и великой Джуне задавались тактичные вопросы о вещах, которые давно интересовали всех, и через полчаса она в истерике буквально выскочила из студии. И тогда я подумал, что, кажется, завелся в этих краях у красного забора парень, у которого правильно подвешен язык, и хорошо бы мне, безъязыкому, с ним встретиться, чтобы он поучил меня уму-разуму.
Не прошло и 10 лет, как мы встретились. Скажи, пожалуйста: первое — каким образом ты пришел в телевидение, будучи по природе своей изначальной способным и удачливым инженером и экономистом?
Владимир Соловьев. Учитывая, что ты свой замечательный вопрос аккуратно поставил китайской аллюзией дао дзен, я позволю себе ответить такими же китайскими аллюзиями, что «дорога в тысячу ли начинается с первого шага». Наверное, пришел я в профессию исходя из того, что меня всегда интересовало общение с людьми. И, даже будучи какое-то время инженером, потом экономистом, меня всегда интересовала беседа как метод познания истины. То есть, кроме эксперимента, что необходимо в точных науках и естественных, необходима также беседа для подтверждения или опровержения собственных взглядов, собственных теорий, воззрений на тот или иной предмет.
Наверное, это имеет отношение к еврейской традиции, потому что ведь даже познание и изучение религии зачастую шло через метод спора, и иногда с самим собой. Через этакую дискуссию. Задать вопрос и понять: есть на него ответ или нет. И вот с детства меня увлекало общение с людьми. Меня интересовали люди и возможность не только их спросить, но и их услышать.
М.В. Приход на телевидение и радио через еврейскую традицию — это, безусловно, богатый подход. Но, видимо, есть еще один подход — экономический…
B.C. Ты знаешь — нет.
Я когда-то просто выгнал девочку. Меня раздражало абсолютно, что она не способна прийти на работу вовремя. У меня была компания, одна из моих компаний занималась трудоустройством. Девочка была очень трогательная, звали ее Женя Данилова. Она не могла, вот физически не могла прийти на работу вовремя. В конечном итоге мы с ней расстались.
И она устроилась на работу на радиостанцию «Серебряный дождь». И году этак в 96-м, наверное, позвонила мне с фразой: все пропало — гипс снимают, клиент уезжает! — заболела ведущая программы «Английский с улыбкой». И, учитывая, что я до этого момента уже немало лет жил и работал в Штатах и у меня кое-какой английский был и остался, то не мог бы я приехать и заменить эту ведущую как гость. Ну, я подумал: почему бы нет?! Приехал, и вместо одного часа говорил часа три. И когда закончил, руководство радиостанции сказало: все, что угодно, только работать!
В этот момент мне уже было скучно заниматься просто только бизнесом, и я подумал, что ради интереса я займусь и радио.
Через два года мне позвонил Сережа Скворцов и сказал: тут есть твой фанат Игорь Мишин, который в Екатеринбурге создал Четвертый канал, он чё-то тебя все время по радио слышал, и он говорит, может, ты попробуешь что-нибудь на телевидении для нас сделать? Вот так начался проект на ТНТ.
М.В. Я себе сейчас напоминаю писца трибунала Святой Инквизиции, который кричит допрашиваемому на дыбе: пожалуйста, помедленнее, я не успеваю записывать! Скажи, пожалуйста, первое: ты — кандидат экономических наук?
B.C. Да, прям советский кандидат экономических наук. Я заканчивал Московский институт стали и сплавов, физико-химический факультет, группа ФХ-4. Специальность у меня была «Алмазы и твердые сплавы». Так что я — инженер-металлург с красным дипломом. Получил поэтому свободное распределение. Пытался и поступил по конкурсу в аспирантуру Института мировой экономики и международных отношений Академии наук СССР, где и защитил кандидатскую диссертацию. Когда я поступал в институт, директором был Яковлев, когда завершал, был уже Евгений Максимович Примаков. Моим научным руководителем был замечательный господин Куренков, отдел после Куренкова возглавлял Симонян. Я несколько лет отработал еще в институте.
М.В. А почему ты, будучи инженером-металлургом, решил заниматься не металлургией, не химией, не геологией, не добычей, как говорят профессионалы, а пойти именно в экономику?
B.C. Был глуп, иначе стал бы олигархом, если бы занимался…
М.В. Алмазами, металлом…
B.C. Алмазами, металлом. Очень просто. Мне предлагали остаться в аспирантуре в Стали и сплавов, но техническое оснащение и все прочее позволило бы мне быть там пятимиллионным в мировом рейтинге людей, занимающихся этой темой. Потому что я же не физик-теоретик. База была устаревшая, и мне это не было настолько интересно. Все слишком зависело от технологической базы.
А экономику я выбрал… ну, там специальность была — «Экономика социалистических стран». Я выбрал на стыке, потому что меня всегда интересовала взаимосвязь предметов. И диссертацию я писал на такую странную тему: «Тенденции производства новых материалов и факторы эффективности их использования в промышленности США и Японии».
Это что значит? Это значит, что у тебя каждый новый взрыв технологический начинается с открытий в материаловедении. В какой-то момент времени наступает «эпоха стали». Потом все говорят: нет, для армии это уже не круто, давайте перейдем к композитным материалам. Все время есть какие-то сдвиги.
Вот кто и как находит, какова экономика этого вопроса, какова должна быть политика государства для развития НИОКРа, какова роль частных…
М.В. Что такое НИОКР?
B.C. Научно-исследовательские и опытно-конструкторские разработки. То есть какова эта политика в Японии, позволяющая делать прорывы в технологиях, какова она в Штатах, и какова она у нас, и какова она во Франции? Какие компании зарабатывают, какие теряют, как работают вместе с ними венчурные фонды или нет? Это оказался забавный вопрос и непростой: как осуществляются «спин-оф» технологии из военной сферы в гражданскую, то есть наработки, скажем, на военный блок переходят в гражданский и наоборот.
М.В. А в каком же году ты оказался в Штатах и с чего бы?
B.C. Это было связано с работой, потому что работа была опубликована. И я написал несколько статей, и они вызвали некоторый интерес. И меня пригласили преподавать определенный предмет, который называется «Сравнительные экономические системы», в довольно странное место: School of Business and Economics University of Alabama in Haysville.
Место почему странное — потому что именно туда приехал когда-то Вернер фон Браун со своей командой немецких ракетчиков, и там зарождался центр управления всем богатым ракетным хозяйством Соединенных Штатов. Именно там до сих пор работали светила в этой области, там делали «мозги» для ракет «Патриот», там работали крупные компании на военном воздушноракетном комплексе CNA Intergraph.
И я был первым русским, которому там разрешили находиться и работать.
М.В. И с какого по какой год ты там работал?
B.C. Я приехал в 89-м, а в 91-м уже за особую активность стал ездить туда-сюда, проводил время между Англией, Штатами и Россией. То есть стал заниматься уже бизнесом.
М.В. Долго оставался там?
B.C. Я так плотно уже в Штатах не сидел. Проводил там месяца три-четыре, примерно столько же в Англии, в Ирландии, потом на Филиппинах, месяца по три в России, занимаясь бизнесом. Так продолжалось, наверное, года до 97-го, 98-го даже.
М.В. Прекрасное использование опыта челночных бомбардировок.
B.C. Совершенно верно. До смешного доходило. Когда появилось в моей жизни радио, я же большую часть времени проводил по своей работе в загранкомандировках, — поэтому я вел эфиры и с Филиппин, и из Ирландии, и из Штатов, ну, где должен был находиться по своему бизнесу.
М.В. И какой стоял на дворе год, когда тебя высвистали отчаянно на радио и сказали: все, что угодно, только останься?
B.C. Где-то 96-й. Но что мне понравилось — это был свободный график. Я мог вести передачу откуда угодно. Было ощущение, что часовых поясов не существует, есть только радиографик. Потому что это были и Кипр, и Египет, и остров Сайпан, и Ирландия, Канада и Штаты, Англия и Франция. То есть меня не ограничивали.
М.В. Молодость и здоровье!..
B.C. Бешеное! Иногда я себя ощущал, ну, может, не пилотом, но стюардом-то точно. Потому что я летал в Филиппины, и гонять туда приходилось два-три раза в месяц. Это не самый легкий перелет, не самый короткий.
М.В. Это сутки примерно до Филиппин из Москвы?
B.C. Ну, чуть поменьше, часов 18, наверное.
М.В. Как-кая ерунда!
B.C. А еще были веселые рейсы, когда ты летел Ташкент — Дели — Сингапур, а оттуда уже до Манилы. Удовольствие специфическое, но длинное.
М.В. Да я думаю — большинство только мечтает слетать через Дели и Сингапур в Манилу. Я понимаю. Хотя, когда меня стали приглашать в Австралию и я выяснил, сколько дороги и каким образом, то сурово задумался и отложил это удовольствие… до сих пор так и откладываю.
B.C. Я по тем же причинам там так и не был.
М.В. Однако из радио на телевидение путь бывает длинный, а бывает непроходимый. Как ты пришел в телевизор?
B.C. Ты знаешь — я не могу понять, как я пришел в телевидение!..
С одной стороны продюсеры, Скворцов и Корчагин, тогдашний канал ТНТ. С другой стороны Саша Левин, которому Константин Эрнст поручил делать программу «Процессы», где один участник уже был заранее предопределен. Это был Саша Гордон, который тоже тогда работал на «Серебряном дожде». (Меня порекомендовал не Саша, хотя он часто об этом рассказывает.) Меня порекомендовал юрист компании Левина. И Левин меня пригласил. Для Гордона это было неприятным открытием.
Мы сняли пилот, пилот понравился. Но наступил кризис 98-го года, куча пертурбаций — и в конечном итоге запустились на Первом канале.
При этом была смешная история. Я весил на тот момент уже килограммов 140, потом я еще набрал. Я был такой коротко стриженный, весь в золоте, цепочка — чисто-конкретный вид. И вот в таком смешном виде мы заходим с Гордоном в кабинет к Константину Львовичу Эрнсту. И Константин Львович говорит: творческая составляющая, бла-бла-бла. Я говорю: денег сколько будете платить? Он говорил: как, вы не понимаете… Я говорю: сколько денег? Константин Львович говорит: что за вопросы вы задаете?! И тут выступает Саша Гордон: я хочу получать не меньше, чем Соловьев! История была такая…
М.В. Из современной этики я не спрашиваю сколько — но денег в результате все-таки дали, видимо?
B.C. Да. Денег дали по тем временам достаточно больших.
А у меня к этому всегда было достаточно специфическое отношение. Я давно не нуждался, потому что бизнес, которым я занимался, — это было производство дискотечного оборудования, продавали по всему миру, и наши агентства по трудоустройству тоже были более чем выгодные. Но я просто считаю, что для несчастных слепых детишек, или не слепых детишек, или на благотворительность, — конечно, надо работать бесплатно. А для людей, которые продают рекламу и занимаются откровенной коммерцией, — извольте оплачивать мой труд так, как его надо оплачивать. Как высокопрофессиональный труд.
М.В. Ты сейчас упомянул о своем бизнесе, о дискотечном оборудовании.
B.C. Да.
М.В. В тех рамках, в каких это не является коммерческой тайной, когда ты занялся бизнесом?
B.C. Когда учился в Институте стали и сплавов — гонял машины из Средней Азии, шил шапочки, занимался техническим переводом, репетиторствовал, работал телохранителем. Много чего было, и денег было много всегда. Я всегда много зарабатывал.
М.В. Особенно интересно про работу телохранителем.
B.C. Это было время, когда я выступал за сборную «Динамо» по каратэ. У меня же папа был довольно известный боксер в свое время, пока Венгрия 56-го года не поставила крест на его спортивной карьере. Он был советским мастером спорта по боксу, поэтому в генах, видимо, что-то сидело. И я с 14 лет фанатично занимался каратэ. Вот просто фанатично. Я был мальчик такой упертый. Хотя и не очень способный — но упертый-упертый, не боящийся боли, с такой непробитой головой. Поэтому, особенно когда пошел полный контакт, стало совсем просто.
Я занимался в «Динамо» в счастливое время, когда там были и Гросс, и Юра Семенов, много было интересных людей. Было три направления: были никитинские, где я занимался, были гульевские и были моисеевские. Это люди, которые служили либо в Комитете, либо в милиции, ну, были такие спортсмены-спортсмены. Кимоно вечно не просыхало, поскольку тренировок нереально много было.
М.В. Сколько в те времена могли платить такому телохранителю, как ты?
B.C. Прилично. Очень прилично, потому что я всегда еще считал ситуацию. Тебе платят не столько за то, что ты выглядишь куском мяса, который выбегает и работает, — а за то, что ты четко высчитываешь ситуацию и убираешь негативные факторы.
А тогда пошли компьютеры, большие деньги, перевозки этих компьютеров, и необходимо было четко все рассчитать, чтобы не попасть. Поэтому я занимался логистикой перемещения, когда объект должен был из точки А в точку Б прибыть без всяких осложнений.
М.В. Вот с тех самых пор со студенческих, ты параллельно занимался бизнесом.
B.C. Ну, у меня красивая мама, с которой ты хорошо знаком, и я считал, что мама должна жить достойно. Мне казалось странным брать деньги у родителей. Потом я женился, дети. Деньги надо было зарабатывать, и всё, причем разными путями.
А потом, уже в Америке, я познакомился с человеком, которого звали Колин Хэммет. Он был в свое время абсолютно выдающийся деятель индустрии шоубизнеса, когда-то создавший компанию MHS, — закат которого начался с того момента, когда его дилеру позвонил помощник режиссера фильма «Saturday Night Fever» («Лихорадка субботнего вечера») с просьбой дать дискотечное оборудование, потому что его фонари были лучшими. А он не нашел ничего лучшего, как сказать: вам нужны фонари? покупайте! И фильм, ставший абсолютным мировым хитом, вышел со световым оборудованием другой компании. И, конечно, это стало тяжелейшим ударом по его делам.
Когда я познакомился с Колином, он был увлечен этим бизнесом, он меня ввел в этот бизнес, потом он приехал в Россию. Уже с ним, как с партнером, мы открывали здесь пару заводов, агентства.
Смешное было время. Веселое.
М.В. Все это до чрезвычайности интересно слушать! Телохранитель, владелец заводов, знаменитый телеведущий и так далее…
Итак, путь на арену. Народ всегда бурно обсуждал подробности и детали твоего появления на экране. Гм… Когда ты набрал вес до того, как стал его сгонять?
B.C. Я, пожалуй, набрал вес, когда стал жить между странами. В Америке вес еще не настолько вырос, а потом пошли перелет за перелетом тяжелейшие, вся эта постоянная катавасия, и ситуации же были стрессовые — 90-е годы, — вот тогда и вес полез. Дискотечный бизнес, какие только бандиты не наезжали, кто только не пытался отобрать. Ответ всегда был жесткий: ни копейки не дам, если что, то буду воевать до последнего. Слушай, ну я же по улице ходил с этими пистолетами, которые стреляли шариками, переделанными под нормальный патрон. Жил с автоматом Калашникова, условно говоря, образно. Время было жутчайшее. Гадость страшная, вспомнить то — ужас-ужас.
И этот вечный стресс как-то зажирал. Помню наш офис на Пятницкой, и у нас был человек, которого звали Чикенмен, потому что он каждый день приносил жареных кур и ими торговал. В какой-то момент я понял, что их видеть не могу. У меня было ощущение, что эти жареные курицы у меня из ушей торчат, что я весь состою из куриного мяса. Это было ужасно. И вот тогда вес резко пошел вверх.
М.В. Как-то раз, давно-давно, мы пили с тобой какой-то напиток в Камергерском, и ты мне подарил книжку «Соловьев против Соловьева». На обложке ты прошлый против тебя нынешнего. Тут же подскочили какие-то мальчик с девочкой и спросили, нельзя ли подарить книжку им тоже или хотя бы дать автограф. О предмете той книжки. С чего ты начал худеть?
B.C. Я встретил Эльгу, мою жену. И меня выгнали с Первого канала, с ОРТ, проект закрыли.
М.В. Одну секундочку. Давай по порядку: когда и за что тебя выгнали с Первого канала?
B.C. Это была трогательная история. Два года Леша Пиманов был нашим продюсером. Два года проект «Процесс» продержался в эфире. Потом Саша Гордон ушел на канал НТВ, а после разгона НТВ вернулся и стал работать ночью на том месте, которое раньше было у Диброва. Константин Львович сказал мне: ну, нет никаких идей у меня на ваш счет. Мне очень нравился Гордон, ну, если вы тут полгодика потусуетесь, то, может быть, я что-нибудь… Я сказал: щаз! Спасибо, не надо.
И вот я такой безработный, красивый, в смысле безтелевизионный, толстый, с беременной женой снимал квартиру на Кутузовском. Раздается звонок. Звонит Борис Немцов, говорит: что делаешь? Ничего не делаю — уволен. Он говорит: тут мои друзья взяли канал НТВ, не хочешь прийти? Может, они тебя на работу возьмут.
Я прихожу на канал НТВ. Меня принимал человек из страны хорошего телевидения Михаил Йордан, который тут же отправил меня к господину Олейникову. Олейников на меня посмотрел и сказал, что вообще-то он хочет делать дневное шоу и ему нужна ведущая женщина. Я ему абсолютно честно сказал, что пол менять не собираюсь, а те программы, которые хочу вести, — это скорее то, что захватил господин Шустер, который тогда перехватил программу, разработанную не для него и не им, то есть политического вещания. Поэтому с каналом НТВ сразу не получилось.
Но позвонил Саша Левин и сказал, что они все ушли на канал ТВ-6, и если я похудею, то не захотел ли бы я вести программу? Политическую.
У меня было лето, чтобы похудеть. Параллельно с этим моя мама уже была крайне огорчена тем, что я дышал так, поднимаясь по лестнице на второй этаж, что было ощущение, что вокруг все трясется. А главным побудительным мотивом было то, что я подумал, что в таком весе у меня ноль шансов дожить до свадьбы моих детей. Просто ноль шансов.
М.В. м-да, это ведь и вправду сомнительно…
B.C. Дышал я жутко. Мы с женой как раз тогда поехали во Францию, и я снимал для канала ТНТ, на котором параллельно продолжал работать, какой-то маленький сюжетик. И потом на отсмотре я спрашиваю: а что это за звук страшный? Жена говорит: а это ты так дышишь. Я понял, что все — хана. Тогда…
М.В. Сколько тебе годиков-то было на то лето?
B.C. Как раз тридцать семь.
М.В. Очень соответствующий возраст. Людей часто просто выносит из виража в этом возрасте.
B.C. И я встретил Володю Канторовича (моего приятеля), который резко похудел. Я спросил: как? Он сказал: по Монтиньяку. Я сказал: не выпендривайся, напиши на бумажке. Он написал на листочке — «Монтиньяк», и на ней я скинул килограммов пятьдесят.
М.В. За сколько времени?
B.C. Ну, я фанат, поэтому месяца за четыре.
М.В. Ну… это сумасшедше!
B.C. Да — бешеный спорт.
М.В. Двенадцать кило в месяц. Для этого нужно исходно иметь, конечно, хорошее здоровье.
B.C. Желание и характер. Здоровье, к сожалению, оказалось не такое хорошее, как я рассчитывал. Но эластичность кожи — спасибо маме. Потому что иначе эти излишки надо было бы усекать…
М.В. В тридцать семь человек еще нормально сокращается. Свидетельствую как специалист по перманентному похуданию. Лет до 45 нет никаких проблем обычно у нормальных людей. У мужчин то есть. Ну, и в результате, насколько я знаю, ты так и остался в режиме похудения и слежения за собой.
B.C. Я после этого колебался от ста пяти до ста пятнадцати. Вот в этих пределах. Пока не встретил Риту Королеву и еще маханул килограммов двадцать с лишним. Поэтому сейчас я в пределах восьмидесяти пяти — девяноста гуляю.
М.В. Что с твоим сложением и плечами — достаточно нормально.
B.C. Я же регулярно еще измеряю процент жира, мяса, воды — вот это всего смешнее. Все хорошо. Тьфу-тьфу-тьфу. Режимить приходится постоянно.
М.В. А куда денешься. Сейчас ты выглядишь так, что ряд людей имеют основание завидовать. Играешь в футбол часто?
B.C. Каждый день занимаюсь спортом. Иногда две тренировки в день. В футбол играю два-три раза в неделю. А так… я пытаюсь чередовать разные занятия, потому что скучно становится. Вот сейчас увлекся боксом. Раз пять в неделю. Замечательный у меня тренер, Рифат, еще заслуженный тренер СССР. С отличным характером, делает веселые интересные тренировки. Поэтому я хожу и в данную пору получаю наслаждение от бокса.
М.В. Молва утверждает, что ты бегаешь десять километров по утрам. Это правда или преувеличение?
B.C. Да нет, не преувеличение. По десять, иногда и больше. Вот если не бокс и я куда-то выезжаю за границу или просто в Москве, то да, каждый день кросс.
М.В. И сколько это отнимает часов в день?
B.C. Час. Если есть время, то полтора.
М.В. Только кросс? А еще тренировки?
B.C. Общий спорт в день? Часа два с половиной — три. Я пытаюсь как-то разумно совмещать.
М.В. Тогда вопрос для всех, кто регулярно худеет. Если ты высчитываешь калории дневного рациона — то, кроме качества пищи вводимой, сколько калорий ты предпочитаешь брать?
B.C. Я не считаю калории, потому что к этому отношусь сложно. Я регулярно на каких-то ограничениях и диетах. О некоторых продуктах вообще давно забыл.
М.В. О каких?
B.C. Никакого сахара… к сожалению. Ничего сладкого, никакой муки. Это все в далеком прошлом. Спагетти — только когда в Италии и только днем. Никаких бананов. И так далее.
М.В. Глядя на тебя, не скажешь, что ты сильно страдаешь от образа своей жизни.
B.C. Нет. Мучениями надо наслаждаться.
М.В. Замечательная фраза. Можно, я повторю, что мучениями надо наслаждаться?
B.C. В свое время услышал формулировку, что мы — русские и мы любим страдать. Поэтому четко ее реализую каждый день.
М.В. Возвращаясь назад по реализованным дням. Давно-давно, примерно в 2000-м году, был я у тебя впервые в качестве гостя в студии. Ты был повязан под черным сюртуком на белой визитке широким шелковым кушаком на манер тореадора. Ты подбрасывал монетку, вот так пришлепывал ладонью к другой руке — и командовал, кому выпало стоять в каком углу и начинать.
B.C. Эта передача называлась «Поединок». На ТВ-6 мы работали.
М.В. И тогда у тебя была та самая бригада.
B.C. Да, конечно. Эта бригада со второй передачи на канале ТНТ, с первой передачи на канале ТВ-6 и со второй — третьей передачи на Первом канале. Я по жизни людей не предаю.
М.В. Ты знаешь, вот сегодня я уже могу считать себя бывалым телевизионным гостем. Я уже дожил до такой степени приглашаемости, что последние времена кручу рылом, куда ходить, а куда нет, потому что всюду ходить невозможно, ножки стопчутся. И вот лучшей команды — это не лесть, это чистая правда, — лучшей команды, чем команда соловьевского «Барьера-Поединка», лично я не знаю и думаю, что ее нет.
B.C. Только давай уточним, — это не соловьевская команда. Я ведущий Гаянэ Самсоновны Амбарцумян. Вот она — моя армянская мама. Человек, которого — и небезосновательно — я считаю телевизионным гением. Я равных не встречал. То есть это абсолютное совершенство. Перфекционист, мудрейший, высочайшей культуры человек. И мы с Гаечкой работаем много-много лет. И прошли через очень разные испытания. И меня как ведущего сделала, конечно, Гаянэ. То есть меня родила моя мама, за что ей спасибо как человеку, а как телевизионного ведущего меня вылепила Гаянэ.
М.В. Я ее хорошо запомнил с того первого мимолетного посещения твоей передачи, и самое удивительное, что она-то меня запомнила в вашей сумасшедшей круговерти. Она четко запомнилась редкостной смесью такой уважительно-обаятельной тактичности, умного поведения — и абсолютной твердости и определенности внутри этого. Человек, который однозначно точно знает, чего он хочет и как надо.
B.C. Абсолютно верно. Так и есть.
М.В. И когда к тебе приходишь на передачу: никакой суеты, ничто не делается раньше времени, все предусмотрено, ты находишься в какой-то комфортной обстановке, где всё по делу. Вовка, прости, мужчинам не говорят комплименты в лицо. Никто в России больше не занимается перед передачей в качестве ведущего не только разминкой гостей, но еще и разминкой аудитории. Вот позвольте вам сделать поклон от многочисленных аудиторий многочисленных передач.
B.C. У меня к этому очень простое отно…
М.В. Сейчас, дай досказать!
Когда ведущий уже готовый выходит прямо под камеры, когда все уже сидят пять — десять — пятнадцать — двадцать минут и когда, в сущности, ему до этих гостей нету дела, он работал и устал, — это немного одно. На площадке разговаривают, в сущности, чужие люди, а потом шеф-редактор монтирует на пульте и т. д.
Когда я увидел, как ты похаживаешь перед эфиром на площадке, нечто вроде конферанса на разогреве, этакая облегченная юмористическая вариация палача из лермонтовского «Купца Калашникова», ухарь-Кирибеевич… Ты похаживаешь по помосту и пошучиваешь с публикой, давая советы и рекомендации. Через минуту зал начинает ржать, через три минуты зал с тобою дружит. И когда начинается передача, передача происходит уже в другой атмосфере. Вот этого как-то больше никто не делает. Сейчас хочется задать вопрос идиотский до крайности: это профессионализм или идет от души?
B.C. Это идущий от души профессионализм. Я просто отношусь к людям, как ни странно это звучит, с большим уважением. Они же потратили свое время, они приехали, и они являются не зрителями в театральном смысле, где они купили билет — сидят и смотрят действо, — они являются вместе со мной соавторами передачи. Потому что от публики, которая сидит, от того, как она реагирует, то, какие лица, насколько они включены в процесс, зависит общее восприятие, и картинка, говоря телевизионным языком, и атмосфера внутри. Ты, как человек блестяще выступающий, блестяще побеждающий в любом поединке, ведь знаешь, насколько важно, когда ты говоришь — а публика тебя слышит, и чувствует, и дышит вместе с тобой. Работать впустую на проплаченную публику скучно. Это замораживает людей.
Поэтому мне всегда хочется, чтобы люди чувствовали — им уделили внимание, и я многих знаю в лицо моих гостей. Не только главных участников — но и тех, кто приходит в аудиторию. Я с ними здороваюсь, и они здороваются со мной. Складываются не то чтобы дружеские, но приятельские отношения.
И мне всегда очень не нравится — иногда, знаешь, бывают такие сверхосторожные редакторы по публике, которые пытаются оградить ведущего от публики. Я чувствую себя хозяином в студии — не в плане, что это мои рабы, а что люди приходящие — мои гости.
Поэтому я не могу позволить у себя в студии драки! У меня, если кто-то пытается броситься, как это несколько раз было, я встану на пути. Я не позволю якобы в погоне за рейтингом мерзости у себя на эфире. Я считаю это не-до-пус-ти-мым. И гости мои это тоже знают, они понимают, они чувствуют пределы: где можно, а где уже нельзя.
У нас иногда бывали, кстати, очень тревожные случаи. Мы работали в большой студии в Останкино, «Воскресный вечер» еще делали на канале НТВ, — и вдруг я услышал такой короткий всхлип-вскрик и звук падающего тела. Причем это было негромко, не сильно заметно. И я остановил съемку, и оказалось, что у одного из рабочих начался эпилептический припадок, он был за кулисами в тот момент, за декорациями. Удалось приступ купировать, припадок снять, нормально все обошлось. Но я просто, когда работаю, настолько вот чувствую каждый сантиметр пространства, притом даже не квадратный, а кубический. Я его реально ощущаю.
Поэтому, чтобы управление людьми, участниками, передачей было возможным, я должен их всех настроить на определенную частоту. Тогда получается действительно программа, и она получается монолитная. Поэтому мы с Гаечкой так любим прямые эфиры.
М.В. Прямой эфир — это замечательная, честная, прекрасная вещь. Только помочь человеку преодолеть скованность, застенчивость, неловкость, как бывает впервые у многих. Это честная работа. Потому что (не буду называть сейчас имен) когда записывают одно, а потом склеивают совсем другое — так же нельзя, это обман… а ведь бывает.
B.C. Это подло. Потому что, я считаю, когда человек, приходящий к тебе, что-то говорит, излагает мысли, взгляды, ты не имеешь права извращать действительность. У нас бывали передачи, не прямой эфир, которые мы монтировали, при монтаже можно убрать брак в речи, но нельзя убирать суть. Нельзя передергивать сущностные вещи. Я видел пару передач, к счастью, не со мной, когда я гостя видел, а текста так и не услышал. А были передачи, когда ноги гостя видны — а гостя нет.
М.В. Мне приходилось участвовать в передачах, где я, выступая в обсуждении категорически против чего-то, в результате видел себя на экране ласково улыбающимся и молча кивающим головой в такт тем, кто говорит «за» и кого я поносил на записи. Такие случаи бывали.
B.C. К счастью, не у меня. Отсюда ведь наступает доверие — или не-доверие. Например, почему ко мне ходят и Геннадий Андреевич Зюганов, и Владимир Вольфович Жириновский, и все-все-все люди диаметрально противоположных взглядов? Они знают, что я никогда их не подставлю, и то сущностное, что они сказали, обязательно прозвучит, если это и запись, не прямой эфир.
При этом они также знают, что я никогда не опущусь до грязи. Я никогда не буду копаться в грязном белье. Вот это не ко мне.
М.В. Лет семь назад вдобавок ко всему ты решил немножко попробовать литературу и начать писать книги.
B.C. Так ты виноват-то.
М.В. Нет, я не виноват! Большое спасибо. Я свой-то короб везу с трудом… Это все ты сам!
B.C. Ничего подобного! Я принес свои графоманские потуги тебе — маститому, обожаемому мной писателю, который меня одобрил и напутствовал. Мы с тобой в тот раз встретились на этих смешных улочках, идущих недалеко от Большого театра, я точно ту встречу помню. Это как раз если вверх подниматься от Думы, с обратной стороны Тверской…
М.В. Где-то возле Камергерского переулка…
B.C.…и я тебе передал, и ты сказал: это надо публиковать. Иначе бы я не стал. Так что во всем виноват ты.
М.В. Мало ли кто что сказал, ерунда. Я думаю, если б сказал, предположим условно, что этого не надо публиковать — итог бы был тот же самый. И ты все равно продолжал бы писать! И публиковать. С твоим-то упрямством…
B.C. Вот уж и нет. Я могу сказать тебе честно: еще я очень люблю петь! Но у меня хватает же ума понять, что записать пару дисков для мамы и друзей — это нормально, но ни в коем случае не пытаться сделать карьеру певца! Потому что мои замечательные друзья — люди очень честные и четко дают понять: Володь, ну как ведущий ты лучше…
М.В. Ну, знаешь, «как ведущий ты лучше»… как ведущий, ты номер раз, нельзя же быть номером раз во всем, в конце концов. Даже Наполеон не умел музицировать.
B.C. В этом прелесть писательства, потому что здесь не надо ни с кем конкурировать, не надо ни с кем биться. Вот есть великий Веллер, а…
М.В. Гран-мерси. «— Не знаешь ты, брат, мадьяр! — сказал старый сапер Водичка».
B.C.…с которым чего мне конкурировать, понимаешь. А вот это же прелесть — что я не участвую ни в каких конкурсах, я не член никаких союзов, я пишу как думаю и говорю, для меня это как просто другая, еще одна форма мыслительной активности.
Я не претендую. Вообще. Ни на что. Когда мне говорят: Владимир Рудольфович, вы — писатель?! — я говорю: вы что, с ума сошли? Какой я писатель? Писатели у нас Лев Толстой и Антон Павлович Чехов! Я даже не литератор. У меня есть какие-то мысли, которые я излагаю в определенном стиле, ни на что не претендуя.
М.В. Тиражи книг, однако, примечательные и замечательные. На зависть большинству профессионалов. Написаны книги легко. В конце концов, человек, который хорошо думает и вследствие этого хорошо говорит, в состоянии без чрезмерного и каторжного труда научиться излагать собственные мысли на бумаге.
B.C. Миш, это другая проблема. У меня проблема в том, что от меня требуют публицистику, которую я с радостью пишу.
М.В. А кто, собственно, требует?
B.C. Издательства. Им интересно. А вот давай про это, а вот давай про то. И я, конечно, это пишу.
Но то, с чего я начинал — с «Хроники второго пришествия» из двух частей: «Евангелие» и «Апокалипсис», — эту тему мне развить не дают. Говорят: нет-нет, не сейчас. Вот сейчас очень интересно пишете про политику.
Поэтому когда я могу и есть время и я пишу книги типа «Мы русские, с нами Бог», которая для меня важна, — я вполне осознаю, что это не будет такой коммерческий-коммерческий успех. Для коммерческого успеха у издательства есть другое: есть востребованный Соловьев, бичующий коррупцию. Пожалуйста! — выходит книга про коррупцию: хорошая, страшная — пароли, явки, имена, проникновения.
Я хорошо понимаю, что это далеко от художественной литературы. Чуть позже будет, надеюсь, когда появится время.
М.В. Ничего. Никто никогда бичевание коррупции и не выдавал за художественную литературу.
B.C. Конечно. Для меня это способ мышления, я много писал, когда год был отставлен от телевидения — по разным причинам, которые, кстати, раз и навсегда разбивают мнение обо мне как о чьем-то проекте. Знаешь, меня всегда удивляют, когда говорят: ты — кремлевский проект! Либо: вот ты — любимый ведущий «Кого-Нибудь». Но Господи, если бы эти люди хоть немного знали, что на самом деле происходит!..
Знаешь, я единственный ведущий в стране, на которого подавали в суд деятели Администрации Президента Российской Федерации.
М.В. О, какой блеск! Когда и где? Почему ты с таким счастьем и на свободе?
B.C. Это было несколько лет назад. Я рассказывал о нарушениях в судебной системе. Я тогда страшно воевал с судьей Майковой. В конце концов ту систему доказательств, которую я предлагал, признали справедливой, и ее отстранили от должности, которую она возглавляла, — Арбитражный суд Московский третьей инстанции.
И тогда я рассказывал о том, как члены Администрации Президента управляют судебной системой России. Я называл такие фамилии, как Виктор Петрович Иванов, и еще много-много: Каланда, Боев. И жестко-конкретно: как они давали указания, в чьих интересах, какие дела. То есть, как сказано в великом классическом произведении кинематографическом, «не нужно путать собственный карман с государственным». И я все это конкретно пароли-явки-имена называл.
На меня подали в суд. На меня возбуждали уголовные дела. Все было по полной программе.
На суд по иску, который от лица Администрации подавал господин Боев, пришла госпожа Валявина — это первый заместитель Антона Иванова, Председателя Высшего Арбитражного суда. Где и подтвердила правоту моих слов. Иск был отозван.
Но так как коллеги всегда меня, вежливо говоря, ненавидели, то об этом предпочитали ничего не писать, не обращать внимания.
М.В. По сюжету твоего рассказа вырастают целые кусты вопросов. Вопрос первый: а каким образом телевизионный ведущий Владимир Соловьев оказался так глубоко и весомо сунувшимся в большую политику?
B.C. Ой, да я к большой политике не имею никакого отношения.
М.В. М-угу, когда ты судишься с Администрацией Президента — это не большая политика, это полусредняя политика.
B.C. Это меня туда втягивают. Получилось очень просто. История завязалась, как в дурных романах.
На радио заканчиваю эфир. А я человек такой, неравнодушный. И вот заканчиваю эфир на радио, выхожу на улицу. Стоит женщина лет семидесяти пяти, в парике. Я сразу же почувствовал: что-то будет плохо. И она говорит: я юрист из Питера (тут я вообще напрягся), у меня внука похитили в Китае.
М.В. То есть это история, о которой ты рассказывал потом на концертах.
B.C. И вот я вдруг оказался вовлечен, из-за судьбы мальчика Максима Коршунова, в битву гигантов — за феноменальный по размеру и по стоимости объект собственности — за Домодедово! А я всего лишь пытался спасти мальчика, которого несколько лет реально пытали в наших тюрьмах так, что и представить страшно.
М.В. Мальчика арестовали в Китае. Кто, за что, почему, чего ради?
B.C. Китайские спецслужбы по просьбе наших товарищей ворвались ночью в дом российского переводчика, где находился он с женой и годовалым ребенком. Без всякого ордера, без всего, вытащили его за шиворот и бросили в китайскую тюрьму. Потом без всяких документов, без сопровождения выдали нашим чекистам.
Чекисты на рейсе «Аэрофлот» перевезли его нелегально в Москву и заточили в Лефортово. Там, без предъявлений обвинений, без суда он сидел некоторое время.
Потом его ввели в процесс, он должен был дать показания по делу организованной преступной группы контрабандистов. Его перевели в Нижний Новгород.
В свои тридцать с небольшим, тогда ему было меньше еще, он выглядел как глубокий старик. Потерявший зубы. Это же Россия, поэтому в день, когда его вызывали в суд, это оказывался единственный помывочный день, вот так он неделями не мылся. Голодный, некормленый, весь набор… все хорошо. Парень ощутил прелести ГУЛАГа нескончаемого на себе самом, в современной жизни.
При этом люди, которые проходили с ним как подельники, вообще не понимали, о ком идет речь. Потому что парень не имел никакого отношения ни к Домодедово, ни к «Истлайну». Парень был переводчиком и не подписывал никаких документов физически. Он переводчик. Когда вылетал тот самолет, где подразумевали наличие контрабанды, его даже не было на оформлении документов. Вот такая случайная жертва.
М.В. То есть его элементарно подставили, чтобы был человек, на которого можно все списать?
B.C. Нет-нет-нет. Его прихватили как часть группы, чтобы сделать вид, будто это не маленькая банда, а преступный синдикат международный.
М.В. А какова связь с Домодедово?
B.C. Самолет вылетал по направлению в Домодедово. Компания «Истлайн». К слову сказать, весь этот конгломерат занимается бешеной контрабандой. Таким образом в развитии действия суды, следствия и перехват объекта собственности.
М.В. Грубо говоря, строился многоступенчатый рейдерский захват Домодедово.
B.C. В котором были замешаны очень высокопоставленные российские чиновники. До сих пор, кстати, находящиеся во власти. Кого-то отстранили, а кто-то до сих пор в тех же креслах или выше.
М.В. Наша главная ценность — люди! Кадры решают все! Главное — стабильность!
B.C. Тогда я, кстати, узнал, что мне заплатили 5 миллионов долларов, как докладывал господин Патрушев в то время господину Путину. Меня в той истории спасло, что Путин не поверил во фразу Патрушева, потому что я ему доложил ситуацию…
М.В. Тебе заплатили 5 миллионов долларов за что? И кто?
B.C. Бабушка. За то, что я защищал ее внука. Причем там бабушка рыдала, что больше 200 долларов она в жизни своей не видела.
М.В. Это умно. Класс следствия. Профессионалы.
B.C. Ну а как же иначе? Почему Соловьев бьется за никому не нужного неизвестного человека?
И я никак не мог понять, что происходит. Почему суды дают сбой за сбоем? Вот пришлось всю эту систему раскапывать и раскапывать. И накопал. И, как дурачок же, сразу рассказываю.
Я тогда входил в Общественный совет по правам человека, который Элла Памфилова возглавляла. И я прямо на совете Путину все бумаги и передал. Встал и доложил: так как вам и так уже доложили, что мне заплатила питерский юрист семидесятипятилетняя 5 миллионов долларов за судьбу ее внука, — то, отрабатывая ее деньги, я докладываю вам об этом деле.
Путин повеселился, взял бумаги, и что-то после этого сдвинулось с места. Но парня удалось спасти.
М.В. Он вышел на свободу, и он продолжает все-таки жить нормальной жизнью.
B.C. Да, вышел на свободу, не был осужден. Все нормально.
М.В. У нас это не всем удается, как мы знаем.
B.C. Да таких историй сколько было, это одна из многих.
М.В. Вот так из маленьких частных историй и складывается одна большая и общая История. В России то, что называется точкой бифуркации, уже много лет продолжается как линия бифуркации. Настроения у населения, я бы сказал, смутные. Все это начинает мне напоминать тот общий отзвук отношения народа к власти, что у нас был уже в 70-е годы, в начале 80-х. Мы отдельно, власть отдельно. Ужиться как-то можно, но совершенно понятно, что мы ей не верим, она нам не верит, но мы как-то сосуществуем, потому что что же делать.
B.C. Есть в эпохах некоторые отличия. Тогда были выработаны правила игры. Была такая коллективная фальшь, коллективная ложь и коллективный театр. А сейчас этих правил игры нет. Поэтому я считаю, в том, что сейчас происходит в стране, виновна власть.
В каком плане. Давай посмотрим, с чего начал президент Медведев? Он создал две комиссии: первая по борьбе с коррупцией, вторая по реформе судебной системы. Он ввел в понимание, в общественное сознание, в сознание СМИ, что суды все коррумпированы, все ужасно и нужно это все менять. Коррупция на государственном уровне — это стало модной темой, заданной в том числе самим государством.
После этого Медведев говорит: необходима реформа политической системы. Говорит: ужасно работает милиция, необходимо ее реформировать. И ясно уже, к чему это все приведет.
Он пишет статью «Россия, вперед!». Модернизация. Идут фразы о кадровом резерве, о необходимости обновления, о смене губернаторов. О том, что партии устарели. Идет рост ожиданий!
И вдруг! А время идет, проходит четыре года!.. Реформа милиции оказывается абсолютной профанацией. Никто не вспоминает о судебной системе. Никто уже не говорит о борьбе с коррупцией. Просто вообще наверху таких разговоров нет. Власть как-то кого-то сажает, но это же не тот уровень, чтоб что-то решало…
И вдруг тут в сентябре Медведев заявляет, что он плоть от плоти «Единой России», и на самом деле «мы четыре года назад обо всем договорились», и новые люди никуда не идут. А ожидания-то, которые сам Медведев, как Президент, разогревал в обществе, справедливые ожидания на изменения, на реформы, — ведь они никуда не деваются! Народ, он же не может как поезд — стой, раз-два!
Поэтому, когда люди стали говорить, что выборы нечестные, — это напоминает, как мудро сказал, заметил один психолог, беседу с женой, когда ты говоришь жене: что-то котлеты подгорели! — хотя, по сути дела, говоришь, что я уже давно люблю другую и у меня появилась любовница. То есть проблема не в котлетах.
И когда народ говорит: а слушайте, выборы нечестные! — он другое говорит: я хочу изменений, не знаю точно каких, но вы же мне обещали, что они будут! Дайте! А выясняется, что власть говорит: щас-щас, подождите, вы неправильно поняли.
При этом лидеры оппозиции тоже оказываются в странном положении. Они говорят: щас, погоди-погоди, клёво, народ пошел, правда, он нас презирает, так же как и других, но ничего, сейчас мы его возглавим. Народ смотрит на то, кто его возглавил, и говорит: а вы, прыщи, кто? Вы откуда вылупились? Мы вас помним уже кучу лет, вы чё решили, что вы нами командуете? И возникает такое брожение ожиданий, при полном отсутствии лидеров.
Поэтому сейчас мы находимся в тяжелейшей ситуации, когда, кто бы ни стал Президентом, какая бы ни была Дума, все равно есть колоссальное ожидание изменений, при котором нельзя законсервировать систему, иначе она взорвется изнутри. При этом власть наивно думает, что она будет по кусочку отрезать хвост. Не получится.
Либо пытаются задействовать какие-то глупейшие комбинации под названием «Общественный договор». Не понимают, что «Общественный договор» — это, по своей сущности, Конституция. Вот она — это реально Общественный договор, все остальное — филькина грамота, которые подписывают вдруг решившие, что они и есть общество.
Но ожидания народа продолжают разогреваться, и если власть сможет реально возглавить политический процесс, она должна действовать с опережением событий, идти впереди. Должна не по чуть-чуть продвигать границы можного и нужного, принимая законы, которые сама до конца не понимает, — а резко, принципиально, широким мазком переходить на новый этап.
Вот это единственная возможность у власти выжить, возглавить процесс, направить его.
М.В. Чем ты объяснишь (я прошу прощения у всех, кого могу нечаянно обидеть!) безмозглость оппозиции? Когда люди выходят на митинги протеста — я с ними солидарен абсолютно. Когда они там говорят, что нужны изменения, нужно, чтобы было честно, — вот все нормальные люди так думают, и я в том числе. Но необходим же конкретный позитив: как именно надо переорганизовать страну, какой она должна стать, каким образом. Это же азы!..
Когда я пытаюсь что-то конкретное в этом направлении сказать, написать, сформулировать, публикую — на это не обращает внимания никто, кроме, по-моему, референтуры Медведева…
Какая нужна программа стране? Что нужно сделать: первое, второе, третье, четвертое! Потому что, если вы не предлагаете никакой программы, вы чё пришли? Плюнуть кому-то в рожу и этим ограничиться? В чем дело с оппозицией?!
B.C. Ну, во-первых, это не оппозиция. Давайте разделим людей, которые пришли выразить свое несогласие, негодование, неудовольствие, — и тех, для которых это просто туса и прикольно. И тех, которые пытаются это возглавить.
Те, которые пытаются сейчас протесты возглавить, ведь большей частью — это не оппозиция. Это фронда. Это люди, реально близкие к олигархам. Политики, сбитые такими же соперниками. Люди, чувствующие, как уходит их время, как они отодвинуты от кормушки коррупционной питерской группировкой. И они понимают, что каким-то образом надо туда возвращаться.
И здесь очень много разных интересов задействовано. Часть людей — искренне ненавидящие любую систему и с ней посильно борющиеся. Часть — националисты, часть — фашисты. Часть — олигархические проекты…
Это стал такой, знаешь, не Ноев ковчег, а мусорный бак, в котором, к сожалению, рядом с достойными людьми, как Явлинский, оказываются просто нерукоподатные подонки. Но нельзя было представить в страшном сне на одной сцене демократов и фашистов. Ты знаешь, здесь мои симпатии на стороне Валерии Ильиничны Новодворской. Все-таки в политике, она говорит, надо быть чистоплюем.
М.В. А кто там был фашистами на митинге?
B.C. Тор, выступавший. Белов-Поткин.
М.В. Белова я знаю, ну какой же он фашист.
B.C. Точнее, национал-социалисты, потому что фашисты все-таки — они более разумные ребята итальянские, в чистом виде, а не те, которые пошли за Гитлером, если брать политологически. То, что кричал Белов-Поткин, было ужасающее выступление.
А затем господин Навальный, который никогда не скрывал своих ультранационалистических взглядов. Все эти его ролики, где Навальный показывает, как из пистолета надо стрелять в голову террористам. А под видом террористов там такой кавказец.
М.В. Я не видел этих роликов. То, что я от Навального слышал, лично у меня, кроме согласия, ничего не вызвало.
B.C. У меня же услышанное вызывает много несогласия, потому что дело всегда в нюансах. Плюс я же смотрю не только что он говорит и пишет, но и что он снимает. И дальше отслеживаю логику его развития. Просто вижу. Знаешь, очень эффективно боролся и Гитлер с коррупцией.
М.В. Да, это правда.
B.C. Что не мешало ему оставаться Гитлером. Поэтому, когда Навальный какие-то вещи попытался сказать Акунину, в частности, что вы нас не трогайте четыре-пять лет, и мы, десять — двадцать человек, сможем изменить всю страну не на базе законов, а на базе «общего морального чувства» — ну-ну, есть над чем задуматься.
М.В. Я читал эту переписку и сознаюсь — лично я не сумел вычитать ничего. Значит, ты вычитал больше.
B.C. А это ведь фраза страшная — когда мы отменяем закон и действуем «на основании общего морального чувства». Я не хотел бы оказаться в поле морального чувства Навального. Совсем. У меня к нему еще по его деятельности в Кирове очень много вопросов. Вообще к нему много вопросов: по уходу его из «Яблока» хотя бы. У парня есть немало скелетов в шкафу.
М.В. Факт в том, что — как только появляется фигура, которая может составлять кому-то, где-то, как-то, какую-то конкуренцию, — эту фигуру первым делом начинают затаптывать коллеги. Те, кто только что считались коллегами. А потом набегают с сапогами и все остальные.
B.C. Не соглашусь. Леша как раз проект, который активно раскручивают.
М.В. Кто?
B.C. Ну, мы же с тобой видели все эти гламурные журналы. Никто не знал, кто такой Навальный. А в это время гламурные журналы выходят с его изображением на обложке. В магазинах появляются книги «Кто такой Алексей Навальный». Между тем до сих пор никто толком не знает, так кто же такой Алексей Навальный.
М.В. А зачем это гламурным журналам? Кому выгодна эта раскрутка? Кто, такой богатый и влиятельный, хочет свергнуть нынешний порядок?
B.C. Леша же начал с очень интересной темы. Леша начал на «сливах». Но ведь очевидно, что по «Транснефти», по всем прочим темам никаких расследований не было. То есть это был слив информации, после чего на площадке ЖЖ накручивается или как угодно набирается дикое количество посещений, тема подхватывается. А там вполне конкретно идет борьба старого и нового менеджмента. О чем свидетельствует его переписка со Стасом Белковским, который выполняет вполне конкретные коммерческие заказы. Навальный сам не проводит никаких расследований.
М.В. Строго говоря, это опять же конфликт крупных хозяйствующих субъектов?
B.C. Конечно.
М.В. Совершенно ужасно! О, можно ли верить в чьи-то честные, благородные и бескорыстные начинания?
B.C. Бесспорно. Есть много людей. Вот, как ни странно, при всем моем сложном к нему отношении, я считаю, что у Володи Рыжкова очень много здравых идей. И он гораздо более чист, чем многие из тех, с которыми он стоял рядом на трибуне.
М.В. Совершенно готов согласиться. И тем более не понимаю: почему он не выдвигает внятную программу — что делать?
B.C. Он пытается… При этом он настолько давно тусуется с маргиналами, что невольно маргинализируется. Согласись, смешно, когда журналисты начинают себя считать политическими деятелями, и вдруг возникает лига избирателей, где Парфенов, вдруг Быков, не пойму, зачем-то вылезает на сцену, Альбац. Когда журналисты превращаются в агитаторов худших, чем в советское время.
М.В. Ну, товарищ Сталин тоже себя в 1917-м году называл журналистом.
B.C. Бенито Муссолини был гениальным журналистом.
М.В. Главный редактор «Аванти»!
B.C. Просто с какого-то момента ты должен сказать — стоп! Кто я есть? Но, когда ты начинаешь использовать редакционную площадку не для честного и объективного освещения, а просто как пропагандистскую машину, то лично у меня это вызывает такое же омерзение, как передовицы «Правды» советского времени.
М.В. Люди пытаются излагать свои взгляды как могут.
B.C. Взгляды-то убогие. О чем мы с тобой и говорили. Нет глубины. Есть фарс, и истерика, и вечная проблема России: считать, что чужая кровь как вода, и главное — революция, а там разберемся.
М.В. Да какая сейчас возможна революция?.. Когда нам говорят об угрозе гражданской войны, мне представляется это как чисто салонная спекуляция — потому что кто ж пойдет воевать за олигархов?! Какая еще гражданская война?..
B.C. Да война-то не между олигархами. Это как раз вопрос сотый. Я тебе расскажу: вот, например, предположим крайнюю ситуацию. Кто-нибудь из националистов, кричащих «хватит кормить Кавказ!», становится правителем России. У тебя тут же отделяется Кавказ, у тебя тут же отделяется Татарстан, Башкортостан. Сибирь у тебя тут же начинает говорить…
М.В. Одна секундочка! Я прошу прощения за некорректное сравнение — но если отрезать палец, в котором гангрена, — это не значит, что у тебя тут же отвалятся ноги. Логика обратная.
B.C. Я сейчас не об этом. Просто Татарстан самодостаточен и ему невыгодно кормить Москву. Видя такие тенденции, те регионы, что богаче, говорят: а зачем мы в центр будем отдавать налоги? А зачем мы вам вообще нужны? Вы — националисты, вы нас не любите, не уважаете. Я сейчас не говорю: здоровый регион — не здоровый регион. Я просто беру развитие событий. Дальний Восток тут же скажет: слушайте, ребята, вы от нас далеко…
М.В. Я полностью согласен с логикой последних слов, но по этой логике при нынешней системе хозяйствования и управления — страна идет к развалу неизбежно. Потому что рано или поздно регион нефтеносногазоносный скажет: в гробу мы видали треть населения, неконкурентоспособных иждивенцев на нашей упитанной трудовой шее, не хотим кормить всех.
B.C. Мы с тобой давно говорим об этой опасности. Поэтому необходимо иное бюджетное регулирование и развитие регионов. Я сейчас ищу другую логику. Как только возникает такое отношение, кто кому должен, — начинаются распри вплоть до вооруженных конфликтов между губерниями. Отделяется Калининград, который говорит: вы вообще идите в задницу, нам Европа ближе.
М.В. Я их понимаю. Это предрешено. Нечего было глотать Восточную Пруссию в далекой Западной Европе.
B.C. Смотрим дальше. Может ли позволить себе мир наличие на территории воюющих княжеств существование ядерных установок? Поэтому наступает распад по югославскому сценарию — в худшем из возможных вариантов, с учетом ядерного оружия. Вот это — реальная опасность.
А когда агитаторы говорят, чтобы люди на Болотную шли… Я работаю в эфире на «Вестях», и народ присылает сообщения из разных далей: да вы все не понимаете, вот когда мы — народ — поднимемся, на вилах окажетесь вы все: и Собчак, и Навальный. И сейчас вышла такая тусующаяся публика, ну, интеллигентная. Рабочие-то еще не пошли.
М.В. Ну, имели место демонстрации характеров из Нижнего Тагила. Но я сейчас имею в виду другое.
Когда мы говорим о стабилизации, то отмечаем, что существуют конкретно дестабилизирующие моменты. Существуют дестабилизирующие процессы, дестабилизирующие регионы. Все происходящее на Северном Кавказе с самого начала эпохи Дудаева — это дестабилизирующий процесс, дестабилизирующий регион. Если бы он занимался собою сам — то стабильность в остальной части России была бы устойчивее.
Так кажется мне, и я могу ошибаться.
B.C. Есть несколько вариантов. Есть вариант Паскевича — покорение Кавказа.
М.В. Но сегодня это невозможно.
B.C. Конечно. Есть варианты четкого понимания, как построить социально-экономическую политику, при которой Дагестан, Ингушетия и Осетия начнут жить по-человечески. Освободятся от совершенно фантастического уровня коррупции: нищеты одних и бюджетного богатства других.
Есть трагедия народа Чечни. Реально трагедия. Потому что мы забываем, кто больше всех погиб от рук террористов. Это прежде всего чеченцы. Ведь там война реально была войной гражданской. У меня близкие друзья — это батальон «Запад», которые с первого дня воевали на стороне Федеральных войск. (И до сих пор очень сложные отношения с кадыровцами.) Эти ребята преданы России, многие из них — это остатки той бригады спецназа ГРУ, который возглавлял когда-то Саид-Магомед Тагиев, получивший звание Героя за Грозный. Он всегда воевал за Россию.
Мы можем забыть и сказать, что нам это все не надо. Мы можем забыть, как преступник по фамилии Борис Николаевич Ельцин развязал гражданскую войну на территории Российской Федерации, когда наши танки и самолеты бомбили русский город Грозный, когда мы предали наших граждан разной национальности, ввергнув их в ужасы войны. Мы можем забыть, как мы восемь лет предавали собственную армию, собственный народ, не давая победить террористов и унижая весь народ, закончив это подписанием подлого Хасавюртовского договора.
А можем посмотреть в будущее… Да, мы можем сказать: построим гигантскую стену и забудем об этом регионе! Конечно, это признак слабости России и начала распада. Гораздо тяжелее постараться выработать систему отношений, при которых Россия не платит дань, везде развивается бизнес, реально существует единое правовое поле, исчезают независимые вооруженные формирования, по факту собственные армии. На это должна быть государственная воля.
М.В. Нужно писать другие законы, и исполнять их должна другая власть.
B.C. О чем я и говорил: если не будет опережающих изменений модернизации, все это взорвется изнутри.
М.В. И уже много лет обо всех этих вещах ты и говоришь на своих концертах-моноспектаклях… Так же как и по радио, и телевидению тоже… Первый твой концерт был, помнится, году в 2006-м на Цветном бульваре А с тех пор ты дважды в год выступаешь в новом МХАТе.
B.C. Просто там зал больше, на 1350 мест.
М.В. Да? Я слышал, полторы, тебе виднее. И билетики стреляют на крыльце, при том, что они не являются самыми дешевыми.
В те времена, когда ты был еще в своей тяжелой форме, в супертяжах, на каком-то телевизионном празднике, шар в сером пуссере, в каких-то брючках, ты начал танцевать — и я вылупил глаза! Человек такой комплекции танцевать не может! Но у тебя с ногами внизу туловища это отлично получалось. У тебя все в порядке с пластикой и с координацией. Вопрос простой: я не понимал, отчего пьют музыканты, пока впервые в жизни не провел вечер на площадке сам. После этого мой организм категорически требовал 150 коньяку выцедить залпом, чтобы немного расслабиться. Сильно устаешь за концерт?
B.C. Нет, я испытываю какое-то другое чувство. Во-первых, очень приятно, что приходят мои друзья, что ты приходишь, потому что я чувствую вибрацию друзей. Для меня эти 1350 человек, плюс я впускаю тех людей, которые не могут позволить себе заплатить и на лестницах стоят, — они, эти люди, зрители, становятся частью меня. Поэтому я долго выступаю, часа четыре все происходит. Два часа я работаю, потом отвечаю на вопросы. Я пропитываюсь энергией зала. Катарсис переживаешь, с одной стороны, а с другой стороны, я набираю новую энергию. Я не расходуюсь с людьми, наверное, а, наоборот, перезаряжаю батарею. Есть физическая усталость, что четыре часа стоишь, но есть и обновление.
М.В. Ну, вдобавок ко всем личностным качествам это значит — счастливая натура, чего позвольте вам и пожелать до 120 лет!..
Назад: Андрей Макаревич Повороты птицы цвета ультрамарин
Дальше: Борис Березовский Выбор власти с большими оговорками
