Андрокл ездил в свой эргастерий верхом. Ювелира в его поездках сопровождал Ондрей Малыга.

Ювелирный ряд располагался в центре города, невдалеке от Амастрианского форума.

Привязав свою и хозяйскую лошадь к коновязи, дед Малыга в полном покое проводил день и наблюдал за прохожими. С утра до вечера шли по улице напомаженные франты и уличные попрошайки; упитанные монахи и тощие подмастерья, посланные хозяевами по делу; наемные солдаты императорской гвардии и франкские рыцари; женщины легкого поведения и болтливые горожанки; водоносы и точильщики ножей… И конечно, среди этого потока были разноплеменные рабы, которых в Царьграде насчитывалось больше, чем свободных граждан. А среди рабов Малыга высматривал своих, русских.

И какова была его радость, когда удавалось увидеть в уличной толпе земляка и вызвать его на разговор!

Огромному большинству русских невольников в Царьграде жилось далеко не сладко.

И, возвращаясь вечером на Псамафийскую месу, Ондрей пересказывал Ольге все, что ему удалось узнать.

За несколько месяцев Ондрей и Ольга научились говорить по-гречески. Нянька рассказывала питомцу сказки. Закрыв глаза, она гладила шелковистые волосы мальчугана, и казалось ей, что это маленький Зоря…

Стратон полюбил ласковую няню. Он звал ее мамой и требовал, чтобы она называла его сыночком. Ольга говорила мальчику:

– Твоя мама – Доминика.

Но Стратон, серьезно глядя на няньку преданными глазами, отвечал:

– Доминика – госпожа, а не мама.

И это действительно было так. Доминика, появляясь в детской, притрагивалась к щеке мальчика накрашенными губами, равнодушно справлялась о его здоровье и спешила на какой-нибудь праздник.

Прошло четыре месяца плена. Однажды Ондрей появился вечером взволнованный. Едва встретив Ольгу, старик вскричал:

– Дурак! Ох, какой я дурак!

– За что, деду, себя ругаешь? – спросила Ольга. – Али что неладное сотворил?

– Сотворил, доченька, ох, сотворил!..

Немного успокоившись, Малыга объяснил Ольге:

– Прознал я от черниговца Кутерьмы, что можно было с нашими гостями, кои сюда приезжают торговать, послать весточку на Русь.

Ольга встрепенулась, кровь прихлынула к ее бледным щекам.

– Так надо же послать, деду! – умоляюще сказала она.

– Опоздали! Голубка моя, опоздали! Все из-за меня, старого дурня! Купцы, что в Царьграде нонешний год торговали, уже домой съехали. Путь-то знаешь как далек. Придется теперь ждать следующего лета…

И они ждали в томительном нетерпении. Когда наступила весна, Ондрей по воскресным дням отпрашивался у хозяина и ходил на рынки, где, по слухам, торговали русские гости. Старик начал розыски в середине травня, хотя прекрасно понимал, что раньше половины лета караваны никак не попадут в Царьград. Но так быстрее проходило время.

Ондрею Малыге клиенты Андрокла не раз поручали сторожить лошадей, а уезжая, давали старику обол-другой.

Малыга после первого такого случая протянул хозяину медяки:

– Вот, получил за присмотр над конем. Ты возьмешь али домоправителю отдать?

Даже черствого ростовщика Андрокла тронула такая честность, и он с улыбкой сказал:

– Бери себе эту мелочь. Аргиропрат Андрокл не настолько беден, чтобы присваивать заработки своих рабов.

Обычно на эти оболы старик покупал немудреные подарки для Ольги: то ленточку для косы, то серебряную цепочку для нательного креста. Но как только было решено послать письмо на родину, Малыга стал откладывать деньги. А потом купил бумаги, баночку чернил и позвал грамотея Кутерьму, с которым свел дружбу. Кутерьма, невольник мясника, явился и сел писать. Воображения диктующих и самого писца хватило ненадолго. Письмо получилось короткое, но все остались им бесконечно довольны. Вместо подписей Ольга и Ондрей вывели большие кресты.

Кутерьма стал приходить в гости в дом Андрокла, и каждый раз Ольга просила перечитывать письмо. Она знала его наизусть и все-таки слушала с напряженным вниманием, со слезами, и казалось несчастной женщине, что она разговаривает с дорогими ее сердцу.

И наконец пришел долгожданный день. Малыга издали разглядел необычное движение в торговых рядах, услышал родную речь.

– Наши!..

Старик бросился бежать дробной рысцой, ноги его подкашивались от волнения, сердце гулко и неровно стучало в груди. Затуманенными глазами он различил за прилавком толстого купца с длинной седой бородой.

Тот угодливо разговаривал с покупателем.

Ондрей, шатаясь, ухватился за прилавок.

– Батюшка! Родный… – с усилием выговорил Малыга и дальше от волнения не мог произнести ни слова.

– Проходи мимо, старик, сегодня не подаем! – сухо отозвался купец.

– Да я не об том. Не милостыню прошу… Я русский раб! Выслушай меня…

– Много тут вас, русских рабов, в Царьграде, всех не переслушаешь. А у нас свои дела. – Купец спокойно отвернулся к покупателю.

Горькой обидой налилось сердце старика. Долгожданная, выстраданная встреча, и вот как она обернулась. Так бездушно и холодно отвергнуть его, измученного, жаждущего услышать ласковое слово, получить хоть какую-нибудь весточку с родины…

Ондрей Малыга, еле передвигая ноги, перебрался в другой ряд. И там отказались выслушать его и предложили убираться подальше.

Дед Ондрей, совершенно растерявшись, озирался по сторонам: не ждал он такого приема от соотечественников на чужбине. Его окликнул рослый мужик в лаптях и холщовом переднике – как видно, грузчик.

– Слышь, дедушка, ты вон к тому поди. – Он показал рукой. – Это Ефрем, новгородец. Он тут добрее всех.

Сердечно поблагодарив за совет, старик побрел к Ефрему. Это был человек средних лет, в нарядном зеленом кафтане, проворный, с небольшой русой бородкой, с живыми черными глазами. Он сразу откликнулся на зов Малыги.

– Чего тебе, старинушка? Послушать тебя просишь? Давай, давай, говори!

Эти ласковые слова так растрогали Ондрея, что он разрыдался и припал к ногам новгородца.

Удивленный Ефрем поднял старика, начал уговаривать, утешать. Но не скоро Малыга пришел в себя и смог рассказать о печальной участи своей и Ольги.

– Из Черторыя, говоришь, старче? – задумчиво промолвил купец. – Знаю я, как же, знаю Черторый. Едучи сюда, у черторыйских рыбаков осетров покупал. Жалею я о вашем горе. Чем бы тебе помочь? Хочешь, ногаты две тебе дам?

– Спаси тебя бог, добрый человек, в ногатах мы не нуждаемся. Письмо бы ты от нас свез черторыйскому рыбаку Стоюну, коли жив он. А коли помер от раны тяжкой, детям его передашь – Зоре со Светланкой.

Купец охотно согласился выполнить поручение и даже сам пришел в дом Андрокла. Вместе с письмом Ольга дала ему свой платок для дочки Светланы.

Еще ранее от своих компаньонов Ефрем узнал, что самая высокая цена рабыни в Царьграде не превышает десяти номисм, или, на русские деньги, пяти гривен серебра. Сведущие люди также растолковали ему, что по византийским законам раб имеет право на выкуп, если хозяину возмещается уплаченная им сумма.

«Это еще не так худо, – думал купец. – Рыбак, коли живой, как-никак сколотит казну и жену освободит…»

Тронутый судьбой печальной полонянки, Ефрем обещал передать письмо. Он сердечно распрощался с Ольгой и Ондреем Малыгой. Киевлянка смотрела на него такими тоскливыми глазами, что купец не выдержал и невольно сказал:

– Не круши свое сердце, сестрица, а лучше жди вестей от своих.

Ольга так и загорелась. Мысль о возможности получить ответ с родины не приходила ей в голову.

– Да как же это? Да мыслимо ли такое?! – воскликнула она.

– Али в Киеве грамотеев не стало? – спокойно возразил Ефрем. – Я же вам на тот год и привезу письмо, коли жив буду, – добавил он из предосторожности.

И Ольга стала ждать известий из далекого Киева.