Истерзанный Неаполь вновь сделался полем битвы. Маленькое средиземноморское королевство оставалось яблоком раздора двух великих военных держав — Франции и Испании, а итальянские государи, обуреваемые завистью и мелочным честолюбием, думали лишь о том, как бы погреть руки на новой войне, поживившись за счет соседей. Пройдет еще три с половиной столетия, прежде чем итальянцы осознают себя единой страной, и два десятка поколений успеют смениться на земле Апеннинского полуострова.

Дела у французов складывались не блестяще, и обеспокоенный Людовик потребовал, чтобы герцог Валентино, выполняя свои союзнические обязательства, оказал ему военную помощь. Королевское письмо в Ватикан было написано в весьма настойчивом тоне, ибо до Лувра уже донеслись слухи о темной истории, связанной с именем некоего Франческо Троке.

Троке, камерарий папы, считался одним из довереннейших слуг семьи Борджа; Виллари аттестовал его как «одного из самых надежных и преданных убийц, когда-либо служивших этой ужасной банде». Никто и никогда не упоминал о конкретных убийствах, в которых был бы замешан Франческо, но сам факт его участия в делах и замыслах Александра VI не вызывает сомнения, да и Чезаре не раз использовал осведомленность и дипломатические таланты тайного секретаря папы. Тем удивительнее для всех стало внезапное бегство Троке и последовавший за ним приказ герцога Валентино: всем подданным святого престола вменялось в обязанность задержать беглеца, ибо он совершил тяжкое преступление, «задевающее честь и достоинство французского короля».

Представить, каким образом безродный и безвестный Троке мог оскорбить Людовика XII, было трудновато, и вскоре в Риме начали поговаривать, что исчезновение камерария объясняется совсем иными причинами. Передавали, будто герцог, задумав изменить французам, вступил в тайные переговоры с испанским военачальником. Папскому секретарю отводилась роль посредника и связного, которую он добросовестно исполнял, надеясь в будущем получить за труды кардинальскую шапку. Убедившись, что его имя не входит в список новых кардиналов, Троке воспринял это как тяжкую обиду и бежал, рассчитывая предать своего патрона и удовлетворить если не честолюбие, то хотя бы желание отомстить.

Его дальнейшая судьба в точности неизвестна, но скорее всего бывшему камерарию не удалось окончить дни в покое и довольстве. Кто-то рассказывал, будто Франческо Троке был схвачен на корабле, идущем к Корсике, бросился в море и утонул, пытаясь вплавь добраться до берега; другие уточняли, что этот корабль, снаряженный по приказу и на деньги герцога, вышел в море специально ради означенного прыжка за борт, проделать который Троке помогли слуги Валентино, связавшие пловцу руки и ноги; наконец, третьи утверждали со всей определенностью: не было ни моря, ни корабля, ни утопленника, а был лишь таинственный пленник, привезенный в Рим с капюшоном на голове и в ту же ночь задушенный в замке св. Ангела.

Теперь нам уже едва ли удастся отделить вымысел от правды во всей этой истории. Ни обстоятельсва бегства и гибели Троке, ни намерение герцога изменить Людовику XII не получили в дальнейшем никаких доказательств и остались слухами — хотя следует признать, что на этот раз в них не содержалось ничего невероятного. Чезаре Борджа никогда не придавал большого значения клятвам и договорам, соблюдая их лишь постольку, поскольку для него это было выгодно; и нетрудно допустить, что он — наполовину испанец — не стремился обратить оружие против земляков своего отца.

Оба Борджа, старый и молодой, слишком презирали толпу, чтобы как-то подстраиваться к общественному мнению. Видимо, этим объясняется странная и неопределенная формулировка вины исчезнувшего мессера Франческо. В аристократическом высокомерии герцог не счел нужным позаботиться о создании более выгодной для себя версии событий, и его оплошностью немедленно воспользовались враги — флорентийцы и венецианцы. Обе республики, уже не первый год опасавшиеся удара Быка, не упускали ни одной возможности ослабить союз между Борджа и французами.

Так они поступили и на этот раз, причем не без успеха: отношения между Лувром и Ватиканом как будто дали заметную трещину. Но папа поспешил рассеять подозрения короля. Двадцать восьмого июля он принял французского посла и объявил, что в течение ближайшей недели герцог Валентино выступит к Неаполю во главе пятисот всадников и двух тысяч пехотинцев.

Все приготовления к походу были завершены с обычной быстротой. Последний вечер перед выступлением из Рима Чезаре решил провести вместе с отцом — кардинал Адриано да Корнето просил его святейшество и герцога почтить своим присутствием праздничную трапезу в винограднике, на загородной вилле. Есть семьи, в чьей истории особенно заметна таинственная и неумолимая воля рока, и к их числу, вне всякого сомнения, принадлежала семья наших героев. Четыре года назад, в такую же теплую ночь, братья Борджа пили вино и мирно беседовали в материнском имении в Субурре. Шелестел ветерок, сквозь ажурный свод виноградных лоз мерцали приветливые, яркие звезды — но еще до рассвета одному из сидевших за столом предстояло испустить дух под кинжалами неведомых убийц. И вот опять Борджа, отец и сын, ужинают под открытым небом, в кругу друзей и приближенных, и опять за столом сидит незримая, незваная гостья — смерть.

Наслаждаясь вечерней прохладой после душного дня, все допоздна засиделись в саду, забыв о тысячелетнем биче Рима — малярийных испарениях окрестных низин. А ведь болезнь уносила сотни людей каждое лето, и около года тому назад ее жертвой стал младший брат Чезаре — кардинал Джованни Борджа… Через несколько дней, субботним утром двенадцатого августа, папа почувствовал себя нездоровым и даже не смог отслужить мессу. Вечером началась лихорадка. Жар усиливался, и временами Александр впадал в забытье и бредил. После кровопускания, сделанного пятнадцатого числа, состояние больного улучшилось. Несколько кардиналов, допущенных к папе, старались развлечь его разговорами и даже затеяли игру в карты у самого ложа святого отца. Казалось, недуг уже готов отступить перед прославленным «бычьим здоровьем» Борджа.

Но спустя сутки наступило резкое ухудшение, и врач заявил, что надежды на выздоровление его святейшества больше нет. Епископ Ульмский, неся святые дары, вошел в опочивальню Александра и затворил дверь. Ему предстояло выслушать исповедь и дать больному последнее помазание. Вечером восемнадцатого августа папа скончался.

Так умер Родриго де Борджа — римский папа Александр VI. История его болезни и смерти, изложенная выше, составлена по записям лечащего врача, материалам из дневника Бурхарда и донесениям послов Венеции и Феррары. Эта картина сильно отличается от общеизвестной легендарной версии, но она достоверна, ибо подтверждена показаниями нескольких независимых свидетелей.

Как упоминает феррарский посол в письме к герцогу Эрколе, датированном четырнадцатым августа, в то лето лихорадка выкосила чуть ли не половину Рима. Не избежали заразы и многие кардиналы, в том числе и Адриано да Корнето. Он заболел почти одновременно со своими гостями, но вскоре поправился.

В дни, когда умирал его отец, Чезаре также оказался прикованным к постели. Болезнь доставляла ему тяжкие муки. Пытаясь унять нестерпимый жар, герцог вскакивал и окунался в ванну с ледяной водой. Подобная терапия, несомненно, убила бы более слабый организм, но Чезаре остался жив, хотя впоследствии у него начала шелушиться и отслаиваться кожа по всему телу.

В дневнике Бурхарда отмечено одно обстоятельство, показавшееся церемониймейстеру очень странным: папа, уже находясь на смертном одре, ни разу не упомянул о своих детях и не выразил желания увидеться с ними. Позднейшие писатели считали такую сдержанность лучшим доказательством дьявольских деяний герцога и его сестры Лукреции; подразумевалось, что даже преступный отец на закате дней «молчаливо отрекся» от запятнанного кровью потомства.

Это мнение трудно признать справедливым. Легче предположить другое — старый человек, готовясь предстать перед лицом Вечного Судии, не мог не думать о своей бурной и неправедной жизни, о высоком звании, которым он так долго и своевольно пользовался для личных нужд, о долге, которым так часто пренебрегал. Он не был пастырем верующих, а прошел путь князя и монарха; он многих обидел, и ему было в чем каяться. И очень может быть, что теперь, лежа на смертном одре, он желал отринуть все мирские помыслы и хотя бы в последние часы сосредоточить свой беспокойный ум на Боге, о котором слишком часто забывал при жизни.

Герцог Валентино не уронил ни одной слезы, узнав о смерти отца. Чувствительность вообще была совершенно чужда его натуре, и, насколько известно, он не испытывал сколько-нибудь пылкой привязанности ни к одному человеку на свете. Кроме того, обстановка требовала от Чезаре немедленных действий. Кляня болезнь, отнявшую у него силы в самый ответственный миг, он вызвал верного Микелетто и отдал необходимые приказы. Через полчаса армия поднялась по тревоге.

Солдаты герцога оцепили Ватикан, у всех ворот была расставлена усиленная стража. Отряды наемников входили в Рим, и город затих, придавленный железным кулаком испанского капитана. Весть о кончине папы наполнила сердца горожан тревогой и страхом — затаившись в домах, люди гадали, что предпримет временный владыка Рима.

Явившись к хранителю папской казны, кардиналу Казанове, дон Мигель потребовал у него ключи от сокровищницы. Кардинал заартачился, наивно пытаясь убедить угрюмого головореза в противоправности любых посягательств на церковные деньги, даже со стороны герцога Романьи и Валентино. Выслушав кардинальскую отповедь, испанец приставил обнаженный кинжал к горлу его преосвященства и вторично изложил цель своего визита. Осознав бесполезность дальнейшей дискуссии, Казакова сдался, и через несколько минут солдаты поволокли из сокровищницы драгоценную утварь — золотые чаши для причастия, паникадила и дарохранительницы, усыпанные изумрудами и рубинами, ризы и облачения, расшитые жемчугом и бирюзой, серебряные блюда, подсвечники и кропильницы. Стоимость добычи превышала двести тысяч дукатов, не считая ста тысяч в звонкой монете — кожаные мешки с папским золотом, под бдительным надзором Мигеля да Кореллы, вместе с остальным добром отправились во дворец Монте-Джордано.

После сокровищницы наступил черед жилых покоев, откуда вынесли все, представлявшее хоть какую-нибудь ценность, вплоть до постельного белья. Со смертью кардинала Джованни Борджа рухнули надежды передать престол св. Петра по наследству, подобно трону любого светского государя, и Валентино не собирался делиться семейным достоянием с будущим папой.

Теперь можно было подумать об отдании последнего долга усопшему. Рассказы об обстоятельствах кончины Александра VI, один другого страшнее и неправдоподобнее, уже ходили по Риму, обрастая новыми деталями и подробностями. В предсмертном бреду папа произнес слова, нередко срывающиеся с губ умирающих: «…Я иду, иду… Подожди… Погоди хоть немного…», — и вот уже благочестивые кумушки, побелев от ужаса, шептали соседкам, что в последние минуты жизни святой отец обращался к дьяволу. Сатана, купивший душу кардинала Родриго де Борджа ценой одиннадцатилетнего понтификата, явился за своей собственностью, и папа тщетно старался вымолить отсрочку у князя тьмы. Другие добавляли, что дьявол возник в спальне Борджа в образе отвратительной обезьяны. Говорили, будто один из кардиналов сумел изловить богопротивную тварь, не подозревая о ее сверхъестественной природе, но папа, увидев непрошеного гостя схваченным, прохрипел: «Отпусти, отпусти его! Ты что, не видишь — это же Он!» Надо заметить, что и многие образованные люди относились к этой жуткой сказке со всей серьезностью: мы находим ее в хронике Сануто и в письме герцога Мантуанского.

Похороны Александра VI стали, с начала и до конца, апофеозом позора и вместе с тем — обвинительным актом той легкомысленной и жестокой эпохе, когда презрение к человеческой жизни шло рука об руку с неуважением к праху и памяти умерших.

Отпевание должно было происходить в соборе св. Петра. Тело папы, в полном архипастырском облачении, покоилось на открытом катафалке перед дверями храма, чтобы римляне могли проститься с первосвященником, который — худо или хорошо — в течение долгих лет держал бразды правления Вечным городом и мировой церковью. Слившись воедино, хор и орган вознесли к древним каменным сводам скорбные звуки «Libera me, Domine» . Но траурную церемонию внезапно прервали злобные выкрики, ругань и лязг оружия — на площади вспыхнула ссора между солдатами герцога, находившимися здесь для охраны порядка. Возникнув по неизвестной причине, она быстро превратилась в настоящее сражение, в которое втягивались все новые участники.

Перепуганные клирики и певчие кинулись врассыпную, и собор опустел. Брошенное в суматохе тело папы еще сутки оставалось на прежнем месте, и никто не отваживался даже приблизиться к катафалку.

Лишь на следующий день бренные останки Александра VI были перенесены в часовню Девы Марии — Целительницы лихорадки. Полнокровие и тучность покойного вкупе с римской жарой уже сделали свое дело, и началось разложение. Носильщики изощрялись в остроумии, потешаясь над обезображенным трупом человека, поцеловать туфлю которого они сочли бы за великую честь всего три дня назад.

Когда стемнело, плотники привезли в часовню гроб. Здесь разыгрался последний акт трагического фарса — оказалось, что распухшее тело не влезает в свой последний тесный приют. Гроб был не только узок, но и короток; чтобы поместить в нем покойного, пришлось снять с его головы митру первосвященника, заменив ее куском старого ковра. Паника, царившая в городе, заставила людей утратить последние остатки человечности и стыда. Ни кардиналы, ни епископы, никто из духовных лиц не пришел прочитать молитву и проводить в последний путь Родриго де Борджа. В темноте, не зажигая свечей, рабочие втиснули тело папы в гроб и, заколотив крышку, поспешно предали его земле.

Тревожная ночь опустилась на Рим. Двери домов и дворцов были крепко заперты, и тишину нарушали лишь мерные тяжелые шаги солдат — ландскнехты герцога патрулировали город.

Новый страшный слух, подобно степному пожару, уже успел обежать римлян. Передавали, будто смерть папы не была естественной — Александр VI умер от яда; этим-то и объяснялось быстрое разложение трупа. Но все же мысль о Борджа в роли жертвы преступления казалась слишком парадоксальной, чтобы в таком виде укорениться в народной молве. Возникали предположения, строились догадки; вспомнился среди прочего и ужин у Андриано да Корнето (кардинал все еще не оправился от болезни). Так постепенно сложился сюжет умопомрачительной драмы, вполне удовлетворявшей вкусам общества. Предполагалась следующая цепь событий.

Действие первое. Желая завладеть богатствами кардинала да Корнето, папа решает спровадить его преосвященство на тот свет, применив свое излюбленное средство — знаменитый белый порошок, яд Борджа. По поручению отца герцог Валентино подкупает одного из слуг на вилле Корнето — тот должен всыпать отраву в кувшин с вином и своевременно наполнить им кубок кардинала.

Действие второе. Слуга, приготовивший смертоносное питье, отнесся к порученному делу с чисто итальянской беспечностью — он ставит кувшин на стол и куда-то уходит, нимало не интересуясь дальнейшим. Тем временем начинают съезжаться гости.

Действие третье. Папа тучен, после знойного дня его мучает жажда. Он просит вина, и ничего не подозревающий кравчий наливает ему из кувшина с ядом. В этот момент входит герцог. Не зная, какое вино отравлено, он, конечно, предпочитает пить то же, что и отец; как ни странно, роковой кувшин не имеет примет, известных самим злодеям. Таким образом, судьба сталкивает обоих Борджа в яму, вырытую ими для кардинала Корнето.

Эту занимательную историю предлагают читателям Гвиччардини, Джовио и целый ряд других летописцев. Следует заметить, что и здесь наибольшую осведомленность о тайных кознях Борджа проявляют, как всегда, именно те авторы, которые не были — и не могли быть — знакомы ни с одним непосредственным участником событий. Мы снова видим в этом ряду венецианца Паоло Капелло, одарившего мир столь красочным и подробным описанием обстоятельств смерти герцога Гандийского и Альфонсо Арагонского. Не остался в стороне и Пьетро Мартире д'Ангьера. Он по-прежнему не покидал Испании, но «не имел и тени сомнения» в истинных причинах всех римских коллизий, связанных с кончиной Александра VI. В письме д'Ангьеры, датированном десятым ноября 1503 года, содержится первое законченное изложение версии самоотравления.

Д'Ангьера не обошел вниманием и болезнь Чезаре. Приходится допустить, что он, сидя в Бургосе, с поразительной отчетливостью видел все происходящее в герцогских покоях в Риме. Ведро с ледяной водой, облегчавшее лихорадочный жар больного, претерпело под бойким пером истинно волшебную метаморфозу — оно превратилось в мула со вспоротым брюхом. По словам дона Пьетро, герцог, в соответствии со своими зверскими наклонностями, искал исцеления в кровавой ванне — утробе свежеубитого животного.

Однако такое скучное, бесполое существо, как мул, плохо сочеталось с образом свирепого воителя, и народная фантазия быстро переделала смирную подседельную скотину в молодого быка. Этот вариант выглядел тем естественнее, что приводил на ум сразу две яркие параллели: родовой герб Борджа и подвиги Чезаре на цирковой арене. А венцом исторической клеветы стало творение некоего французского писателя. Широкими, сочными мазками, с чисто галльским воодушевлением он набрасывает картину, по сравнению с которой кажутся детской забавой даже черные мессы аббата Гибура: Чезаре Борджа набирается сил, погрузившись по шею в дымящееся бычье чрево. Предоставим же слово этому плодовитому автору:

«Cet homme de meurtres et d'inceste, incarne dans l'animal des hecatombes et des bestialites antiques en evoque les monstrueuses images. Je crois entendre le taureau de Phalaris et le taureau de Pasiphae repondre de loin par d'effrayants mugissements, aux cris humains de ce bucentaure» .

Так — уже посмертно — писалась история болезни герцога Валентино. Семенам лжи, посеянным врагами еще при жизни Борджа, предстояло плодоносить не одну сотню лет.