КОЛХОЗ
Дорога в жизнь начиналась с водки с картошкой. Водку пили, картошку собирали, совмещение этих занятий называлось счастье труда.
На этой дороге меня и сбил автобус. Мы шли по обочине с поля на обед и любили Чехова. Чехов гениально сказал об идиотизме сельской жизни.
Автобус смахнул меня по касательной в левый бок и плечо. Я осознал толчок и полет, открутил высокое сальто и пришел на бок, сгруппировавшись. Когда я вскочил, зеленый автобус небыстро удалялся, вихляя. Потом мне сказали, что он был желтый с синим низом. Наложение цветов.
Во-первых, штаны у меня лопнули с боков по швам, и отворились спереди до колен, как отстегнутые флотские клеши. И я пошел, держа штаны руками. Во-вторых, я упал головой в двадцати сантиметрах от здорового валуна, и еще долго переживал. В-третьих, судьба посулила, что нет мне добра от сельскохозяйственных работ. В-четвертых, вместо обеда меня тошнило.
Колхоз предавался трем занятиям: а) спивался, б) разбегался, в) выполнял план. С первыми двумя пунктами он успешно справлялся сам, в третьем требовал помощи. Народ бросали на помощь. Вдохнув сельского воздуха, народ начинал спиваться и разбегаться.
Итак, по утрам бригадир ставил нам дневное задание. Корячась носом книзу, нерадивые рабы ковыряли из борозд картошку и бросали в ведра. Начиналась изжога. Сельский пекарь был редкий умелец. От его черных глиняных буханок аж скрючивало. А с наклоном жгло душу от пупка до ноздрей.
Наполненное ведро высыпали в ящик. Полный трехведерный ящик опорожнялся в тракторный прицеп. Это был небольшой, полутонный кузов. А трактор был типа мини-«Беларусь». Садовый ДТ-20. Простая колесная машина.
Это была дурацкая работа по дурацким расценкам. У земледельца вообще мало шансов разбогатеть. Но поправить свое положение можно.
— Пацаны, накидайте-ка мне кузовок картошечки получше, — сказал тракторист нам троим. Мы с Вовкой и Серегой держались вместе и в слабосильной команде делали что труднее. — Почище там, поровней!
И заржал. Он был рыжий, его звали Васькой, он был всегда поддат и всегда ржал. Иногда он ложился на полчаса поспать в траве у поля, а трактор вел по борозде от ящика до ящика один из нас. У руля ходил огромный люфт, а остальное примитивно.
— Вон там давай, там с верхнего края она посуше! — указывал и командовал он.
Кому и тракторист начальство. Работяге по фиг дым. Накидали и забыли.
И вот вечерняя идиллия. Кусты, пруд, закат, деревянный дом на холме. В кустах сырость, пруд воняет, в доме на нарах лежим мы, соломенные тюфяки пролеживаем. Небогатый ужин внутри бурчит, не может перевариться. Заходит один:
— Там к вам пришли. Зовут.
— Кого — зовут?
— Говорят — Мишка, Серега и Вовка.
Отродясь к нам в этой деревне никто не приходил. Бить? Так мы и на танцы не ходили…
— Возьмем-ка лопаты, — рассудил Серега. — Не помешают.
И мы с лопатами наготове крадемся на полусогнутых. А за кустом сидит наш Вася и ржет:
— Так копать понравилось, что и за стол с лопатой?
Он распахнул ватник, как петух крылья, возвещая заветный час. За пояс были заткнуты четыре бутылки. Так матросы бросались под танк. Мы не поняли, откуда что зачем.
— Так картошка! — ржал Васька. — Старушке ссыпал в подпол, Егоровне! Считай, по два рубля мешок. Двадцатку дала. Я уже одну выпил. И похмелиться оставил. А это ваше. Вместе. Вы чо?
Мы растроганно впечатлились. Возбудились. Сгоношили закуску: хлеб, огурцы и томатную пасту. Газету подстелить и кружку на каждого.
Васька развел пузырь на троих, а себе по донышку:
— Пацаны, это вам, я уже!
Звяк, бульк, кряк, хэк! Хорошо пошла! Кто как, а я сто пятьдесят залпом пил впервые. Этот молотовский коктейль назывался «Охотничья» и градусов имел сорок три оборота.
Мы хрустнули огуречно, зажевали черняшкой, омокнутой в томат, и улыбнулись друг другу в теплом и ласковом мире.
— Хорошо пошла! — ржал Васька, и мы закурили, вмазавшие мужики после работы.
Дальше произошло неожиданное.
— Между первой и второй — промежуток небольшой! — объявил Васька и развел вторую бутылку.
Мы-то думали, что три оставшиеся он отдаст нам так. И мы распорядимся добром когда захотим. И отнюдь не сразу.
Наш матерый механизатор взялся за дело всерьез.
— За все хорошее! — провозгласил он, и мы выпили.
Пить оказалось делом нехитрым. Но мысль о последствиях пугала. Это была последняя отчетливая мысль.
Оказалось, что мы обсуждаем политику и проблемы сельского хозяйства. Расценки низкие, на трудодень хрен целых шиш десятых, начальство все берет себе, а народ ворует все остальное. А народ у нас — никого ничего не колебает.
— Васька, а у тебя почему трактор без аккумуляторов?
Трактор он если глушил, то всегда на взгорке, и заводился на свободном ходу.
— Да не дают мне аккумуляторов.
— Почему?
— Да я с аккумулятором вообще весь колхоз разворую! — ржал Васька.
Третья бутылка не напугала нас совершенно.
— Пацаны, молотки, по-нашему держим!
У Сереги в руках образовалась битая гитара, собранная им буквально из щепок, найденных в кустах за клубом:
Мы с миленком целовались
От утра и до утра,
А картошку убирали
Из Москвы профессора! —
со старательным чувством орали мы, поддавая удали на матерных строках.
Мы обнимались и хотели все быть трактористами, а Васька убеждал, чтоб ноги здесь никого не было.
Из последней бутылки наливали какой-то девице, она тянулась к Васькиному плечу и бесконечно канючила:
— Ва-а-ся-а, ну возьми меня на блядки!
— Уйди, дура!
— Ва-а-ся-а, ну пожалуйста-а, возьми на блядки разо-о-очек!..
Негодяй-Васька выставил пятую бутыль огненной воды. «Охотничья» была рыжей; как его чуб. Она таилась за ремнем на спине. Мы поняли, что смерть настала. Выпили и осознали смысл жизни в том, чтобы покататься на тракторе.
Мы разогнали его бегом, втроем вспрыгнули за руль, и через двадцать метров легли в кювет. Мы хохотали на всю ночную округу. Подошел Васька, отбрыкиваясь уже от двух девиц. Он пользовался успехом.
Я заблудился. Я чеканил строевой шаг туда и обратно по отрезку дороги, который вел из ниоткуда в никуда. Для поддержания сознания я орал строевые песни. Посередине моего маршрута плескалась лужа. Пересекая лужу, я опускался на колени и умывал лицо холодной водой. Последняя неубитая извилина в мозгу проводила реанимационные мероприятия.
Ночью я проснулся на нарах от жажды. Переполз в кухонную пристройку. Там наши уже кипятили чай на жестяной печурке. С такими лицами выползают из газовой камеры.
— Все муки ада!.. — сказал Серега.
— Долбаный колхоз!.. — сказал Вовка.
— Даже краденое пропить толком не могут!.. — сказал я.
До утра мы икали, рыгали, стонали и поздравляли друг друга с чудесным спасением.
Назавтра нас определили дергать турнепс. Бледный корнеплод упирался в земле, как противотанковая мина, и вылетал с бутылочным чмоком. Менее всего он напоминал что-либо съедобное. Им хотелось дубасить по голове ботаника, который его изобрел.
— Страшный сон, — сказал Серега.
— Хоть кормят досыта, — сказал Вовка.
А потом похолодало, мы ссыпа́ли картошку в бурты и укрывали соломой, и если зимой ее не съели кабаны, и до весны она не померзла и не сгнила, то это ее, картошкино, счастье.
