…Жара в Москве вначале была незаметна. То есть, конечно, еще как заметна, но кого же удивишь к июлю жарким днем. Потели, отдувались, обмахивались газетами, в горячих автобусах ловили сквознячок из окон, страдая в давке чужих жарких тел, и неприятное чувство прикосновения мирилось только, если притискивало к молодым женщинам, которые старались отодвинуть свои округлости не столько из нежелания и достоинства, но просто и так жарко. «Ну и жара сегодня. – Обещали днем тридцать два. – Ф-фух, с ума сойти!» Хотя с ума, разумеется, никто не сходил. Дома отдыхали в трусах, дважды лазая под душ.

Так прошел день, и другой, и столбик термометра уперся в 33. Ветра не было, и в прокаленном воздухе стояли городские испарения. Одежда пропотевала и светлый ворот пачкался раньше, чем добирался от дома до работы. Расторопная московская рысь сменялась неспешной южной перевалочкой: иначе уже в прохладном помещении с тебя продолжал лить пот, сорочки и блузки размокали, и узоры бюстгальтеров проявлялись на всеобщее обозрение – откровенно не носившие их цирцеи сутулились, отлепляя тонкую ткань от груди, исключительно из соображений вентиляции.

По прогнозам жаре уже полагалось спасть, но к очередному полудню прогрев достиг 34. Это уже случалось в редкий год. Скандальный «Московский комсомолец» выдавал хронику сердечных приступов в транспорте и на улицах, и в метро врубили наконец полную вентиляцию, не работавшую из экономии энергии лет пять. Ошалевшие граждане в гремящих вагонах наслаждались прохладными потоками.

Суббота выдала 35, и на пляжах было не протолкнуться. Песок жег ступни: перебегали, поухивая. В тени жались вплотную; энтузиасты загара обтекали на подстилки, переворачиваясь. Парная вода кишела.

Воскресные электрички были упрессованы, будто объявили срочную эвакуацию, тамбуры брались с боя. Москва ринулась вон, на природу, под кусты, на свои и чужие дачи; под каждым лопухом торчала голова, и в глазах маячило извещение: хочу холодного пива.

Продажа пива и лимонада действительно перекрыла рекорды. Главным наслаждением манило глотнуть колющееся свежими пузырьками пойло из холодильника, фирмы сняли с телевидения рекламу прохладительных напитков: и так выпивали все, что течет.

С каким-то даже мазохистским злорадством внимали:

– Метеоцентр сообщает: сегодня в Москве был зафиксирован абсолютный рекорд температуры в этом столетии – в отдельных районах столицы термометры показали +36,7°С. На ближайшие сутки ожидается сохранение этой необычной для наших широт жары, после чего она начнет спадать. Падение температуры будет сопровождаться ливневыми дождями и грозами.

Дышать стало трудно. Солнечная сторона улиц вымерла. Плывя в мареве по мягкому асфальту, прохожие бессознательно поводили отставленными руками, стремясь охладиться малейшим движением воздуха по телу.

Июль плыл и плавился, и солнце ломило с белесых небес.

И долгожданные вечера не приносили облегчения и прохлады. Окатив водой полы, спали голыми поверх простынь, растворив окна, и утром вешали влажные постели на балконах, где уже жег руки ядовитый ультрафиолет.

Дождей не было, а поднялось до 38, и это уже запахло стихийным бедствием. Примечательно, что те, чьей жизни непосредственно жара не угрожала, не болело сердце и не подпирало давление, воспринимали происходящее не без любопытства и даже веселого удовлетворения: ох да ни фига себе! ну-ну, и долго так будет? вот да.

Сердечникам было хуже. Под сиреной летала «скорая», и десяток свалившихся на улице с тепловым ударом увозился ежедневно.

Вентиляторы – настольные, напольные, подвесные и карманные, с сектором автоповорота и без, простые и многорежимные – стали обязательной деталью быта; вращение, жужжание, комнатный ветерок вошли в антураж этого лета.

А явно заболевший паранойей градусник показал 39, и его приятель и подельник барометр мертво уперся в «великую сушь».

– Ниче-го себе лето!..

Полез спрос на автомобильные чехлы, и только белые, отражающие солнце. Оставленная на припеке машина обжигала, сидение кусало сквозь одежду – рвали с места, пусть скорей обдует. Богатые лепили автомобильные кондиционеры, что в странах жарких нормально или даже обязательно.

Кондиционер стал королем рынка электротоваров. Их ящики выставились в окна фирм, и теплая капель с фасадов кропила прохожих, оставляя неопрятные потеки на тротуарах.

На верхние этажи вода доходила только ночью. Набирали кастрюли и ведра для готовки, наполняли ванну – сливать в унитаз, мыться из ковшика над раковиной.

В связи с повышенной пожароопасностью лесов были запрещены выезды на природу, станции и шоссе перекрыли млеющие пикеты ГАИ и ОМОНа. Зыбкий желтоватый смог тлел над столицей.

В этих тропических условиях первым прибег к маркизам (забытое слово «маркизет»!) Мак Дональде. Жалюзи помогали мало и закрывали витрины – над витринами простерлись, укрыв их тенью, навесы ткани. И спорые работяги на телескопических автовышках монтировали металлические дуги на солнечные фасады – Тверская и весь центр расцветились, как флагами, пестрыми матерчатыми козырьками.

– О черт, да когда ж это кончится… ф-фу, Сахара…

Появились объявления: «Прачечная временно закрыта по техническим причинам». «Баня временно не работает в связи с ремонтом водопровода».

– Небывалая засуха поразила Подмосковье. Пересыхание источников привело к обмелению многих водоемов. Уровень воды в Москва-реке понизился до отметки два и семь десятых метра ниже ординара.

При 40 реальную нехватку воды ощутили заводы. Зеркала очистных сооружений и отстойников опускались, оставляя на месте водной глади бурую вонючую тину, под иссушающим зноем превращающуюся в шершавую слоеную пленку.

Караванами поперли многотонные фуры с прицепами воду в пластиковых канистрах из Финляндии и Германии, канистры эти с голубыми наклейками продавались во всех магазинах и ларьках.

А градусник лез, и был создан наконец Городской штаб по борьбе со стихийным бедствием, который возглавил мэр Москвы Юрий Лужков. Жесткий график почасовой подачи воды в жилые кварталы. Советы в газетах: носить только светлое, двигаться медленно, не выходить на солнце, много пить, употреблять холодную пищу, и веселая семейка в телепередаче «Семейный час» деловито делилась опытом: ка-ак только дают воду – муж быстро моет полы, жена шустро простирывает (не занашивать!) белье, дочь резво споласкивает (не жрать жирного в жару!) посуду – двадцать минут, потом по очереди скачут в душ, семь минут на человека, вытираться уже в коридоре – еще двадцать минут, и еще двадцать минут наполняется ванна на предстоящие сутки: час – и все в порядке, все чисты и свежи.

Раньше плана и вообще вне плана вставали предприятия и конторы на коллективный отпуск. Все равно работать считай бросили. Устали. Ждали спада, дождя, прохлады.

И появились голубые автоцистерны-водовозки. Загремели ведра. Активисты из жильцов собирали деньги по графику: машина заказывалась по телефону, фирмы развернулись мигом, возили из Шексны и даже Свири, дороже и престижней была ладожская вода, но очереди на вызов росли, машин не хватало.

И вышла на улицу ветхая старушка с забытым в истории предметом – довоенным солнечным зонтиком. Гениально – идти и нести над собой тень! Цены прыгнули ажиотажно, крутнулась реклама, контейнеры бамбуковых зонтов с росписью по синтетическому шелку поволокли челноки из Китая.

– Слушайте, это ж уже можно подохнуть! Что делается?! Ничего себе парниковый эффект пошел.

– Ну, не надо драматизировать. Для Ташкента – нормальная летняя температура.

Здесь был не Ташкент, и при сорока трех градусах стали жухнуть газоны. Ночами поливальные машины скупо обрызгивали только самый центр. Листва сворачивалась и шуршала сухим жестяным шорохом.

Духота верхних этажей под крышами стала физически труднопереносимой. Городской штаб изучал опыт Юга и изыскивал меры: крыши прогонялись белой, солнцеотражающей, краской – эффект! Любая белая краска вдруг стала (еще одно забытое слово) «дефицитом» – граждане самосильно защищались от зноя.

Не модой, но формой одежды сделались шорты. Модой было, напротив, не носить темных очков и настоятельно рекомендуемых головных уборов. Отдельная мода возникла у стриженых мальчиков в спортивных кабриолетах – белые пробковые шлемы.

Первыми на ночной график перешли рестораны – те, что и были ночными, просто закрывались днем за ненадобностью. С одиннадцати до пяти дня прекратили работу магазины, наверстывая утром и вечером. И очень быстро привычным, потому что естественным, стало пересидеть самую дневную жару дома, отдохнуть, вздремнуть – вошла в нормальный обиход сьеста. Замерла дневная жизнь – зато закипела настоящая ночная: в сумерки выползал народ на улицы, витрины горели, машины неслись – даже приятно и романтично, как отдых в Греции.

На сорока пяти все поняли окончательно, что дело круто не ладно. Ежедневно «Время» информировало о поисках учеными озоновой дыры и очередном климатическом проекте. Информация была деловито-бодрой, но причины феномена истолкованию не поддавались.

В пожарах дома полыхали, как палатки. Пожарные в касках и брезенте валились в обмороки. Пеногонов не хватало, воды в гидроцентралях не было, телефонные переговоры об аварийном включении не могли не опаздывать. В качестве профилактических мер отключили газ; плакаты заклинали осмотрительно пользоваться электроприборами и тщательно гасить окурки. За окурок на сгоревшем газоне давали два года.

На сорока семи потек асфальт тротуаров и битум с крыш. Под кондиционером дышать можно было, но передвигаться днем по городу – опасно: босоножки на пробковой подошве (иная обувь годилась плохо) вязли, а сорваться босиком – это ожог, как от печки.

Опустели больницы. В дикой сауне палат выжить не мог и здоровый. Одних забрали родственники, другие забили холодильники моргов.

Ночами экскаваторы еще рыли траншеи кладбищ. Стальные зубья ковша со звоном били в спекшуюся камнем глину.

И перестал удивляться глаз трупам на раскаленных улицах, которые не успел подобрать ночной фургон. Газы бродили в их раздутых и с треском опадающих животах, кожа чернела под белым огнем, и к закату тело превращалось в сухую головешку, даже не издающую зловония.

Но и при пятидесяти город еще жил. По брусчатке старых переулков и песку обугленных аллей проскакивали автомобили, на асфальтовых перекрестках впечатывая глубокие черные колеи и швыряя шмотья из-под спаленных шин. Еще работали кондиционированные электростанции, гоня свет и прохладу деньгам и власти. Прочие зарывались в подвалы, дворницкие, подземные склады – в глубине дышалось.

Еще открывались ночами центральные супермаркеты, зовя сравнительной свежестью и изобилием, а для бедных торговали при фонариках рынки. Дребезжали во мгле автобусы, и пассажиры с мешками хлеба и картошки собирали деньги водителю, когда путь преграждал поставленный на гусеничные ленты джип с ребятками в белых балахонах и пробковых шлемах, небрежно поглаживающих автоматы.

Днем же господствовали две краски: ослепительно белая и безжизненно серая. В прах рассыпался бурьян скверов, хрупкие скелетики голубей белели под памятниками, а в сухом мусоре обнажившегося дна Москва-реки дотлевали останки сожравших их когда-то крыс, не нашедших воды в последнем ручейке.

Дольше жили те, кто собирался большими семьями, сумел организоваться, сообща заботиться о прохладе, воде и пище. Ночами во дворах мужчины бурили ручными воротами скважины, стремясь добраться до водоносных пластов. Рыли туалеты, строили теневые навесы над землянками. По очереди дежурили, охраняя свои скудные колодцы, группами добирались до рынков, всеми способами старались добыть оружие.

Спасительным мнилось метро, не вспомнить когда закрытое: передавали, что там задохнулись без вентиляции; что под вентиляционными колодцами властвуют банды и режутся меж собой; что спецохрана защищает переходы к правительственному городу, стреляя без предупреждения; что убивают за банку воды.

Градусники давно зашкалило за 55, и в живых оставались только самые молодые и выносливые. Телевизоры скисли давно, не выдержав режима, но держались еще древние проводные репродукторы, передавая сообщения о подземных стационарах, где налаживается нормальная жизнь, о завтрашнем спаде температуры – и легкую музыку по заявкам слушателей.

Свет и огонь рушились с пустых небес, некому уже было ремонтировать выгнутые рельсы подъездных путей и севший бетон посадочных полос, и настала ночь, когда ни один самолет не приземлился на московских аэродромах, и ни один поезд не подошел к перрону.

Последним держался супермаркет на Новом Арбате, опора новых русских, но подвоз прекратился, замер и он, и ни один автомобиль не нарушил ночной тишины.

С остановкой последней электростанции умолк телефон, прекратилось пустое гудение репродуктора, оборвали хрип сдохшие кондиционеры.

Днем город звенел: это трескались и осыпались стекла из рассохшихся перекошенных рам, жар высушивал раскрытые внутренности домов, постреливала расходящаяся мебель, щелкали лопающиеся обои, с шорохом оседая на отслоенные пузыри линолеума. Крошкой стекала с фасадов штукатурка.

Температура повышалась. Слепящее солнце пустыни било над белыми саркофагами и черными памятниками города, над рухнувшей эспланадой кинотеатра «Россия», над осевшими оплавленными машинами, над красной зубчаткой Кремля, легшими на Тверской фонарными столбами, зияющими вокзалами…

– Да спи ж ты, горе мое… ночь уже! Уже у бабушки глазки слипаются, скоро бабушка с пуфика этого гепнется. Холодно? Сейчас тепла прибавлю… ох. Разве ж это холодно…

В Москве? Да уж, холодно… не приведи Бог. Нет, не в той, что в Алабаме, а в настоящей, в России… В той, что в Алабаме, негры, а в настоящей – русские. Ну хорошо, не негры – афромириканцы.

Сначала? Сто раз ты уже слышал сначала… и кино показывали! Ну хорошо, хорошо, только ты глазки закрой.

Сначала ничего такого и не было. Ну, снег первого октября прошел. Так это бывало. Красивые такие белые хлопья, кружевные, подсиненные. И все стало красивым – белым и пушистым: и дома, и деревья, и улицы, и ограды. Да – как хлопок, только блестит и хорошо пахнет, как свежее яблоко из холодильника.

Он назавтра растаял, а назавтра снова снег повалил, и лег, не растаял. На улицах грязь черная, их поливали и посыпали, чтоб таяло – а кругом снег.

А по ночам морозы ударили. Чистые пруды замерзли, и Яуза замерзла, и Москва-река замерзла. Ветер дунет – лед белый, ровный. Как замерзла? А как лед в морозильнике. Только шириной с футбольное поле. Точно, как хоккей.

Уборочные машины снег убирали – у них такие ленты с железными лапами: раз-раз – и весь снег уже пересыпали в грузовик, и за город увезли. Люди в шубах ходили, в дубленках, в теплых пальто. В домах – батареи горячие. Встанешь утром – солнце красное, деревья белые, небо синее с зеленым краем: красота! Ядреная русская зима. Что такое «ядреная»? Это то, что дальше будет.

Минус тринадцать ночью было, потом еще – минус семнадцать. Выйдешь – нос пощипывает, глаза слезятся. А к концу месяца раз бац – двадцать два мороза. Уж и руки в перчатках мерзнут. Пассажиры на остановках подпрыгивают. Поднимется термометр на пару дней – а потом еще пуще мороз.

А на Седьмое Ноября грянуло под тридцать. Это уже что-то редкостное. Хотя и ничего такого. Бывало. И в восемьсот двенадцатом морозы были сильные да ранние, и в сорок первом. Но – холод сильный. Ветерок дохнет – и лицо дубеет, даже дыхание перехватывает.

Что хорошо – машин меньше ездить стало. Многие завестись не могли. А троллейбусы ходили, и автобусы: на стеклах лед, ничего не видно, а так ничего. В метро вообще тепло, народ расстегивался, отогревался, пока ехал. Потом выходили потные – простужались, конечно.

Обычно такие морозы ну неделю стояли, ну две, ну три… а тут все не отпускали в том году. В квартирах-то холодно у простых людей! Дом хоть бетонный-панельный, а хоть и кирпичный, стены тонкие промерзли, рамы со щелями, ветер в окно навалится – и все тепло выдувает. У кого шестнадцать градусов, у кого и тринадцать стало. Батареи уже не горячие, тепло дойти по трубам не может под землей, остывают трубы в мерзлоте… Нет, это не тепло – это по Цельсию, а не по Фаренгейту. По-настоящему сколько?…. О господи… какая дурацкая система!… нет дурацкая, не спорь!.. сейчас… тридцать два да четырнадцать – сорок шесть, на два – двадцать три…. погоди, там чего – отнимать тридцать два надо? А где у нас градусник, две шкалы там еще? Погоди… не видно потому что! В общем, пятьдесят по твоему Фаренгейту. Это для дома-то не холодно?! Да согреться только на кухне, а там газ еле горит – все жгут по городу, греются.

В городе уже объявляют аврал. Аврал? Это когда все разом суетятся. Точно – от суеты теплее. Типа «Давай-давай»: «Москвичи – согреем город теплом наших сердец!» Ну что ты, не плачь, никто сердец не вынимал! Но вообще мысль интересная… хорошо еще властям в голову не пришла. А так – поезда, цистерны, нефть, газ, мазут, пожертвования олигархов, гуманитарные снегоуборщики – все чин чинарем. Чинарем? Путем, значит. Каким путем? Ну, думали, что светлым… и теплым. А только у небесной канцелярии свои пути.

Аккурат первого декабря грянуло сорок. О! Это уже было серьезно. Раз в тридцать лет так жмет. Запахло трудностями. Как запахло? Нехорошо запахло.

Дома сидишь в трех кофтах. На ночь все теплые вещи на одеяло наваливаешь. По улице передвигаешься – от магазина до магазина: шасть в дверь – и отогреваешься. Продавщицы в шапках. На ярмарках валенки продают и калоши откуда-то появились: чтоб не промокали.

По полу мороз. По стенам иней. На стеклах ледяные узоры. По мостовым машины скользят по черному льду и друг в друга с хрустом тычутся: не тянут дорожные антиобледенители таких морозов.

Изматывает такой холод. Не согреться, из горячих кранов водичка еле теплая. Душ принять – воспаление легких. Водку все глушат – изнутри греются.

Бомжей перемерзло – немерено. Ну – бродяги бездомные. Одеколона выпил для сугрева, закемарил – и готов, окоченел. Одеколон? А он дешевый был. Да, и пахнет хорошо. Точно, они пахли нехорошо.

Утром новости смотришь по телевизору – семьдесят замерзло, сто замерзло. Ужас!

А пятого декабря, на день старой Конституции… нет, это был день Советской… чего?.. ну русской, короче, конституции, – под утро дало сорок три. Рекорд столетия. Глупыш ты со своим Гинесом!.. Стали в домах кое-где трубы замерзать и батареи лопаться. В Марьиной Роще три квартиры утром не проснулись – ледышки. Ночью за город шофера не ездили: заглохнет машина – и конец. А уж в аэропорты какие цены заламывали!

Министерство Чрезвычайных Ситуаций надрывается. В школах занятия для всех классов отменили. Некоторые больницы перестали принимать, а наоборот – стали больных из промерзших палат эвакуировать: кого домой, кого в другие… кого и в морг. Операционные нагревают электрорадиаторами.

Сорок четыре! Катастрофа! Сенсация! Дума заседает… а? ну – Сенат заседает, Конгресс заседает, мэр экстренные заседания круглые сутки… какой тебе Шварценеггер! Лужков, мэр Москвы! Какая тебе Алабама, минус сорок четыре – это тебе не Алабама, мой мальчик! Это Луна!

Шойгу по сугробам бегает… Шойгу – это не медведь, это был министр! Зачем бегает? А черт его знает!.. Руководит спасением замерзающих, в общем.

Спальные районы вымерзают повально. Туда гонят армейские полевые кухни – кормить людей горячей пищей. Банки и фирмы уплотняют в их офисах – делают общаги, отселяют в них народ из вымерзающих кварталов.

…Ночью луна огромная, и звезды в черном космосе. Снег под ногами не скрипит уже, а жестко так повизгивает. Дышишь сквозь шарф, а он сырой и колючий от ледяной крошки – дыхание в нем замерзает.

Сорок пять! Троллейбус еще движется – стонет, жестяной ледник на колесах, изо ртов пар, ноги дубеют. Хлоп – встали. Что? – провода обледенели, двигатель сдох. Простоял троллейбус ночь в парке на морозе – конец ему. А стали разогревать горящими тряпками в ведре с бензином – вспыхнет белым факелом троллейбус, на морозе все здорово горит.

Котельные летят одна за другой. Топки прогорают, форсунки летят – не тянут они нужной температуры. Откуда так знаю? Так писали про это…

Днем потеплеет чуть – а ночью жмет. Днем теплеет – ночью жмет. Ух жмет! Ну вконец. До сорока шести дожало…

На улицах белых – сугробы и пусто, и машины под сугробами. У кого машины в теплых гаражах ночуют – у богатых – еще ездили. Общественный транспорт редко-редко проковыляет, набитый. Предприятия встают, людей в неоплачиваемый отпуск гонят. Все тепло стараются на жилье давать…

По тротуарам тропки прорыты, и редкий народ – шасть-шасть, укутаны-замотаны до глаз, только ресницы в инее хлопают. Магазинов все меньше открытых – подвоза нет, тепло выстужено.

А дома стены в измороси, газ еле тлеет, электричество тусклое, а телик все: не жгите газ! Одни отравились, другие взорвались, третьи сгорели… А как не жечь, если суп в кастрюле замерзает без всякого холодильника?

Мы в спальне окно законопатили, стены всеми коврами завесили, кровати вместе сдвинули – там и жили. Все так делали.

Купили на рынке буржуйку. Железные печки везде делать стали, в газетах объявления: «Печи временные дровяные», «Печи мазутные», и угольные, и бензиновые, и с трубами, и с вытяжками, и всякие, хоть с доставкой, хоть с установкой, хоть как. Поставил такую вроде бочечки в спальне, трубу жестяную в окно вывели, вместо стекла – фанерку, дыру гипсом замазали. Пилу тоже купили, кусты заготовляли в нашем сквере. Милиция не трогала, все пилили… ой, дрались из-за дров как! И деревья везде пилили, и заборы, в парках пни из снега торчат. Купить? Можно, у метро продавали, но деньжища драли немереные. А ментам они платили и прямо в парках лес и валили, заготовляли. А уж доски на стройках все покрали – это сразу.

И еду уже варили в спальне, на буржуйке.

А на Новый год шарахнуло пятьдесят два. И поняли мы, что раньше были цветочки. Куст пилишь – он звенит. Зазевался – и пила пополам, хрупкий металл делается. Принесешь пучок – а лицо в белых пятнах. А потом они коричневые становятся.

Обмороженных много стало. Носы черные, скулы черные, пальцы черные… Пневмония косить пошла, как чума – хватанул воздуха поглубже, и обморозил легкие. Телевизор все учит: дышите через шерстяные вещи, через меховые, сдвигайте их после выдохов в сторону, чтоб новый вдох через сухой мех шел. А откуда у всех мех?..

А горе стало, когда водопровод замерз. Ой-ё-ёй… Если река или пруд близко – там проруби. А большинство снег растапливали. А промерзло все до дна – лед колотый носили.

Туалеты тоже замерзли. В ведерки ходили. Утром несешь на помойку – там гора бурая. И драки: один парашу вылил – а другой хотел снег для питья набрать! На всех и снега не хватало… Как он повалит – так все с ведерками, трамбуют….

Богатые еще неплохо жили. В этих комплексах элитных котельные свои были. И рестораны у них еще работали, и машины бегали.

Мы потому и живы остались, что папа твой устроился охранником в такой комплекс. Прежнего-то убили, когда народ пытался ворваться в такой дом, в тепло. А? Ну… работа у него такая…

А? Ну, революция не революция, а без бунтов как же. Обязательно. Задавят толпой охранников, перебьют богатых, а сами семьями в теплые хоромы вселяются. Но там тоже стали быстро отключать отопление. Все вымерзли. У бедных на топливо где деньги, где знакомства? Конечно зверство. А что делать. У одних дети замерзают, а другие в бассейнах плавают. В тех бассейнах и топили. А охрана прикинет – и разбегаться стала. На всех пуль не хватит, а тем так и так помирать.

Грабить стали вообще страшно. Одежду снимали, еду отбирали. Буксует через снег джип, догонит – наставят бандюки стволы и раздевают. А это при пятидесяти пяти – смерть очень быстрая. Нижнее оставят бедолаге, он добежит по ближайшего подъезда – а там тоже все ледяное, все закрыто… За шубу, дубленку, валенки – сразу, почитай, убивали. Полиция? Милиция. Тоже убивала. Там самые бандюки и работали.

И вот выждали мы полудня, чтоб чуть теплей стало, и поехали. Надели все на себя, еду забрали, чайник. И как до метро дошли – сами удивлялись. Жить хотелось.

Метро до последнего держалось. Свет тусклый, лампочки не все горят… но теплей, чем наверху. Эскалаторы остановлены для экономии энергии, так все идут. А в вагонах вообще терпимо – народ дышит, элетродвигатели еще греют.

Поднялись наверх – а троллейбусы уже не ходят. Солнце, лед, космос, одним словом. И удалось нам маршрутку одну уговорить. Минивэн. Там кавказцы заправляли. Отдали им мамин золотой браслет и мое колечко с рубином, и нас один черный такой довез. Дай ему Бог здоровья, ведь мог и выкинуть по дороге, а хоть и раздеть. Честно довез… хороший человек.

И стали мы жить в комплексе «Золотые Ключи». Комната маленькая, одиннадцать метров. Зато тепло! Ну, градусов двенадцать. Вода идет, туалет работает, пальто снять можно. Ожили мы там. А ели папин паек, ему от комплекса давали. Немного, но ничего, чайник кипятили. Деньги уже стали без надобности. Все закрыто, покупать нечего. Какие медведи?.. в зоопарке всех зверей давно поели…

И вот ведь: вымирает народ, а преступности и хулиганства много. Стекла бьют – а ведь это смерть. Памятник Пушкину разбили. Как? А просто, говорят, камнем ударили – он и рассыпался. Ниже шестидесяти металл совсем хрупкий становится.

Ночи все чернее, мертвее. Где провода хрупнули, где просто район победнее отрубили. Вывески и витрины из экономии давно отключили, магазины закрыты, погасли. Нет света – нет телевизора. Пара газет выходит, экономить призывает. А что уже экономить? Вечерами при свете печек сидят, кто не померз…

А днем – белое безмолвие. Деревья, кусты – вырублены, пожгли. Техника переломалась, бензин густеет при таком морозе…

Хоронили? Кому там хоронить. Земля тверже камня. Дом ломается. Ледышками в домах и лежали… окна темные и сугробы до второго этажа. Редко-редко кто проковыляет, укутанный, как мешок тряпья.

И богатых машин все меньше. В стеганых кожухах, стекла двойные, салоны утепленные, дополнительные печки. А тряхнет на ухабе – и полетела подвеска, как стеклянная, и шины лопаются, хрупкие от мороза.

Виски? Коньяк? Ага. Давно выпили все, что горит.

Людоеды? А вот и были. Денег нет, еды нет, ничего нет. Соседа и съедят. А что делать. Не от хорошей жизни. Еще бы не страшно!

Как. Так. Стоит автобус в сугробе, а в нем – ледяные мумии, вот как.

И если бы твой папа не угнал ночью из гаража джип-«мерседес» одного банкира, и не успели бы мы к утру в Шереметьево – тоже бы замерзли. А там еще была гуманитарная миссия, но она увозила только женщин и детей. Вот ты, мама и я и улетели, а папа твой там остался. Уж так он радовался, что мы уезжаем… Не плачу я, не плачу, тебе показалось. Закрой глазки, спи.

Весна? Весна так и не наступила. Вот, понимаешь, какая штука. Да: наступала весна каждый год, наступала, а потом однажды взяла и не наступила. Не бывает? Все когда-нибудь бывает…

Дальше? Потом? Не было дальше. Не было потом.

Вместо весны было минус семьдесят. Тут уже отопление замерзло в самых лучших домах. Ох, да лучше бы ты уже спал!

В Кремле поставили индивидуальное отопление. Одежду стали носить полярную, как в Антарктиде; лучшую – на гагачьем пуху. На полярных снегоходах ездить стали. При восьмидесяти градусах человек уже никак жить не может. Так… высунуться в скафандре ненадолго. Какой это мороз? А такой, что ледышка с крыши упадет за километр – звук ясный, четкий, звонкий.

…Что там сейчас? А ничего. Вот такой полюс холода. Метеорологический феномен. В «Вечернем Нью-Йорке» недавно был репортаж с орбиты: «Феномен космической истории» назывался. Отчего? Вот ученые и выясняют. А старые люди говорят – судьба, значит, такая выпала.

Прогноз погоды. По Москве ветер с восточных направлений, слабый до умеренного, 5-8 метров в секунду…

Просьба. …закрой форточку, дует!

Строчка песни. …Ветер с Востока довлеет над ветром с Запада!..

Мальчик, пускающий змея. Ух ты, как вверх попер! Леска бы выдержала…

Велосипедист. Ат-лично, даже в спину давит, как парус.

Пенсионер. Молодой человек! шляпа катится – вон! хватайте! вот, спасибо…

Девушка. Ч-черт… полная голова песку…

Флаг над посольством. Трррр-хлоп! Хлоп!

Офтальмолог дежурного пункта в Никитском переулке. Буквально замучились соринки доставать. По улицам метет, как дунет – и всякую дрянь в глаза ловят. А работяги рядом на стройке – у нас просто новокаин кончился глаза от цемента промывать. Я уже сестру в аптеку послала – ну что делать.

Воспитательница детского сада. Дети, сегодня прогулка отменяется! На дворе сильный ветер! Все играем сегодня в помещении.

Хозяйка на балконе. Простынь улетела-а!

Дворник. Твою мать, ну всю же листву срывает! Это потом пока все подметешь – горб надорвешь. А метел новых не дают, хоть на собственные гроши покупай.

Форточка. Тр-рах! Дзинн-ннь! Брень-брень-брень…

Водитель троллейбуса. Граждане, не держите двери! А что я виноват, что медленно! Сами видите, какой шквал, качнет – и удочки с проводов срывает!..

Гаишник. Это вы мне бросьте – ветром его, понимаете, развернуло. Не можете контролировать дорогу – не садитесь за руль. Это еще проверить надо, кто вам права выдавал. Держите квитанцию. Что значит – улетела?! М-мать!.. Спасибо… Чуть не упал…

Подростки. Вон у той – такая попка! счас опять ветер юбку задерет – гляди…

Начальник яхт-клуба Химкинского водохранилища. Поднимай штормовое предупреждение! И гони всех швартовать по-штормовому, разобьет кого – голову сниму, мне самому головой отвечать, тут серьезные люди!

Врач «скорой». Ну куда же вы, бабуля, в такой ураган полезли!.. Ну что вам в том магазине – с голоду вы помираете?.. А теперь вот перелом бедра, и скажите еще спасибо, что головкой вас о тротуар не приложило. У нас такой случай буквально час назад был. Да лежите спокойно!

Два автомобиля. Тр-рах-тибидох-грррох-бздынь!!

Дерево. Скррипп-скрреннь-ккррраккхх-пттррр-фффшшш-ббу-ббуухх!!

Электропровод. Ссссс-зззз-нннь-т-т-ттеннь! Прр… фш-ш-ш-ш… р-р-сссс…

Прохожий. А!.. ах-х-х… х-х-ххх… брык!..

Учебник географии. Ветер со скоростью 24,5-28,4 м/сек называется сильным штормом. При нем деревья ломаются или вырываются с корнем, здания получают большие повреждения.

Радио «Россия». Дорога-ая моя-а столица-а!

Юморист Жванецкий. У вас кран упал!

Телефонный разговор. Слушай, просто с ног сносит. Из метро выходишь – и просто животом ложиться на этот ветер. – А у нас ветер прямо в окна, так сквозь щели столько пыли надавило – просто вся квартира в пыли. И холодно стало! – У нас на балконе фикус из кадки вырвало! – У нас на крыше напротив телевизионную антенну на глазах сломало.

Ребенок. Мама, смотри, как вороны интересно по небу летят – хвостиками вперед!

Префект Юго-Западного округа. И чтоб не-мед-лен-но! снять все рекламные щиты! Я те покажу «проплачено»! Тебе мало, что уже двух человек у меня пришибло, как мух! Сам под щит станешь и будешь стоять, как х..! Форс-мажор, так и скажи козлам!

Владелец открытого кафе. Ловите стулья, чо встали?! Дык догоняй! Не стоишь… чтоб у тебя так не стоял!.. ползком ползи! на карачках! Уррр-рроды… вычту из зарплаты, а ты как думал?!.

Глазеющие в окно секретарши. Ни фига себе, «газель» перевернуло! И несет, ты смотри! Как кубик.

Трансляция в аэропорту. Внимание! По метеорологическим условиям все вылеты временно откладываются до семнадцати часов. К сведению встречающих. По метеорологическим условиям наш аэропорт временно закрыт для приема рейсов до семнадцати часов. К вашим услугам в аэропорту имеются… Повторяю!..

Очевидец-паникер. Ту-сто пятьдесят четвертый из Краснодара пытался сесть, его так крылом об полосу приложило – сразу пополам! Ты что! теперь жди объявы по телику. Конечно загорелся, вон слышишь – сирены воют. Да ты что, их всех просто сносит на хрен.

Министр МЧС. …Временно вводится чрезвычайное положение. Я ответственно заявляю, что ситуация в Москве находится под контролем. К сожалению, имеются жертвы… на настоящий момент поступили сведения… восемь человек… реанимация… необходимая помощь… Количество пропавших без вести уточняется. Главная просьба! Без крайней необходимости помещений не покидать. Старайтесь не пользоваться наземным транспортом. Метро работает бесперебойно. На случай возможного повреждения энергоснабжения водонасосных станций рекомендуется сделать в квартирах небольшие запасы воды в ваннах. В случае, кто заметит – искрят оборванные провода – сразу вызывайте аварийную помощь. Соблюдайте правила противопожарной безопасности – при сильном ветре увеличивается…

Отец семейства. Шкаф давай к окну, р-раз-два! Припирай, ну, сейчас это стекло тоже выдавит! Лицо отворачивай от осколков!.. отворачивай!

1-й поэт. Итак, начинается песня о ветре.

2-й поэт. В мир, открытый настежь бешенству ветров.

3-й поэт. Ветер, ветер на всем белом свете!

Продавщица. Больше двух свечей в одни руки не отпускаю! Всем надо! У всех электричество оборвано! Всем неизвестно когда включат! Я сама без света сижу! Покупатели, да скажите вы ей!.. Ну ващще же кончаются свечи в городе… нет на базе!

Лидер Народной партии. Обрушение… обрушение девятиэтажного панельного дома в Беляево, повлёкшее… повлекшее многочисленные жертвы, свидетельствует, что власти конкретно плюют на нужды населения. Эти хрущобы давно вышел срок сносить, дождались стихии, чтоб вызвать бедствие! Кто ответит за налоги? куда утверждают бюджет? А я отвечу, где деньги – в реставрации Кремля, а откат отпилен в Швейцарию! А завтра что?! Катастроф еще ждать? Ураган – он в головах! В банках ураган, а не в погоде! Элитные комплексы для олигархов – ничего, не сносит небось!

За стенами. У-у-у-у-у-у!!. Ф-ф-ф-щ-щщщ! ФФ-ССССС!!!

Лоточница в фанерной будке. Спасите-е-е!.. Ле-е-ечу-у-у-у!!!… у-у… у…

Ворона (ударяясь в стену). Карр… блямс…

Телекомментатор. Вы видите, как опасно накреняется Останкинская телебашня! Не может быть!!! Кажется, она не выдерживает!!! Да… Боже мой!!! Она падает!!! Пада… (Экран гаснет.)

Начальник Ленинградского вокзала. Пре-кра-тите!.. Уберите руки!.. Да не могу я поезда отправлять, не могу, запрет от мэра! Сдувает составы с путей, да поймите вы, сдувает! «Стрелу» утром сдуло, «Аврору» только скинуло, катастрофа на путях, понимаете вы или нет!!! Милиция!.. да помогите же!.. не надо-а-а!!.

Бомж. Эта, мужики, полезли, там у Ярославского электричка кверху колесами лежит, немерено всякого, выпивка есть неразбитая, тока ползти надо крепче…

Обрывок газеты, «…ебывалой силы. Специалисты из Института метеорологии утверждают, что ураган вскоре… Эль Ниньо, вследстве глобального потепле… жения арктических масс принес… реждали о катаклизмах космического хара…»

Главврач Склифа. Я обращаюсь с просьбой к населению сдавать кровь для пострадавших. Положение пока серьезное. Вновь поступающие лежат даже в коридорах. Хирурги сутками не выходят из операционных… самодельные ставни надежно выдерживают… Аварийное освещение удовлетворяет потребности… Рекомендации? Конечно. Следует переждать ветер в подвальных помещениях. Располагаться только на подветренных сторонах жилищ, держаться дальше от окон, закрывать их подручными предметами – фанерой, снятыми с петель дверями, мебелью… Домашние аптечки…

Либерал. В Америке в торнадоопасных штатах при каждом жилище есть бетонный бункер – пересидеть ураган. И ничего, целы люди. А у нас, пока жареный петух не клюнет! Проклятие над страной – наше же собственное разгильдяйство.

1-й певец. Только ветер свистит в проводах…

2-й певец. Я песней, как ветром, наполню страну!

3-й певец. А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер!

Детский хор. Ты лети, ветерок!..

Брандмейстер. Алло! Алло! Да не могу я направить расчет, не могу! Что значит – отвечу?! Я щас так те отвечу!! Нету у меня машин, нету! Где, ну где, как вы думаете?! Унесло все к ядреней матери, понял-нет? Вам скорость ветра известна? Да все равно сейчас все сгорит, как порох!!! Я сам в подвале сижу, милый мой!..

Обрывок дневника. «…ревья вырывает с корнем. Они несутся в небе, как ужастик про катастрофы. Мама все еще не пришла с работы и не звонила. Крыш вообще не осталось, слетали как фантики. Два часа назад сдуло „книжки" с Нового Арбата – они легли на мостовую, рассыпаясь на лету, и накрыли дома на другой сторо…»

Ветеран. Вихри враждебные веют над нами!

Осел (в руинах Зоопарка). И-ааа!! И-ааа!!

Наземная станция космического слежения. – Слушай, на снимках – там будто гигантское сверло из стратосферы вкручивают, вращается на глазах, в жизни себе такого представить не мог!

Сдавленная толпа в метро. Женщина с двумя сумками: А что будет, когда свет-то погаснет? – Лысый мужчина: По крайней мере, хорошо, что дышать есть чем… пока… – Студент: Я на Смоленке успел вскочить, МИД снесло, как бритвой, там аж асфальт с тротуаров заворачивает! – Мать – дочке: Какое ж сейчас «домой», там по ровному месту кирпичи скачут… – Работяга: У нас одного в стену влепило так – будто с самолета упал! – Моряк: К ветру чуть повернешься – тут же легкие лопаются, как шарик. – Толстуха: Вход завалило, вход завалило!.. – Очкарик: да не давите! не давите, я сказа-а-а-а!..

Рокот, подобный грому гигантской береговой гальки в штормовом накате. Г-Г-Г-Г-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р!!!!!!!!!!

Си-Эн-Эн. Мы ведем репортаж из одного из московских бомбоубежищ, сохранившихся от эпохи холодной войны. Вокруг вы видите москвичей, спасающихся здесь вместе с нашей бригадой от небывалой катастрофы. Все они остались без крова и всяких средств к существованию. Никто сейчас не может сказать, когда им удастся выйти на поверхность. Воды остается на сутки, пища подошла к концу, но паники нет. Скорость ветра наверху определяется специалистами в двести метров в секунду. Это вдвое выше, чем в основании самого разрушительного торнадо! Две трети скорости звука, семьсот километров в час! Для сравнения – с такой скоростью вылетает пуля из обычного пистолета! Воздух при такой скорости становится твердым, как бетонная стена. Наш оператор с помощью двух добровольцев сумел соорудить специальный контейнер для телекамеры, и мы рискнем хоть на секунду выставить ее наружу, чтоб вы могли своими глазами увидеть картину чудовищных разрушений. Внимание… вот вы видите буквально лунную поверхность!.. смотрите, как переворачивается в урагане вот тот бетонный угол здания!.. Еще недавно на этом месте была историческая Красная Площадь…

Ноут-бук (гаснет в подземной канализации). …шпили высоток ломались, как спички. Ветер выдувал начинку из домов, стояли каменные коробки и зияли окнами, а потом вздувались и рассыпались в крошку. Из реки выдуло, ты понял, всю воду и снесло ил – как пустая канава. Если мы увидимся – ну, будем надеяться, хотя не знаю…

Котенок (в люке под завалом). Мья-а-а-ау-у…

Руины дробятся, катятся в щебне пустыни. К-К-К-К-К-К-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р!!!!!!!!!!!!!!!………………

– …иста сорок миллиметров осадков. Бар-ранов! Повтори, что я сказала!

– А? А чего я?! И пожа-алуйста… ну… Триста сорок миллиметров осадков.

– Что – «триста сорок миллиметров осадков»?

– Что?.. ну… Осело.

– Что значит – осело?

– А? Ну. А! Значит, выпало.

– Куда выпало?

– Куда-куда, Марь Иванна, ну че придираетесь. Вниз, конечно.

– Прекратить смех! Конкретно – куда вниз?

– Ну. На Москву, значит. Конкретно.

– Сядь… Сядь! Все слушают! Итак, с началом сезона дождей, в конце весны, мощный северо-западный циклон принес с Атлантического океана огромные массы тяжелого влажного воздуха. Разразился субтропический ливень. Его сила и продолжительность были… не стихали. И в течение первых суток на Москву извергнулось… выпало триста сорок миллиметров осадков. Это составляло больше месячной нормы, а возможно – и двухмесячной. Канализационная система оказалась не в состоянии справиться со стихийным бедствием. Многие улицы быстро затопило. Москва-река с притоком Яузой вышла из берегов… Луцкая – что такое приток?

– Это одна река, втекающая в другую.

– Новицкая, попробуй описать своими словами картину стихийного бедствия.

– Гром гремит, земля трясется! Сверкают молнии! Черные тучи закрыли небо. Везде потоки воды, они несутся между домов. Вместо улиц реки, вместо площадей озера. Торчат крыши автомобилей, они плывут и тонут. Жители по колено в воде, и по пояс, и тоже плывут, и спасаются на столбах и рекламах. Волны перехлестывают через набережные и заборы.

– Очень хорошо. Садись. Бакурина. Попробуй представить нам картины стихийного бедствия в подземных переходах и бейсментах.

– В подземных переходах, конечно, затопило. Прохожие не успели спастись и утонули… мокрые, испуганные, жалкие, они боролись за жизнь и захлебывались… господи, ужас какой! Вода с ног сбивает, поднимается, дышать нечем, спасать некому, ужас. Бейсменты тоже затопило…

– Используй русское слово «подвалы».

– Но вы же сами сказали «бейсменты».

– Не надо слушать, что я сказала! Надо слушать, что я говорю!

– Пожалуйста. Подвалы. Тоже, естественно, затопило, я думаю.

– Она думает… А в подвалах что?

– Что? Ну… всякие старые вещи затопило.

– Какие старые вещи в подвалах столичного мегаполиса, Бакурина?! Романов!

– В подвалах столичного мегаполиса были многочисленные богатые магазины, рестораны, общественные туалеты и склады товаров. Все они оказались затопленными наводнением. Много хороших вещей размокло и погибло. Некоторые продавцы и покупатели утонули, и многие официанты, сторожа и посетители туалетов.

– Молодец. Садись.

– А еще сантехники не могли справиться с авариями канализации!

– Очень хорошо! Садись. Слушаем дальше. Повысился уровень акваторий Химкинского и других водохранилищ. Прилегающие районы оказались затоплены под толщей воды и волн. Уровень рос, и через двое суток вода поднялась на семь метров выше ординара… Сафонов! Что такое ординар?

– Это? Хм. Вообще-то это врач в больнице. Типа должности.

– «Типа должности» – это ординатор. Гарявин!

– Ординар – это… ординарный… обычный… когда все обычно.

– В общем правильно. Это линия обычного уровня воды. Итак. В результате глобального потепления климата и таяния арктических льдов циклон из Восточной Атлантики… ничего, еще раз послушай! продолжал поставлять массы переувлажненного воздуха. Вступая над Средне-Русской Возвышенностью в область пониженного давления… да – где возвышенность – там пониженное, а где пониженность – там наоборот возвышенное, пора запомнить! и хватит перебивать учителя! На чем я?.. Влага конденсировалась и выпадала в виде осадков. Переходим к спасательным работам. Спасательные работы в Москве начались уже на вторые сутки. Был мобилизован весь речной транспорт. Военные части направили на помощь населению свою десантную технику. В высотных зданиях были организованы пункты спасения, питания и первой помощи. Туда доставляли пострадавших, и врачи оказывали им помощь. Отовсюду доставляли лекарства и сухие вещи, отопительные и осушительные приборы.

– Вот их током, поди, в воде било от приборов…

– Прибор для тебя, Корнеев, назывался электрический стул. О нем пусть тебе на физике расскажут. Была налажена эвакуация пострадавших воздушным путем, поскольку железнодорожные вокзалы также были затоплены…

– Марь Ванна! А аэропорты что, не затопило?

– По мере подъема воды и расширения затопленной площади акватория расширялась. Лежавший в низменной местности ближний и основной аэропорт Шереметьево был затоплен на четвертые сутки непрекращающегося ливня. Все аэропланы с него успели взлететь, унося многочисленных спасенных в безопасные места. Романов! Перечисли нам аэропорты Москвы XXI века.

– Шереметьево, Быково, Домодедово, Медведково, Бородино.

– Ермакова, поправь.

– Не Медведково, а Сараево, от названия первого в Москве аэровокзала. А Медведково – это был охотничий заповедник правительства. А в Бородино не летали, там были районы пенсионеров.

– Садись, хорошо. Дома всем повторить материал прошлого урока. Продолжаем. Затопление подземных магистралей вызвало нарушения в электроснабжении мегаполиса. Да, Корнеев, било током, било, и ничего тут смешного! Целые кварталы стояли ночью в темноте. А короткие замыкания действительно поражали отдельных жителей. Перебои с продовольствием вызвали трудности с питанием. Кое-где самостоятельная эвакуация жителей принимала даже панический характер…

– А чего панический-то?..

– А вот тебя бы самого утопить!

– Но ведь организация была?

– Ти-хо! Организация была четкая, но были и сбои. Вот представьте себе. Станции под водой. Торчат лишь крыши вагонов и паровозов, их трубы уже не дымят. Над шоссе – только кабины больших грузовиков. Новицкая – попробуй представить нам своими словами картину стихийного бедствия.

– Буря мглою небо кроет! Низкие тучи цепляются за верхушки небоскребов. Ливень хлещет. Люди спасаются на верхних этажах. Военные плавающие платформы и речные трамвайчики снимают мокрых трясущихся людей с детьми и домашними животными…

– Как дедушка Мазай зайцев…

– Корнеев, дневник мне на стол! Продолжай, Новицкая.

– Спасатели и солдаты сажают в свои суда сначала женщин, детей, стариков и больных. Их отвозят… Мария Ивановна, а куда же их отвозили, раз даже аэропорты затоплены?..

– Да, дети, их приходилось отвозить далеко, до сухих мест. Садись, Новицкая. Но, дети, да, это была трагедия, и вывезти всех при таком бедствии не было возможности.

– Ничего себе… А правительство?

– Правительство было заблаговременно эвакуировано в Петербург, чтобы руководить спасением. И Кремль… Гарявин! Встань! Как выглядел Кремль?

– Кремль была старинная русская крепость красного цвета с высокими башнями и неприступными стенами. А на башнях были орлы со звездами… их называли двухзвездные орлы.

– И вот представьте себе: вы озябли, промокли, а ветер свищет над бескрайними волнами, и только древние шпили башен торчат над ними, а на них золотые орлы с рубиновыми звездами. И на этих шпилях и огромных орлах тоже спасаются мокрые, озябшие люди и безнадежно взывают о помощи, и ветер заглушает их слова, и дождь льет и льет. А вода все поднимается!.. И катера ходят от одного шпиля к другому и снимают утопленников…

– Так они ж еще не все утонули?..

– А вертолеты чего же?

– Совершенно верно, я не успела сказать. Множество вертолетов заполнило воздух своим гулом. Отважные вертолетчики спасли множество терпящих бедствие. Работая день и ночь, в свете прожекторов, с тысячами тел на тросах и веревочных лестницах, они взмывали…

– Марь Иванна, а в Москве было метро?

– Что?

– Метро.

– Метро. Это был очень прогрессивный для XXI века вид транспорта. Конечно, в мегаполисе было прекрасное, огромное метро.

– И его тоже затопило, и там все утонули?

– Нет. Кх-м. Не совсем так. В конце концов, конечно, и его затопило. Но когда начался потоп, из московского метро почти все, к счастью, успели подняться и спастись.

– А как они успели спастись, если наверху, даже не в подземных переходах, а вообще везде, многие все равно утонули?

– Конечно, некоторым из них позднее не удалось спастись, но многие спаслись, особенно вначале.

– А сколько народу жило тогда в Москве?

– Население этого одного из крупнейших городов мира достигало тогда двух миллионов человек.

– А папа говорил, что на некоторых сайтах указано тринадцать миллионов.

– Это у твоего папы татуировка на пальцах? Понятно, откуда у тебя такие взгляды. Меньше надо по сети шарить, а больше учебники читать. Так вот – из этих двух миллионов было спасено более одного миллиона восьмисот тысяч человек. Сто тридцать тысяч пропали без вести. Всего погибло порядка семидесяти тысяч жителей. Эта страшная потеря заставила поэта написать полные пафоса стихи: «Никто не забыт и ничто не забыто!».

– А кошки и собачки?

– И крыски. Тоже утонули. И слон в зоопарке утонул на хрен.

– Корнеев! Завтра придешь с родителями! Ничего святого для тебя нет! Мы говорим о трагедии, которую пережила в прошлом наша родина – и твои циничные шуточки!..

– Марьиванна, а в Москве был зоопарк?

– А Общество охраны животных не спасло его?..

– Общество само утонуло на хрен.

– Корнеев – вон из класса! Я тебе еще дверью похлопаю! Я так похлопаю! Что? В Москве был прекрасный зоопарк, самый большой и передовой в Европе. Жители любовно называли его просто «зоо». Да… Вот негодяй, честное слово… Если уж ты спросила… хотя это и факультатив, но я расскажу. Директором зоопарка был знаменитый русский ученый-биолог Ноев. И когда начался потоп, он сумел спасти животных остроумным и самоотверженным способом. Он договорился с большим плавучим рестораном, и они приняли на борт всех животных, по паре каждого вида, самку и самца, для спасения видов. А чтобы обойти запрет на спасение кого-либо кроме людей, оформили животных как мясо живым весом. Ресторан назывался «Ковчег». Эта история стала легендой. Позднее она даже вошла во многие книги как сказание о Ноевом «Ковчеге».

– Вот здорово!..

– Новицкая, если ответишь на следующий вопрос – ставлю тебе пять. Почему Москва называлась «белокаменной»?

– Древняя столица России была прекраснейшим городом мира. Миллионы туристов из всех стран восхищались ею. Она была удивительно светлой и чистой, и большинство ее зданий было построено из мрамора, а небогатые жители к Рождеству и на Иванову ночь красили свои домики по традиции белой краской.

– Откуда мы это знаем?

– Из многих описаний. А в первые года после затопления самые высокие здания светились белым сквозь толщу прозрачной воды.

– Пять! Затопление Москвы осталось отраженным во многих произведениях мировой культуры. Таковы картина художника Бакста «Античный ужас» или опера Римского-Корсакова «Садко». Английский писатель Уэллс создал роман «Маракотова бездна», а греческий философ Платон – диалог «Атлантида», поскольку воды Среднерусского моря сомкнулись с Атлантическим океаном. По внеклассному чтению в этой четверти вам предстоит прочесть роман русского писателя XXI века Александра Беляева «Человек-амфибия», написанный по следам этих событий – об отважном молодом москвиче Ихтиандре, сумевшем одолеть водную стихию и спасти…

– Звонок!!

– Все сидят!! Записали домашнее задание: «Образование Среднерусского моря», параграфы первый-четвертый. Романов – четыре, дай дневник. На контурных картах нанести место, где была Москва. Урок окончен.

– А-а-а-а-а-а-а!!

– Корнеев, я тебе влезу в форточку, я т-тебе влезу!

– Миленький урок. «Всех утопить!» Пиратские прихваты…

– А между прочим, по телику была передача, что Атлантида была не в Среднерусском, а в Средиземном.

– А ты чо, не знаешь, что Россия – родина африканского слона?

– Ага, как ничо нету – так оно было у нас самое великое!

– Интересно, а акулы там тогда были?

– Акул, наверно, так сразу не было, но если крокодайлы из зоопарка всплыли – тоже неслабо.

Мраморная лестница. Ковровая дорожка. Наборный паркет. Лепнина дворцовых потолков. Воздух. Рассеянный свет. Толпы в войлочных тапочках. Картины по стенам.

Экскурсовод. Гладкая прическа в пучок. Тонкие очки. Узкие чувственные губы. Бедра обтянуты. Указка. Голос интонирован сублимацией.

– Создание следующей картины было навеяно драматическими событиями далекой истории. В XXI веке столица России находилась в Москве. Политическое и экономическое значение Москвы в этот период уже падало, но оставалось еще большим. Сохранились многочисленные изображения и описания огромного богатого города, гордого своей былой славой. Неселение Москвы составляло несколько миллионов человек, в ней было много многоэтажных домов и общественных зданий. Были водопровод, канализация, телевидение, общественный транспорт, городские власти выделяли средства на благоустройство. Скученность населения в жилых и деловых кварталах была очень высокой.

Сначала жители не придали значения тому, что по ночам раздается подземный гул и в западной части города, над Воробьевой горой, в небе возникало красноватое свечение. Многие думали, что это подземные работы или иллюминация в честь одного из многочисленных праздников. И даже когда через несколько ночей раздались взрывы и в небо ударил фонтан огня, большинство не придало этому значения. Картина напоминала праздничный салют и фейерверк, которые устраивались тогда огневыми взрывами на специальных участках. А вокруг Воробьевой горы был лес, она была незаселена.

Но затем, среди ночи, огненный фонтан ударил из вершины горы на сотни метров ввысь. Огромное облако искр озарило окрестности. Почва стала содрогаться под ногами. Раскаленные камни разлетались по черному небу, как метеоры, и поджигали рушащиеся здания. Проснувшиеся жители в страхе заметались в поисках спасения.

Но самое ужасное – по городу катилась волна раскаленного газа, убивая все живое. Несколько вдохов – и человек падал, теряя сознание. Огромная плотность населения, неожиданность бедствия, ночная темнота – все это вызывало панику и мешало спасаться.

В это же время вслед за газовой волной катился вал расплавленной лавы, сжигая и затопляя все на своем пути. Проснувшийся вулкан, молчавший до этого тысячи лет, вел свою губительную деятельность.

Одновременно с извержением лавы из образовавшегося кратера вылетали тысячи тонн пепла. Этот раскаленный пепел накрыл огромный город, как одеялом, не оставляя несчастным шанса спастись. Он покрывал толстым слоем руины и уцелевшие постройки вместе с их несчастными обитателями.

Вот благодаря неожиданности катастрофы, благодаря толстому слою этого пепла, похоронившего и как бы законсервировавшего под собой разрушенный город, археологи и получили уникальный шанс увидеть, как все там было когда-то на самом деле.

Этот древний сюжет и положил в основу самой знаменитой своей картины «Последний день Москвы» молодой еще тогда художник Исайя Лазунов. Посетив на последнем курсе Академии развалины недавно раскопанной Москвы – тогда это было модно, множество туристов ездило – он загорелся романтичным сюжетом и хотел представить картину в качестве выпускной работы. Но работа над огромным полотном – а вы видите размеры, это четыре с половиной на семь с половиной метров…

Меж голов скученных экскурсантов:

– Ни хрена себе!..

– Замучишься столько красить.

– Ему ученики, наверно, помогали.

– Ты смотри – молодой, а как здорово все вырисовано…

– Вот все-таки таланты были раньше!..

– Не мешайте слушать!.. приперлись тут…

– Милая, а может, пойдем, а?

– …отняла у художника два года. Он пожертвовал дипломом – но через два года картина принесла ему большую золотую медаль Академии, а затем – золотую медаль Парижской выставки и полтора миллиона долларов на аукционе Сотби. Заметьте – сейчас она оценивается до тридцати миллионов! (На лицах примолкших зрителей отражается высокое качество работы.)

Центром композиции являются обнаженные атлетические фигуры мужчины и женщины. Немного расставив крепкие ноги, прочно, устойчиво сомкнувшись плечами, поддерживая друг друга среди рушащегося мира, они вздымают в руках серп и молот. Тела их устремлены вперед, они мечтают и стремятся прорваться туда, где можно спасти свою жизнь. Рабочие и сельскохозяйственные инструменты в руках символизируют их принадлежность к простому, трудящемуся народу. Развитые мышцы говорят о тяжести непосильного труда. Красота тел вызывает у зрителя сострадание к цветущей и обреченной жизни.

Правее вы видите мать, пытающуюся закрыть руками своих детей. Взор ее с ужасом устремлен вверх, прекрасное лицо побледнело. Обратите внимание на то, что один из ее малолетних детей принадлежит в африканской расе, другой – к азиатской, третий – к европейской. Это характерно для прогрессивных классов той эпохи, Москва была пестрым интернациональным городом. Отсутствие рядом с ней мужа в ночное время заставляет предположить, что она придерживалась свободных взглядов и получала помощь от городских властей на воспитание детей.

С другой стороны – худощавый мужчина в кожаной куртке пытается выскочить из автомобиля. Крышу автомобиля пробил раскаленный камень, сейчас раздастся взрыв, рот мужчины разинут в крике.

Ночная улица озарена огнем. Как факелы, горят деревья городских насаждений – видите, какой ровный ряд? Полуодетые жители пылающего дома пытаются выносить свои вещи. Люди в касках рядом с большой красной машиной – это пожарные, один из них направил на пылающий дом струю воды из шланга. С балкона к пожарным взывает пожилая женщине в белом балахоне, ее белые волосы стоят дыбом – она предчувствует неминуемую гибель.

У левого края полотна, выше, вот здесь, – поток раскаленной лавы сметает крошечные постройки. Как муравьи, гибнут в волне пламени корчащиеся фигурки. Вспыхивают, плывут и плавятся в море жидкого огня автомобильчики.

Ночная река, разделяющая город, от отблесков огня кажется красной. В воде множество голов – видите черные точки? – это горожане пытаются спасаться вплавь. Небольшое судно пытается оказывать им помощь, люди карабкаются на борта и падают, но им уже тоже ничто не поможет, фигурка на верхней площадке судна – это капитан, можно различить его фуражку – схватилась за грудь, у нее подламываются колени. Облако раскаленного газа движется над рекой, его след отмечен клубами пара.

У правого края, тоже повыше, вот здесь, – художник изобразил железнодорожный вокзал. Блестят рельсовые пути, видна часть циферблата на башне, пространство здесь заполнено сплошной толпой, многие с вещами, детей поднимают над головой. Люди лезут в двери и окна уходящих поездов. Отчаянно кричит мужчина в красной рубашке, попавший под колеса вагона. Женщина на перроне протягивает младенца в тянущиеся из выбитого окна вагона руки.

На заднем плане рушится переломившийся пополам гигантский шпиль, обвешенный наподобие опят такими кружочками. Так выглядели в XXI веке телевизионные антенны – это главная телевышка города, ее высота достигала полукилометра.

Впечатленная толпа экскурсантов, заскучавшая было, приободряется.

– Ни хрена себе!.. Полкилометра в высоту!

– Да уймись… кто те километры мерил…

– Барахло бросить – и бегом все за поездом! Спаслись бы.

– В живописи вы – как свинья в апельсинах… Приперлись.

– Ма-ам, я хочу пи-пи!..

– Милый, я устала от этих ужасов, идем.

– Давай в тот отпуск туда на раскопки съездим, посмотрим.

– Дама, по ногам-то осторожней!

– …Обратите внимание на оригинальную игру света и теней. На первый взгляд, ничто необычное не бросается в глаза. Но если присмотреться. Одна из особенностей этого грандиозного полотна в том, что свет как бы идет с разных сторон, от разных источников, и это создает неповторимый эффект. Вот взрывается – вот она – заправочная станция, ярко озаряя отшатнувшихся людей, они закрываются от взрыва, некоторые пытаются перепрыгнуть через горящие потоки. А задний план озарен гигантским взрывом топливного хранилища, там взлетают в небо крышки огромных цистерн. Композиция как бы окольцована морем огня. А сверху надо всем нависает клубящийся полог пепла, и отблески огня и тени играют на нем. Такой прием – дань модной тогда теории эйдосов Платона: у нас возникает ощущение, что трагедия предопределена сверху, с небес, что в невидимом, высшем мире разворачиваются истинные причины событий, а все происходящее внизу – лишь его следствия, отражения. И недаром, пытаясь постичь события и угадать свою судьбу, большинство людей на картине со страхом и надеждой смотрит вверх, на эти неясные и грозные тени. Что они им сулят? А они не сулят ничего хорошего.

И как апофеоз этого поражения перед волей небес, невозможности противостоять им – изображения воинов, даже целых военных частей… строев… Вот командир во дворе пытается строить своих солдат, но они разбегаются, выпрыгивают из окон казармы. А вот военная колонна проходит по мосту, и боевые машины сбрасывают в воду машины спасающихся жителей – они запрудили мост и мешают движению военных. Быть может, военные пытались предотвратить панику, а возможно, просто получили приказ спасать армию как важнейшую государственную ценность… но те, кто должны быть защитниками – уже никого не могут защитить и пытаются спастись сами.

В «Последнем дне Москвы» достигло вершины мастерство Лазунова как мастера проработки мельчайших деталей. Такая филигранная техника свойственна скорее миниатюрам. Но на монументальном полотне (хотя ее не поняли и издевались критики того времени) эта манера позволяет различить даже выражения лиц небольших, удаленных от нас фигур. Каждая из них исполнена значения, каждая индивидуализирована, у каждой собственное, неповторимое выражение лица. (Недаром после завершения картины художник несколько лет ничего не создавал, лечась от нервного истощения – колоссальные психические нагрузки дали себя знать.)

Вот плохо одетый бедняк, бродяга, бегом уносит охапку винных бутылок из разбитого магазина. Мы видим, что это не просто грабитель, мародер, пользующийся паникой. Он небрит, во рту не хватает зубов, а на правой руке нет указательного пальца. На лице – безумное счастье бедняка и пьяницы, который даже перед лицом всеобщей гибели не отказывается от своего порока.

Молодой охранник от дверей целится в него из пистолета. Сейчас прогремит выстрел! И мы видим на молодом лице беспощадную решимость исполнить свой долг, что бы ни происходило кругом. Вдумайтесь – какая горькая трагикомедия!

А вот дерутся два водителя машин. Их машины столкнулись и помялись в сплошной пробке, парализовавшей улицу. Все хотят спастись! А эти двое, вместо того, чтобы помочь друг другу бежать или сесть в другую машину, изливают друг на друга свою злобу, лицо одного уже в крови, другой замахивается на него каким-то инструментом.

А на постели, за открытой балконной дверью, спят, обнявшись, двое юных влюбленных. Локоны девушки раскинуты по подушке, лицо юноши с твердым мужским подбородком спокойно и счастливо. Они уснули навсегда, и остались счастливыми, не узнав о трагедии. Этот прекрасный контраст потрясает нас.

Центром заднего плана композиции является Кремль – вот вы видите крепостные стены и башни. Из этой цитадели цари и президенты управляли страной, но сейчас не спастись и им – уже пылает высокая колокольня. Охрана на стенах надевает противогазы и держит оружие наготове. Вереница длинных черных машин вылетает из ворот, давя толпу на площади, их проклинает старик с орденами на груди. А над башнями взмывает вертолет с гербом – очевидно, это спасается глава государства. Но в вертолет попадает один из летящих с неба раскаленных камней, он уже накренился и показалось пламя.

– Ап-чхи!.. ржхщи! ох. Извините.

– Все в дыму, война в Крыму…

– Братоубийственная резня – это молдаванин режет барана.

– Х-хи-хе-хе!..

– Вам неинтересно – так не показывайте свою культурность.

– Милый, дай мою сумочку, я сейчас вернусь.

– Да, до фига знал человек…

Экскурсовод поправляет волосы. Взгляд на часы над противоположной дверью. Улыбка, пауза – завершение:

– У кого есть вопросы?

Облегченное шевеление.

– А что это там вроде ракеты взлетает?

Легкое колыхание ненависти.

– Вот это? А. Конечно. Это монумент первому космонавту Земли Гагарину. Так представил его себе художник. Высокая блестящая ракета и человек на ней. От толчков монумент наклонился и рушится, под ним в ужасе пытается раздаться толпа… несколько человек уже придавлены постаментом.

Если вы приглядитесь, то между теней, зданий и туч пепла скрывается множество рушащихся памятников, в которых запечатлена вся история Москвы. Одни гранитные – это был культовый философ Маркс, видите бороду мудреца? Вот торчат только четыре чугунные конские копыта перед храмом – здесь стоял триумфатор Отечественной войны 812… простите, 941 года Жуков. Вокруг кричат жители, пытаясь спасти пострадавших из-под его статуи. А огромное как бы пирамидальное, ветвистое такое бронзовое дерево, рушащееся в воду – это, скорее, плод фантазии художника: тотемный столб в виде мачты с парусами и фигурой покровителя Москвы.

Насладившись этим шедевром… проходите… пожалуйста…

За окном грохнуло так, что сковородка лязгнула на плите, пыхнув масляными искрами. Даже не РПГ, не иначе кому-то всадили зажигательную в бензобак. Рефлекторно закрыв газ, Горелов глянул. Перекрещенные лейкопластырем стекла держались нормально. Ящик с запасными, переложенный тряпьем в кладовке, кончался, а небьющегося стекла было не достать, и стоило оно немерено. Не хотелось переходить на фанерки, как соседи победнее.

Он поправил горелку. Зашипел синий зубчатый венчик. Всунулась жена, кончая макияж, и наморщила носик:

– Что там у тебя? Опять опоздаем.

Пятилетний Андрюшка кочевряжился и хныкал. Ладно, в садике позавтракает. Дочь-третьеклассница возила вилкой по лужице маргарина в тарелке, деля залубеневшую макаронину на шайбы.

– Прекрати безобразничать! – одернула жена. – Завтра будет картошка.

– Жареная? – оживилась дочь. – Ура! – Сплюнула в ладонь и спустила в угол.

В прихожей Горелов незло рявкнул жене: опять забыла пришить дочке лямку к жилету. Обвязал жилет веревочкой и сделал бантик.

– В школе не потеряй! – наказал строго. – Смотай и спрячешь в портфель.

– Обеща-ал, – с безнадежным вымогательством затянула она. – У всех почти в классе кевларовые…

– Я сказал – на день рождения. А вообще этот лучше. Прочней.

– Ничем он не лучше… Таких уже и не носит почти никто.

– Вот на калаш старый напорются, тогда будут носить.

Андрюшка в своем жилете катался, как робот-сапер на маленьких ножках.

– Мы выйдем когда-нибудь? – поинтересовалась жена, меняя позу боком к зеркалу.

Горелов выключил свет, открыл внутреннюю дверь и прилип к глазку. АК-47, добела заношенный, без приклада, снял с предохранителя и передернул затвор. Провернул оба замка и отодвинул засовы.

На лестнице было тихо. В сером свете непривычных теней не рисовалось. Запах спокойный: моча, окурки, цементная пыль…

Он скользнул на площадку, стволом контролируя лестницу:

– Пошли!.. – И вслушивался, внюхивался, пока жена запирала дверь и прятала ключи.

– Сколько раз тебе говорил – не носи пистолет в сумочке! Никогда не успеешь достать.

– А где мне его носить? Я б сказала!

– Перестань при детях! В левом рукаве, ручкой вперед.

– Он слишком большой!

– А где я тебе дамский возьму? И все равно от этих шесть и пять никакого толку.

– У Иванихиной смит-вессон-38 вообще в ладони умещается. А калибр девять миллиметров, и патрон мощнее Макарова.

– И где она его носит? Так и ходит – в ладони?

– В сумочке!

– Вот шлепнут вас, двух дур с сумочками.

– Я в школу опоздаю… – заныла дочка.

Сын присоединился мгновенно:

– А когда мне-е купят пистоле-ет!..

О господи, вздохнул Горелов. Еще день не начался. Скорей бы отпуск. Затовариться и спокойно жить дома.

Он ссыпался на пролет вниз, описал дулом широкую восьмерку и сделал жест семье спускаться.

У подъезда ничто не внушало подозрений. Кусты были сбриты под корень, не заслоняя сектор наблюдения. Горелов вынюхал воздух, вслушался, развернулся по сторонам – махнул рукой к троллейбусной остановке, конвоируя семейство сзади-сбоку.

Там рассредоточилось человек десять. Пенсионер с бельмом во весь глаз держал ветхий дробовик в опущенных руках, как гриф штанги, норовя заехать кому-нибудь как раз по уровню в пах.

– Вы бы, папаша, взяли свою дурынду стволами вверх, – посоветовала дама с наганом, торчащим из брезентовой кобуры, разумно пристроченной снаружи жилета под грудью.

– Видишь, как нормальные люди носят, – заметил Горелов.

– В транспорте сопрут, – хмыкнула жена.

По просадке разбрызгивавших грязь машин можно было определить, у кого заводское бронирование, а кто просто засыпал песком внутридверные пространства.

– Ложись, – вдруг бросил морщинистый мужик с ухоженным симоновским карабином.

Горелов среагировал раньше, чем успел заметить пулеметное рыльце в окошке несущейся БМВ. Он сгреб и придавил к асфальту детей, прикрыв их своим телом, и дернул за ногу жену, свалив рядом.

Очередь пробарабанила над головами. Вибрирующей струной запел рикошет, чмокнуло дерево и звонким металлическим щелчком отозвался столбик навеса.

Морщинистый хищно повел карабином вслед и выстрелил. Отчетливая искра вылетела из заднего крыла исчезающей БМВ.

– Забронировали бак, суки, – беззлобно сказал мужик, выбрасывая из патронника дымящуюся гильзу.

– Во ныняшняя-то молодежь кака пошла!.. – воронежской проговоркой запричитала бабка, тряпочкой счищая грязь с чугунной печной вьюшки, пристроенной к животу.

– Дело молодое, – прокряхтел дедусь-пенсионер, собираясь и распрямляясь под прямыми углами, как складной метр. Почистил колени и горестно посмотрел на обляпанный дробовик. – Братва развлекается…

– У нас вот так бухгалтера на той неделе убило, – возбужденно улыбаясь, зачастила дама с наганом. – Как раз квартальный отчет сдавала, допоздна засиделась накануне, не выспалась, зазевалась – и вот так же!

Как всегда после удачно пережитой опасности, все как-то сблизились в приподнятом настроении.

Заэкранированный кровельными листами троллейбус напоминал макет бронепоезда. Пулю такая «броня», конечно, не держала, но сбивала балансировку траектории и гасила часть энергии, а кроме того, не позволяла возможному стрелку наблюдать цели и попадания, лишая тем самым интереса. Полутемный салон привычно успокаивал уютом убежища, и тем не менее, электрически взнывая и дребезжа, это убежище исправно передвигалось.

– С передней площадочки, передаем за проезд! – проталкивалась кондукторша.

Окна детского сада были до половины заложены мешками с песком. На бетонных плитах блок-поста у входа скакали красные кони и белые зайцы. Охранник пребывал в преклонных летах и не стеснялся носить нелепую в городских условиях армейскую каску.

– Доброе утро! – приветствовал он. – Запаздываем? Ничего, теперь у нас он как в сейфе будет – сохранность гарантирована.

Он подавил кнопку, и через некоторое время тяжелая дверь отъехала на роликах. Деньги на ее установку собирали с родителей в прошлом году. Налеты на детские сады были крайне редки, но береженого бог бережет. Маньяков пристреливали при малейшем подозрении.

Школьный звонок был слышен еще от колючей проволоки, но Горелов уцепил рванувшуюся дочь за шиворот, дал воспитательного шлепка и отвел до самого металлоискателя. Здесь службу несли неулыбчивые парни из муниципального предприятия «Кречет» – один дежурил на вышке посреди двора, другой автоматчик контролировал вестибюль. Старшеклассники часто шли в бандиты без отрыва от дневного обучения, и стволы сдавали в оружейку гардероба в обязательном порядке, под прицелом.

– Ф-ух, – выдохнул Горелов традиционную утреннюю формулу: – Наследники пристроены.

– Я так всегда волнуюсь за них, – пожаловалась жена. Это звучало как отзыв на пароль: в семье все нормально.

Гигантский хвост втягивался в метро медленно и торопливо одновременно, как нервный удав в нору, уже запрессованную предыдущей частью тела. Трясли в основном приезжих, фильтруя багаж через «телевизор» на предмет взрывчатки. Горелов с женой придали лицам покорное и зависимое выражение: против милицейского фэйс-контроля средств не существовало.

У эскалатора кавказец в хорошей дубленке, доставая бумажки из карманов, просительно доказывал ментам, что никому оружия не передавал, у него вообще нет оружия, получил прикладом по зубам, брызнувшим под ноги обтекающей эту группу толпе, зажал лицо руками и полез наружу. Чего он вообще сюда сунулся, поймал бы частника, подумал Горелов мельком, а теперь с разделанной мордой хрен его кто повезет, не уйдет дальше ближайшего пикета.

Плотный влажный воздух выдавился и вылетел из тоннеля, взвыло, загремело, земелькало – поезд встал у платформы. Из дверей ринулись в узкие дефиле сквозь массу. Дважды негромко хлопнуло, и когда, умяв напор внутрь, свелись створки, на уплывающей и опустевшей серой полосе, затертой подошвами, осталась лежать в пластунской позе фигура в коричневом пальто с шарфом «берберис». Как ни жмись, ни избегай резких движений, но напора и случайного толчка в толпе избежать иногда невозможно – а город набит психами и неврастениками, и все утром торопятся на работу.

В лицо Горелову дышал мятной жвачкой идиот с ручником Дегтярева, и когда он клонился, следуя равновесию в вагоне, громоздкий диск вминался Горелову в правое подреберье, прямо в печень. Он построил тактичную фразу и обратился мягко:

– Вы бы отомкнули магазин – сорвут в давке на выходе.

– Извините, – интеллигентно сказал мужчина и передвинул пулемет так, чтобы плоский диск приходился перед животом. При этом движении пламегаситель задел дужку его очков, Горелов сунул зажатую меж тел руку, и очки упали в растопыренную ладонь.

– Спасибо, – поблагодарил мужчина, они встретились взглядами и улыбнулись друг другу.

Черт, ведь хороший народ, подумал Горелов, поддаваясь умилению, как нередко (городской невроз). Вот и жизнь трудная, и рожи простые, свои заботы у всех, а как-то законтачишь по-человечески на секунду, и прямо теплее всё, и вообще жить можно.

Мужик вышел на «Баррикадной», и они еще раз обменялись приязненными взглядами, чтобы разбежаться навсегда, но не сразу забыть.

На «Проспекте Мира» жена пересаживалась. Горелов поцеловал ее и привычно порадовался, что щека еще свежая и хорошо пахнет.

– До вечера, – подмигнул он.

– Будь умницей, – сказала она. – Будь осторожен.

И помахала с платформы из-за голов.

Он без приключений добрался до работы, только в подземном переходе на Площади Ильича чуть не повздорил. Хамоватого вида панк, кожаный, шипастый и гребнистый, как ящер, пер вразвалку навстречу движению. Горелов посторонился от греха и дурака к киоску. Но прикладом М-16, болтающейся по их моде на длинном ремне наперевес, панк больно задел его по колену. Крутнув на плечевом ремне висевший дулом вниз калаш, Горелов зло ткнул его стволом в бок, метя и попав между липучками жилета. Панк покачнулся, обернулся и, как бы даже не имея в виду гореловский палец на спусковом крючке, с секундным замедлением сказал негромким, нормальным голосом:

– Извините, пожалуйста.

– Ничего, – сразу отмяк Горелов. Когда вместо скоротечного огневого контакта встречаешь извинения, агрессивность сменяется даже благодарностью. За себя неловко. Нормальный парень, ну мода, ну задел, извинился виновато. Когда ты готов бить на опережение, люди-то вдруг оказываются неплохи.

В двадцать восемь минут десятого, не опоздав, он вошел в офис. Лифт опять не работал, на шестой этаж пешком. В отделе поздоровался, жилет, куртку и автомат повесил на вешалку, причесался перед зеркалом, включил компьютер и с деловым видом вышел курить на площадку: день пошел.

До двенадцати он просидел на телефоне, утрясая пункты договоров с транспортниками, а в двенадцать заглянул Фома Юрьевич.

– До тебя не дозвониться, – недовольно сказал Фома Юрьевич. – Контракт на холодный прокат готов? Занесёшь мне.

Проект был составлен еще в пятницу. Горелов спустил девять страниц на принтер и постучал в соседнюю дверь.

– Ну? – прозвучало вместо «да». Фома Юрьевич, не обращая на него внимания, вытряхнул из крошечного пробного пузырька на палец душистую каплю и провел сначала по правой щеке, а потом по левой. Сейчас опять к своей телке поедет в «местную командировку».

– Проект взгляните.

Фома Юрьевич зачем-то понюхал первую страницу и спросил:

– Если что – мы их взорвать можем?

– Легко. От всего их холдинга потрохов не останется.

– Да? Да? Легко? А ты лимиты на взрывчатку учел – конец квартала?

– Убытки из предварительно образованного демпферного фонда за счет стороны, допустившей форс-мажор. Вот – статья 26, Б и В.

– Ладно, – пробурчал Фома Юрьевич, отодвигая страницы на край стола. – После обеда завизирую.

В обеденный перерыв Горелов спустился в супермаркет – покупки было лучше совершать засветло.

– Что ж вы мне гнилую подсовываете! – горячилась толстуха у прилавка, вертя и отпихивая пакет с картошкой.

– Женщина, что ж вы зря говорите! – повышала противные профессиональные ноты продавщица. – Вот я подряд беру – ну смотрите, где гнилая?! – Она раздраженно шлепнула на прилавок охапку картофельных пакетов. – Не нравится – выбирайте сами! – и отвернулась к следующему покупателю. – Очередь задерживаете!

– Что я, не знаю, специально фасуете гнилье! – Толстуха поворошила пакеты и взвизгнула: – Вот и стоят тут все в золоте, серьги с кольцами!

– А с вашей фигурой лучше на диете посидеть, – чуть улыбнулась продавщица своему умению ответить с тем беглым отработанным хамством, к которому трудно придраться по форме и оттого оно особенно бесит.

Бацнул выстрел. Продавщицу отбросило на полки с овощами. Толстуха торжествующе дунула в дуло ТТ.

– Виктория Афанасьевна! – затянули дуэтом из молочного.

Толстуха бацнула еще дважды в кассовый аппарат и двинулась к двери спиной вперед, поводя в стороны пистолетом. Покупатели, стараясь занимать в пространстве меньше места, подчеркивали позами, что чужие проблемы их абсолютно не касаются.

Толстуха достигла дверей, когда в хлебном просунулся меж тортов дробовой обрез. Зарядом ее снесло с крыльца. Картонный кружочек пыжа покружился и спланировал на порог. В заложенных ушах звенело.

– Сволочи, – сказало красное лицо, вырастая над белым кремом как клубника-мутант на пирожном. – Ходят тут. Неизвестно чего им надо.

– Опять в овощном работать некому, – поддержал дуэт из молочного.

– А эти тоже там. Берут гнилье пересортицей, а мы торгуй.

– Не хочешь – не покупай, – задабривающе зазвучала очередь. – А скандалить-то зачем.

– Ну, тоже. Чужую жизнь не жалко – так хоть свою побереги.

Когда Горелов поднимался обратно со своим пакетом, где хек каменномороженный постукивал, как об лед, о банку с горошком, его окликнули курившие на площадке четвертого этажа.

– Сы-слыхал уже? – спросил Олег, заика из отдела оргтехники.

– В смысле?

– Ры-ы-рыжова секретарша шпокнула.

– В смысле трахнула?

– В смысле грохнула.

– Ка-ак? – удивился Горелов. Положил пакет на подоконник и прикурил от дружески поднесенной зажигалки. – У него же, вроде, новенькая? Ей что, триста баксов мало?

– Во-о-вот именно, что триста, а не двести. Ее же с обслуживанием взяли. А у Ры-ры-рыжова один туркмен. Го-го-гость, прием, ба-ба-бабки пилить. А она вчера в-в-в сауне отказалась его обслужить.

– Ну так и уволилась бы. А чего отказалась? Чего шла тогда?

– Да он какой-то особенно жи-жирный и противный. Она и уперлась, что нацмена не будет, подряжалась только на своих. Ну, вы-вы-вызвали девок. А ей-ей сегодня Рыжов сказал – штрафанет.

Пухлячок Сан Саныч не выдержал спотыкливого темпа новости и выпустил струей между двумя заиканиями:

– Он ей, что будет кого скажет по полной, а она, что может он воображает себя гигантом, а сам козел вонючий и импотент, он волыну из стола хвать, а она юбку вверх, трусы вниз, он замлел, а у нее там подбрюшная кобура, переделанный газовик, вальтер-ПП, две сотни на Горбушке, он-то рот открыл, что она ему сейчас даст, а она-то ему в рот и засадила, ползатылка на стену вылетело.

– Хрен ее теперь кто на работу возьмет, – сказал Горелов.

– Т-ты-ты-риста баксов ей не деньги!.. т-ты-тоже…

– Еще на Мальдивы хотел с ней слетать…

– А вообще оружие скрытой носки запретить надо.

– Все потому, что семья разрушается, – наставительно сказал Горелов. – Моральные устои – они сдерживают. Работа и секс – отдельно! С женой спать надо – дольше проживешь, статистика.

– Ага, – несмешливо возразил Иван Александрович, пенек старой школы, эксперт по списыванию трупов. – То-то у Тимошкина была примерная семья, пока он жену не пристрелил вместе с сыном и тещей, так они его задоставали. А ведь какой тихий был человек. И работник-то исполнительный.

А вечером после работы, покупая сигареты у старушки возле метро, Горелов увидел того мента. Точно: сержант, рано полноватый, пушистые пшеничные усики, и под фонарем заметен рубчик в правом углу губ, словно ему когда-то пасть порвали.

– К «Калашникову» 7,62 у вас патроны наши или китайские? – спросил Горелов старушку под стук сердца.

– Польские. – С картонного подносика она готовно вытащила зажатую между сигаретными пачками и пистолетными десятками стянутую резинкой тридцатку автоматных патронов, похожую на маленькую крупную щетку. – Они хорошие, все покупают. Берете?

– Пятнадцать дайте, – поколебался Горелов.

– Ой, мне развязывать. Молодой человек. Берите уж тридцать.

В том месяце сержант догнал его на опускающемся эскалаторе, козырнул:

– Мужчина, вы пьяны.

– Я?!

Ох, мать. Прикол типичный. От милиции, да еще в метро – спасения нет. Вверху двое и внизу двое, и телефоны по линии. Убьешь – не убежишь, и не убьешь – не убежишь. Обезьянник, поломанные ребра, вывернутые карманы, и хрен докажешь, спасибо если жив.

– Ну что вы, – жалко сказал он. – Могу дыхнуть.

– Вы покачнулись, когда входили. Документики можно?

Э нет. Отдай паспорт – и повязан. Мент фиксировал его на мушке. Горелов готовно рылся в карманах и бумажнике: мол, есть деньги, все отдам, но мало, нет смысла меня прихватывать…

– Нарушаем? – ухмыльнулся старшина-автоматчик внизу. В ухмылке уже содержались отбитые почки, порванная печень, сломанный копчик и агония в грязи под забором, куда выкинут из несущегося милицейского уазика.

Горелов долго молил, юлил и каялся, с любовным выражением отдал все деньги, отстегнул часы – дешевку не взяли, но старание оценили, послали снисходительно. Ушел – обгаженный, но живой.

И вот сейчас у спуска в подземный переход сержант с парой товарищей примеривается к прохожим. Гранатку бы, да случайный народ жаль.

Горелов взял его метров с семидесяти, из-за газетного киоска, улучив момент, когда директриса была свободна. Как всегда после правильного выстрела, еще миг с непониманием ждал результата, хотя прицел точно (вроде?) упирался под шею над краем жилета, – потом вдруг резко, как срубленное ударом, тело слетело на спину, задрав в падении ноги. Горелов смешался с толпой, перешел улицу и спустился в метро с другого входа.

Лесной санитар, конечно, вздыхал он глубоко, до корней легких, в трясущемся гремящем вагоне. Если не научишься гасить гадов спокойно, чтоб руки не дрожали потом и во рту не сохло – так на что ты в жизни можешь рассчитывать?.. Какое мне дело, что ему тоже семью кормить, и работы другой нет, и на зарплату не прожить. А, лучше я над ним поплачу, чем он надо мной. И на патроны деньги потратил, дурак, вечно я перестраховываюсь, до конца месяца хватило бы.

К своему подъезду он шел короткими несимметричными зигзагами. Самый опасный момент: темнота, время и место появления фиксированы и регулярны – здесь людей и берут. Внутрь он вбежал с пальцем на спуске. Послышалось или нет, что когда стальная дверь захлопывалась, в нее звякнуло? Утром фиг разберешь среди старых отметин.

Семья сидела в сборе перед ужином. Андрюшку забирала жена. Дочку привозила школьная развозка – бронированная «газель». Это стоило двадцать долларов в месяц дополнительно, но думские дебаты о том, чтобы развозить за счет школьного бюджета, успехом до сих пор не отличались.

Штабы Гражданской обороны Москвы

Отделения служб МЧС

Руководства пожарных, аварийных,

спасательных и медицинских служб

§1. Предварительные сведения.

1.1. Наиболее вероятное время нанесения ядерного удара по Москве – около 18 часов по московскому времени. Это обусловлено тем, что:

а) 10 часов утра по вашингтонскому времени позволяют подготовить и произвести удар в течение рабочего утра соответствующих силовых структур, не привлекая преждевременно повышенного внимания наших разведок к активности ведомств возможного противника в нерабочее время;

б) все виды городской и междугородной связи в конце рабочего дня перегружены, и координация экстренных оборонительных мер затруднена;

в) внимание дежурных служб именно в это время снижается;

г) значительная часть населения находится в дороге между местами работы и проживания, что дополнительно затрудняет координацию мер и действий;

д) транспортные артерии парализованы пробками, а находящееся в них население в первую очередь незащищено перед поражающими факторами.

1.2. Наиболее вероятная мощность термоядерного боеприпаса – от 2 до 10 мегатонн. Сверхмощность боеприпаса ограничивается возможностями средств доставки и обусловлена большой площадью мегаполиса Моcквы, сосредоточением в нем центральных разведывательно-оборонных подразделений и предприятий, а по его периметру – пояса ракетных и авиационных комплексов прикрытия, но в первую очередь – высокой защищенностью убежищ президентского и правительственного аппаратов и служб управления Министерства Обороны, являющихся основной целью.

1.3. Наиболее вероятное время от момента сигнала оповещения «Атомная тревога!» до момента поражающего удара:

а) порядка 14 минут при запуске ракетоносителей наземного базирования с территории американского континента;

б) порядка 7 минут при запуске ракетоносителей с морских ракетоносцев подводного базирования, занимающих позиции в Северной Атлантике и Северном Ледовитом океане.

Это соответствует подлетному времени баллистических ракет, движущихся в надатмосферном пространстве по баллистическим траекториям со скоростью порядка первой космической, т. е. 7,9 км/сек, или ок. 28 000 км/час. Практически в боевых условиях возможно предусмотреть некоторые сбои и задержки связи, что может сократить время оповещения реально до нескольких минут.

§2. Сигнал «Атомная тревога!» подается голосом по всем каналам теле– и радиовещания, а также дублируется гудками железнодорожных локомотивов и плавсредств – один длинный гудок и два коротких, повторяющихся несколько раз.

§ 3. Лица, обеспеченные по своему должностному положению убежищами, немедленно начинают действовать согласно эвакуационному плану на случай атомной тревоги под руководством уполномоченных гражданской обороны, или комендантов зданий, или руководителей коллективов, или самостоятельно. Действовать следует без паники, организованно, без малейших промедлений. Любые проявления паники должны незамедлительно пресекаться любыми возможными средствами, вплоть до применения силы и оружия.

Не более чем через 6 минут (либо ранее по приказу старшего по убежищу, убедившемуся в наличии в убежище приписанных групп в полном составе) после первого сигнала оповещения все входы в убежище должны быть перекрыты и блокированы по боевому режиму, невзирая на случаи не успевших укрыться в них и количество оставшихся снаружи. Попытки препятствовать закрытию входов со стороны любых лиц без исключения должны незамедлительно подавляться любыми средствами вплоть до применения оружия.

§4. По сигналу «Атомная тревога!» лица, не обеспеченные убежищами, действуют самостоятельно в зависимости от того, где они в данный момент находятся, без промедления и паники принимая все необходимые меры по защите и укрываясь от факторов ядерного поражения. Действовать следует спокойно, грамотно, оценивая конкретные условия своего местопребывания, голосом и действием побуждая окружающих следовать своему примеру и вселяя в них уверенность. В первую очередь необходимо позаботиться о безопасности детей и женщин, а также лиц пожилого возраста.

4.1. Если в доме есть подвал, следует укрыться в подвале. Щели в дверях надо заткнуть любой тканью, ее можно намочить. С собой полезно взять небольшой запас питьевой воды.

4.2. Находясь в здании, лучше укрыться в закрытом помещении – внутреннем коридоре, ванной, кладовой – которое отделено от наружных стен дополнительной перегородкой и не имеет окон. Также полезно заткнуть дверные щели и запастись водой.

4.3. В помещении с окном лягте на пол ногами к наружной стене, прикрыв голову руками. Выберите место внизу или сбоку окна, чтобы свет падал на вас как можно меньше. Лучше укрыться от света за тяжелым предметом – шкафом, диваном, столом.

4.4. Находящимся на улицах следует немедленно укрыться в зданиях, хотя бы в их подъездах, или применить другие естественные убежища, к которым относится:

а) метрополитен – наилучшее из всех возможных убежищ;

б) любые подвальные помещения, котельные, подземные гаражи;

в) канализационные колодцы и тоннели любых подземных трасс;

г) фундаменты и нижние помещения новостроек;

д) подземные переходы и автомобильные тоннели;

е) склады, подземные туалеты и т.д.

4.5. Находясь в общественном наземном транспорте, следует немедленно покинуть его и укрыться (см. выше).

4.6. Находясь в автомобиле, следует немедленно покинуть его и укрыться (см. выше). При нахождении автомобиля в тоннеле следует остановиться в нем. При невозможности покинуть автомобиль в уличной пробке или отсутствии поблизости укрытий следует лечь на пол между сидений и прикрыть голову руками, защитившись от излучения извне.

4.7. При невозможности укрыться в каком-либо помещении лягте на землю у здания под стеной, противоположной центру города, где будет находиться эпицентр взрыва. Постарайтесь выбрать закрытый со всех сторон двор-колодец или узкий проход между зданий.

4.8. При нахождении в парковой зоне в отдалении от возможных укрытий – определите толстое дерево, или холм, или канаву, или любую неровность местности, или памятник, и лягте ногами к нему, лицом от центра города, где будет находиться эпицентр взрыва. Это предохранит вас от теплового излучения, являющегося основным поражающим фактором.

4.9. Все входы в метрополитен по сигналу оповещения закрываются немедленно. Любые проявления паники среди населения или попытки противодействовать немедленному закрытию входов подавляются незамедлительно сотрудниками станционных пикетов милиции соответствующими средствами вплоть до применения оружия на поражение. Вместе с тем:

а) все эскалаторы переключаются на спуск; после схода всех граждан на платформы станций все эскалаторы останавливаются;

б) персонал станций переключает энергопитание всего оборудования на аварийное в экономическом режиме;

в) поезда со станций не отправляются; поезда, находящиеся в тоннелях на перегонах, продолжают движение до ближайшей станции и остаются на ней или в пределах возможной близости;

г) поезда, оказавшиеся в перегонах на открытом пространстве, должны достичь входов в тоннели и по возможности углубиться в них.

§5. В ясную безоблачную погоду в светлое время суток приближение снижающейся боеголовки может быть определено по белому инверсионному следу, подобному следу от самолета на большей высоте, дугообразно снижающемуся из верхних слоев атмосферы в направлении центра Москвы с большой скоростью. Помните: звук подлетающей и снижающейся боеголовки не будет слышен вследствие ее сверхзвуковой скорости.

§6. При точности современных средств наведения эпицентр взрыва расположится в пределах Бульварного кольца, ориентируясь на район Кремль-Лубянка-Арбат.

§ 7. В Москве следует ожидать наземного взрыва. Это несколько уменьшает радиус общего поражения по сравнению с надземным взрывом, но увеличивает силу сейсмической волны, что ведет к грунтовым подвижкам типа тектонических возмущений характера сходного с землетрясением большой мощности в верхних слоях, приводя к раздавливанию и разрушению даже значительно заглубленных убежищ повышенной степени прочности в радиусе десяти-пятнадцати километров.

§8. Тепловой поражающий фактор.

8.1. В эпицентре взрыва возникает световая вспышка, по яркости многократно превосходящая наблюдаемый солнечный свет. В течение 0,03-0,04 сек. вспышка оформляется в ослепительную светящуюся сферу 1,5-2 км в диаметре, с температурой 10-20 млн ºС. Она покрывает центр города в радиусе Бульварное Кольцо – Кремль – Полянка, причем все, входящее в это пространство, мгновенно перестает существовать, переходя в плазменное состояние.

8.2. В радиусе 3-4 км мгновенно испаряются и испепеляются все объекты органического происхождения,

непосредственно открытые прямому тепловому излучению взрыва (неукрытые люди, животные, растения, деревянные части строений, обращенные в сторону взрыва). Плавятся, испаряются, мгновенно сгорают асфальтовые дорожные покрытия, металлические ограды, кровли и части конструкций зданий, бетонные и кирпичные стены, в т. ч. с каменной и керамической облицовкой, как открытые прямому тепловому излучению взрыва, так и укрытые на глубину до нескольких метров. Все вещества, как органические укрытые, так и неорганические термостойкие, в радиусе Садового Кольца непосредственно вслед за моментом взрыва сгорают в течение нескольких секунд с температурой в десятки тысяч градусов.

8.3. В радиусе 20-25 км вспыхивают все обращенные в сторону взрыва и доступные прямому тепловому излучению деревянные, пластиковые, окрашенные поверхности, растения, прогорают металлические крыши, оплавляются бетон, кирпич, стекло, металл, камень; сгорают оконные рамы, испаряются стекла, плавятся провода, загорается асфальт. Зона активного пожара мгновенно охватывает город в пределах внутри МКАД. За пределами МКАД возникает кольцевой лесной пожар. Возгораются полностью застроенные массивы и лесопарковые зоны. Водоемы Москва-реки и Яузы испаряются, вскипает верхний слой Химкинского водохранилища.

Помните: прямое лучевое тепловое воздействие продолжается от долей секунды до нескольких секунд и даже до нескольких десятков секунд в зависимости от мощности взрыва и распространяется только по прямой, т. е. любое препятствие между вами и взрывом, в тени которого вы окажетесь, может сохранить вам жизнь в ситуации достаточного удаления от эпицентра взрыва.

§9. Поражающий фактор ударной волны.

9.1. Действие ударной воздушной волны начинается непосредственно в момент взрыва и следует вслед за тепловым излучением, однако отставая от его мгновенного воздействия по мере удаления от эпицентра взрыва чем дальше, тем на больший промежуток времени, Во второй зоне поражения скорость воздушной ударной волны достигает 1-5 тыс м/сек, т.е. все в этой зоне, причем уже подвергшееся тепловому воздействию, сносится мощнейшим взрывом по направлению от эпицентра к периферии, превращаясь в выровненную поверхность измельченных обломков, горящих с высокими температурами (т.н. «сдувание ландшафта»). Измельченные горящие обломки веществ, находившиеся между радиусами Бульварного и Садового Кольца, выбрасываются ударной волной по расширяющейся концентрической окружности в зону три.

9.2. В третьей зоне, т. е. в пределах Москвы внутри МКАД, скорость ударной волны несколько снижается, особенно у самой поверхности, однако продолжает оставаться выше сверхзвуковой, т.е. до 300-500 м/сек на границе МКАД, что обусловливает мгновенное разрушение всех наземных строений, как высотных, так и малоэтажных. Раскаленные и горящие части поверхностей, обращенных к эпицентру, перемешиваясь при сносе с прочими материалами, дают т.н. «огненный ковер» с температурой, обеспечивающей горение металлов и плавление керамик. В процессе прохождения ударной волны отдельные части и детали движутся в воздухе со скоростями порядка артиллерийских снарядов, усугубляя процесс разрушения всего, что возвышается над поверхностью. Все насаждения вырываются, вода из всех водоемов «выдавливается».

9.3. Ближайшие за МКАД леса, населенные пункты и аэропорты также подвергаются полному или преимущественному уничтожению, частичному или полному разрушению и сгоранию.

9.4. Внутри всей пораженной зоны возникает область резко пониженного атмосферного давления вследствие как выгорания в воздухе кислорода, так и концентрического «раздвигания» воздушных масс. Вследствие этого вскоре после прохода ударной волны возникает «обратная ударная волна», направленная к эпицентру. Она характеризуется значительно меньшей скоростью, соизмеримой со скоростью обычного урагана, но приносит на всю площадь загорания массы свежего кислорода, что создает эффект «кузнечных мехов», создавая т. н. «огненный шторм» на всей площади поражения. Зона в пределах МКАД уподобляется разровненной поверхности раскаленных углей в топке.

§10. Сейсмическое воздействие наземного взрыва вызывает «эффект землетрясения» с уплотнением и сдвиганием поверхностных слоев. Все подземные сооружения метрополитена в пределах Кольцевой линии и ближайших за ней станций разрушаются и заваливаются полностью. Все бомбоубежища в пределах Садового Кольца разрушаются полностью. Все подвальные помещения в черте МКАД разрушаются полностью. Все канализационные и вентиляционные подземные сооружения в пространстве «Проспект Мира», «Зоопарк», «Серпуховская», «Площадь Ильича» раздавливаются, разрушаются и заваливаются. Все входы и выходы из метро, вентиляционные шахты, запасные и служебные выходы заваливаются, или раздавливаются, или полностью блокируются слоем раскаленной массы на поверхности.

§11. Внешняя картина взрыва выглядит обычно и характерно для термоядерного взрыва большой мощности. Белая плазменная сфера, накрывающая, подобно двухкилометровому колпаку, центр Москвы и превышающая вчетверо по высоте Останкинскую телебашню, через несколько секунд начинает тускнеть, задергиваться багровой дымной пеленой и отделяется от поверхности, «всплывая» вверх. Горящий город «ложится» во все стороны, как круг домино, покрывается клубящимся дымом, и потоки дыма и огня устремляются от периферии круга МКАД к поднимающейся сфере, образуя характерную «ножку гриба», которая расширяется внизу до пределов зоны поражения, сужаясь вверху к сфере, которая окутывается облаком «шляпки гриба». Клубящийся дым у подножия гриба достигает километровой высоты, диаметр «ножки» сужается до восьмисот-тысячи метров под «шляпкой». «Гриб» продолжает подниматься, и, хотя подъем выглядит медленно вследствие его гигантских размеров, через три-пять минут высота его достигает 25-35 км. При взрыве большой мощности эта картина может стоять до нескольких часов.

§12. Сам пожар, не дающий возможности начать какие бы то ни было спасательные работы, может продолжаться, с учетом пораженной площади мегаполиса Москвы, до нескольких суток.

§ 13. Высокий радиационный фон не позволит начинать какие бы то ни было спасательные работы в мегаполисе ранее, чем через 15-20 суток, за исключением спецопераций особой важности. Проведение любых спасательных операций следует считать целесообразным в зоне не ближе 5-10 км за линией МКАД.

§14. Воронка в эпицентре взрыва представляет из себя кратер диаметром порядка 2 км и глубиной в центре до 200-300 м. Его поверхность представляет из себя стекловидную массу толщиной до 10-12 м.

Вторая зона поражения представляет собой сравнительно ровную поверхность, покрытую слоем стекловидной спекшейся массы толщиной 0,3-0,9 м.

Третья зона поражения представляет собой бугристую поверхность, в значительной части покрытую стекловидной спекшейся массой толщиной от нескольких миллиметров до нескольких сантиметров.

Испытания подобных боеприпасов, проводимые как СССР, так и США и Францией, с надежностью показали, что попытки проведения любых спасательных работ в указанных радиусах не имеют реальных оснований. Поражение открытой и укрытой живой силы, техники и строений достигает 100%. Спасательные работы следует сосредоточить на отселение и оказание помощи людям, оказавшимся вне пределов зоны непосредственного поражения, за пределы 100-километровой зоны.

Мегаполис Москва следует считать потерянным безвозвратно, какое-либо использование его территории в ближайшее десятилетие абсолютно невозможно.

«16 января. Кончились новогодние праздники и повалили больные. Еще Гиппократ сказал: „Раны у победителей заживают быстрее", но до сих пор влияние эмоционального фактора на изменение иммунитета к инфекционным заболеваниям практически не изучено, хотя всем известно. Кто сказал „Солдаты и влюбленные не болеют"? Болеют, конечно, но меньше. В экстремальных условиях защитные силы организма мобилизуются, при положительных эмоциях также. К праздникам все норовят выздороветь, а к первому рабочему дню их разбивают хворобы. Итак – здравствуйте, господин грипп. Похоже, скоро все отделение будет забито».

«18 января. Ты смотри, а из четвертой-то палаты дала все-таки отек легких и к утру померла. И нестарая еще баба. В общем-то ей умереть не полагалось, и сердце еще хорошее, и организм не изношен. В идеальных условиях, наверное, надо было определить индивидуальную реакцию на препараты, исследовать на аллергическую симптоматику, но это в чистой теории, а на практике – кто же в условиях эпидемии обычного гриппа вникает в разные нюансы одного из поточных больных. В патанатомии ничего интересного – ослабший организм, получается, интоксикация. Городская жизнь…»

«20 января. Черт, а это уже припахивает. Еще двоих зачехлили. Один старикашка, а другой – пацан. И опять в мое дежурство, что за наказание. На пятиминутке главный волну погнал. Его понять можно – а если это атипичная пневмония? Симптоматика? – смазана! Вирус? – новый штамм! Только нам еще инспекции из Минздрава не хватало. Милое осложнение дает этот вирус. Похоже, иммунитет он прогрызает, как зверь. Лаборатория корпит, но пока ни черта не нашла».

«22 января. Похоже, мы нарвались, наконец. Еще двое у нас, и один у соседей, и трое в Седьмой, и двое в Центральной, а всего по Москве семнадцать за неделю по тем сведениям, что дал главный на пятиминутке. Но невозможно сказать, сколько случаев на самом деле – кто там будет носом особо рыть, помер больной от сердечной недостаточности, или от лекарственной аллергии, или с детства легкие слабые, или тут все дело в имунной системе, или еще чего. Ах, какие сейчас возможности для эпидемиологического исследования – если бы была база, да деньги, да люди, да препараты… Иммунологические исследования в сочетании с генетическими, в условиях стрессов постиндустриального общества, – да здесь же нобелевка кругами ходит. Ох, надо валить в Америку, пока годы молодые, а то так и сгниешь здесь в нищете, играя в карты на антибиотики и одалживая на другом отделении склянку физраствора…»

«24 января. А вот и на телевидение информация просочилась. Эти лопухи берут ее в пресс-центре, а там прохиндей на прохиндее, знали бы они правду! Четвертая-то палата у нас уже фактически смертная. Мрут они, и хоть ты тресни! Антибиотики коктейлем в интенсивных дозах – хны. Кислород, стимуляторы, вентиляция – ну не помогает же. Страшновато становится. Не может это все не помогать! Тут вспомнишь испанку с ее двадцатью миллионами летальных… У вас новые лекарства? А у нас новые вирусы. Но вирус-то какой агрессивный, какой токсичный, просто-таки какой-то боевой штамм! Тут невольно подумаешь: а что, если ребята из Серпухова выпустили какого-то своего джинна из термостата? Доигрался чертов центр со своим биологическим оружием. Как же: чины, зарплаты, квартиры… хотя там тоже сейчас упадок. Вот задвинули в этом упадке какому-нибудь фундаменталисту пробирочку за десяток штук зеленых… а почему невозможно?»

«25 января. Клиническая картина поначалу обычнейшая. Легкий озноб, легкая ломота, общее недомогание, возможна легкая головная боль (интоксикация пошла, иммунитет пробит). Легкое жжение в носоглотке, обычно – насморк, легкое верхнее респираторное воспаление постепенно спускается по трахее, начинается кашель с мокротой (обычно на третий день). Температура держится в пределах 37,5-37,8. А на четвертый день обычно – уже бронхит и 39. Пятый – двусторонняя пневмония, 40, обильная вязкая мокрота разжижается с трудом. Седьмой день – кризис, и вот тут, что называется, клинический прогноз неблагоприятный. Никакие противогриппозные вакцинации не работают – что их делали, что нет. Гнать всем на первом же этапе антибиотики? Но ведь никаких врачей не хватит обслуживать каждого чихнувшего, а к нам они попадают, когда процесс уже запущен вовсю».

«26 января. Умные головы из Минздрава додумались делать поступающим поголовный тест на СПИД. Результат: действительно, вроде, нашли СПИД у двоих из полутора сотен, и теперь надо выделять им отдельные палаты, которые бери где хочешь».

«30 января. Ребята, гадом буду, дело пахнет керосином. Погоды гнилые, и эпидемия нарастает не в геометрической, а в какой-то квадратной уже прогрессии. У нас на третьем этаже пульмонологию освободили дополнительно под инфекционное, уже в коридорах лежат. По телику в ординаторской такие бодрые рапорты в новостях о борьбе с инфекцией, что не по себе становится».

«6 февраля. Наверху зачесались всерьез – небывалое дело, спустили деньги на медикаменты и аппаратуру! Напросился с главврачом ехать в Мосмедтехнику. Он сам отлично понимает, что надо с ходу осваивать всю сумму на то, что сейчас там есть, а то черт его знает, что потом с этими деньгами будет. Эпидемия раньше или позже кончится, а аппаратура-то нам останется».

«7 февраля. Как в Центральной качают ВИПов можно, в общем, предположить, методики везде одни. Дело только в средствах, а мозгов везде мало. Все в мыле и зашоре, под это дело я отлаял себе право на единичное исключение: испробовать все. Весь день в реанимации вытягивал тридцатилетнего парня. Поставил на купленный мембранный оксигенатор, переливание, гемасорбция, облучение, кардиостимуляция, только что в бубен над ним не бил и новые легкие не пересаживал. Не тянет. Умер. Умер, сука!!! Руки опускаются…»

«10 февраля. Елки-палки, Андрей Ильич помер, вот так штука. Тридцать лет стажа, первая категория, на рожон не лез – а вот заразился и помер. М-да. Возраст гормонального спада и снижения иммунитета. Мы знали, конечно, что персонал тоже заражается за милую душу, но все-таки профессионализм мыслится вроде такого психологического скафандра, мол, врач – для вируса лицо неприкосновенное, типа парламентера. А дальше?»

«11 февраля. Ходим по отделению в балахонах и респираторах, как кинобойцы чумного фронта. Аврал такой – я уж забыл, когда высыпался».

«14 февраля. Еще один этаж нам отдали. Официально летальные исходы перевалили на третью сотню по Москве. Ограничения на въезд в город, в транспорте морды в масках появились, по телику рекомендуют дома сидеть, школы на карантине. Подлая штука эта статистика. Если кто от сердечной недостаточности или рака собрался коньки отбросить, то этот гриппок его просто подталкивает: в какую графу хочешь, в ту и списывай, в общем, прогибаясь под инструкцию Минздрава. Если учесть, что только у нас уже двадцать три случая…»

«15 февраля. Закрыты театры, кино, музеи. Официально город на карантин не закрыт, но билеты на поезда и самолеты в Москву не продают, на вокзалах милицейские кордоны спрашивают московскую прописку и загоняют обратно в электрички».

«18 февраля. В Москве официально объявили чрезвычайное положение по пандемии гриппа-М (как его назвали). Пошли контейнеры с гуманитарными медикаментами от ООН. Въезд и выезд только по пропускам (и тут же объявления в газетах – „оформляем пропуска, фирма такая-то"). Прибыли группы французских и американских вирусологов».

«23 февраля. С мужским днем вас, доктор. Хе-хе. После четырехсотого покойника цифры сообщать перестали, а неофициально – счет на тысячи. У нас Галочка, сестричка со второго поста, померла. Мэр выступает, министр выступает, президент выступает – чем-то мне это напоминает детские впечатления от чернобыльской истории. Кабаки закрываться стали, с Ленинградки и Триумфальной проститутки исчезли – а вот это уже серьезные симптомы».

«24 февраля. Распоряжение – вскрытия по гриппу-М прекратить. В приемном по инфекции лежат уже на полу. Оказать помощь всем мы физически не в состоянии – мрут пачками. Половина участковых врачей выбыла. Некомплект „скорой" – семьдесят процентов. Сегодня заболел главврач. По Мосздравовским сводкам – больно уже до десяти процентов населения. И хрен бы с ним, но кривая летальности летит вверх, как ракета, и любой насморк ввергает в панику».

«28 февраля. Со „скорой" и с участков народ разбежался. Их тоже можно понять – боятся быть смертниками. Введена уголовная ответственность за неоказание медработниками помощи заболевшим без уважительных причин. Закон работать не будет – справку всегда купят, а в квартиру с больным, если так ответят из-за двери, никакой мент не полезет».

«1 марта. Весна и солнце. Должно пойти на убыль. Видимо, от переутомления у меня невроз: предчувствия апокалиптические».

«8марта. Вот тебе, бабушка, и международный женский день. Юмор висельника. Ни хрена не спадает. Половина Москвы больна гриппом, вторая половина депрессией – ждет своей очереди. Умирают целыми семьями, сантранспорт по моргу вывозит квартиры. Работать там некому, мобилизуют солдат, солдаты разбегаются, их ловят. Заключение в тюрьму равносильно смертной казни – там вымерли все целиком, при их-то скученности».

«9 марта. Водители и машинисты метро ездят в противогазах и балахонах. Так же одеты продавщицы в продуктовых. Все остальное закрыто. Рынки тоже закрыты, вообще все закрыто. Телик утверждает, что работают государственные и правительственные учреждения, а вранье это или нет – кто знает. Может, все они давно смылись. В Питер, скажем».

«10 марта. Что примечательно – жесткие старинные меры все же действенны. Москва перекрыта для въезда-выезда наглухо, и вот результат: пандемия так и не разошлась, блокирована в Москве.

Это поразительно, тут есть за что ордена давать».

«11 марта. Летальность достигла семидесяти процентов. Это мор. У нас уже нет половины врачей. Долг долгом, но если честно – я не понимаю, какого черта я фактически живу в больнице, а не заперся дома. А, на хрена такая жизнь (хе-хе)».

«12 марта. И все-таки я не понимаю… Ветра, птицы, неизбежно сбегающие из Москвы люди – да хоть ползком, хоть через канализацию, хоть в акваланге по реке, хоть как – ведь наверняка покидали Москву минимум десятками. И нигде больше нет сообщений о гриппе-М. Или просто секретят? Чтоб не было паники? Или – что?»

«13 марта. Боже мой. Нереальное чувство. Не может быть. Но давно полагалось. Что-то все-таки есть в этом числе 13. Очень похоже, что я заболел. Не факт. Не факт! Похоже. Но не факт!!!»

«14 марта. Значит, так, ребята. Мне тридцать один год. Я в возрасте физического пика. Иммунитет в пике. Стабильность психики в пике. Тридцать процентов выживают. Кому же выживать, если не таким, как я. Собрать весь дух! Много жидкости и абсолютный оптимизм! Ничего, победим».

«19 марта. Ничего. Как-нибудь. Ощущение, будто надо пройти сквозь тоннель. Я выплыву. Я хороший человек. Я делал добро, как мог. Я никому не желаю смерти. Пусть живут все. Пусть живут все и будут счастливы. Дух мой крепок. Господь создал меня для великих дел, и я еще не выполнил предназначение. Храбро, спокойно и уверенно. Много жидкости, мочегонное и потоотделяющее, легкий самомассаж, меняем антибиотики в ударных дозах – нет, я явно прохожу. Господи, твоей волей я прохожу. Я сделаю абсолютно все, что могу, абсолютно все, и тогда Ты не оставишь меня своей милостью».

«27 марта. Какое это счастье, главное, великое счастье – жить. Каждый, кто жив – уже счастлив, и надо благодарить Господа, что ты вообще есть на свете».

«28 марта. Какое счастье – лежать в чистой постели, пить чай и смотреть чушь по телевизору».

«29 марта. В больнице я бы точно сдох. Дома, одному, в родных стенах, вобравших и отражающих твою жизненную энергию – можно выживать. Вода из крана идет, печеньем и крупами я запасся, газ горит, наконец-то отосплюсь».

«2 апреля. Полдня просидел на телефоне. Страшно выходить из дому. Страшно открывать форточку. Вымерло пол-Москвы. Некому убирать трупы и некому хоронить – разбегаются из-под автоматов. Магазины и склады разграблены. Санитарные и похоронные команды работают за продуктовый паек, чтобы не умереть с голоду, и все равно бегут. Трупы возят самосвалами. Лежат на тротуарах. Прохожих почти нет. Ходят только в масках или противогазах, но в основном – ездят редкие машины. Надо отдать должное властям – электричество, водопровод, все работает. Пока. Скоро пойдет весеннее тепло – и жди таких инфекций от падали, что не знаю, что дальше».

«7апреля. В больницу возвращаться боюсь. Боюсь! Хотя знаю, что у меня теперь к гриппу-М иммунитет, я выжил, но что-то в психике повредилось, какой-то запас неуязвимости я истратил и больше не могу. Честное слово. Они мне иногда звонят и, кажется, все понимают. Святые, святые люди! Наших там хорошо если треть выжила, боже мой…»

«22 апреля. Совершенно окреп. Помыл свой балахон, бахилы, противогаз. У метро опять возникли стихийные рыночки – людям жить надо. Купил консервы, гречку и батарейки для приемника: телик гонит туфту, в которой ноль информации. Опять „вражеские голоса" вещают. Москва блокирована. Но возрождается. Выжила, действительно, половина. Все власти, вроде, здесь. А все-таки молодцы, если не врут. Запад ждет конца эпидемии, чтобы обвалить на нас свою помощь, а то сами заразятся, если раньше. Но что потрясающе: сверхжесткие меры сработали – за пределами Москвы подохших нет!»

«1 июня. В больнице открыли все окна, сами скребем, красим, моем. Ну и мор мы пережили, ребята, ну и ужас, ну и войну! В городе все открыто, цены упали страшно, сейчас начинают тихо ползти вверх. А квартиры как подешевели! Приезжие прут, работы в Москве полно, рабочих рук не хватает, короче – бум. Врачам повысили ставки. Летом работать вообще легче. И все-таки, я думаю, надо уходить в науку».

«4 августа. Прошли мои документы! Оформляем соискательство! Докторскую необходимо сделать всяко до сорока».

« 7 августа. А больная-то из четвертой палаты все-таки померла от диареи, а. Нетипично, здоровая баба, ну, дизентерия, бывает».

«10 августа. Ребята, мне худо. Еще двое зачехлилисъ в четвертой. Это не просто дизентерия, клянусь Богом».

«12 августа. Все по тому же сценарию. Эту разновидность как бы мутировавшей дизентирийной палочки ученые умы решили считать разновидностью кишечного гриппа – он, значит, первичен и прогрызает иммунитет, а она, значит, вторична и доканывает клиента как осложнение. Мы это уже проходили. Драпануть, пока не поздно, или?..»

«13 августа. Мое любимое число. Москва закрыта. Эпидемия пошла».

«14 августа. Бахилы, балахоны, маски. Кажется, начинается паника. От первого поноса до смерти – двое суток. Я бы все-таки сбросил нейтронную бомбу на Серпуховский центр».

«16 августа. Все по тому же сценарию. Это конец!»

«29 августа. Летальность под сто процентов. Так не бывает, но у нас любую сказку могут сделать былью. Предпочтительно страшную».

«14 сентября. Вся больница в поносе. Убирать уже некому. Трупы вдоль стен. В телевизоре уже несколько раз сменились дикторы. Властей не видно и не слышно. Сбежали или сдохли?..»

«15 сентября. Полсуток не было электричества. В сущности, дальше все понятно. Домрет вторая половина. Работаю не столько из чувства долга, сколько от безысходности и чтобы чем-то себя занять, пока помогаешь кому-то – меньше думаешь о плохом».

«18 сентября. Сегодня ночью Гена позвонил попрощаться. Вот так и не увиделись. А утром, уже перед работой, звонила прощаться Тамара. Боже мой».

«21 сентября. Испражняются прямо на улицах кровью и тут же падают. Ничего более ужасного и одновременно гадкого нельзя себе представить. Вымершие улицы, зеленые лица, дерьмо и кровь».

«26 сентября. Все гаснет, все отключается, все кончается. Остался сегодня дома: кипячу запасы воды, надо ждать отключения водопровода. Успел у метро купить свечи, консервы и вермишель».

«29 сентября. Согласно моему приемничку, Москва вымирает поголовно, а мир в панике полной – но не вымирает! Ну?!»

«30 сентября. СПИДа они не нашли, но дело, конечно, не в дизентерии, и не в пневмонии, и не в гриппе. Не эти были бы инфекции, так другие. Дело, конечно, в иммунитете, это и пьяному ежу понятно. А вот как он завязан на Москву – это уже вопрос. Видимо, выходит этот вопрос за рамки просто медицины. Когда выспишься и работать не надо, и жить осталось несколько дней или недель – тут невольно настроишься на философский лад, понимаешь. Я смотрю в окно со своего семнадцатого этажа – и такое ощущение, что все уже умерли. И машины не ездят, и трубы не дымят, и все равно какой-то ядовитый желто-зеленоватый смог в воздухе, миазмы какие-то. Словно любому месту на поверхности Земли выделен определенный ресурс на его использование людьми: сколько там миллионов людей сколько веков может жить, сколько всего рыть и возводить, сколько работать и так далее. После чего место делается непригодным для обитания, будто высосали его, выморочным оно становится. Рези у меня начались, засадил я припасенную на этот случай бутылочку водочки, натощак оно взялось крепко, и такое впечатление, что по мертвому городу в ядовито-желтом смоге мелькают призрачные силуэты, тщась продолжить призрачную жизнь…»