Деньги бывают разные.

Большие и маленькие. Зеленые и деревянные. Подаренные и заработанные.

Их количество, безусловно, влияет на нас, на наши ощущения, на мировосприятие и, как следствие, на понимание своего места в жизни, как в прямом, так и в переносном смысле.

Говоря проще, количество денег определяет качество жизни.

Но качество самих денег, вернее, качество процесса их добывания раз и навсегда делает нас теми, кем мы будем пребывать в течение всей жизни. А скелеты в шкафу, дедушки-пираты и прочие прелести, часто скрываемые от постороннего взгляда, вряд ли исчезнут из твоей биографии, даже если ее главным редактором выступишь ты сам.

Возможно, это звучит странно, но главная задача денег – давать человеку свободу от этих самых денег.

Я хорошо помню те времена, когда денег хронически не хватало. Ни на что. Мы мечтали, надеялись, ложились спать и просыпались в ожидании чуда. Но чуда не происходило, и выкручиваться приходилось иными способами, кому как везло. Учась в школе, я получал от родителей по 50 копеек в день на всякие завтраки-обеды, и из этих поступлений, как сейчас принято говорить, приходилось верстать свой бюджет. Шесть учебных дней в неделю, считай, доходная часть – целых три рубля. Целых – это пока не наступало время расходов. Полдня голодным не высидишь, выручали круглые булочки из школьной столовой. По пятачку за штуку. Плюс компот или чай. Также по пятаку стоили автобус и метро, единственные на тот момент способы передвижения. Единый проездной за шесть рублей считался форменным мотовством, но к началу восьмидесятых некие светлые головы придумали специальный школьный билет, по полтора рубля на месяц. Это здорово выручало. Потом мы научились делать самодельные билеты, и таким образом одну из расходных статей удавалось секвестрировать. В течение некоторого времени даже существовал небольшой бизнес: собирали старые, но хорошо сохранившиеся карточки, переклеивали цифры и буквы, вставляли в популярные тогда клеенчатые чехольчики, и дубликат на следующий месяц готов. Одноклассники с удовольствием покупали их за полцены к обоюдному удовлетворению.

К началу седьмого класса все поголовно закурили. Удовольствие оказалось тоже не из дешевых, но оно того стоило. Можно было повоображать перед девчонками и повыпендриваться перед некурящими пацанами. Благодаря сигаретам удавалось даже прорываться на вечерние сеансы в кино и на фильмы, которые «детям до 16 смотреть не разрешается». Сегодняшние 12+, 14+, 18+ и прочие условности – цветочки в сравнении с тогдашними «детям до 16». Кто постарше наверняка помнят этаких строгих, но справедливых старушек – билетных контролеров. Вот мимо кого даже муха не пролетит, и мышь не проскочит! Мы подходили компанией вплотную к дверям кинотеатра и раскуривали на всех одну-две сигареты по кругу. Главное, чтобы побольше дыма. Тогда одержимые вселенской ответственностью бабульки выскакивали из-за своих рабочих мест, подбегали к нам и, сделав страшные глаза, начинали нас стыдить. Дальше все зависело от мастерства и везения. Вперед выходил самый высокий, усатый и басистый из нас и деловито сообщал старушке, что нам всем, мол, уже по шестнадцать, а некоторым и по семнадцать, мол, родители курить разрешают, и вообще, сейчас докурим и пойдем кино смотреть. Логика слов действовала железобетонно, за клубами дыма мелких не было видно, контролерша махала рукой и всех пропускала.

Меня по малости лет от сигарет подташнивало, что было, в какой-то мере, на руку: одной пачки хватало на два-три дня. Но молодой организм уже требовал пива, а это еще 45 копеек за один прием. Впрочем, иногда позволялось и вино. Чаще всего это были российское «Арбатское» по два двадцать или молдавская «Фетяска» по два пятьдесят. По особым праздникам удавалось выторговать из-под полы румынский «Старый замок», с переплатой он обходился в трояк.

В общем, кино, вино и домино ставили финансовую систему стандартного старшеклассника за грань дефолта. Способов заработать было крайне мало, а честных – тем более. Мы перебивались, как могли: собирали и сдавали бутылки, играли с младшими в «трясучку», накручивали круги на автобусах – «не бросайте пять копеек, я уже двадцать опустил», прибивались к компаниям старших парней, где по дружбе с нас брали не более, чем могли выдержать наши тощие кошельки.

А нам хотелось совсем другого – свободы! Чтобы родители отпускали до одиннадцати вечера, чтобы в кафе не приходилось экономить гривенники, а после кафе – считать копейки на метро. Всем поголовно хотелось иметь американские джинсы, рубашки на кнопках и туфли на каблуках. Мы фантазировали, что когда-нибудь появится возможность купить югославскую дубленку, а сдачи хватит на индийский мохеровый шарф. По мере взросления большинство из нас расставались со подобными мечтами, давая возможность родителям вздохнуть спокойно: ну, наконец, переросли всякие детские глупости. Но оставалось меньшинство, которое явно не хотело верить в светлое коммунистическое будущее. То ли мне повезло, и я оказался среди них, то ли просто не спешил расставаться с детством.

Институт меня встретил до боли обидным неравенством. Если в средней школе наиболее преуспевающие родители старались не допускать, чтобы их чада сильно отличались от друзей из менее обеспеченных семей, то высшая школа подобными условностями не озадачивалась. Представители местечковых элит, всеми правдами и неправдами пристраивающие своих детей в столичные ВУЗы, и после поступления никак не могли остановиться. То, что нельзя было выставлять напоказ где-нибудь в Тамбове или Ростове, в Москве оказывалось можно. Но и в такой ситуации я не опускал руки. Читал запоем Маркеса, Арагона, Булгакова, Маяковского, Орлова, Вознесенского и Евтушенко. Мог подолгу цитировать любого из них, чем приводил в восторг любую компанию. Когда случилась оказия устроиться на выпускную кафедру лаборантом всего-то на полставки, я отказываться не стал. Летнюю практику оттрубил на заводе, закрывая наряды по двести пятьдесят рублей в месяц. Понравилось, остался еще на полгода. Вследствие чего запустил пару предметов и попал в цейтнот с курсовыми – пришлось нанять стороннего кандидата наук для их написания. Но нет худа без добра. Еще через месяц на меня работали уже два кандидата, а я собирал денежки с заочников, не успевавших сдать к сессии контрольные работы.

На диплом я вышел умудренным опытом и матерым студентищем. Отгуляв последние каникулы, за короткий февраль написал работу целиком, отрецензировал, переплел и сдал на кафедру. И устроил себе еще одни каникулы до самого дня защиты. Наверное, с тех самых пор поговорка «не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня» стала для меня законом.

Четырехмесячная фора дала мне главное преимущество: я смог заняться своим распределением. Для тех, кто не в курсе: в Союзе не выпускник выбирал себе работу, а работа выбирала его. Среди унылого списка предложений, предназначенных нашему курсу, странным образом затесалась строчка с должностью начальника отдела. Конечно, пришлось попотеть, побегать и поубеждать, на одном повороте обойти сына директора завода, а на другом – внука профсоюзного лидера, но игра стоила свеч. Перечень побед пополнился еще одной галкой.

А через год воздух свободы уже начал потихоньку проникать в наши головы, сердца и мысли. Я открепился от перспективной должности и ушел в совместное предприятие. Мы учились на ходу, учебников не было, правил, впрочем, тоже. Шишки и синяки набивались разной степени тяжести. Кому-то сносило голову от успехов, кому-то – от бейсбольной биты. Именно тогда пришло главное понимание: зарабатывать можно больше, чем тратить.

Спустя еще год я возглавил первое в своей жизни предприятие, и ответственность перешла на принципиально иной уровень.

Не могу сказать, что на тот момент мое образование закончилось. Нет, затем было еще два университета, одно соискательство, десять кризисов и несколько сотен крайне непростых решений.

Мне удалось построить дом, вырастить сына и посадить дерево.

И попытаться ответить на вопрос, что сложнее: пережить ремонт, совершить переезд или жить в эпоху перемен? Мне досталось и первое, и второе, и третье, причем одновременно и неоднократно. Как будто тот самый школьный обед, сэкономленный еще в десятом классе, решил догнать меня и вернуть долги.

Я стал настолько взрослым, что некоторым окружающим меня более молодым товарищам стало казаться, будто жизнь вообще и современная действительность в частности начались с них самих. А мы, старшие, в эту их жизнь вошли уже состоятельными и состоявшимися. Людьми, без детства и юности, некими менторами, которым все досталось если не с неба, то уж точно по чьему-то высочайшему указанию.

И, видимо, поэтому им нужно все и сейчас.

Разубеждать их бессмысленно, да и, в общем-то, ни к чему.

Если только прочитать несколько любимых строчек любимого поэта:

А вы ноктюрн сыграть смогли бы?