Прописная истина не требует доказательств. Она как аксиома – всегда была, есть и будет.

Ее нельзя купить или продать, соответственно, она ничего стоит. А раз не стоит, значит, не ценится. Не потому ли у нас слов – много, а дел – мало?

Об обществе принято судить по сложившемуся в нем отношению к старикам и детям.

Это только сегодня ты взрослый, сильный и успешный. Но каких-то 20, 30, 40 лет назад ты был маленький, слабенький с неочевидными перспективами ребенок. Главные люди в твоей жизни, они же – первейшие защитники, всегда были рядом: мама, папа и, безусловно, бабушки и дедушки. Первые уроки, первые достижения и первые наказания – почти все связано с домом. Семья – первое общество, членом которого тебе посчастливилось стать.

Пройдет еще 20, 30, 40 лет и ты превратишься в старого, не всегда здорового и, к сожалению, чаще одинокого человека. Маленькие радости от общения с близкими будут перемежаться с бессонными ночами и многочасовыми сидениями перед телевизором. Наверное, к тому времени ты не потеряешь навыки пользования интернетом, и тогда сеть станет твоим новым обществом, источником информации, доктором и другом.

И только находясь в середине пути, начинаешь понимать самые простые вещи: нельзя стать лучше, чем тебя воспитали в детстве, нельзя получить больше, чем отдал сам, нельзя дела заменить словами.

Старики и дети – вот она, наша лакмусовая бумажка. Проверка на совесть и на вшивость.

Чужие старики и дети – это лакмусовая бумажка для всего общества. Пока не поймем это, будем жить так, как заслуживаем, пытаясь ненадолго укрыться в доме, который построили сами.

Давайте по поводу и без повода поднимать бокалы за успехи детей и здоровье стариков!

Давайте заботиться о тех, кто еще слаб или уже слаб.

Давайте видеть в чужих своих, а не наоборот.

Давайте…

Но сегодня я хочу сказать слово за тех, кто без нас беззащитней самых маленьких и беспомощнее самых старых.

За тех, без кого нам трудно называться людьми.

Эти истории всегда начинаются одинаково: теплый мягкий комочек, холодный мокрый нос, разъезжающиеся на полу лапы и неугомонный хвост. Пройдет время, комочек вырастет, лапы окрепнут, прорежется голос, у одних низкий и строгий, у других – тонкий и звонкий, и только нос и хвост останутся такими же, как и в день первой встречи.

Нам еще предстоит научиться понимать друг друга, смирится с погрызенной мебелью и обувью, испорченными коврами и вздувшимся паркетом. Мы принимаем эти жертвы, изменяем до неузнаваемости привычный образ жизни, минимум дважды в день, независимо от погоды, устраиваем себе часовые прогулки и встречаемся с ветеринаром значительно чаще, чем с участковым терапевтом или персональным психоаналитиком.

Со временем наши характеры становятся похожими, привычки одинаковыми. Нам уже неважно, выросли они чемпионами или просто домашними любимцами, какой они породы или масти, умещаются ли в дамской сумке или только в багажнике полноразмерного внедорожника. А им, вообще, абсолютно все равно, какие мы. Они приняли нас с первой минуты раз и навсегда.

Мы радуемся им, гордимся ими, заботимся о них. Бывает, ругаемся, наказываем и даже бьем. Со временем учимся прощать друг другу обиды и непонимания. Каждый год отмечаем их дни рождения, они же празднуют каждый день, проведенный с нами.

Пока мы вместе, кажется, что жить будем долго и счастливо и умрем в один день.

Это был тост. Или воспоминания из моего прошлого. А может, пожелание о чьем-то будущем. Потому что в настоящем все не совсем так.

Я очень хорошо понимаю, о чем пишу. Еще бы! Мы были вместе тринадцать лет, но так случилось, что не умерли в один день. Для окружающих он был великий и непобедимый. Интерчемпион, призер чемпионатов мира и Европы, чемпион нескольких стран и бесконечного количества федераций, счастливый отец многочисленного потомства. Им восторгались, ему аплодировали, его ненавидели, за право купить его детей выстраивались очереди… Волновала ли его слава, задумывался ли он о ней? Уверен, что нет. Я считал, что нужно идти в ринг, он шел и исполнял. Все эти дипломы, кубки и медали ни коим образом не могли сказаться на наших отношениях. Для кого-то – ch. Sretlaw West Is Best, для меня же – Марк или просто Песя. Как во всякой настоящей мужской дружбе у каждого из нас было право иметь свое мнение и придерживаться его. Это казалось странным для других, но очевидным для нас.

Уже пять лет мы не вместе. Он на радуге, я же иду своей дорогой здесь. И у меня есть множество причин не заводить нового друга. Хотя бы потому, что слово «заводить» для меня стало неуместным. Но мне открылись вещи, на которые раньше не обращал внимания, а, может, просто не замечал.

В обычной жизни мы стараемся держаться людей своего круга, одного социального уровня. И дело не столько в достатке и материальном благополучии, сколько в схожести взглядов, воспитании, образовании, в оценке того, что такое хорошо, а что такое плохо.

И вот мы, такие красивые, образованные и воспитанные, мерим жизнь на свой аршин, учим, подсказываем, делаем замечания. Наши ценности просты и понятны: дом, гуманизм, любовь, понимание. И этими понятиями, как циркулем, очерчиваем свой круг. И всех, кто не вписывается в него, не видим, не слышим, не считаем за людей, как минимум, достойных себя. Бомж, пьяница, немытый бродяга вызывают у нас отвращение, а порой и необъяснимый страх.

Я задаюсь вопросом: несмотря на то, что эти люди сами довели себя до подобного состояния, почему же мы никак не хотим им помочь, дать шанс или, хотя бы, накормить-напоить? Куда же делись наш гуманизм и всепоглощающая толстовская любовь? Я видел замерзших на смерть или умерших на летнем газоне людей. Не где-нибудь, а в Москве. И какая разница, были они пьяные или трезвые, с определенным местом жительства или без такового, если нам, по сути, все равно? Ведь лежачего пускай не бьют, но и не помогают. Видимо, у одних с памятью что-то стало, у других – с совестью.

«Восемьдесят в нимбе знака, как некий новый святой. Раздавленная собака валяется на осевой. Не я же ее зарезал, зачем же она за мной как по дрезинной рельсе несется по осевой? Рана черна от гнуса, скорость в пределах ста. Главное не оглянуться. Совесть моя – чиста».

Я не хотел первым произносить слово «собака», но как Андрей Вознесенский сорок лет назад смог не просто увидеть, но и сформулировать прямую зависимость между состоянием нашей души и смертью безымянного пса?

Собаки без определенного места жительства. В последнее время они стали разменной монетой в разговорах политиков всех мастей. Разговорах, не имеющих продолжения ни только в делах, но и в последующих обсуждениях. Да что там политики! Милые, тихие и интеллигентные люди, окружающие меня и вас, тоже милых и интеллигентных, не задумываются даже о возможности помощи этим несчастным, родившимся лишь для того, чтобы стать чьим-то другом.

Дорого одетые, очень богатые дядьки с присущим им снобизмом рассказывают по телевизору, что стерилизация может мгновенно решить проблему бродячих собак, их популяция начнет сокращаться, кобели прекратят звереть при виде течных сук, и скоро все закончится самым естественным путем.

Одни умышленно врут, другие наивно верят. Выживаемость потомства бродячих собак в условиях города практически равна нулю. Болезни, морозы, голод, жажда, техногенные причины и острые зубы соплеменников оставляют слепых кутят без единого шанса. Отстрелы и отловы, вообще, должны были бы поставить точку в жизни этих несчастных.

Но выглядывая из бронированных дверей своих квартир, мы снова видим бродячих и бездомных, голодных и замерзших, всегда беспомощных и беззащитных. Откуда же они берутся, когда весь мир, казалось, ополчился против них?

Ответ, одновременно, прост и горек. Мы, повторюсь, такие красивые, тихие и интеллигентные, воспитанные и образованные выбрасываем на улицу своих бывших друзей в таких количествах, что никакие внешние факторы не могут их истребить.

Знаете, как Сталин, убивший перед войной в лагерях сотни генералов, исправлял недостатки тактической мысли? Сначала – штрафбат, а затем в рукопашную на танки. Полегли? Снова штрафбат…

Объясните мне, с кем мы продолжаем воевать, что это за война, в которой в проигрыше всегда остается собственная совесть? Война, начинающаяся с того самого мягкого и теплого комочка, у которого помимо мокрого носа есть еще и шершавый, пахнущий молоком язык, лижущий твое лицо и руки, признавая хозяина… Не понимаю, за что мы с ними так.

Еще вчера сильные и бесстрашные, сегодня – самые уязвимые и слабые. Я говорю об алабаях, главное предназначение которых – охранять дом, тот самый, стоящий на позиции № 1 в списке наших главных ценностей. О тех, кто сам стоит на позиции № 1 в списке преданных друзей.

На самом деле порода, окрас, пол и меда ли не имеют никакого значения.

Как только кличка перестает быть именем, начинается другая жизнь. Вернее, навсегда заканчивается прежняя.