Книга: ИЗБРАННЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ В ОДНОМ ТОМЕ
Назад: Нижеозначенные Маплы
Дальше: РАССКАЗЫ РАЗНЫХ ЛЕТ

Бабушки-дедушки

Бывшие Маплы развелись за несколько лет до того, как Джудит, их старший ребенок, вышла замуж и собралась рожать. Она жила с мужем, компьютерным программистом-фрилансером и трубадуром, в Хартфорде, на грани бедности. Джоан Мапл, теперь носившая фамилию Вандерхейвен, сказала Ричарду Маплу по телефону, что она и Энди, ее муж, собираются приехать в Хартфорд, на роды, которые будут вызываться искусственно.
— Это смешно! — заявила Рут, жена Ричарда. — Женщине за тридцать, у нее есть муж. Суетящиеся вокруг нее разведенные родители — это не просто глупость, а жестокость. Я рожала первенца на Гавайях, моя мать в это время была во Флориде, мы обе так захотели. Когда рожаешь, требуется пространство, воздух, главное — дышать. — Вспоминая собственное разрешение от бремени, происходившее естественным путем, она демонстративно запыхтела. — Оставьте свою бедную дочь в покое! Ей понадобилось целых десять лет, чтобы преодолеть ваше жуткое воспитание!
— Джоан говорит, что Джудит сама ее позвала. Если она хочет, чтобы рядом с ней была Джоан, значит, хочет и меня. Если я допущу, чтобы там оказались только Джоан и Энди, то младенец примет Энди за своего дедушку. Это сразу запечатлеется в его памяти.
— Никто, даже ребенок в возрасте одного часа, не примет Энди Вандерхейвена за члена вашей семейки, — возразила Рут. — Вы оборванцы, а Энди щеголь.
Ричард давно привык к тому, как жестко Рут воспринимает окружающий мир: это было все равно что жить в книжке-раскладушке, лишенной еще одного измерения — неопределенности. Но ему было больно думать, что его первый внук может появиться на свет, в то время как рядом не будет его. Джудит родилась в Англии, и когда он впервые ее увидел, она была туго спеленутым, плотным конвертом с круглым красным личиком. Она стала первым в его жизни младенцем, которого он взял на руки. Он ждал этого момента с опаской, боялся уронить это хрупкое бесценное создание, но оказалось, что даже новорожденные наделены силой прилипания и так удачно ложатся на руки взрослому, что тот забывает про все страхи. Дрожащая горячая головка, блуждающие глазки, как мутные капли небесной росы, сморщенное личико, источающее настоятельную волю к жизни. «Это наше общее дело, папа, — заверяло его крохотное тельце, — мы все преодолеем вместе».
Так и вышло, они вместе прошли сквозь пеленки и ночные кормления, колики и свинки, подростковые слезы и приступы глупости, уроки игры на флейте и катания на лыжах, через начальную и среднюю школу, пока не наступил час выступления выпускников, где Ричард не поверил своим глазам: его дочь, участница ансамбля длинноногих танцовщиц, синхронно с остальными застыла в финальной позе и серьезно уставилась на зрителей. Весь ансамбль вопросительно приподнял брови. «Кто мы такие?» — спрашивали они. Безмолвный ответ ошеломленного зала был очевиден: «Женщины». Никогда еще Ричард не понимал с такой отчетливостью, что ее тело оторвалось от него и принадлежит внешнему миру. И вот теперь ее тело раскалывалось, производя на свет еще одно тело. Черт возьми, он не позволит, чтобы Джоан одна приняла их внучку, превратила ее в свою исключительную собственность!
На Восемьдесят шестом шоссе, под градом слепящих стружек заката, он слушал по радио карканье диск-жокея: «Жители «мускусного штата», вынимайте из нафталина свои кальсоны, этим вечером нам грозит ноль градусов!» Январь выдался сухой, но снег, успевший выпасть, не растаял из-за мороза; этой ночью ожидался рекорд холода. Радиостанция передавала музыку кантри. Хартфорд, эта роща бутылочно-зеленых небоскребов на извилистом нью-йоркском шоссе, всегда привлекал его своей приятной провинциальностью. Миновав спагетти эстакад, ты оказывался там в трогательной пустоте, на обезлюдевших после вечернего часа пик улицах, посреди грандиозной ненужности этой столицы штата. Это был город без жителей, с редкими шмыгающими тенями; непонятно, кто убирал там снег. При больничном комплексе имелась подземная парковка, но он проехал несколько кварталов и нашел свободное местечко на улице. Еще не было шести часов, но уже опустилась кромешная тьма. Ричард заспешил по колючему морозу на яркие теплые огни больницы. Он приехал последним из всего этого чрезвычайно раздутого семейства, да и играл в нем, наверное, наименьшую роль. Регистраторша и ее компьютер отправили его на нужный этаж, где он долго томился в комнате ожидания, успел даже проштудировать два номера «Спортс иллюстрейтед», а потом к нему из сокровенных глубин родильного отделения выбежала Джоан, похожая на сбившуюся с ног наемную хозяйку мероприятия, считающую своим долгом обласкать любого гостя, даже самого неуместного.
Проживая в довольстве в роли миссис Вандерхейвен, она набрала вес — с Энди она, очевидно, не испытывала такого стресса, как в первом браке, — и предстала перед ним в желтом платье без пояса, с цветочками, старомодном, словно из шестидесятых. Ее лицо было шире, чем он его помнил, раскрасневшимся от важности события — как-никак она становилась бабушкой — и от тропического больничного тепла.
— Мы не знали, приедешь ты или нет, — сообщила она.
— Я же сказал, что приеду, — слабо возразил Ричард.
— Мы не знали, отпустит ли тебя Рут.
— Как она могла меня остановить? Она одобрила мою поездку и напутствовала словами: «Поцелуй их всех за меня».
Джоан покосилась на него, неуверенная, как часто бывало, в степени его ироничности. За годы, прошедшие после развода, она лишилась ресниц, волосы над широким лбом поседели.
— Час назад ей отвели воды, — стала она рассказывать, — и теперь мы сидим и ждем схваток. Джуди держится молодцом, хотя ей, конечно, страшновато.
Последнее относилось и к самой Джоан; при нем она робела. Их телефонные переговоры, долго продолжавшиеся, несмотря на вторичный брак обоих, по причине общих детей, в последние годы сходили на нет, и теперь они по несколько месяцев не слышали голос друг друга; он не знал, когда ему было с ней так же неуютно, как сейчас, в этой перегретой комнате ожидания, среди рядов разноцветных пластмассовых кресел, под крики из телевизора, вознесшегося к самому потолку. Дело было в воскресенье Суперкубка, и комментаторы совершенно распоясались; крайняя степень возбуждения считалась необходимой даже для женщин, ведущих новости. Джоан неуклюже наклонялась, заглядывая ему в лицо и подпирая руками бока; потом, не иначе как подчинившись боли в спине, она плюхнулась в пластмассовое кресло с ним рядом. Его кресло было грязно-кремовым, ее обшарпанно-оранжевым. Эти кресла отливали для людей более скромных габаритов, и Ричарду с Джоан пришлось отъехать друг от друга во избежание соприкосновения.
— Испугаешься тут! — сказал он. — А кстати, кто такие «мы»? — Он снял пальто, но остался в толстой спортивной куртке, чувствовал исходивший от нее жар и ощущал неудобство.
Но Джоан быстро приспосабливалась к любой обстановке.
— Пол, сестра Пола — она, как ты знаешь, медсестра, но в другой больнице. Ее все равно пустили вместе с нами, с Энди и со мной, в предродовую палату. А также, естественно, Джуди с маленьким неизвестным.
— Целая толпа! Как там Пол?
Зять, блондин с начавшими выпадать спереди волосами, на затылке собирал их в хвост и вообще всегда казался Ричарду наглым дылдой, специально добавившим себе несколько дюймов роста, чтобы свысока насмехаться над окружающими. Ричард так и оставался бы в неведении, что значит слово «худосочный» применительно к людям, если бы не Пол Высоцки. Худосочный человек стал для него синонимом переросшего и иссохшего сорняка, который остается вырвать и выкинуть. К его удивлению, брак Пола и Джудит тянулся уже пять лет.
— Чудесно! — Джоан встала на защиту зятя. — С Джуди он сама нежность, на него можно положиться. Он не пропустил ни одного урока для будущих родителей и теперь дышит вместе с ней. Он принес книжку ее любимых стихов, Э. Э. Каммингса, чтобы почитать ей вслух, если ей надо будет отвлечься.
— Каммингса — вслух? У него же одни дыры вместо слов и целых предложений!
— Мы с тобой слушали его самого, помнишь? На Нортоновских чтениях.
Каммингс был маленьким лысым человечком в смокинге, с безупречными манерами. С напоминающей пещеру сцены гарвардского театра «Сандерс» он читал ровным высоким голосом все: Вордсворта, Данте, собственную прозу и стихи. Ричард и Джоан, невзирая на зимний холод, отстояли в очереди, чтобы попасть в псевдоготический театр, полный шепота и горячего, жаркого студенческого воодушевления. На какое-то мгновение он и пожилая полная женщина рядом с ним превратились в потрепанный бинокль, направленный на вдохновенного светящегося гомункулуса, явившегося из прозрачных глубин утраченного времени. Только им двоим он звонко читал сейчас «Откровение бессмертия» Вордсворта, строфу за строфой; студенческая аудитория вокруг них, нагромождение одежды без голов, уже возмущенно гудела — ну и пусть!

 

Джоан ушла, пообещав вернуться. Она не пригласила его присоединиться к сборищу вокруг Джудит, да ему туда и не хотелось. Он поехал на лифте вниз, в кафетерий, выпить кофе с лимонным кексом. В больничных кафетериях он всегда забывал о диете. Не станут же там кормить чем-то вредным! Он позвонил из телефона-автомата Рут (звонок за счет абонента).
— Я на месте, дорогая. Пока что ничего особенного не происходит.
Ему нравилось звонить жене, потому что по телефону ее голос звучал хрипловато, на его вкус красиво, чего он не улавливал, находясь с ней с глазу на глаз; в трубке он слышал молодой голос, голос их связи в молодости — таинственный, настойчивый, влажный. Но говорила она решительно:
— Конечно, ничего. Кто говорил, что что-то произойдет? Ты можешь там застрять на несколько дней. Где ты остановился?
Ричард улыбнулся: она всегда об этом спрашивала, как будто пребывание в любом отеле или мотеле без нее было сродни неверности.
— В «Бест-инн» у Восемьдесят четвертого шоссе. Я позаботился оплатить номер еще по дороге сюда. Сегодня ожидается особенно холодный вечер. В Бостоне уже ноль?
— Откуда я знаю? Я смотрела «Шестьдесят минут», захватывающее разоблачение фармацевтических компаний, и благодаря тебе пропустила конец. Майк Уоллес не давал спуску одному неудачнику из совета директоров.
— Не думаю, что искусственные роды могут затянуться на несколько дней.
— А я не думала, что стану соломенной вдовой, а мой муж будет колесить по стране, чтобы наблюдать, как у его детей рождаются дети. Как там Джоан? Прелесть, как обычно?
— Я видел ее всего минуту. Все они набились в палату и ждут, когда у Джудит начнутся схватки, а я сижу в комнате ожидания и читаю старые номера «Смитсониан».
— Какая несправедливость! — Судя по тону Рут, ее тоже, наконец, проняло.
— Нет, Джоан понимает, что мне нечего делать в одном помещении с этой двуногой оглоблей. Я имею в виду Пола.
— Но ты ведь так любишь Джудит!
— Тем более постараюсь ее не отвлекать.
Повесив трубку, он вернулся в кафетерий и позволил себе шоколадный батончик, чего не делал уже несколько лет. После этого он вернулся к старым журналам, но совсем скоро его оторвала от них Джоан.
— Куда ты подевался? Дела у Джуди пошли быстрее, она уже в родовой палате.
Щеки его бывшей жены покрылись лихорадочными пятнами. Завитыми волосами и отсутствием талии она походила на кембриджских любительниц поэзии, о которых насмешливо писал Каммингс, но которые все равно явились на его выступление тогда, несколько десятилетий назад, вместе с распаренным студенчеством.
— Мне и Полу врач разрешает с ней остаться, а Энди — нет. Энди не выносит комнат ожидания, он считает, что здесь кишат микробы. Медсестры предложили ему побыть в палате Джуди. Там есть телевизор. Мы подумали, что ты тоже мог бы подождать там. — Саму Джоан такой вариант вроде бы слегка тревожил, как будто оба ее мужа не были давними знакомыми, достойно миновавшими все кризисы. — Джуди переживает, что ты сидишь здесь один.
— Ну, волновать Джуди — это не дело. Действительно, почему бы и нет?
С этими словами он пошел за Джоан по коридору. Сзади ее волосы не казались такими седыми и даже подпрыгивали, как в старину, когда она катила на велосипеде впереди него по дорожкам Гарварда.
Энди сидел в единственном в палате кожаном кресле, углубившись в новенькую книгу издательства «Оксфорд юниверсити пресс» с торчащей закладкой. На носу у него были золотые очки-половинки. Он поднял голову с видом скептического школьного учителя.
— Читай, Энди, — сказал ему Ричард, — я примощусь здесь, в уголке.
Джоан смущенно растопырила руки, словно закинула их на плечи невидимым партнерам по танцу.
— Дик, вот более или менее удобный стул, — сказала она.
Энди снова посмотрел поверх своих очков:
— Хочешь в мое кресло, Дик? Мне все равно, на чем сидеть.
— Ни в коем случае, Энди. Выживает самый приспособленный. Трофеи победителю, что-то в этом роде. Что ты читаешь, молитвенник?
Его забавляло, что Джоан, дочь священника, для которой понятие Бога было смутным, а порой даже тираническим, вышла замуж за такого прилежного прихожанина. Энди принадлежал к епископальной церкви, как китайский мандарин принадлежит к конфуцианцам, — чтобы порадовать предков. Показав Ричарду обложку своей книги — «Исследователи Западной Африки», он сказал:
— Поразительно, какой сильной была вера у некоторых из этих бедняг. Всех их, конечно, ждала малярия.
— Значит, вы устроились? — спросила Джоан.
Муж не удостоил ее ответом, успокаивать ее пришлось Ричарду.
— Все отлично! Сообщи нам, когда родится ребенок или подадут ужин — в зависимости от того, что произойдет раньше.
Некоторое время он слушал, как Энди переворачивает страницы и сопит, наблюдал в окно, как заснеженное пространство изредка пересекает скрюченная от холода человеческая тень.
— Можно включить телевизор? — не выдержал он. — А то пропустим рекламу.
— Американский футбол? Ты это смотришь?
— Суперкубок обычно, да. Слушай, Энди, как ты можешь называться американцем, если не смотришь Суперкубок?
— Я нечасто называю себя американцем, — признал Энди с сопением.
Ричард хохотнул. Забавно, подумал он, дома Рут заставила бы его смотреть по каналу Пи-би-эс программу про природу.
Одна команда была в белых шлемах, другая в бронзовых. Один квотербек метал мячи, как дротики, четко, словно на диаграмме, другой делал скрэмблы из своего утлого кармана безопасности, посылая высокие крученые мячи, настоящие бабочки.
— Как поймал! — крикнул Ричард. — Нет, ты видел, Энди? Одной рукой, в шести дюймах над покрытием!
— Не видел.
— Просто чудо какое-то! — заверил его Ричард. — Такое случается раз в жизни. Смотри, сейчас покажут повтор.
Джоан проверяла их каждые полчаса. Один раз она побаловала их пончиками, в другой раз принесла куриный суп с лапшой на подносе из фанеры вторичной переработки.
— Кафетерий закрывается, — предупредила она.
— А крекеры? Помнишь, как я люблю крекеры? — всполошился Ричард.
— Соль и крахмал, Дикки, — предостерег его Энди. — Ты до сих пор ешь этот мусор?
— Если честно, забыла, — призналась бывшему мужу Джоан, краснея, и извлекла из кармана своего бесформенного платья в желтый цветочек две маленькие упаковки. — Я не собиралась их тебе скармливать, пока сам не попросишь.
— В этом баночном супе и так достаточно натрия, чтобы повысить тебе давление на пять миллиметров.
— Давай! — заорал Ричард в экран, на котором бегущий бэк, опустив голову в бронзовом шлеме и усердно работая коричневыми икрами, уводил назад троих теклеров, чтобы выиграть ярд, необходимый для первого дауна.
Энди уже бросил читать свою книгу и нацепил очки для дали, чтобы лучше следить за комментариями своего непрошеного соседа. Ричард оказался болельщиком бронзовых шлемов, поскольку их команда базировалась восточнее команды белых шлемов, к тому же там играл квотербек — мастер скрэмбла и сказочных тайтэндов. К середине матча его избранники выигрывали десять очков. Шоу в перерыве затянулось, выступление музыкантов базировалось на ностальгии по року семидесятых, которую оба больничных зрителя не могли испытывать, ибо в те годы уже были не вполне молоды. Ричард вышел и нашел поблизости автомат, в котором накупил на четыре доллара шоколадных батончиков и чипсов. Энди соизволил съесть четыре сырных чипса, после каждого вытирая платочком пальцы. Пришла Джоан с горящими, как после ванны, глазами и объявила:
— Схватки ускоряются.
— Сколько это очков? — спросил Энди, когда квотербек в бронзовом шлеме получил сэк за своей линией ворот.
— Всего два. Хочешь доесть сырные чипсы?
— Нет, благодарю, доедай сам.
— А как насчет клубничной шоколадки?
— Только не это!
Ричарду было любопытно, привередлив ли Энди в постели так же, как в еде. Возможно, Джоан требовалось именно это — мужчина, помогающий ей раскрываться, чувствовать себя относительно свободной. «Куда бы я ни сунулась, — пожаловалась она однажды Ричарду, подразумевая не только секс, — ты уже там».
— Ух ты! — воскликнул Энди, имея в виду длинный порхающий пас, который ресивер зацепил пальцами и забрал, несмотря на смертельный слепой удар.
— В этом вся теперешняя игра, — объяснил Ричард. — Они пытаются отбирать мячи. Поразительно, что только не позволено у этих профессионалов! Посмотри, что творится после блокировки!
Болтая, он гадал, долго ли Джоан спала с Энди, прежде чем об этом узнал он. Под тем предлогом, что ей нужны занятия вне дома, она поступила в епископальный хор и после репетиций по четвергам возвращалась все позднее, пыталась заползать под простыни неслышно, но поднимала страшный шум. Даже если он спал, внезапное тепло ее тела, холодные пальцы ног и запах пива изо рта прогоняли сон. Энди исполнял басовую партию, хотя внешне его можно было принять за тенора.
— Выживает самый приспособленный, — с улыбочкой сказал Энди под телевизором.
Быстрый косой удар, еще один порхающий пас, блестящий рывок в отверстие, приоткрытое на долю секунды слишком профессиональной атакующей блокировкой — и вот уже фулбек, втянув в плечи голову, прорывает линию ворот. Восточные снова в игре. Интерсепцию в начале четвертой четверти провел лайнмен, бросившийся не в ту сторону, и счет сравнялся. Энди, увлекшийся игрой, издал торжествующий крик, Ричард подставил ему ладонь для шлепка.
— Боже! — всплеснула руками снова появившаяся в комнате Джоан. — Прошу прощения за вмешательство, ребята, но у меня новости.
— Нет! — испугался вдруг Ричард, как случалось порой в кинотеатре, когда под ним разверзалась пропасть реальности и неминуемой смерти, по сравнению с которой дурацкое приключение на экране превращалось в отвлечение от жизни, в напрасную трату бесценных минут, в то время как приближается с угрожающей скоростью его собственная последняя минута…
— Да, — подтвердила Джоан, сама любезность.
— Мальчик или девочка?
— Пол хочет лично объявить вам все подробности.
— Вечно она дразнится, Энди! Назови хотя бы вес.
— Впечатляет. Как и весь процесс — удивительно, если смотреть со стороны! А послед!.. — Она закатила глаза, снова представляя только что увиденное, потом со смешком, выдававшим дочь священника, которой не следует делиться такими интимными подробностями, резко сказала своему нынешнему супругу: — Энди, ты наверняка проголодался.
Через минуту вошел Пол, такой дылда, что можно было подумать, будто его тянет к потолку невидимая резинка. Его бледное лицо и гладкие, длинные, как у женщины, волосы увлажнились от чужих страданий. Он так небрежно протянул руку, что Ричард получил тычок в грудь, и провозгласил в своей задушевной манере трубадура:
— Ваша чудесная отважная дочь родила Ричарда Лео Высоцки.
Эта фраза была, видимо, приготовлена заранее, как фраза Армстронга при высадке на Луне, и вышла точно такой же скомканной и малопонятной. Внука назвали в его честь. Пол и Джудит наверняка имели такой замысел на случай рождения мальчика.
— Господи! Это вы напрасно, — сказал Ричард. Потом он переживал, что получилось невежливо.

 

Время для посещений давно закончилось. За роженицей и новорожденным присматривали вдали от посторонних взоров врачи. Пол остался, чтобы помочь доставить жену обратно в палату, а бабушке с дедушками разрешил удалиться.
— Еще не доиграли Суперкубок! — запротестовал Ричард.
— Завтра о нем напишут во всех газетах, — грубовато сказал Энди. — Мы с Джоан уезжаем.
Ричард восхищенно наблюдал, как аккуратно Энди обматывает шею серым шерстяным шарфом, как, придерживая шарф подбородком, медленно натягивает пальто. Джоан хотела было помочь мужу, но, видя интерес Ричарда, подавила супружеский инстинкт.
— Не забудь свою книгу, — напомнила она Энди. — И свой «Уолл-стрит джорнал».
— Мистер Мапл, — обратился к Ричарду Пол, — мы перевезем сюда Джуд (он называл Джудит — Джуд — скорее, в честь «Хей, Джуд», а не «Джуда Незаметного»), но вы можете досмотреть Суперкубок в нижнем вестибюле. Вряд ли вам разрешат остаться на этом этаже. — Он уже выглядел более зрелым, даже стал сутулиться.
— Все нормально, Пол, хорошенького понемножку. Я ухожу с остальными. Передайте Джудит, что я попытаюсь заглянуть к ней завтра утром, прежде чем уехать обратно в Бостон. Как вы считаете, меня пустят?
— Посещения разрешены с часу дня, но, думаю, пустят, — ответил Пол несколько ворчливо.
Ричард поплелся по больничным коридорам за Вандерхейвенами. После развода у Джоан завелась норковая шубка, мерцающий воротник которой шел к ее вьющимся волосам. Ему ли не знать, что на самом деле у нее тугие завитки, ему ли не помнить доказательство этого! В шестидесятые годы она даже сделала себе вполне приличную для белой женщины прическу «афро». По другую сторону от стеклянных больничных дверей их поджидала колкая от мороза хартфордская пустота. На улицах никто и ничто не двигалось, кроме них; у Ричарда сразу одеревенели веки и ноздри, еще через несколько минут заболели от мороза кончики пальцев в кожаных перчатках. Автостоянка больницы мутно мерцала на другой стороне улицы, будка служащего, принимающего билеты, пустовала. На полосатом шлагбауме висело напоминание: большими красными буквами на нем значилось, что автостоянка работает до 21.30.
— Проклятие! — взвыл Энди и топнул ногой по запорошенному снегом асфальту. Ричард и Джоан не удержались от смеха, таким вздорным и бесполезным был этот жест. Смех на морозе прозвучал с резкостью трещащих балок в заброшенной церкви. — Почему нас никто не предупредил? — спросил Энди.
— Наверное, они понадеялись на твое умение читать, — предположил Ричард. — Вероятно, время работы указано на билете.
— Прости, дорогой, — сказала Джоан. — Это я виновата. Я слишком всполошилась из-за того, что становлюсь бабушкой, и перестала что-либо замечать.
— Нигде не вижу такси, — заныл Энди. — Проклятие, проклятие! — В своей каракулевой шапке он походил на игрушечного солдатика, каждая его фраза сопровождалась выбрасыванием белого флага изо рта.
— Где вы живете? — спросил Ричард у Джоан.
— В единственном приличном отеле в центре, называется, кажется, «Морган».
Это было похоже, скорее, на Энди, чем на Джоан — поборницу равенства, какой ее знал Ричард.
— Не расстраивайтесь, я отвезу вас на своей машине, а утром вы приедете сюда на такси.
— Очень мило с твоей стороны! — Она переминалась с ноги на ногу, чтобы не замерзнуть, мех искрился в слабом свете фонарей. — А где машина?
— Хороший вопрос! Я оставил ее на улице, но тоже волновался и не запомнил, где именно. Кажется, я шел оттуда в гору. — И он зашагал к ближайшему склону. Джоан шла рядом с ним, Энди сзади. Улица быстро кончилась тупиком у кирпичной котельной без окон, издававшей грозный рев. Ричард невольно прыснул, Джоан тоже.
— Лучше я вернусь в больницу, пусть оттуда нам вызовут такси, — проскулил Энди.
— Не будь бабой, представь, что ты исследователь Западной Африки, — сказал Ричард. У него горело от мороза лицо, пальцы в тонких перчатках совсем онемели. — Она точно где-то неподалеку. Серый «таурус», три наклейки на лобовом стекле. Помню, я заметил ряд закрытых магазинов и подумал, не разобьет ли мне стекла молодежь, охотящаяся за наркотиками.
— Отлично! — сказал Энди. — Идем назад, Джоан. Здесь рай для грабителей.
— Чепуха, — ответила Джоан. — Кому охота грабить в такой мороз? — В сердце она осталась либералом. — Шевели мозгами, Ричард. Какие это были магазины? Ты переходил через широкие улицы? Оттуда ты подошел к больнице?
Ее вдохновляющий голос, который он впервые услышал на семинаре по английскому эпосу — дюжина незрелых юношеских физиономий над дубовым семинарским столом и ее сияющее личико, — пробудил в нем отчаянного студента. Рут настолько превосходила его трезвостью мысли и решительностью, что теперь ему редко приходилось думать. В голове стала рождаться схема.
— Вон на ту улицу, — сказал он, показывая рукой, — а там налево…
Джоан пошла первой, они с Энди вяло побрели следом; она являлась в их троице самой подвижной — возможно, потому, что была одета теплее. Не прошло и десяти минут, как он узнал свою машину: родные наклейки, заученный рисунок дорожной соли на дверях и крыльях. Машина стояла нетронутая. Магазины, которые он смутно помнил, оказались, как ни странно, на другой стороне улицы. Услышав щелчок замка, он обрадовался: замку случалось замерзать и в более теплую погоду.
Джоан устроилась сзади, пустив Энди вперед, к отопителю. Когда завелся двигатель и машина покатила по безмолвным, украшенным ледяной глазурью улицам, она просунула голову между двумя мужчинами и обратилась к Ричарду:
— Так о ребенке… Когда они появляются — я никогда ничего подобного не видала, — на мордашках у них такое брюзгливое выражение! Он был совсем как Джудит, когда мы пытались кормить ее черносливом. Потом поток воды, и весь ребенок выскакивает пулей, таща за собой огромный перекрученный послед фиолетово-желтого цвета…
— Пожалуйста, Джоан! — взмолился Энди, поправляя на шее шарф.
Но ее распирало от вдохновения.
— Я про то, как все это устроено. Ты воспринимаешь матку в качестве места для временного пребывания, а на самом деле там кипит своя жизнь. Ей приходится многое отдавать.
Ричард понимал ее мысль. Она, как всегда, пыталась увидеть картину целиком, искала скрытую тайну соблюдения всех тех клятв, которые сопровождали ее детство. Жизнь подобна уроку, тексту с моралью.
Энди, со своей стороны, слушал ее так, как принято слушать вторых жен — в уверенности, что поиск завершен. Или что искать вообще нечего. Он похлопал ее по руке, то есть по норковому рукаву у себя на плече.
— Напрасно я позволил тебе все это наблюдать, — сказал он. — Теперь тебя будут мучить ночные кошмары.
— Я бы ни за что этого не пропустила! — сказала она с возмущением — так, по крайней мере, показалось Ричарду.
— Ты мне вот что объясни, — обратился он к ней. — Кто такой Лео?
— Его отец, разве ты не знал? Они не такие, как мы, этот ребенок может остаться у них единственным, или, по крайней мере, их единственным сыном, поэтому они вынуждены упаковать его в имена.
— Езжай прямо, потом налево — там одностороннее движение, — сказал Ричарду Энди. — Можешь оставить нас на углу, не доезжая до входа в отель, мы сами дойдем.
— И не подумаю! Я объеду квартал и высажу вас прямо под навесом, под носом у чертова привратника.
Джоан тронула его за плечо.
— Увидишь завтра утром Джудит, поцелуй ее за меня. Нам придется рано уехать, у Энди в десять встреча.
Ричард был не прочь чмокнуть ее на прощание, но лица у них еще не оттаяли, и шея его поворачивалась без прежней легкости.

 

Его номер в «Бест-инн» находился на первом этаже, ковер от стены до стены лежал прямо на бетоне. Стены дышали морозом, как в подземелье, к ним было холодно прикасаться. Обогреватель плохо справлялся со своей задачей. Ричард не сообразил захватить с собой пижаму, ограничившись свежей рубашкой, и теперь дрожал в одном белье между липкими простынями. Пришлось встать, снять тонкое одеяло и покрывало со второй кровати, даже набросить поверх всего пальто. Но от стен все равно тянуло холодом, это была сила, угрожавшая его существованию, стремившаяся заморозить в нем кровоток. «Ей приходится многое отдавать», — сказала Джоан о женской матке. Верно, до чего же враждебен и неодолим вселенский объем пространства без света и тепла! Он поджимал колени к подбородку, ощущая себя гомункулусом, не то мерзнущим, не то сжигаемым на костре на дальнем конце телескопа, приставленного к безразличному Божьему оку. Он был свежеснесенным дедушкой, и Вселенная норовила его раздавить, высвобождая место для новичков. Он все-таки ненадолго уснул, и его сны, обычно такие насыщенные подавленным вожделением и забытыми познаниями, были мимолетными, словно их истощили старания тела поддерживать совместимую с жизнью температуру.
Утром, невыспавшийся и продрогший, он, покидая отель, пожаловался на холод в номере. Молодой служащий, недавно вылезший из теплой постели, пожал плечами, почти не пытаясь извиниться.
— У нас такие ночи, как прошедшая, наперечет. На градуснике на крылечке у моей матушки не хватило шкалы.
При свете дня больница выглядела по-другому: более суетливой, но при этом какой-то обветшалой, устаревшей, фабрикой излечения, где трудятся уставшие от темноты люди. В хартфордской газете, купленной вместе с чаем — он поклялся себе избегать кофе из заботы о давлении, — он прочел, что его команда героев в бронзовых шлемах продула в последней полуминуте матча, пропустив гол с сорока семи ярдов. Чудеса — дешевый товар.
Когда его вопреки строгим правилам все-таки пустили к дочери, Джудит выглядела после перенесенных мучений неожиданно нейтрально: не обессиленной, но и не ликующей, не больной и не здоровой, не старше и не моложе своего тридцати одного года. Поверх больничной сорочки с завязками на спине был накинут старый пепельно-голубой халат Джоан; она сидела на краешке койки. Недавно она покормила новорожденного, и сестры унесли его назад в инкубатор.
— Не знаю, папа, — сказала она. — Мне как-то жутковато. Сегодня они кладут это мне на руки, а я не знаю, что с этим делать. Не пойму даже, где верх, где низ. Все боялась выронить, чувствовала себя страшно неуклюжей.
Он уселся в глубокое кожаное кресло, в котором накануне вечером сидел Энди, и отечески улыбнулся:
— Очень скоро ты перестанешь чувствовать себя неуклюжей.
— Пол тоже так говорит. — Этот всезнайка Пол!
Судя по тому, как Джудит произнесла его имя, дылда получил незаслуженное повышение. Оказалось, что Ричард больше ревнует к Полу и к младенцу, больше обижен на них, чем на Энди.
— Он уже замечательный отец.
— Возможно, это нетрудная роль. Возможно, ты по-прежнему ощущаешь ребенка частью самой себя, как свою ногу. Какие такие чувства можно взять и начать испытывать к ноге? Лучше скажи, как прошли — как правильно это назвать? — роды.
Джудит с самого раннего детства отличалась твердостью и независимостью, ее чувства бывало нелегко разглядеть, зато ей была присуща, как и ее матери, невозмутимая честность.
— Неплохо, — сказала она. — Все было хорошо. Пол здорово помог мне с дыханием. В какой-то момент он взял и запел, все сестры просто легли от хохота. Но насчет метода Ламаза они не правы: даже он не убирает боль. Они твердили, что это просто давление, но на самом деле это боль, папа.
У него прихлынул жар к лицу при мысли о том, что испытала его дочь. Он заморгал, встал, легко поцеловал ее в лоб, в широкий бледный лоб, который с самого начала при всей его любви скрывал ее секреты, ее ощущения, ее идентичность.
— Мне надо идти. Сестры собираются взять тебя в оборот.
— Взгляни на него хотя бы из-за угла, посмотри, на кого он, по-твоему, похож. Мама считает, что на дедушку: такая же складочка посередине рта и опущенные краешки губ.
— Послушать тебя, это прямо рот Энди. Ты же не считаешь его внуком Энди?
Джудит пришлось поломать голову, чтобы сообразить, что отец изволит шутить. Их обоих мутило: он провел ночь скорченным, ее, наоборот, раздирало на части.
— Кстати, твоя мать просила тебя поцеловать. Энди рано утром помчался обратно в Бостон, как только они сумели вызволить свою машину из гаража, где она застряла на ночь.
— Она мне все рассказала. Они с Энди навестили меня сразу после завтрака. Думаю, это она его уговорила.
— За твоей мамой как за бабушкой будет трудно угнаться! — сказал Ричард с довольным смехом.
— Еще бы! Ты бы видел ее с малышом на руках! Вот кто знает, где у него верх, где низ.
Когда медсестра поднесла его внука к окну, ему тоже стало ясно, что вот этот красноватый грейпфрут с зажмуренными глазками и несколькими прядками шелковистых волосиков, светлых, как у его отца, — голова, а крохотные лавандовые довески с другого, раскрытого края кулька, — пальчики ножек.
— Хотите подержать? — спросила его сквозь стекло молодая чернокожая сестра.
— А мне можно?
— Вы же дед! Дедушки здесь — особенный народ.
И миниатюрное тельце младенца надежно приросло к его груди и рукам, пускай не так крепко, как прирастали дети, которых он предполагал своими. Никто не принадлежит нам наяву. Только в нашей памяти.
Назад: Нижеозначенные Маплы
Дальше: РАССКАЗЫ РАЗНЫХ ЛЕТ

Антон
Перезвоните мне пожалуйста 8 (953) 367-35-45 Антон.