Глава 7
Что дальше?
Рубан полулежал на своем раздолбанном диване, подсунув под себя подушки, дымил сигарой; смотрел в потолок, думал. Через открытое окно залетали редкие снежинки. Нора лежала в его ногах, прикрытая пледом. Время от времени он, кряхтя, дотягивался до собаки рукой, проверял, жива ли.
Федор постучался. Не получив ответа, нажал на ручку двери, сказал с порога:
— Леонард Константинович, можно к вам?
— Заходи, Федя. Бери стул, садись. Саломея ушла?
— Давно. Мы ходили на место аварии…
— Нашел что-нибудь?
— Если вы имеете в виду следы журналиста, то нет. Все засыпано снегом. Надо бы вытащить джип, но, как я понимаю, сейчас это невозможно. Жалко будет, если растащат.
— Не думаю, народ здесь смирный. Пусть лежит, весной вытащим. Все равно. Где же он? Ты хоть что-то понимаешь? Мысли есть?
— Есть, Леонард Константинович.
— То есть ты можешь объяснить, что с ним случилось?
— Мне кажется, могу. Если отставить эмоции и ведьмовство, то на ум приходят только две версии, объясняющие, что с ним случилось. Несчастный случай или злой умысел.
Рубан помолчал. Потом спросил:
— Он жив?
— Не знаю. Могу предположить, что он выжил в аварии.
— А дальше что? Где он?
— Пока не знаю. Но думаю, узнаю.
— Отравление Норы как-то связано с аварией? Зачем ее отравили?
— Мы не знаем, отравили ее или нет. Она могла сама проглотить что-нибудь, в ее возрасте… сами понимаете. Случайно.
— Нора умная собака, она никогда ничего не возьмет случайно. Понимаешь, Федя, сначала журналист, теперь Нора… двое из тех, кто был ближе ко мне. Добавь сюда письма с угрозами… по-твоему, случайность? Сказать, кто следующий? — Он ткнул себя рукой в грудь. — Между прочим, Паша думает так же, сказал, будет здесь ночевать. Абсурд! В моем собственном доме, среди домашних и друзей… Я чувствую себя старым параноиком. Жизнь прожита, Федя, и ставки сделаны. Пора подводить итоги. Впереди одиночество и ожидание конца. Естественного или… — Он махнул рукой.
— Леонард Константинович, что за пораженческие настроения? Случайности имеют место быть, и никуда от них не денешься. Не нужно искать злой умысел там, где его нет. Или он не доказан. Письма — да, согласен, неприятно, но известные люди иногда получают письма с угрозами. Маленькие люди таким образом самоутверждаются. Куда они делись — вопрос, возможно, куда-то завалились или вы спрятали в надежное место. Найдем. Нора… не согласен, что злой умысел. Она ведь не умерла, Саломея Филипповна сказала, что будет жить. А ведь отравить ее до смерти нетрудно, принимая во внимание возраст. Журналист… Я остался около машины, когда все ушли, проверил тормозной шланг, ползал в снегу, разгребал снег. Первое, что приходит в голову, — перерезанный тормозной шланг. Все чисто. Бензина полный бак. Никто не планировал аварии, это был несчастный случай. Мы не знаем, в каком он был состоянии, возможно, выпил. Просто неудачно совпало.
— Так звезды встали? — сказал Рубан.
— Так звезды встали. Так что на этом поставим точку, Леонард Константинович. Вы помните, что у вас день рождения? И что гости явились на юбилей и вам нужно присутствовать на церемонии? Иван открыл мне по секрету, планируется ужин при свечах, а также сообщил, что привез петарды. Так что у нас будет полная возможность стать свидетелями большого фейерверка, переходящего в пожар. Заодно и проверим вашу теорию заговора и неслучайной цепи случайностей.
— Устал я, Федя. Не хочу никого видеть. Смотреть на их лица, пить с ними за собственное здоровье, зная, что каждую минуту могут отправить на тот свет…
— В таком случае нужно сыграть в рулетку, — ухмыльнулся Федор.
— В рулетку? — Рубан удивился и задумался; вдруг рассмеялся: — А ведь это мысль! Ты прав, Федя. Разнюнился, старый дурак. Ты прав. Поставим на кон жизнь. Нора, старушка, хочешь посмотреть на фейерверк? Надеюсь, до завтра ты оклемаешься. Нора! — позвал он, и собака подняла голову. — Жива? Завтра у нас праздник, девочка, готовься.
— Утром вы собирались мне что-то сказать, — напомнил Федор.
— Правда? — ненатурально удивился Рубан. — Не припоминаю…
* * *
— Иван, журналист пил? — спросил Федор, когда они остались вдвоем в гостиной. Остальные после ужина разбрелись по своим комнатам. Федор рассматривал иконы и коврики на стенах, Иван расставлял шандалы с каминной полки на полу вокруг кресла с Марго-дубль. Готовился к фотосессии.
— Пил? Как все. Просто ему больше надо было, парень здоровый. Пьяным его не видел.
— А когда поехал в поселок?
— Ты чего, Федя? У нас же ни хрена не осталось, потому и поехал. Был трезв как стеклышко.
— Почему один?
— Не помню. Наверное, никто больше не захотел. Дорога одна, мимо поселка не промажешь. А что?
— Какие у него отношения с коллективом? Были…
— Нормальные, ты чего, Федя! Елена издевалась, фыркала, что напишет он книгу, как же! Мишка воротил морду, ну да он себя раз в год любит. Зое он нравился, цепляла его, мускулы на руках щупала, а он таял. Простой парень, без подходов. Марго его не замечала, тоже вечно надутая… хотя… — Иван задумался. — Я видел их как-то в гостиной, сидели, разговаривали, голова к голове… я еще удивился. Рубан вообще не выходит, сидит у себя в мастерской — как я понимаю, они не очень, чего-то там у них не складывается. Рубан, конечно, гений, но характерец термоядерный. Я его люблю, Федя, и глубоко уважаю, он наша история. Смотрю на его «Оплакивание», самому впору заплакать, такая экспрессия бьет… через край! Гений-то гений, а с другой стороны, чему радоваться? Как художник, он кончился, поверь моему слову. Все в прошлом. Последние три года — ничего, полный ноль. Сын-неудачник. Столько баб было за всю жизнь, одних жен четыре, а в итоге пшик. Дим парень хороший, не злой, но ему все по фигу, абсолютно пустое место. Ты думаешь, Марго родит ему кого-нибудь? Даже не смешно. Слава, деньги, а потом что? Ученик Миша, гений, мастер… ты видел его? Что может создать художник с такой кислой рожей? Согласен, несколько работ заслуживают внимания, да, но это же декаданс! А где мажорная нота? Где, я тебя спрашиваю?
Иван вопросительно смотрел на Федора, и тот с трудом сдержал усмешку, вспомнив выставку, где они познакомились, — работы Ивана поразили его контрастом между радостным видом художника и его депрессивным творчеством. Иван понял и сказал:
— Когда это было! В молодости мы все душу рвем. Ладно, согласен, он мне не нравится… породы у нас разные, я простой человек, от сохи, а он весь из себя, выпендреж, понты… Что они в нем находят, убей, не понимаю! Елена косяки кидает, Зоя с ним спит, сюда вот заявилась, хотя это не ее. Подозреваю, замуж собирается. Вот возьму и отобью на хрен! У нас сегодня ночью рандеву, она придумала сниматься при свечах, представляешь? — Иван ухмыльнулся. — А ты думаешь, эта адвокатская парочка здесь просто так? Завещание он собирается переписать, не иначе. У всех свои проблемы, журналист им по барабану. Хотя, между нами, я думаю, никакой он не журналист.
— И кто же он по-твоему?
— Понятия не имею. Уж очень орбиты у них с Рубаном разные. У меня глаз алмаз, все замечаю… кстати, очень мешает в жизни. Так вот, однажды ставня в мастерской хлопнула, вроде как выстрел — так и жахнуло! Мы в гостиной сидели. Журналист за дверь выскочил, и я заметил, руку под мышку сунул, будто пушка у него там. То-то и оно. Андрей больше тянет на телохранителя, Федя, чем на журналиста. И Леша Добродеев его не знает. И все документы с собой таскал, ничего не оставлял в комнате. А зачем он тут… — Иван поднял брови «домиком» и развел руками. — Что-то в атмосфере, Федя, не того-с. Сложная атмосфера. Журналист исчез, собаку отравили. А с какой стороны прилетит, хрен его знает. Вроде все на виду, друг дружку тысячу лет знают, а тучки ходят. Я провожал Саломею, выскочил за ворота следом, а она вдруг остановилась, обернулась на Гнездо и перекрестилась! Не поверишь, у меня мороз продрал по шкуре! И припустила, как олимпиец, только ее и видели. Тоже почуяла недоброе, ведьма.
— Иван, какая ведьма? Да что ж вы все так повелись на мистику! Женщины ладно, им положено, но ты! Не ожидал.
Иван, криво усмехаясь, смотрел на Федора. Потом сказал:
— Вот только не надо меня дурить, Федя. Ходишь всюду, вопросы задаешь, около джипа остался, к Рубану запросто… За дурака держишь? Ты-то здесь каким боком? Объяснение дохлое. Я же помню стеклянных кукол, как ты маньяка ловил. Неспроста ты здесь. Ну? В чем дело?
Федор рассмеялся и поднял руки:
— Сдаюсь! Неспроста.
— Ну и?..
— Рубан получает письма с угрозами, растерялся, позвонил старому другу, тот посоветовал на всякий случай телохранителя. А потом предложил мне приехать и осмотреться. Что я и сделал. Места здешние прекрасно знаю, неоднократно бывал в студенческом лагере. Личность Рубана всегда была мне интересна. Только ты же понимаешь…
— Так я и думал! — обрадовался Иван. — Не боись, Федя, твоя тайна умрет вместе со мной. Высмотрел что-нибудь?
— Трудно сказать, Иван. Да ты и сам все видишь, ты здесь раньше меня.
— Значит, журналист, собака, письма… не случайно?
— Не знаю, Иван. Посмотрим. Раз ты меня раскусил, будешь товарищем по оружию. Слушай, смотри в оба… нам нужно уберечь Рубана.
— Ты хоть догадываешься, откуда рванет?
— Я даже не уверен, что рванет. Преступник не объявляет о намерении совершить преступление, он его совершает. А здесь скорее желание напугать… Деморализовать. Сюда вписывается отравление Норы… если это было отравление, и исчезновение журналиста.
— Зачем?
— Не знаю. Рубан немолод, давление, сердце…
— А что ты высмотрел на месте аварии?
— Ничего. Были кое-какие версии, но они не подтвердились. Ты помнишь тот вечер, когда журналист уехал в поселок? Кто находился в доме, помнишь?
— Да все тут были… сидели в гостиной, трепались. Марго выходила на кухню, потом к Рубану. Помню, мы спрашивали, как он. Елена принесла себе из кухни чай, шмыгала носом. Адвокаты сидели на диване, молчали. Наташа-Барби, Елена… Она хорошая баба, но злая. Потом Артур вышел за шалью — супруга мерзла. Не было долго. Вернулся без шали, сказал: не нашел. Она пошла сама. Потом пришла Зоя, и все завертелось вокруг нее… Я смотрел на нее и думал, что красивой женщине все сходит с рук — и глупость, и грубость, и дурной базар. Рассказывала про магазины в Париже, Елена ехидничала. Я спросил: а в Лувре была? Она наморщила лоб, говорит, не помню такого, мы ходим только в самые шикарные. Елену аж перекосило. Но хороша! Под конец пришел Мишка, заспанный, морда красная, кислый; стал разжигать камин… любит он разжигать камин — можно сидеть спиной к обществу и презрительно молчать. Все вроде.
— А Дим?
— Дим? — Иван задумался. — Не помню. Ты понимаешь, Дим не бросается в глаза… не знаю, как это у него получается. Что есть, что нету. Если бы он вообще исчез, никто бы не заметил. Был! — Иван хлопнул себя ладонью по лбу. — Был! Пришел и с порога закричал: а где Андрюха, не вернулся? А что?
— На всякий случай.
— Ага. — Иван уставился на Федора в упор, на физиономии отразилась напряженная работа мысли.
— Что? — спросил Федор.
— Слушай, Федя, будь другом, присядь около куклы! — вдруг сказал Иван. — На подлокотник. Классная задумка — кукла и человек. Глубокое философское содержание.
— Какое же?
— Она неживая, он живой. Единство и борьба… как и в жизни. Вот сюда! Слева!
Федор повиновался.
— Хорошо! Прислонись к ней, будто что-то говоришь. Возьми за руку. Или нет… приподними ей край шляпы, будто заглядываешь в лицо. Ага! Классно смотритесь, ребята.
…Федор сидел на подлокотнике кресла, испытывая странное чувство нереальности. Рядом с ним сидела, не опираясь на спинку, вытянув длинные тонкие ноги в черных чулках, неподвижная гипсовая кукла с ярко раскрашенным бессмысленным личиком.
Иван самозабвенно бегал вокруг Федора и Марго-дубль, щелкал камерой…
