Глава пятнадцатая
Утром Селия была точно такой же. Хотя в полдень к ней с визитом явились несколько дам, и я, работая у себя в кабинете, надеялась, что ее в итоге утомит это бесконечное бульканье женских голосов и звонкие переливы смеха и ее решимость будет несколько поколеблена. Но когда вечером я, шурша шелковым юбками и надменно подняв подбородок, спустилась к обеду, Селия спокойно встретила мой взгляд и глаз не опустила. Она была несгибаема. Она была истинной хозяйкой этого дома.
Я попросила Гарри проводить меня к столу, а Джон позаботился о Селии, усадив ее на привычное место. Он уже почти сутки обходился без выпивки, и руки у него тряслись, а губы нервно подергивались. Но когда он вел Селию в столовую, голова его была высоко поднята и походка была прямой и ровной. Я исподтишка посматривала на них: они выглядели как герои романа, которым удалось выжить после самых страшных приключений, что волей автора выпали на их долю. Оба выглядели усталыми; Джон, что было естественно, плохо себя чувствовал чисто физически; а Селия, похоже, еще одну ночь не спала из-за вчерашней вспышки гнева; под глазами у нее пролегли темно-фиолетовые тени, но ее карие глаза выражали полную готовность выследить любого монстра, скрывающегося во тьме лабиринта, и сразиться с ним.
За обедом вина не подавали. Джон пил воду. Селия маленькими глоточками прихлебывала лимонад. Возле Гарри стояла его любимая пивная кружка, полная холодной воды. Вид у Гарри, естественно, был весьма кислый. Я же, храня мятежное молчание, предпочла лимонад. Никто из нас не сделал ни малейшей попытки хотя бы притвориться, что сегодня самая обычная трапеза. Собственно, всегда общий разговор начинала я, постепенно втягивая в него Гарри и Селию, но сегодня вечером я дулась, переживая свое поражение, к которому была совершенно не готова. Отобедали быстро, и когда мы с Селией встали из-за стола, чтобы оставить мужчин одних, я с облегчением увидела, что они оба поспешили направиться следом за нами. Мне совсем не хотелось оставаться один на один с Селией в гостиной у камина.
Мы очень рано заказали чай и продолжали сидеть в молчании, точно незнакомцы, с подозрением относящиеся друг к другу. Допив чай, я с решительным звоном поставила пустую чашку на блюдце и сказала Гарри:
– Ты не зайдешь ко мне в кабинет на минутку? Если, конечно, у тебя нет никаких неотложных дел? Я получила письмо насчет наших прав на использование Фенни, и мне бы хотелось вместе с тобой разобраться в этой проблеме, глядя на карту. – Заметив, что Селия не сводит с меня глаз, пытаясь понять, правду ли я говорю, я довольно резко прибавила: – Разумеется, если Селия тебе позволит. – И я увидела, как она вспыхнула и опустила глаза, в которых мелькнуло нечто весьма похожее на стыд.
– Конечно, конечно, – тихо сказала она. – Я все равно хотела пойти в библиотеку и немного почитать.
Стоило мне закрыть за собой дверь кабинета, как я, отбросив всякое притворство, резко повернулась к Гарри и, прислонившись спиной к дверной створке, повелительным тоном сказала:
– Ты должен немедленно прекратить это безумие! Ей-богу, Селия всех нас просто с ума сведет!
Гарри бросился в кресло у камина и надул губы, как школьник.
– Я ничего не могу поделать! – раздраженно бросил он. – Я говорил с ней сегодня утром, потому что вчера она даже слушать меня не пожелала, но и сегодня она твердила одно: «Я – леди Лейси», «Я здесь хозяйка, и в моем доме Джон ни капли вина не получит!»
– Селия – твоя жена, – жестко возразила я, – она обязана тебе подчиняться. И она привыкла подчиняться тебе и даже бояться тебя. Вот и попытайся ее запугать. Накричи на нее. Разбей об стену какую-нибудь фарфоровую безделушку. Можешь даже разок ударить свою жену, только сделай что-нибудь, Гарри! Ведь невозможно и дальше так жить!
Гарри испуганно вскинул на меня глаза и, заикаясь, пробормотал:
– Беатрис, ты забываешься! Мы же говорим о Селии! Я не могу ни накричать на нее, ни, тем более, ее ударить, как не могу и на луну полететь. На таких, как Селия, не кричат. И вряд ли я смог бы чем-то ее запугать. Я даже не знаю, как к этому подступиться. Да и не желаю этого делать.
Я прикусила губу, пытаясь сдержать закипающий гнев.
– Ну, как хочешь, Гарри. Но у нас будет на редкость жалкое Рождество, если Селия так и будет держать вино под замком. Она ведь даже тебе не позволяет после обеда выпить бокал порто. А как мы теперь будем принимать гостей? Что мы предложим тем, кто заедет к нам днем или к обеду? Этот ее план никуда не годится, да он и не даст ничего, и ты должен ей об этом сказать.
– Я уже пытался, – слабо отмахнулся Гарри, – но она гнет свое. Она, похоже, действительно решила во что бы то ни стало заставить Джона бросить пить. Представляешь, Беатрис? И ни о чем другом она даже слушать не желает. – Он помолчал, потом уже более мягким тоном прибавил: – И ведь она права, когда говорит, что все мы были счастливы, пока мама не умерла. Если Джон и впрямь перестанет пить, то у вас еще все может наладиться, Беатрис. А ведь это стоит любых жертв, не так ли?
– Да, конечно, – сладким голосом сказала я, – и все же, Гарри, меня очень печалит, когда Селия, которая всегда так заботилась о твоем комфорте, запрещает тебе самые невинные удовольствия – бокал шерри перед обедом или бокал порто с приятелем. Ты станешь посмешищем для всего графства, если об этом станет известно. Представь, какие шутки посыплются насчет того, что у нас в Широком Доле все теперь абсолютные трезвенники, а сам сквайр до такой степени под каблуком у своей женушки, что не имеет права даже стаканчик своего собственного вина выпить.
Уголки пухлых, как розовый бутон, губ Гарри опустились еще ниже.
– Это просто ужасно, я понимаю, – сказал он, – но Селия настроена чрезвычайно решительно.
– Но мы же ей не возражаем! – с фальшивым энтузиазмом воскликнула я. – Мы ведь тоже считаем, что Джон должен перестать пить! Дело в том, что вряд ли мы здесь способны сделать так, чтобы он не имел вообще никакого доступа к спиртному. Единственно правильное решение – это отправить Джона к такому врачу, который способен его вылечить. Я этим немало занималась и нашла некоего доктора Роуза из Бристоля, который специализируется как раз на подобных проблемах. Почему бы нам не отправить к нему Джона? Он мог бы оставаться там до полного выздоровления, а потом вернулся бы домой, и все мы снова могли бы быть счастливы.
Взгляд Гарри несколько прояснился, он явно повеселел.
– Да, и пока его здесь не будет, все снова станет таким, каким было всегда, – мечтательно сказал он.
– Ну, тогда ступай и прямо сейчас изложи этот план Селии, – сказала я. – И тогда можно будет убрать Джона из дома в течение какой-то недели.
Гарри, охваченный энтузиазмом, вскочил и выбежал из кабинета. А я стала ждать. Я перечитала письмо по поводу прав на использование реки – проблема водопользования всегда была сущим кошмаром для землевладельцев – и проверила по карте, какие могут быть к нам претензии. Собственно, претензии предъявлял некий фермер, живущий ниже по течению Фенни, который, следуя новому плану ирригации, стал выращивать у себя некоторые влаголюбивые культуры. Он прорыл несколько оросительных каналов и уже собрался открыть ворота шлюза, перегородившего Фенни, когда уровень воды в реке вдруг упал. Это было связано с тем, что нам вновь нужно было заполнить мельничный пруд. Если бы этот фермер, прежде чем строить дорогостоящий шлюз, внимательней следил за рекой, а не сидел, уткнувшись носом в книги, он бы заметил, что уровень воды в Фенни то и дело меняется.
Теперь ему, возможно, придется все переделывать, и он обвинял в этом нас, требуя, чтобы мы обеспечили гарантированный приток воды, словно в моей воле было заставить дожди пролиться или не пролиться. Я углубилась в работу, набрасывая ответ, и едва подняла глаза, когда дверь моего кабинета снова щелкнула.
Я была уверена, что это вернулся Гарри и сейчас расскажет, что все уладил, но оказалось, что это Селия. Глаза ее странно блестели, словно полные слез, и я решила, что она плачет, а Гарри одержал победу. Однако то были совсем не слезы, а неколебимая решимость, да и взгляд, которым она меня одарила, никак нельзя было назвать взглядом побежденной женщины.
– У нас с Гарри только что был серьезный разговор, Беатрис, – безо всякой преамбулы начала она, – но, по-моему, он просто изложил мне сказанное тобой, – к своему удивлению, я уловила в ее голосе легкое презрение, – хотя мы с тобой достаточно хорошо знаем друг друга и вполне могли бы поговорить без посредника. – Да, Селия действительно говорила со мной презрительным, даже насмешливым тоном! – Может быть, ты теперь сама объяснишь мне, каковы твои соображения относительно дальнейшей судьбы Джона?
Я отодвинула в сторону недописанное письмо и аккуратно свернула карту, то и дело поглядывая на эту храбрую малышку, которая, забыв о манерах истинной леди, бесстрашно ворвалась ко мне в кабинет и потребовала объясниться.
– Пожалуйста, Селия, присядь, – вежливо предложила я. Она подтащила к себе старинный жесткий стул с высокой резной спинкой и села, прямая, как натянутая струна. Я встала из-за письменного стола, подошла к ней и села рядом на такой же стул, тщетно пытаясь сделать свой взгляд более теплым, а выражение лица сострадательным. Меня прямо-таки обескураживали ее прямота и неподкупность.
– Мы не можем продолжать жить так, как сейчас, – сказала я, и в моем голосе прозвучала искренняя озабоченность. – Ты же сама видела, какая неприятная обстановка была сегодня во время обеда. Нельзя допустить, чтобы это случалось каждый вечер.
Селия кивнула. Мой рассудительный тон явно одерживал верх над ее гневом. Я заставляла ее увидеть проблему Джона иначе – как некую беду, которая постигла нас всех. Я уводила ее от мысли, что она одна отвечает за него, а всему остальному миру на него наплевать. А также от тех подозрений, что Джону готова навредить его собственная жена.
– Я думаю, мы вполне могли бы и потерпеть некоторое время, – сказала она уже менее уверенно. – По-моему, проблема Джона не настолько серьезна, и ему потребуется всего несколько недель, в течение которых он будет избавлен от какого бы то ни было искушения, чтобы снова стать самим собой.
– Селия, – проникновенным тоном сказала я, – Джон – мой муж. И меня действительно заботит его судьба и его здоровье. Я искренне хочу, чтобы он был счастлив.
Она вскинула глаза, услышав теплые нотки в моем голосе, и с любопытством на меня посмотрела.
– Ты действительно так думаешь? – храбро поинтересовалась она. – Или это одни слова?
– Селия! – с упреком воскликнула я, но мой упрек силы не имел.
– Извини, если это прозвучит невежливо, – ровным тоном продолжала она, – но я просто не могу понять твоего поведения. Если судьба Джона тебе действительно небезразлична, ты должна всеми силами стремиться к тому, чтобы он выздоровел. Но я этого совершенно не вижу.
– Я не могу объяснить… – почти прошептала я. – Я пока не в состоянии простить ему смерть мамы, но я действительно очень хочу, чтобы он поправился! Хоть и не могу сейчас любить его так, как это следует жене.
– Но ты снова его полюбишь, Беатрис! – воскликнула Селия, светясь самым искренним сочувствием. – Когда Джон выздоровеет, твоя любовь вернется, я знаю! И все у вас снова будет хорошо, и вы оба снова будете счастливы.
Я улыбнулась прямо-таки приторной улыбкой и сказала:
– Но, Селия, нам следует учитывать интересы и твоего мужа. Одно дело, когда я говорю, что сегодня к обеду вина не подадут, но когда это делаешь ты, тебе гораздо труднее, ведь ты доставляешь столько неудовольствия Гарри.
Выражение лица Селии сразу стало более жестким, и я догадалась, что в разговоре с Гарри она уже столкнулась с подобными аргументами.
– Я не так уж много прошу от своего мужа, – твердо сказала она. – Всего-то на несколько коротких недель отказаться от спиртного за обедом, когда от этого зависит счастье, а возможно, даже и жизнь мужа его родной сестры.
– Да, это действительно не такая уж большая жертва, – согласилась я, – если, конечно, Гарри согласится на нее пойти. Но что, если он сделает это только на словах? Тогда единственное, чего ты добьешься, это его постоянное отсутствие дома. – Селия с тревогой посмотрела на меня, а я продолжала: – По соседству у него вполне хватает знакомых, которые с удовольствием станут приглашать его к обеду. И в этих домах ему никто не будет устраивать сцен, в которых главную трагическую роль играет его жена, если он всего лишь хочет выпить вина и вкусно поесть. Все эти люди будут ему искренне рады, они будут ему улыбаться и угощать самым лучшим, что есть в доме, стараясь, чтобы он чувствовал себя комфортно. И потом, во многих домах есть молодежь и немало хорошеньких девушек, – продолжала я, поворачивая воткнутый в рану нож, – а после обеда там часто устраивают танцы. Почему бы Гарри не потанцевать с какой-нибудь красоткой? Здесь многие будут счастливы пококетничать со сквайром Широкого Дола.
Когда любишь, то всегда оказываешься в заложниках у собственной любви. Селия, которая когда-то говорила, что даже хотела бы, чтобы Гарри завел себе любовницу, теперь была явно потрясена, представив себе, как ее молодой муж танцует с хорошенькой девушкой.
– Впрочем, Гарри никогда не стал бы тебе изменять, я в этом уверена, – попыталась я ободрить ее. – И все же вряд ли можно винить мужчину в том, что он перестал обедать дома, потому что родной дом стал для него неуютен.
Селия вдруг резко отвернулась, встала и отошла к камину. Видимо, изображенная мною картина того, как Гарри вдали от дома предается всяким развлечениям и удовольствиям, оказалась выше ее сил. Я сидела спокойно, не говоря ни слова и давая возможность хорошенько поразмыслить, пока она стоит, прислонившись лбом к высокой каминной полке, и смотрит на горящие поленья.
– А как, по-твоему, нам следует поступить, Беатрис? – спросила она. Я лишь вздохнула. Бразды правления снова были в моих руках.
– По-моему, нам следует найти хорошего врача, который поместит Джона в свою лечебницу и постарается его вылечить, – сказала я. – Затяжное пьянство – это вовсе не слабость, Селия. Это куда больше похоже на болезнь, с которой Джону самому не справиться. Я бы хотела, чтобы Джон обратился к первоклассному специалисту и согласился на лечение, а мы тем временем сохранили бы в его доме счастье и покой, чтобы, когда он вернется, все мы снова жили так же счастливо, как прежде.
– И ты сможешь снова полюбить его, Беатрис? – В глазах Селии, устремленных на меня, горел вызов. – Я ведь знаю, что ваши нынешние отношения заставляют его невероятно страдать. Именно это для него хуже всего на свете.
Я улыбнулась, подумав о том, какой ежедневной пыткой является для Джона мое постоянное присутствие в его жизни, и сказала, постаравшись придать голосу как можно больше нежности:
– Да, смогу. И отныне постараюсь никогда больше не избегать его.
Селия вновь подошла ко мне и опустилась возле меня на колени, заглядывая мне в лицо своими честными глазами.
– Ты твердо обещаешь это, Беатрис?
Я спокойно выдержала ее взгляд; и лицо мое казалось столь же безмятежным, как и моя совесть.
– Клянусь честью, – торжественно пообещала я.
Селия, совершенно истерзанная тревогой и явно перевозбужденная, не сдержав рыданий, зарылась лицом в шелк моей юбки. Я с нежностью погладила ее по голове. Бедная Селия! Как же мало она понимает в жизни и как много пытается сделать!
Я снова погладила ее, волосы у нее были теплые, мягкие и гладкие, как шелк.
– Глупышка ты, Селия, – любовно упрекнула я. – Зачем ты вчера закатила мне настоящую сцену?
Она чуть приподняла голову и, улыбаясь, посмотрела на меня снизу вверх.
– Я просто не знаю, что на меня такое нашло, – призналась она. – Словно что-то сломалось у меня в голове – так я была сердита. Я просто себя не помнила. Но я действительно очень беспокоилась из-за того, что происходит с Джоном. У меня было такое ощущение, словно все вдруг перестали быть самими собой – и ты, и Гарри, и Джон. И всё вокруг стало чужим, не таким, как прежде, когда мы были так счастливы. Казалось, в нашем доме завелось нечто ужасное, постепенно отравляющее все и вся.
Я ободряюще улыбнулась ей, скрывая вызванное ее словами внезапное потрясение. Я уже слышала раньше нечто подобное. Собственно, Селия сейчас сказала почти то же самое, что когда-то говорила мне мама. Видимо, обе они чуяли существование неких извращенных отношений между мной и Гарри. Видимо, этот страшный грех все же испускал некое зловоние, которое кое-кто из близких мог уловить, не понимая, откуда исходит этот жуткий запах. Чувствуя, что меня охватывает легкий озноб, я наклонилась и зарылась лицом в душистые волосы Селии.
– Может быть, на сегодня хватит подобных разговоров? – устало вздохнула я. – Утром я покажу тебе одно письмо. Я получила от доктора Роуза из Бристоля. По-моему, это как раз тот самый врач, который нам нужен, чтобы вылечить Джона. Если ты согласишься, то за ним можно будет послать, он приедет и прямо здесь его осмотрит.
Селия покорно встала, собираясь идти к себе. Судя по ее виду, она испытывала огромное облегчение. Я сняла с нее бремя власти, всего лишь воспользовавшись собственным умом и смекалкой, а также – ее доверчивостью. И она снова чувствовала себя свободной, готовой быть любящей женой и любимицей всего дома. Она легким шагом направилась к двери, шепнув мне на прощанье: «Спокойной ночи, да благословит тебя Господь!», и ушла. Я улыбнулась, села у огня и поставила ноги на каминную решетку. Селия, правда, несколько встревожила меня своими речами, но теперь она снова была у меня в руках. Я позвонила своей горничной Люси и попросила:
– Принесите мне, пожалуйста, бокал порто – из той корзины, которую сегодня доставили из Чичестера. И отнесите бутылку в спальню мистера МакЭндрю.
Я грела ноги у камина, маленькими глотками прихлебывая порто, пока меня не позвали ужинать. А потом до полуночи читала в гостиной и лишь после боя часов, в самый ведьмин час, пошла к себе, легла в постель и мгновенно уснула.
Всю неделю я была очень занята. Я написала доктору Роузу и попросила его приехать вместе с помощником и осмотреть Джона. Если они сочтут, что лечение пойдет ему на пользу, писала я, то он сможет сразу же и отправиться в лечебницу вместе с ними. Собственно, если бы все зависело только от меня, Джон вполне мог бы оказаться в публичной психбольнице, где такие, как он, плавают в собственных экскрементах, а потом, забравшись в угол, как обезьяны, лопочут что-то непонятное. Но лечебница доктора Роуза была совсем иной. Он устроил ее в собственном особняке в пригороде Бристоля и одновременно принимал всего полдюжины пациентов. Его способ заключался в том, чтобы медленно снижать дозу алкоголя или наркотиков, и в итоге больные были способны встретить очередной день лишь с самой маленькой дозой, а в некоторых случаях научались обходиться и вовсе без нее и обретали возможность вернуться к семье и друзьям совершенно исцелившимися.
Едва успев отправить это письмо, я получила письмо от наших лондонских юристов, которые сообщали, что готовы предпринять определенные шаги по изменению права наследования, если я полагаю, что мне уже в ближайшее время удастся собрать сумму, необходимую для выплаты компенсации Чарлзу Лейси. Моя фамилия по мужу – МакЭндрю – явно вызывала в Сити должное уважение, и письмо юристов носило не просто положительный, а скорее подобострастный характер. Однако они писали, что не начнут действовать, не получив от меня соответствующих указаний, и предупреждали, что выкуп прав на наследство обойдется примерно в 200 000 фунтов. Я покусала кончик пера и улыбнулась, хотя неделю назад я, пожалуй, пришла бы в отчаяние, увидев такую цифру. Но теперь с помощью милой Селии я надеялась, что, возможно, сумею найти такую сумму уже в течение месяца. Так что я написала юристам осторожный ответ и сказала, что они могут начинать переговоры с Чарлзом, стараясь, разумеется, сделать стоимость выкупа как можно ниже.
Затем я получила письмо от одного лондонского купца, к которому наши солиситоры обратились с вопросом о получении закладной – эта сумма была нужна нам для оплаты текущих юридических услуг. Состояние Джона не могло покрыть все издержки, и нам в любом случае необходимо было заложить часть наших земель, чтобы впоследствии мой сын владел всем поместьем. Если мои расчеты были правильны, я надеялась выплатить полученную под залог сумму еще до совершеннолетия Ричарда. А при условии дополнительной прибыли за счет той пшеницы, которую удастся вырастить на бывших общинных землях, и при увеличении арендной платы, да еще если удастся собрать все несобранные долги, Широкий Дол сможет раза в два увеличить свой доход. Но если мы действительно прибегнем к подобным мерам, то зиму простым людям будет пережить очень трудно. В своем письме тот лондонский купец, мистер Льюэлин, выражал готовность приехать в Широкий Дол и собственными глазами осмотреть предлагаемый ему участок земли, так что я отправила ему вполне любезное приглашение посетить нас в течение ближайшей недели.
А потом, окончательно устав ото всех этих дел и бесконечного сидения в четырех стенах, я сбежала наверх, в детскую, где Ричарда как раз кормили завтраком.
Вряд ли на свете бывает нечто более перепачканное, чем младенец, который учится есть сам. И вряд ли бывает на свете зрелище более трогательное – но это при том условии, что вам не приходится кормить его самой. Ричард то и дело хватал неуверенными ручонками чашку с молоком и выплескивал его себе в лицо, хотя кое-что, по-моему, все же иногда попадало ему и в рот. Своими крошечными лапками он так крепко сжимал кусок хлеба с маслом, что превращал его в комок да так и ел, зажав в кулаке, словно какой-то маленький дикарь. Его перемазанное маслом, хлебными крошками и молоком личико, больше похожее на маску, радостно засияло при виде меня, и я в ответ тоже заулыбалась и сказала, обращаясь к няне:
– Ну, какой молодец! Уже сам кушает!
– Ваша правда, – откликнулась та, держа наготове мокрую салфетку и выжидая, когда Ричард завершит этот праздник чувств. – И он такой сильный! И такой умница!
– Оденьте его потеплее, и мы с ним поедем кататься в новой коляске, которую я только что купила. И вы тоже одевайтесь.
– Ну вот! – одобрительно сказала нянька Ричарду. – Хорошо покушал – получай развлечение!
Она дочиста вытерла ему мордашку и понесла в спальню, откуда тут же послышались его протестующие крики – его явно умывали и одевали для прогулки. Я ни во что не вмешивалась. Я грелась у огня, жарко горевшего в камине в детской, и с улыбкой слушала вопли сына, довольная тем, какие мощные у него легкие и сильный характер – весь в меня. Когда няня, наконец, вынесла его ко мне, он был одет, как я велела, зато бедная женщина вся вспотела и вид у нее был весьма растрепанный.
– Мама! – сказал мальчик и быстро пополз через всю комнату ко мне. Моя широкая юбка так и разлетелась веером, когда я, упав на колени, прижала малыша к своему лицу. Он нежно пошлепал меня по щеке маленькой пухлой ручкой и сосредоточенно посмотрел мне в лицо своими темно-голубыми глазами; в его взгляде была та чистая неколебимая любовь, какую способны дарить только очень маленькие и очень любимые дети. Я прижалась щекой к его теплой шейке, крепко его поцеловала и стала тихонько щекотать ему ребрышки и набитый молоком и хлебом с маслом животик, пока он не захлебнулся смехом и не попросил пощады.
Пока няня ходила за чепцом и шалью, а также запасным одеялом для малыша, я играла и забавлялась с Ричардом, словно и сама стала ребенком. Я пряталась за кресло и неожиданно, к полному восторгу мальчика, выскакивала оттуда, пугая его и вызывая его громкий смех. Я прятала за спиной куклу и заставляла Ричарда ее искать. Я переворачивала его вверх ногами и делала вид, что сейчас брошу на пол, а потом высоко его подбрасывала и притворялась, что не поймаю.
А потом я схватила его в охапку и понесла по лестнице вниз, прямо на конюшенный двор. В дверях мы столкнулись с Джоном, и он так и замер, увидев меня с ребенком, по-крестьянски посаженным на бедро, разрумянившуюся от любви и смеха. Я передала Ричарда няне и велела ей пойти с ним посмотреть лошадок.
– Спасибо за вчерашний подарок, – язвительным тоном сказал Джон. Он был смертельно бледен, и в целом вид у него был такой, словно накануне он напился в стельку.
– Пожалуйста, – ледяным тоном ответила я. – Можешь быть уверен: я постараюсь всегда обеспечивать тебя всем необходимым.
Губы его дрогнули.
– Беатрис, ради бога… Это же просто бесчеловечно! Нельзя так поступать со мной. Мне доводилось видеть, как люди куда лучшие, чем я, в итоге ползали, точно жалкие щенки, в собственной блевотине из-за того, что слишком много пили. Селия уверена, что меня можно вылечить; она обещала, что в доме больше не будет спиртного, что вы втроем обо всем договорились. Прошу тебя, не посылай мне больше бутылок!
Я пожала плечами.
– Если эти бутылки тебе не нужны, так не откупоривай их и не пей, – отрезала я. – Нельзя же из-за тебя заставить весь Сассекс соблюдать сухой закон. В доме всегда было и будет спиртное; где гарантия, что кто-то из слуг не принесет тебе стаканчик? Я не могу за всеми следить.
– Ты все можешь, Беатрис. И это по твоему приказу мне приносят вино, – сказал Джон с какой-то неожиданной, но все же надломленной силой. – Твое слово здесь – закон. Если бы ты захотела спасти меня, то легко запретила бы спиртное во всем поместье, и никто не посмел бы тебя ослушаться.
Я медленно раздвинула губы в улыбке и посмотрела прямо в его глаза с воспаленными красными веками.
– Это верно, – сказала я, сияя, как майское утро, – только я не стану запрещать в поместье спиртное, пока ты находишься здесь. Потому что мне доставляет удовольствие видеть, как ты убиваешь себя. И знай: тебе не будет покоя, пока я рядом. Каждый раз, как ты откроешь шкаф, или заглянешь под кровать, или полезешь за чем-то в буфет, прямо на тебя будет смотреть очередная бутылка. И вы с Селией ничем мне помешать не сможете.
– Я все расскажу Селии! – в отчаянии, точно ребенок, воскликнул он. – Я расскажу ей, что ты хочешь непременно меня уничтожить.
– Расскажи! – рассмеялась я обидным, издевательским смехом. – Беги скорей к Селии и пожалуйся ей на свою жену. А я скажу, что даже не видела тебя сегодня, что тебе все это просто примерещилось. И никакого порто я тебе не посылала, и винный погреб по-прежнему заперт, и, между прочим, это действительно так. Рассказывай кому хочешь и что хочешь, только тебе это все равно не поможет. Ничто не спасет тебя от пьянства, пока ты на моей земле! – победоносно закончила я и скользнула мимо него во двор.
Походка моя была легка и беспечна, как у девочки, когда я подбежала к няне и выхватила у нее из рук своего сына. Джон наверняка слышал, как Ричард радостно засмеялся, вновь увидев меня; наверняка слышал он и то, как я громко приказывала груму покрепче держать лошадей, пока мы с Ричардом садимся в двуколку.
Когда я взяла вожжи затянутыми в перчатки руками и слегка прищелкнула языком, трогая с места лошадь, то на мгновенье снова оглянулась и увидела, что Джон стоит на прежнем месте, еще более бледный и совсем понурившийся от безысходного отчаяния. Где-то в глубине души я испытала острый болезненный укол, видя его таким несчастным, побежденным, загнанным в угол. И тут же вспомнила, как он нападал на меня, как нежно обращался с Селией, и ревность, страх и бешеный мой нрав снова пробудились во мне и ожесточили мое сердце. Мне никогда не были свойственны полумеры. Да, когда-то я всем сердцем любила этого человека, но теперь я его ненавидела и боялась. Я чуть громче щелкнула языком, понукая коня, мы проехали мимо Джона и покатили дальше по залитой ярким зимним солнцем подъездной аллее.
Я вовремя перехватила Джона. Пока я ездила кататься, он, естественно, с глазу на глаз переговорил с Селией, и я, вернувшись, сразу заметила ее лицо в окне гостиной. И я ничуть не удивилась, когда Страйд явился прямо на конюшенный двор с устным посланием от нее. Страйд вежливо стоял поодаль и ждал, пока я держала Ричарда, которому хотелось погладить лошадку по морде, и пока я угощала ее зерном, припасенным в кармане; лишь после этого он сообщил, что леди Лейси выражала желание немедленно переговорить со мной, если мне будет это удобно. Я кивнула, еще разок обняла Ричарда, велела ему непременно съесть все, что ему дадут на обед, и быстрым шагом направилась в гостиную.
Селия шила, устроившись на широком подоконнике, и лицо ее опять казалось очень бледным и усталым.
– Добрый день, – радостно сказала я. – Извини, я прямо с конюшенного двора, и от меня, должно быть, еще пахнет конским потом. Я бы хотела до обеда успеть вымыться и переодеться.
Селия кивнула с улыбкой, которая, впрочем, в ее глазах так и не отразилась, и спросила:
– Беатрис, ты сегодня видела Джона?
– Видела мельком, но с ним не разговаривала, – мгновенно ответила я самым непринужденным тоном. – Мы встретились на лестнице, но я спешила, потому что Ричард с няней меня уже ждали.
Ее взгляд вдруг стал пристальным.
– Значит, вы ничего друг другу не говорили? – спросила она.
– Нет, – пожала плечами я, – я ведь была вместе с Ричардом, а Джон выглядел совершенно больным. Я не хотела расстраивать ребенка.
Теперь на лице Селии был написан ужас.
– Беатрис, мне страшно! – воскликнула она, а я с удивлением и сочувствием спросила:
– Что случилось, Селия? В чем дело?
– В Джоне! – Она уже была готова расплакаться. – Мне кажется, он бредит. Возможно, у него начинается белая горячка.
Я сделала вид, что потрясена ее словами, и села с нею рядом на широкий подоконник. Затем вынула из ее помертвевших рук вышивание и снова спросила:
– Что случилось? Почему тебе так кажется?
Селия, тщетно пытаясь подавить рыдания, закрыла руками лицо.
– Джон пришел ко мне почти сразу после завтрака, – сказала она. – Выглядел он ужасно и разговоры вел какие-то дикие. Он сказал, что ты ведьма, Беатрис. Что ты одержима этой землей. Что ради этой земли ты уже не раз убивала и теперь пытаешься и его тоже убить. Что ты сказала, будто он повсюду, в любом месте всегда будет находить выпивку, пока эта выпивка его не убьет. А когда я предположила, что, может быть, ему просто приснился дурной сон или что-то примерещилось, он совсем уж дико на меня глянул, пробормотал: «Значит, она и вас тоже охмурить сумела!» – и бросился вон из комнаты.
Я обняла ее, и Селия, прильнув ко мне своим мягким податливым телом, заплакала, уткнувшись носом в мое плечо.
– Ну-ну, Селия, не плачь, – сказала я. – То, о чем ты рассказываешь, звучит, конечно, ужасно, но я уверена: в конце концов его еще можно вылечить! Возможно, он и впрямь слегка помешался, но мы сумеем ему помочь.
Селия судорожно вздохнула и затихла. Потом прошептала:
– Он уверен, что все это твоих рук дело, Беатрис. Он говорит, что ты настоящее чудовище. Он называет тебя ведьмой!
– К сожалению, так часто бывает, – печально сказала я. – Пьющие люди начинают считать своими врагами именно тех, кого любят больше всего на свете. Это свойство пьяного безумия, мне кажется.
Селия кивнула, выпрямилась, вытерла глаза и сообщила:
– Он ведь вчера вечером снова напился. И я оказалась не в силах это предотвратить. Он объяснил мне, что бутылка просто появилась у него в комнате, потому что ты его прокляла и теперь выпивка сразу же появляется повсюду, стоит ему руку протянуть.
– Ну да, теперь он во всем будет обвинять меня, – сказала я. – Хотя я думаю, что в глубине души он по-прежнему меня любит. Но именно поэтому он теперь так против меня и настроен.
Селия задумчиво посмотрела на меня.
– Ты так спокойно говоришь об этом, Беатрис. Твой муж теряет разум, а ты прямо-таки невероятно спокойна.
Когда я посмотрела в ее усталое лицо, глаза мои уже были полны слез.
– У меня в жизни было немало горя, Селия, – тихо промолвила я. – Я потеряла отца, когда мне было всего пятнадцать, а мать, когда мне едва девятнадцать исполнилось. И вот теперь мой муж, кажется, сходит с ума от пьянства. В душе я лью горькие слезы, но я давно научилась не показывать этого внешне. Я давно поняла, что должна быть храброй и мужественной, пока есть работа, которую нужно сделать, и планы, которые нужно выполнить.
Теперь во взгляде Селии читалось искреннее уважение.
– Я знаю, ты гораздо сильней и мужественней меня, – сказала она. – Я, например, все утро проплакала после этого разговора с Джоном и совершенно растерялась. Я просто не знаю, что я еще могу сделать.
Я кивнула.
– Да, это, пожалуй, слишком серьезная проблема. Во всяком случае, самим нам с ней не справиться. Джона необходимо показать хорошему специалисту, который сумеет должным образом о нем позаботиться. Доктор Роуз, кстати, может приехать к нам со своим помощником уже на этой неделе и, если понадобится, забрать Джона с собой в Бристоль.
В глазах Селии вспыхнула надежда, однако она была исполнена сомнений.
– А что, если Джон не поедет? Не согласится поехать? Ох, Беатрис, если бы ты слышала его дикие речи! Такое ощущение, словно он больше вообще никому не верит. Боюсь, он может отказаться куда-либо ехать.
– Если они согласятся взять его к себе – а он, безусловно, нуждается в лечении, не так ли? – мы можем попросту заставить его начать лечиться, – спокойно сказала я. – Мы можем подписать с ними договор о том, что они обеспечат ему должное лечение и комфортное проживание в их лечебнице, пока он не поправится настолько, что ему можно будет вернуться домой.
– Я не знала, что это возможно, – сказала Селия. – Я вообще очень мало знаю о подобных вещах.
– Ну, так и я не знала. Но пришлось узнать. Так вот, этот доктор Роуз пишет, что, если мы сумеем убедить Джона хотя бы просто встретиться с ним и поговорить, он наверняка сможет посоветовать нам что-то конкретное. Как ты думаешь, Джон послушается твоего совета и согласится поговорить с доктором Роузом и его помощником, если ты его об этом попросишь? Если ты дашь ему слово, что это только ему на пользу?
Селия нахмурилась.
– Я думаю, да. Да нет, я уверена, что он согласится! Он, правда, обвинял тебя и Гарри в том, что вы заключили во имя Широкого Дола какой-то чудовищный союз, но в моем добром к нему отношении он, похоже, пока не сомневается. Если этот доктор Роуз приедет достаточно скоро, я уверена, что уговорю Джона с ним встретиться. Я скажу, что это в его же собственных интересах.
– Ну и хорошо, – сказала я. – Но постарайся даже не упоминать при этом моего имени. Пусть он считает, что это ты нашла для него умелых врачей; тогда он и доверять им будет больше, и разговаривать с ними будет охотнее. Пусть его бедная, отягощенная бредом душа немного успокоится.
Селия схватила мою руку, поцеловала ее и, задыхаясь от волнения, воскликнула:
– Какая же ты хорошая, Беатрис! А я, наверное, просто потеряла разум от беспокойства, как Джон – от пьянства. Конечно же, я все сделаю так, как ты говоришь и как будет лучше для Джона. Я знаю, ты думаешь только о нашем общем благе, и я верю тебе.
Я ласково улыбнулась, приподняла ее лицо за подбородок и поцеловала в щечку.
– Моя дорогая маленькая Селия, – с любовью сказала я, – как ты вообще могла во мне сомневаться?
Она стиснула мои руки, словно утопающая, и прошептала:
– Я знаю, только ты можешь освободить всех нас от этого безумия! А от моих бесконечных попыток все становится только хуже. Но ведь ты поможешь мне все исправить, да, Беатрис?
– Конечно, и мы все исправим вместе, – мягко сказала я. – Слушайся меня, и больше ничего плохого у нас не случится. А Джона мы непременно спасем.
Селия снова всхлипнула, я обняла ее за талию и прижала к себе. Мы еще довольно долго сидели так на подоконнике, и зимнее солнышко приятно пригревало наши спины.
Я ушла из гостиной вполне довольная собой. Селия снова угодила в ловушку, безоговорочно мне поверив, а обвинения Джона в мой адрес я с легкостью превратила в свидетельства его безумия. В той трясине греха, которая уже поглотила нас всех и все вокруг лишила ясности, казалось недоступным пониманию, что один лишь Джон, с утра до вечера предающийся пьянству, способен видеть все достаточно ясно. Пусть Селия и Гарри целыми днями пьют чай, пытаясь этим удержать Джона от пагубной страсти. Пьяный или трезвый, Джон при малейшем упоминании моего имени начинает вести такие речи, что и впрямь производит впечатление безумца. Но все последние дни Селия, верная слову и надежно пристроенная мной к плетению сетей вокруг Джона, вела с ним разговоры о репутации доктора Роуза и убеждала его встретиться с этим уникальным специалистом. Мало того, ей удалось убедить Джона, что единственный способ исцелиться и от тяги к алкоголю, и от того ужаса, который внушаю ему я, – это бристольская клиника доктора Роуза. И Джон, то пьяный, то трезвеющий в дымке тошнотворных угрызений совести и повсюду преследуемый бутылками – которые я подкладывала ему и в постель, и в стопки чистого белья, и в книжный шкаф, – чувствуя, какая ужасная пропасть разверзлась у него под ногами, и каждый день с утра до вечера видя перед собой мою улыбку ведьмы и мои зеленые кошачьи глаза, в конце концов пообещал Селии, что поедет в клинику.
В тот день, когда должен был приехать доктор Роуз, Джон удержался и остался трезвым. Накануне вечером я слышала, как он ходит в соседней комнате, не в силах уснуть. Наконец он все же рухнул на постель, и я услышала его стон: он обнаружил под подушкой бутылку порто. Затем на лестнице послышался стук его башмаков – это он выбежал из дома в заледенелый сад, стремясь избежать искушения. Я уже успела задремать, когда услышала, что он возвращается в дом. Время близилось к рассвету, и он, должно быть, совсем замерз, бродя по саду. По утрам в декабре бывали довольно сильные заморозки, и земля покрывалась инеем, а по ночам довольно часто шел даже легкий снежок. Джон всю ночь ходил по дорожкам, завернувшись в теплое пальто для поездок в коляске, и слезы замерзали у него на щеках, а душу терзал панический страх, и ему хотелось оказаться как можно дальше от этого дома, за много миль от меня. Но пока что он по-прежнему находился на моей земле.
Он вернулся домой, стуча зубами от холода, и я слышала, как он кочергой помешивает дрова в камине, чтобы согреться. Он старался даже не поворачиваться лицом к кровати, где под подушкой лежала бутылка с согревающим тело и душу напитком – стоило только откупорить ее и наполнить стакан. Я дремала в своем теплом гнездышке, слушая сквозь сон, как он все ходит и ходит у себя в спальне, мечется, как хорек в клетке, а потом я крепко уснула, и утром, когда горничная принесла мне чашку горячего шоколада, у Джона в спальне было тихо.
– Где мистер МакЭндрю? – спросила я.
– В детской у мисс Джулии, – с некоторым удивлением ответила Люси. – Миссис Алленс говорит, что он поднялся туда еще ранним утром – сказал, что хочет погреться у камина, да так там и остался; и кофе он там пил.
Я с улыбкой кивнула. Мне, собственно, было все равно, останется сегодня Джон трезвым или нет. Особой роли это не играло. Он пребывал в тисках кошмара и уже начинал сомневаться в тех истинах, которые столь мучительным образом постиг. Единственным человеком в доме, от которого он не чувствовал исходящей опасности, была Селия. Селии он доверял. И раз он не мог быть с нею, он отправился в детскую, чтобы побыть с ее дочкой Джулией. В любом другом месте его поджидала либо бутылка, либо какая-нибудь безумная сцена. А в обществе ребенка Селии он чувствовал себя в безопасности. И в обществе самой Селии тоже.
Я надела свое черное утреннее платье и повязала волосы черной лентой, убрав их с лица. Моя кожа просто светилась, как чайная роза, на этом тусклом черном фоне, а глаза казались темно-зелеными, как сосновая хвоя, и очень печальными. Я позавтракала в одиночестве и села за письменный стол. Впрочем, вскоре послышались звуки подъезжающего дилижанса, и я поспешила в центральную часть дома, чтобы встретить в холле доктора Роуза с его помощником, доктором Хилари. Мы прошли в библиотеку, и доктор Роуз сразу спросил:
– Как давно ваш муж пьет, миссис МакЭндрю?
Я посмотрела на него. Это был высокий человек весьма привлекательной наружности, темноволосый, темноглазый, с ярким румянцем. Он был явно потрясен, когда увидел меня в нашем полутемном холле, такую хрупкую, тоненькую, как дирижерская палочка из эбенового дерева. Но теперь он уже пришел в себя и, приготовив перо и бумагу, задавал чисто профессиональные вопросы.
– Я заметила, что он пьет, после его возвращения из Шотландии, – сказала я. – Это было семь месяцев назад. С тех пор он всего несколько дней был трезв – но я полагаю, виски в доме его отца пили всегда; и он сам мне рассказывал, что очень много пил, когда умерла его мать.
Доктор Роуз кивнул и сделал пометку. Его партнер сидел рядом на стуле с жесткой спинкой и молча слушал. Доктор Хилари был, можно сказать, настоящим великаном; у него были светлые волосы и совершенно бесстрастное выражение лица. А на него, подумала я, наверняка можно положиться, когда требуется удержать безумного пациента, а то и свалить его на пол одним метким ударом чуть пониже уха, если он станет совсем уж неуправляемым.
– Была ли какая-то причина, чтобы он начал пить? – спросил доктор Роуз.
Я опустила глаза на свои крепко стиснутые руки, лежавшие на коленях.
– Я тогда только-только родила нашего первенца, – тихим голосом начала я. – Я еще до нашей свадьбы поняла, что Джон безумно ревнив, но мне и в голову не могло прийти, на какие отчаянные подозрения он способен. Наш малыш появился на свет, когда Джон был в Шотландии, и, вернувшись домой, он почему-то решил, что этот ребенок не от него.
Доктор Роуз поджал губы, сохраняя, впрочем, профессионально нейтральное выражение лица. Но было все же заметно, что он мне сочувствует. Да и кто из мужчин не посочувствовал бы такой хорошенькой жертве!
– В ту ночь, когда он вернулся, мою мать сразил внезапный приступ болезни, а потом она умерла, – сказала я, почти переходя на шепот. – И мой муж, врач, не сумел оказать ей должную помощь, потому что был сильно пьян. Потом он страшно винил себя за это… – Я еще ниже опустила голову. – И с тех пор наша жизнь превратилась в настоящий ад, – закончила я.
Доктор Роуз кивнул и с трудом удержался от того, чтобы сочувственно не потрепать меня по руке.
– Он знал, что мы приедем? – спросил он.
– Да, – сказала я. – В моменты просветления ему очень хочется снова стать здоровым. По-моему, он сегодня совсем не пил, так что перед вами предстанет в наилучшем виде. – Доктор снова кивнул, а я предложила: – Мне кажется, вам лучше встретиться с ним в непринужденной обстановке. Может быть, мы пройдем в гостиную и выпьем кофе? Мой муж сейчас там вместе с моей невесткой.
– Прекрасная мысль, – сказал доктор Роуз, и я повела их в гостиную.
Селия отлично справилась с данным ей мною заданием и все утро удерживала Джона при себе, а чтобы он раньше времени не попался на глаза врачам, уселась с ним в гостиной и приказала подать кофе. Джон явно удивился, когда увидел, что я вхожу в комнату в сопровождении каких-то незнакомых мужчин; рука его так задрожала, что он был вынужден поставить свою чашку на стол. Он метнул встревоженный взгляд на Селию, и та ответила ему ободряющей улыбкой, однако чувствовалось, что его доверие к ней уже поколеблено, потому что этот визит врачей явно не обошелся без моего участия.
– Это доктор Роуз и доктор Хилари, – сказала я, – а это моя невестка, леди Лейси, и мой муж, мистер МакЭндрю.
Никто не сказал ни слова, хотя, по-моему, все заметили, что я опустила слово «доктор», представляя Джона. И только Селия посмотрела на меня в упор, прежде чем подать руку обоим джентльменам и предложить им сесть.
Я скользнула к кофейнику, налила всем кофе и подала чашки гостям. Джон смотрел на доктора Роуза, как птичка на змею, а от массивного доктора Хилари, удобно устроившегося в легком кресле, и вовсе старался держаться подальше – словно будущий арестант от судебного пристава.
– Мне уже немного рассказали о вашей проблеме, – мягким, вкрадчивым тоном начал доктор Роуз, обращаясь к Джону, – и мне кажется, что совместными усилиями мы смогли бы с этим справиться. У меня есть небольшой дом в пригородах Бристоля, и вы могли бы туда приехать и на какое-то время остаться там, если захотите, конечно. Там у меня сейчас живут четверо пациентов. У одного стойкая привычка к настойке опия, у остальных проблемы с алкоголем. Каждый пациент живет в отдельной комнате, и ему обеспечены полный покой и уединение, необходимые для того, чтобы справиться со своей проблемой и научиться сопротивляться пагубному желанию. В первые дни я использую очень небольшие дозы настойки опия, чем весьма облегчаю для пациента самый трудный период. Должен сказать, что у меня уже есть несколько поистине замечательных случаев полного исцеления.
Джон кивнул. Он был натянут, как проволока в силке. Селия не сводила с него глаз, в которых светились поддержка и любовь, да и сам он то и дело на нее поглядывал – так суеверный человек время от времени машинально касается амулета, приносящего счастье. Похоже, мягкие интонации доктора Роуза тоже действовали на Джона ободряюще. Однако он по-прежнему опасливо посматривал в сторону доктора Хилари, но тот на него совершенно не смотрел, изучая носки собственных сапог и неподвижно, как скала, застыв в кресле.
– Хорошо, я готов поехать с вами, – сказал Джон; голос его тоже звучал крайне напряженно.
– Вот и хорошо, – и доктор Роуз ободряюще улыбнулся. – Я рад. Уверен, что мы сумеем вам помочь.
– Я прикажу, чтобы упаковали твои чемоданы, – сказала я и выскользнула из комнаты. Быстро отдав соответствующие распоряжения лакею Джона, я подкралась к дверям гостиной и, не входя туда, стала слушать.
– Нужно подписать всего несколько бумаг, – услышала я негромкий, ласковый голос доктора Роуза. – Простая формальность. Распишитесь вот здесь, пожалуйста. – Я услышала шелест документов, которые он по очереди подавал Джону, и скрежет пера. Когда все было подписано, я с улыбкой вошла в гостиную.
Но, как оказалось, я слишком поспешила, неправильно рассчитав момент своего возвращения.
Мне, безусловно, следовало подождать еще немного. Джон действительно успел подписать первый документ, в котором давал согласие на лечение, но добраться до тех бумаг, которые давали нам с Гарри право на опекунство, он еще не успел. Увидев, что я вернулась, он несколько отвлекся, его рука с пером застыла в воздухе, и он невольно глянул на лежавшую перед ним страницу.
– Что это? – неожиданно резко спросил он, прищурив глаза. Доктор Роуз глянул через стол и спокойно пояснил:
– Это документ, дающий право на опекунство. Самая обычная процедура для тех, кого поручают моим заботам; на время своего лечения эти люди обычно поручают ведение своих дел какому-нибудь ответственному человеку, чаще всего своему родственнику – вдруг в период их пребывания в лечебнице понадобится принять какое-либо срочное решение?
Джон обвел взглядом наши бодро улыбавшиеся лица.
– Значит, меня тоже «поручают вашим заботам»? – переспросил он. Разумеется, его тренированный ум сразу выхватил самые важные слова, открывающие истину. – Именно «поручают»? Но я, по-моему, выразил желание лечиться у вас по собственной воле?
– Конечно, конечно, – попытался успокоить его доктор Роуз. – Это же простая формальность. Мы всегда требуем дополнительных поручительств – вдруг кому-то из наших пациентов не удастся справиться со своим пагубным влечением? И тогда мы вынуждены будем держать его взаперти, изолировав от тех, кто снабжает его, например, спиртным.
– Взаперти?! – Джон даже слегка охрип, настолько он был потрясен. – Да ведь благодаря этому документу меня могут лишить состояния и навсегда запереть в сумасшедшем доме! Не так ли? Не так ли? – Охваченный паникой, он резко повернулся к Селии: – Вы знали об этом? – с трудом сдерживая ярость, спросил он у нее. – Это ведь была ваша идея; вы убеждали меня, что это единственный путь к спасению. Неужели вы планировали все это заранее?
– Ну, в общем, да, – призналась Селия, будучи не в силах оказать отпор Джону, возбуждение которого все возрастало. – Но ведь это, конечно же, не принесет вам никакого вреда.
– И кто же получает право распоряжаться моим имуществом? – спросил Джон и разом смахнул все документы на пол. – Гарри Лейси и адвокаты Гарри Лейси, разумеется! А всем нам прекрасно известно, под чью дудку пляшет Гарри Лейси, не так ли? – Он метнул в мою сторону злобный и одновременно испуганный взгляд. Потом швырнул на пол и ту бумагу, которую держал в руке. – Боже мой, Беатрис! Ты хочешь украсть мое состояние, а меня запереть в лечебнице для душевнобольных! – в ужасе воскликнул он. – Ты сажаешь меня под замок, чтобы без помех меня ограбить!
Доктор Роуз незаметно кивнул доктору Хилари, но Джон сразу это заметил. И как только доктор Хилари начал вставать со своего кресла, он вскрикнул пронзительно, как испуганный ребенок: «Нет! Нет!», и бросился к двери, перевернув кофейный столик и рабочую шкатулку Селии. По ковру покатились катушки с нитками и кофейные чашки. И вдруг каким-то невероятно быстрым для такого тяжеловесного великана движением доктор Хилари нырнул вниз и, ухватив Джона за ноги, с грохотом повалил его и буквально пригвоздил к полу. Селия вскрикнула, я в ужасе стиснула руки, а доктор Роуз вытащил из своего медицинского саквояжа смирительную рубашку и подал ее доктору Хилари.
Увидев это, Джон, охваченный паническим ужасом, закричал: «Нет! Нет! Селия! Селия, не позволяйте им!», и Селия тут же вцепилась в смирительную рубашку, но я во мгновение ока очутилась с нею рядом и схватила ее в охапку. Однако она оттолкнула меня, громко требуя:
– Беатрис! Ты должна остановить их! К чему такие крайности? Ведь в этом нет никакой необходимости! Останови их! Пусть они прекратят мучить Джона! Пусть не смеют его связывать!
Но доктор Хилари уже успел натянуть на Джона, беспомощно махавшего руками, смирительную рубашку и умело обмотал его рукавами, точно цыпленка перед жаркой. Теперь руки у него были прижаты к животу и крест-накрест перетянуты длинными рукавами, концы которых были связаны за спиной. Джон извивался, выгибая спину; глаза его вылезли из орбит от ужаса.
– Ты дьяволица, Беатрис! – простонал он. – Нет, ты сам сатана!
И взгляд его выпученных глаз переместился на доктора Роуза.
– Не делайте этого, – сказал он хрипло, настолько напряжено от ужаса было его горло. – Не поступайте так со мной, умоляю! Не позволяйте, чтобы сотворили этот подлый обман. Я все сейчас объясню. Моя жена и ее брат сговорились. Она хочет посадить меня под замок. Она – шлюха и убийца…
Селия, вырвавшись из моих рук, бросилась к Джону и упала перед ним на колени.
– Нет, не говорите так! Прошу вас, Джон, не будьте таким! Успокойтесь, и все будет хорошо.
Рот Джона словно сам собой раскрылся в беззвучном вопле ужаса, и он прохрипел:
– Значит, теперь и вы на ее стороне! И вы меня предали! Вы готовы отдать меня этим людям, ее приспешникам. Это ведь она научила вас, как можно заманить меня в ловушку, не так ли? Вы просто выполнили за нее часть этой грязной работы. Вы… – Голос у него сорвался; он с диким видом озирался в поисках помощи, но видел лишь наши лица. – Ты – дьявол, Беатрис, – снова выдохнул он, – сам дьявол! Спаси меня, Господи, от этой дьяволицы и ее проклятого Широкого Дола! – Из его груди вырвалось хриплое рыдание, и он умолк. Я замерла, как изваяние, и не произносила ни слова. Доктор Роуз с любопытством глянул на меня. Мое застывшее лицо было белым, как молоко. Селия отошла от Джона в ту же минуту, как он принялся ее обвинять, и теперь плакала, закрыв руками лицо и не желая видеть, как дорогой ей человек лежит связанным на полу в ее хорошенькой гостиной.
Я была по-прежнему недвижима, точно скованная льдом река. Я все еще не могла поверить, что вся эта сцена действительно только что разыгралась у меня на глазах, хоть и предполагала заранее, что нечто подобное может случиться. Я осторожно завела руку за спину, нащупала стул и без сил рухнула на него, по-прежнему не сводя глаз с Джона. Я видела, как трепещут его сомкнутые веки, как вздымается грудь под скрещенными, привязанными к телу руками.
Доктор Роуз шагнул к нему и приподнял его голову.
– Несите его прямо в карету, – велел он доктору Хилари. – С ним все в порядке.
Великан поднял Джона, словно тот был младенцем, и аккуратно вынес из комнаты. Доктор Роуз помог Селии сесть в кресло, но она на него даже не посмотрела, не переставая душераздирающе всхлипывать.
– Увы, такое бывает довольно часто и сильно действует на нервы окружающим, – заметил, обращаясь ко мне, доктор Роуз.
Я кивнула, с трудом заставив себя пошевелиться. Я сидела, вытянувшись в струнку, словно меня прибили к сиденью, и чувствовала, что от напряжения у меня ноют все мускулы, а шея и голова просто пылают от боли.
– Доктор Хилари и я, разумеется, сами подпишем все документы, необходимые для передачи пациента под нашу ответственность, – сказал доктор Роуз, собирая бумаги с пола, – но мне будет нужна хотя бы одна подпись… э-э-э… родственника мужского пола.
– Да, разумеется, – еле выговорила я помертвевшими губами.
– Предпочтительно, правда, чтобы пациенты сами согласились поручить себя нашим заботам и временно отойти от дел, но в том случае, если мы уверены, что пациент слишком болен и сознание его затуманено, он может быть заключен в лечебницу и без его согласия. Я лично убежден, что мистер Мак-Эндрю страдает галлюцинациями, которые вызваны злоупотреблением спиртными напитками. – Доктор Роуз что-то быстро вписывал в графы документов, ставя в конце каждого свою пышную подпись. Закончив, он посмотрел на меня и сказал: – Не принимайте его слова слишком близко к сердцу, миссис МакЭндрю. Такие больные, как ваш муж, обычно испытывают необоснованно сильный страх именно перед теми людьми, которые пытаются им помочь. Мы слышали столько странных, поистине невероятных заявлений от наших пациентов! Но, вылечившись, они совершенно ничего об этом не помнят.
Я снова кивнула, как истукан: одеревеневшие мышцы шевелиться не желали.
Доктор Роуз озабоченно посмотрел на Селию и предложил:
– Не угодно ли вам, леди Лейси, принять настойку опия? Вам нужно успокоиться. Для вас обеих это было ужасным потрясением.
Селия подняла голову, отняла руки от лица, глубоко вздохнула, пытаясь овладеть собой, и сказала:
– Нет, мне не нужно лекарства. Но я бы хотела еще раз увидеть Джона, прежде чем он уедет. – Она лишь огромным усилием воли сдерживала рвущиеся из груди рыдания, а вот слезы удержать не могла. Они ручьем катились у нее по щекам, но карие глаза снова и снова наполнялись слезами.
– В карете пациент получит необходимую дозу настойки опия и весь путь до Бристоля спокойно проспит, – сказал доктор Роуз. – Вам нет никакой нужды о нем беспокоиться, леди Лейси.
Селия встала и выпрямилась с тем новым достоинством, которое было ей столь свойственно в последние дни.
– Он считает, что я его предала, – сказала она. – Он полностью доверял мне, а я позволила вашему помощнику связать его, как преступника, в моей собственной гостиной! И теперь он уверен, что я его предала, а это совсем не так. У меня и в мыслях не было действовать против него. И все же я его подвела, я не оправдала его надежд, я не сумела остановить вас…
Доктор Роуз умиротворяющим жестом протянул к ней руку.
– Леди Лейси, все к лучшему, – сказал он. – И как только мы доберемся до моего дома, он сразу же будет развязан, и обращаться с ним будут в высшей степени обходительно. А если Господу Богу будет угодно и если у мистера МакЭндрю достанет мужества, то он скоро сможет вернуться домой совершенно здоровым.
– У доктора МакЭндрю, – отчетливо выговаривая каждый слог, поправила его Селия, не переставая плакать.
– У доктора МакЭндрю, – охотно повторил он и поклонился, признавая эту поправку справедливой.
– Я напишу записку и суну ее Джону в карман, – сказала Селия. – Пожалуйста, не уезжайте, пока я с ним не повидаюсь.
Доктор Роуз опять поклонился, и Селия вышла из комнаты с высоко поднятой головой ровной, даже горделивой, походкой, но слезы по-прежнему текли у нее по щекам.
В гостиной воцарилась тишина. Снаружи в промерзшем саду запела малиновка – пронзительные звуки ее песенки казались в холодном воздухе особенно громкими.
– А как же документы на опеку? – спросила я.
– Я подписал их как часть процедуры принудительного помещения в лечебницу для душевнобольных, – сказал доктор Роуз. – Он будет находиться там, пока я не сочту возможным его оттуда выпустить. А его делами будет заниматься ваш брат, сэр Гарольд.
– И как долго, по-вашему, Джон там пробудет? – спросила я.
– Это зависит от него самого. Обычно некоторые улучшения возникают месяца через два или три.
Этого времени мне было более чем достаточно, и я согласно кивнула. Но даже это крошечное движение вызвало острую, колющую боль в шее и голове; казалось, кожа на голове натянута слишком туго и вот-вот лопнет. Все получалось так, как я и планировала, все само шло ко мне в руки, но никакой радости я не испытывала.
– Я буду присылать вам еженедельный письменный отчет о его здоровье, – сказал доктор Роуз и подал мне брошюру с описанием его лечебницы и того, какое лечение там возможно; он также вручил мне те документы, которые должен был подписать Гарри. Я взяла их, и руки у меня уже совсем не дрожали, они были столь же спокойны, как и руки доктора Роуза. Но я так судорожно стиснула эти бумаги, что даже пальцам стало больно. – Если вы или кто-то из вашей семьи захотите его навестить или написать ему, – продолжал доктор Роуз, – это можно будет сделать в любой момент, можно даже остаться у нас на несколько дней, если вам будет угодно.
– Вряд ли это будет возможно, – возразила я. – И, по-моему, Джону лучше никаких писем из дома не получать – по крайней мере, в первый месяц. Ведь не так давно совершенно невинные события привели к ужасным последствиям, невероятно его расстроив. Мне кажется, сейчас самое безопасное – это пересылать мне все те письма, которые будут приходить на его имя.
– Как вам будет угодно, – ничем не выдав своих эмоций, сказал доктор Роуз и, подняв с пола свой саквояж, щелкнул замком, собираясь уходить. Я заставила себя встать с кресла и обнаружила, что мне трудно идти, так болят у меня колени и икры. Они ныли, словно у меня застарелая малярия, и я с трудом доковыляла до двери и, выйдя в холл, обнаружила, что Селия уже ждет там, держа в руке запечатанный конверт.
– Я попыталась объяснить Джону, что у меня действительно такое чувство, словно я его подвела, однако у меня и в мыслях не было его предавать, – сказала она ровным голосом. Слезы все еще катились у нее по щекам, но она их, похоже, не замечала. – В письме я умоляю его простить меня, потому что я не сумела защитить его от насилия, которому он был подвергнут.
Доктор Роуз кивнул, не сводя глаз с конверта в ее руке. Когда Селия прошла вперед, спеша увидеть Джона перед отъездом, доктор вопросительно на меня глянул, мотнув головой вслед Селии и ее письму.
– Вы можете вынуть письмо у него из кармана по дороге, а потом отослать мне, – тихо сказала я. – Я уверена: это письмо очень его расстроит.
Врач согласно кивнул и последовал за Селией к карете.
Джон лежал, вытянувшись на переднем сиденье, по-прежнему опутанный смирительной рубашкой и укрытый дорожным пледом и ковром. На фоне яркого, в красную и синюю клетку, пледа его лицо казалось смертельно бледным, но дыхание было ровным, а его лицо, еще недавно напряженное и страдальческое, теперь выглядело спокойным, как у спящего младенца. Его светлые волосы, ранее стянутые на затылке лентой, во время борьбы с доктором Хилари рассыпались по плечам. На щеках еще виднелись следы слез, но на губах была легкая улыбка. Селия, забравшись в карету, сунула свое письмо ему в карман, для чего ей пришлось немало повозиться со смирительной рубашкой. Это разбудило Джона, и он открыл глаза, как бы подернутые голубоватой дымкой после приема большой дозы наркотика, и невнятно пробормотал:
– Селия…
– Пожалуйста, не разговаривайте с ним, леди Лейси, – твердо попросил ее доктор Роуз. – Не нужно его снова расстраивать.
Селия послушалась. Она молча чмокнула Джона в лоб и вышла из кареты, но осталась стоять у окошка, заглядывая внутрь, и, пока доктор Роуз усаживался рядом со своим могучим коллегой, не отрывала глаз от лица Джона.
Его глаза, по-прежнему открытые, тоже были устремлены на нее, словно она служила для него неким спасительным маяком среди бушующего моря. Наконец его затуманенный взгляд прояснился, и за спиной Селии он разглядел меня, застывшую на ступенях крыльца и прямую, как штырь.
– Селия! – вдруг внятно и настойчиво сказал Джон. – Беатрис хочет заполучить Широкий Дол и передать его Ричарду. – Он говорил не очень разборчиво, но понять его было можно, и я решила прекратить это.
– До свидания, – довольно резко попрощалась я с доктором Роузом и велела вознице: – Трогайте!
Селия быстрым шагом пыталась некоторое время идти вровень с окном кареты, чтобы Джон мог видеть ее бледное от отчаяния лицо.
– Спасайте детей, Селия! – задыхаясь, выкрикнул Джон. – Увозите из Широкого Дола детей!
Затем лошади пошли рысью, колеса кареты громко заскрипели по гравию, и Селия отстала. А Джон уехал.
В тот вечер мы обедали в полном молчании. Весь день Селия проплакала; глаза у нее были красные и опухшие. Гарри, сидя во главе стола, ерзал в своем огромном резном кресле как на иголках. После отъезда Джона Селия все утро прождала мужа на конюшенном дворе и стала умолять его воздержаться от подписания документов, передающих Джона заботам доктора Роуза, и потребовать, чтобы его немедленно вернули домой. К счастью, у Гарри хватило здравомыслия, чтобы отказаться обсуждать с ней эту тему; он заявил, что у меня на Джона куда больше прав, так что мне и судить, как лучше лечить моего мужа. На это Селии возразить было нечего; ее единственными доводами были какие-то смутные впечатления, вызванные испугом, что мне почему-то – она и сама не понимала толком, в чем тут дело, – нельзя доверять, а сама эта история с Джоном кажется ей подозрительной.
Так что за обеденным столом она сидела, потупив покрасневшие глаза, смотрела в тарелку и почти ничего не ела. У меня тоже пропал аппетит. Стул Джона отставили в сторону, к стене, и его место за столом казалось каким-то странно пустым. А в ушах у меня все звучали его испуганные вопли, когда этот доктор-тюремщик бросил его на пол и связал. Эхо насилия, словно взорвавшего нашу светлую, солнечную гостиную, казалось, все еще слышится в доме, словно пронзительные крики Джона разбудили сотни призраков.
Селия отказалась даже посидеть с нами в гостиной после обеда; сказала, что лучше побудет в детской с Джулией. И я с суеверной дрожью вдруг вспомнила, что и Джон искал убежища в детской, словно только дети в этом доме были свободны от греха, от насилия, от ползучего запаха разврата. Впрочем, я заставила себя тепло улыбнуться Селии, поцеловала ее в лоб и пожелала спокойной ночи. Но мне показалось – а может, я это себе просто вообразила? – что Селия вздрогнула и шарахнулась от меня, словно мое прикосновение могло оставить на ней грязный след жестокости, безжалостности. Однако я была уверена, что она, как и моя мать, даже ухватившись за конец нити, так и не сумеет добраться по ней до сердца темного лабиринта.
В итоге мы с Гарри остались в гостиной вдвоем, и когда нам подали чай, именно мне пришлось его разливать и класть в чашку Гарри столько сахару, сколько он любит. Когда он напился чаю и умял целое блюдо птифуров, я, вытянув ноги в атласных туфельках и пристроив их на бронзовую решетку камина, непринужденным тоном спросила:
– Гарри, ты уже подписал и отправил документы для доктора Роуза?
– Да, я их подписал, – сказал он, – и положил тебе на письменный стол. Но то, что рассказала мне Селия об этом докторе Роузе, заботам которого поручен Джон, заставило меня задуматься, правильно ли мы поступаем.
– Да, сцена была ужасно тяжелая, – с готовностью подтвердила я. – Джон вел себя как настоящий сумасшедший. Если бы оба эти врача не действовали так быстро и решительно, то просто не знаю, чем бы все это кончилось. Селия думает, что ей удастся держать Джона под контролем и избавить его от привычки к алкоголю, но то, как он вел себя сегодня, доказывает, что она имеет на него крайне малое влияние. Прошло уже почти две недели с тех пор, как она стала предпринимать эти свои попытки, и все же почти каждый вечер он напивался. Между прочим, он и на Селию сегодня набросился – обвинил ее в предательстве. Нет, Гарри, самим нам с ним не справиться. Он уже наполовину обезумел от пьянства.
На круглом лице Гарри отразилось беспокойство.
– Об этом Селия мне не рассказывала, – пожаловался он. – Она говорила только о том, что эти врачи вроде бы слишком грубо и жестоко обращались с Джоном, а также сказала, что ее пугает эта идея с опекой. Ее, похоже, весьма беспокоит, что будет с состоянием Джона – вернее, с его долей в семейном капитале.
– Это на нее так подействовали дурацкие выкрики Джона, – спокойно сказала я. – Я же говорю, сцена действительно была очень неприятная. Но наша милая Селия совершенно не разбирается в подобных вопросах. Нет никаких сомнений, что лечебница доктора Роуза – самое лучшее место для Джона; за ним, безусловно, нужен глаз да глаз, а там за больными установлено строгое наблюдение; никто из них не может оттуда сбежать и купить спиртное или наркотик. Нам бы давно следовало понять: дома перекрыть Джону доступ к вину невозможно! Селия целых две недели держала наши подвалы запертыми, и все же он постоянно где-то доставал выпивку.
Гарри искоса на меня глянул и как-то нервно спросил:
– Я полагаю, Беатрис, ты не знаешь, где и как он ее доставал?
– Нет, – твердо ответила я. – Понятия не имею.
– Ну, хорошо. Я постараюсь убедить Селию, что мы действуем исключительно в интересах Джона, – сказал Гарри, поднимаясь с кресла, вставая у камина и, как всегда, приподнимая полы камзола, чтобы погреть свои пухлые ягодицы. Ночь и впрямь была страшно холодной. – Кроме того, я заверю ее, что состояние Джона останется в полной неприкосновенности, пока он не вернется и не сможет сам распоряжаться своими деньгами. У нас есть право опеки, но мы, разумеется, им пользоваться не станем.
– Не станем, если только не подвернется какая-то выгодная для самого Джона возможность, которую было бы неправильно упустить, – подхватила я. – Собственно, наш контроль над его состоянием сводится к тому, чтобы преумножать его богатство, пока он болен. И мы, разумеется, не станем использовать деньги Джона на то, что ему самому не понравилось бы. Но, с другой стороны, было бы очень дурно не блюсти его интересов, когда это возможно, не так ли?
Гарри кивнул.
– Да, конечно, – сказал он. – Но ведь у тебя, Беатрис, кажется, нет никаких срочных планов?
Я ободряюще ему улыбнулась.
– Совершенно никаких! Все это случилось так неожиданно. Разумеется, у меня никаких планов нет.
– А как же выкуп прав на наследство? – нервно спросил Гарри.
– Ах, это! – Я несколько театральным жестом поднесла руку ко лбу. – Давай пока оставим эту идею. Мне еще не совсем ясно, как тут лучше поступить. Возможно, уже через месяц Джон будет дома, и мы сможем все это обсудить с ним вместе. А пока можно понемногу наращивать доходы от поместья и стараться экономить, приберегая все излишки. Но сейчас нет ни малейшей необходимости бросаться в бой, пытаясь изменить право наследования.
Гарри явно испытал облегчение после моих слов. Селия, не имея никаких иных доказательств, кроме своей острой интуиции и чрезвычайной чувствительности ко всякой лжи, вела себя недоверчиво и беспокойно и сумела отчасти передать свое беспокойство Гарри. Его вопрос о том, откуда Джон брал выпивку, его тревога по поводу моих планов – все указывало на происки Селии, которая почуяла, что весь Широкий Дол пляшет под мою дудку, но никто, кроме меня, толком не знает, куда мы идем, и никто, кроме меня, не имеет настоящего доступа к управлению поместьем. А потому никто, кроме меня, и не может сказать, кто выиграет в столь рискованной игре.
– Я понимаю, для тебя это очень болезненный удар, – ласково сказал Гарри, – но ты не слишком огорчайся, Беатрис. Мне тоже кажется, что доктор Роуз способен вылечить Джона, а когда он вернется, все у нас будет по-прежнему.
Я в ответ изобразила бледный призрак храброй улыбки и сказала:
– И я тоже очень на это надеюсь. Ладно, Гарри, иди и успокой Селию. Заверь ее, что я, хоть мне и очень горько, все же не сломаюсь под тяжестью этого горя.
Гарри легко чмокнул меня в макушку и удалился. А я еще посидела у затухающего огня, выпила бокал порто, отказалась от ужина и решила пораньше лечь спать. У меня на завтра было запланировано множество сложных дел. Завтра должен был приехать мистер Льюэлин, чтобы осмотреть поместье и выбрать кусок земли под закладную – мне необходима была эта сумма, чтобы заплатить юристам за работу по изменению права наследования. Только после этого я могла, наконец, написать им, чтобы они начинали действовать. И теперь у меня практически был доступ к состоянию семейства МакЭндрю, чем я и намеревалась воспользоваться, чтобы выкупить Широкий Дол для моего сына у Чарлза Лейси. А потом Ричард смог бы передать его своему сыну, а тот – своему, и так далее по длинной-длинной, уходящей в века цепочке. И все будущие хозяева этого поместья стали бы моими потомками, потомками ведьмы из Широкого Дола!
