ВЕСНА 1634 ГОДА

Он добился своего. Когда в марте Элизабет умерла, ее комната была наполнена золотистым светом дюжин нарциссов, их прелестный запах витал в воздухе. Самое последнее, что она увидела, прежде чем устало закрыть глаза, — это лицо мужа, согретое улыбкой, и в руках у него — охапка изящных розово-белых пирамидок с его каштанового дерева.

— Тебе, — сказал Традескант.

Он наклонился и поцеловал супругу. Элизабет попыталась ответить: «Спасибо. Я люблю тебя, Джон», но тьма уже наползала, да и в любом случае он знал это.

После похорон Джон до конца сезона поселился в Отлендсе, в своем домике рядом с шелкопрядами. Теперь, когда не было Элизабет, ему не хотелось оставаться в Ламбете. Ночью он не мог уснуть. Но ему нравилось тепло уютного деревянного домика, было что-то странно успокаивающее в мыслях о том, что тысячи шелковичных червей спят в своих крошечных коконах совсем рядом, за стенкой, и во сне видят сны, какие видят только шелковичные черви.

Королева дала добро на возведение угольного сарая и оранжереи, и в короткие часы весеннего дневного света Джон руководил строительством. Получалось еще одно легкое прихотливое деревянное зданьице, напоминающее маленький деревянный дворец. Работа двигалась быстро; в письме Традескант попросил сына привезти несколько цитрусовых побегов, когда тот приедет в следующий раз.

Помимо этого строительства в холодном весеннем саду особенно нечем было заняться. Джону нравилось гулять и наблюдать, как ручьи и фонтаны мало-помалу освобождаются от листьев, как крошечные зеленые ростки из луковиц нахально пробиваются сквозь холодную землю. Когда станет теплее, он планировал сделать для четы монархов новую лужайку для игры в шары. И он следил за тем, как работники копали, переворачивали и бороновали землю, очищая ее даже от самых маленьких камушков. Только тогда земля годилась для посадок. Его помощники ворчали, когда он заставлял их копаться в старом навозе в стойлах, заливать его водой и ждать, пока тот замерзнет, потом оттает, и снова заливать его водой. Но Джон настаивал, что землю нужно подготовить, сделать плодородной и мягкой, перед тем как бросить в нее семена.

Когда подснежники под деревьями расцвели так буйно, что земля словно покрылась слоем снежно-белого и зеленого льда, Джон вспомнил своего господина Бекингема, которому нравилось любоваться первыми подснежниками в Нью-Холле. А когда появились нарциссы, Джон думал об Элизабет, которая умерла, окруженная их золотистым сиянием. Традескант был уверен, что его супруга попала сразу в рай. Она прожила жизнь так же безукоризненно, как многие другие женщины, и скончалась, освещенная золотым сиянием славы. По крайней мере, он смог дать ей это.

Что касается герцога, казалось, сам Господь, ценящий красоту, не устоял бы перед ним. Даже король любил Бекингема и каждый день молился о его душе. По мнению Джона, те два человека, которых он любил, покоились с миром. И он обнаружил, что стойко переносит короткие холодные дни и долгие холодные ночи.

Он смотрел на воду в фонтане парадного двора и размышлял о двух историях своей жизни: страсти к герцогу и ровной надежной привязанности к Элизабет. Вдруг на чашу фонтана упала тень. Он обернулся. Это был король. Джон снял шляпу и упал на колено на холодный камень.

— Сколько лет миновало со дня смерти твоего господина? — неожиданно спросил король.

Он не смотрел на Джона, глаза его не отрывались от мраморной чаши с холодной водой.

— Пять лет и семь месяцев, — тут же сообщил Джон. — Он умер в конце лета.

— Можешь встать, — разрешил король.

Он отвернулся от фонтана и пошел по дорожке, знаком велев Джону следовать за ним.

— Вряд ли можно найти замену такому ч-человеку, — пробормотал король словно для себя. — Ни в королевском совете, ни в сердце.

При мысли о Бекингеме Джон ощутил привычную тупую боль в сердце.

— Любовь женщины все же не такая, — рассуждал король. — Чтобы сохранить любовь женщины, нужно все время стараться, женщины так непостоянны. То им одно нравится, то другое. Любовь мужчины проще и н-надежнее. Когда мы с Джорджем были молоды, мы проводили дни напролет, мечтая только об охоте и забавах. Король называл нас своими дорогими р-ребятами.

Джон кивнул. Его величество вдруг остановился и повернулся к Традесканту.

— Ты встречал когда-нибудь моего брата Генриха?

— Да, — кивнул Джон. — Я был садовником у милорда Сесила в Теобальдсе, а потом в Хэтфилде. Я часто видел и принца Генриха, и короля Якова. Я и вас помню, ваше величество.

— Как ты считаешь, мой брат был похож на герцога Бекингема? Мой брат. Ну хоть в чем-то.

Традескант задумался. Они были одинаково надменны, у обоих была шальная улыбка. Оба они полагали, что весь мир влюблен в них и им остается только принимать поклонение.

— Да, — медленно промолвил Джон. — Принц во многом напоминал герцога. Но герцог был…

Он стих.

— Кем?

— У герцога была сияющая красота, — продолжил Джон. — Принц был красивым мальчиком. Но таких много. А герцог был красив как ангел.

Карл вдруг улыбнулся, его печальное лицо потеплело.

— Да, это так, — согласился он. — Так легко з-забыть. Все его портреты, что у меня есть, демонстрируют его привлекательность. Но все п-портреты красивы, даже если позирующий невзрачный. Хорошо, что ты держишь портрет герцога в сердце, Традескант.

— Да, — просто сказал Джон. — Я вижу его днем и ночью. Иногда вижу во сне.

— Как будто он ж-жив?

— Во сне я всегда забываю, что он умер, — признался Джон. — А иногда просыпаюсь, потому что мне кажется, что он зовет меня, и я соскакиваю с кровати как молодой и бегу к нему.

— Королеве он не н-нравился, — задумчиво произнес король. — Она ревновала.

Традескант тактично промолчал, и король покосился на него.

— А твоя жена ревновала тебя к твоему господину?

Джон вспомнил Элизабет и ее долгую неприязнь к герцогу, ко всему, что он символизировал для нее: к роскоши, католичеству, расточительности и плотскому греху.

— О да, — подтвердил он с улыбкой. — Но женщины всегда или были без ума от его светлости, или становились его злейшими врагами, или и то и другое вместе.

Карл коротко рассмеялся.

— Это правда. Его отношение к женщинам было в высшей степени прискорбным.

Король и садовник улыбнулись друг другу. Король в первый раз взглянул Традесканту в лицо.

— В твоем «Ковчеге» есть какие-нибудь вещи Бекингема?

— Кое-какие растения из Нью-Холла и пара экспонатов с Иль-де-Ре, — осторожно ответил Традескант, понимая опасность этой темы. — Он отдал мне несколько вещей из своей коллекции. Что-то было ему не нужно, что-то было вторым экземпляром. Долгие годы я собирал для него коллекцию.

— Я заеду к вам, — пообещал король. — Вместе с супругой. У меня есть кое-что, тебе может п-понравиться, перчатки и еще…

— Это честь для меня.

Традескант низко поклонился. Когда он выпрямился, его величество смотрел на него так, будто они связаны общим секретом.

— Он был великий человек, очень-очень великий! — воскликнул король.

Видя его меланхолическое лицо, Традескант не решился открыть правду, точно так же, как поступали все прочие.

— Да, — кивнул он. — Бекингем был самым великим человеком в Англии и наилучшим образом соответствовал тому высокому положению, которое занимал.

Карл пошел прочь, не проронив больше ни слова. Традескант снова упал на колени, хотя этого уже никто не видел, так как король все удалялся. Когда он скрылся, Джон неуклюже поднялся на ноги. В холодную погоду его всегда беспокоило больное колено.

Пока Традескант жил в Отлендсе, его сын оставался в Ламбете. Джейн была теперь полноправной хозяйкой и вела дом с благочестивым усердием. День начинался с молитвы для всех обитателей дома; Джей читал Библию вслух, затем кто-нибудь — от самой молоденькой посудомойки до старшего садовника — молился экспромтом, в своей молитве сообщая свои пожелания присутствующим и обращаясь к Богу. В течение дня все в доме работали, а перед сном снова собирались на общую вечернюю молитву. Незаметно в доме изменилась даже манера одеваться. Слуги, естественно, копировали скромный приглушенный стиль Джейн.

Джей боялся, что отец, когда вернется, будет недоволен нововведениями, но никакого открытого неодобрения не последовало.

— Веди дом, как считаешь нужным, — разрешил Традескант невестке. — Теперь ты здесь хозяйка. Распоряжайся всем так, как тебе нравится.

— Думаю, это нравится всем, — пылко откликнулась Джейн.

С пониманием улыбнувшись, Традескант спросил:

— А если нет? Если кухарка и посудомойка, Питер, оба садовника и их помощник в придачу решат, что им куда приятнее танцевать, петь и пропустить по кружечке эля? Если нарядятся в зеленое и алое, украсят волосы лентой? Ты позволишь им?

— Я постараюсь наставить их на путь истинный, — напряженно произнесла Джейн. — И буду бороться за их души.

— То есть люди свободны в своем выборе до тех пор, пока их выбор правильный?

— Да, — подтвердила Джейн, но тут же поправилась: — Нет, не совсем так.

Джон снова улыбнулся невестке.

— Когда у тебя есть власть над другими, легко забыть, что они делают так, а не иначе, лишь из-за твоих приказов. Можно запросто принять послушание за согласие. Все в моем доме подчиняются тебе, как я велел. И вряд ли это нравится каждому. Но они подчиняются, ведь я распорядился. Однако сам я буду участвовать в молитвах только время от времени, когда возникнет внутренняя потребность.

— Я уверена, вы найдете утешение… — начала Джейн.

Джон потрепал невестку по щеке.

— Похоже, ты уже борешься за мою душу. А я хочу, чтобы мою душу оставили в покое.

— Хорошо. — Джейн улыбнулась, признавая свое поражение. — Желаете взглянуть на малыша Джона?

— Да, — кивнул Традескант.

Тогда Фрэнсис принесла младенца и осторожно положила его дедушке на колени. Малыш Джон уперся кулачками дедушке в грудь, откинулся назад и стал изучать его лицо.

— Он все еще не умеет правильно кушать, — пожаловалась Фрэнсис.

— Почему нет? — осведомился Традескант.

— Он все еще сосет, — пояснила Фрэнсис. — Он как маленький козленочек.

Джон улыбнулся внучке.

— Ты что, не любишь своего братика?

Фрэнсис теснее прижалась к деду.

— Да нет, он нормальный, — признала она. — Только мне не нравится, что все с ним так носятся. Но ведь ты все равно любишь меня больше всех, дедушка?

Одной рукой Джон крепко держал младенца, а другой привлек к себе внучку и поцеловал ее гладкую теплую головку, как раз в то местечко, где начинался простой белый чепчик, который она носила по настоянию матери.

— Знаешь, быть любимицей далеко не всегда хорошо, — заметил он, вспомнив о герцоге, о парламенте, обвинявшем его в измене, и о короле, который все еще оплакивал друга.

— Нет, всегда, — возразила Фрэнсис. — Я всегда была твоей любимицей и сейчас тоже.

Она уютно устроилась в изгибе его локтя.

— Конечно, ты моя любимица, — заверил Традескант. — Моя драгоценная девочка.

— И когда я вырасту, я буду садовником у короля, — заявила она решительно. — И буду главной в «Ковчеге».

Джон покачал головой.

— Девочки не бывают садовниками.

— А кухарка говорит, что девочки могут быть садовниками, потому что в Судный день мужчины и женщины будут равны, — выпалила Фрэнсис. — И что пророчествовать и проповедовать легко дается тем женщинам, которые вы… выбега… избегают полевых радостей.

— Наверное, ты хочешь сказать, плотских радостей, — неуверенно поправил Джон.

— Полевых, — настаивала Фрэнсис. — Это значит, что нельзя танцевать вокруг майского шеста, покупать гостинцы на ярмарке и играть в церковном дворе в праздничные дни.

— Думаю, ты права, — согласился Джон.

Он очень боялся расхохотаться, но ухитрился превратить смех в хриплый кашель.

— Так вот, я собираюсь избегать полевых радостей и жить безгрешно, — продолжала Фрэнсис. — И тогда я стану королевским садовником.

— Посмотрим, — умиротворяюще промолвил Традескант.

— А малыш Джон будет королевским садовником? — строго спросила Фрэнсис.

Традескант поуютнее устроил малыша в кольце своих рук, взял его за пухлую ручку в перевязочках и тактично сказал:

— Он еще слишком мал для работы. А вот ты уже большая девочка. К тому времени, когда он будет еще только учиться, ты уже будешь давным-давно пророчествовать и садовничать.

Это был правильный ответ. Фрэнсис просияла и направилась к двери.

— Мне пора идти, — серьезно объявила она. — Нужно полить рассаду.

— Вот видишь, ты уже настоящий садовник, — подбодрил Традескант внучку, — а малыш Джон пока только на руках у дедушки сидеть может.

Фрэнсис выскочила за дверь. Джон посмотрел в окно и увидел, как она тащит тяжелую бутыль для поливки к грядкам с рассадой, что были разбиты у теплой южной стены. Ее тоненький большой палец был слишком маленьким, чтобы надежно заткнуть горлышко бутылки, и она оставляла за собой след из светящихся водяных брызг, как будто за ней ползла змейка.