ЛЕТО 1631 ГОДА

Джону казалось, что он будет наслаждаться возможностью пожить вдали от дома. В Ламбете он впервые в жизни слишком укоренился и боялся, что такая жизнь поглотит его с головой. Но оказалось, что он скучает по разнообразным занятиям в «Ковчеге» и по летнему цветению сада. И больше всего по Фрэнсис, которая быстро менялась и летом 1631 года уже выросла из шепелявого, только начинающего ходить младенца с губками, как розовый бутон, в маленькую девочку с характером на редкость решительным.

При каждой возможности Джон отправлялся домой в Ламбет выбрать в своем саду посадочный материал. И конечно, спешил повидаться со своей внучкой. Каждый раз, когда он собирался во дворец, Джей помогал ему грузить в повозку тяжелые глиняные горшки с растениями.

— Я нужен тебе во дворце? — обычно спрашивал Джей.

Традескант клал руку на плечо сына.

— Еще недельку обойдусь без тебя. Я дам знать, когда ты понадобишься.

— Тогда я и приеду, как договаривались, — отвечал Джей.

Потом он наблюдал, как отец садится на облучок и отъезжает. А Джон посмеивался себе под нос, видя, какой серьезный у него сын и как он, бедный, разрывается между внутренними противоречиями — между собственной совестью и долгом перед отцом и женой.

К концу лета Джон завершил проект по саду для королевского двора, показал эскизы королеве и запланировал работы по подготовке почвы к посадкам. У него имелась своя команда, но ему нужна была помощь сына. Джею предстояло руководить работами, а Джону — перейти во двор королевы и заняться проектом по осенним посадкам.

— Ну и как, поедешь со мной, Джей? — обратился к сыну Джон как-то вечером, когда вся семья сидела на веранде.

Джей потягивал слабый эль, в руке у Джона была маленькая рюмка рома.

— Нужны пересадки в лечебном саду, а королева попросила сделать цветочный луг.

Джейн подняла глаза от шитья с глубоко оскорбленным видом.

— Что-что?

Традескант улыбнулся.

— Цветочный луг, — повторил он. — По рисунку старинного гобелена, там, где охотники окружают единорога. Он должен напоминать обычную лужайку, но это будет идеальная лужайка, со всеми полевыми цветами, но без кусачей крапивы. Мы посадим там и полевые, и садовые цветы, потом проложим узенькую извилистую тропинку для приятных прогулок среди цветов.

— Почему не погулять по обычному лугу? — удивилась Джейн.

— Это не обычная женщина, а королева. — Традескант отхлебнул рома. — По ее замыслу все вокруг должно выглядеть правильно. Даже лужайка с полевыми цветами. У нас в садоводстве это давно считается старомодным, не думал, что мне снова поступит подобный заказ. И хотя луг должен смотреться так, будто создан природой и рука человека к нему не прикасалась, тем не менее требуется постоянно выпалывать сорняки и заботиться о цветах.

— Я могу этим заняться, — вызвался Джей. — Такого я еще не делал. Я бы хотел этим заняться.

Джон поднял рюмку, приветствуя решение сына.

— И тебе не придется иметь дело с ее величеством, ну разве что совсем изредка, — сказал он. — С того времени, как мы походили по саду и она объяснила свои пожелания, я едва ее видел. Большую часть дня она проводит с мужем или с придворными. Сад ей нужен как задник на сцене, где она играет роль королевы. У нее нет интереса к садоводству.

— Это и хорошо, — заметил Джей. — Потому что у меня нет интереса к ней.

Джон надеялся на то, что сын вообще не увидится ни с королем, ни с королевой, и приурочил его прибытие к тому дню, когда двор собирался уехать. Но случились обычные задержки и путаница, и отъезд отложили на неделю. Джей, срезая в розарии цветущие розы и аккуратно стряхивая лепестки в широкую плоскую корзину для сушки, поднял глаза и увидел, что за его работой наблюдает невысокая темноволосая женщина. Отметив роскошь драгоценностей, богатые шелка и кружево ее платья, нестройную толпу придворных, следующую за ней, он снял шляпу и поклонился так низко, как требовала вежливость, но не ниже.

— Ты кто такой? — вдруг спросила она.

— Я Джон Традескант, Джон Традескант-младший, ваше величество.

— Белые лепестки должны быть отдельно от розовых, — велела она.

— Я раскладываю их отдельно, ваше величество, — отозвался Джей.

— Когда высохнут, можешь отнести их в кладовую, — распорядилась королева.

Джей поклонился. Лепестки сушили в домике с шелкопрядами, а в кладовой они были не нужны. Они предназначались для маскарадов, их отдавали распорядителю увеселений и смотрительнице гардероба, но не было смысла объяснять все это королеве, которая делала вид, что отлично разбирается в дворцовом хозяйстве.

— Хочу дерево в середине двора, — неожиданно заявила она. — Большое дерево, а вокруг розы. Это будет символизировать заботу моего мужа о своем народе. Дуб будет знаком его власти и силы, а белые розы будут невинными славными людьми, которые столпились вокруг короля.

— Розы не любят тень, ваше величество, — осторожно сказал Джей. — К сожалению, они вряд ли выживут в тени дуба.

— Но ведь посадить ты можешь!

— Им нужно солнце, и им нравится, когда стебли обдувает ветерок, — упирался Джей. — Под дубом они зачахнут и погибнут.

Королева обиженно надулась, как будто он нарочно прикидывался дурачком.

— Но ведь это символично!

— Я понимаю, — согласился Джей. — Но розы зачахнут.

— Значит, будешь сажать снова и снова, каждый раз, когда они засохнут.

Джей кивнул.

— Это я могу, ваше величество, если таково ваше желание. Но получится очень расточительно.

— Мне безразлично, во что это обойдется, — отмахнулась она.

— И никогда не вырастет большой розовый куст, потому что у него не будет времени как следует прижиться, ваше величество.

Она задумалась, притопывая маленькой ножкой по идеально выровненному гравию. Джей решил, что, наверное, крайне редко кто-нибудь отказывался выполнить ее приказание. Придворные, отставшие от королевы, теперь подошли и во все глаза смотрели то на него, то на нее, словно боялись, что его непреклонность вызовет взрыв королевского недовольства и тогда пострадают они все.

Вместо этого она улыбнулась и произнесла медленно и четко, будто Джей был идиотом:

— Дуб будет знаком щедрого правления моего мужа. Под дубом можешь посадить что угодно, что обозначало бы народ, процветающий под защитой короля, а вокруг, снаружи — бордюр из роз и лилий, который будет символизировать меня.

Джея охватило сладкое ощущение мощи символизма, которое ему так и не смогли привить за все годы обучения в школе.

— Я понимаю, ваше величество, — ответил он вежливо. — Но к сожалению, тень дуба очень неблагоприятна для всех прочих растений. Под ним ничего не развивается, только мох и трава. Дуб душит и подавляет все растения, которые пытаются под ним существовать. Сильным и красивым растениям нужно открытое место и солнечный свет.

Ее брови сошлись вместе, и она отвернулась от Джея.

— Надеюсь, ты не пытаешься быть умнее, чем тебе предписано твоим местом в жизни! — бросила она резко.

В лице Джея ничего не дрогнуло.

— Я всего лишь скромный садовник, ваше величество. Просто я знаю, что может расти в вашем саду, а что нет. Я ничем не интересуюсь, кроме того, как сажать и как полоть.

Она замешкалась, потом решила улыбнуться.

— Ну хорошо, посади в центре двора что-нибудь красивое, — распорядилась она, избегая признания того, что ее планы нарушены. — Мне все равно что.

Джей низко поклонился и увидел, как придворные обменялись быстрыми взглядами облегчения. Королева отправилась дальше, один из придворных подошел к ней, взял за руку и что-то прошептал на ухо. Она рассмеялась и откинула назад свою маленькую головку. Другой придворный отстал и наблюдал, как Джей продолжил срезать головки роз и стряхивать лепестки.

— О чем ты говорил, садовник? Что власть короля, который расширяет свое господство, душит рост и здоровье страны?

Джей посмотрел на него невинным взором.

— Я, сэр? Нет. Я говорил о дубе.

— То, что справедливо для растений, справедливо и для королевской власти, — заметил придворный. — Многим понравится мысль, что власть монарха следовало бы подстричь и обкромсать и тогда она будет нормально выглядеть и расцветет в саду рядом с другими величественными растениями — парламентом и церковью.

Джей уже почти готов был согласиться, его лицо уже почти расслабилось и сбросило маску осторожности, которую он носил с того момента, как приехал. Но тут он вспомнил предостережения отца и монотонно сказал:

— Не понимаю вас. Я просто подрезаю розы.

Придворный кивнул и пошел дальше. Джей не поднимал головы, пока тот не оказался достаточно далеко. Потом посмотрел придворному вслед.

— Что ж, у левеллеров неплохая компания, — пробормотал Джей задумчиво. — Раз их сторонники уже в самом дворце.

Джей был прав. Далеко не каждый танцевавший на маскарадах и восхищавшийся растущей коллекцией портретов, где Карл изображался как источник мудрости, а Генриетта Мария — как самая распрекрасная красавица, верил в портреты, которые видел, и в слова, которые повторял. Для некоторых все было игрой, помогавшей веселее бездельничать в королевстве, где руководство напрочь отсутствовало. Местные лорды вводили местные законы, об общенациональных вопросах вспоминали лишь время от времени. Младшие сыновья из дворянских семей приезжали ко двору и притворялись, что влюблены в Генриетту Марию, писали сонеты, посвященные ее темным кудрям, восхваляли белизну ее кожи. Они охотились с Карлом, развлекали его пением, театральными представлениями и живыми картинами. Жизнь текла легко, разве что смысла в ней было немного. Те, кто поумнее или поамбициозней, стремились к большему. И только совсем немногие истинные патриоты считали, что нельзя так управлять королевством, которое когда-то считалось мировой державой.

Генриетта Мария и слышать не желала о переменах. Для восстановления влияния Англии за рубежом требовалась эффективная армия или флот. И то и другое было невозможно без денег. В королевской казне всегда не хватало средств, и имелся один выход — изобретение новых хитроумных налогов, которые создавали дополнительный источник дохода без созыва парламента. Последнее, чего хотели король и королева, был созыв парламента и необходимость выслушивать критические отзывы палаты общин об их планах, их расходах, их религиозной практике и их дворе.

— Мы можем взять деньги в долг, — заявляла королева на заседаниях королевского совета.

Присутствующие кланялись. Никто не хотел объяснять королю и королеве, что кредит Англии уже давно достиг потолка.

— Вот, вот, — поддерживал Карл жену. — Займитесь этим, милорды.

И он улыбался, выглядел довольным и уходил с королевского совета с видом человека, который успешно завершил свою работу.

Никто не осмеливался окликнуть его. Карл слушал только королеву, а она — своего исповедника, французского посла, фаворитов своего маленького двора, своих слуг и вообще любого, кто нравился ей на тот момент. Она была вне взяточничества и коррупции, поскольку вкусы ее были слишком изменчивыми. Даже французский посол, представляющий ее родную страну, не был уверен в ее полном расположении. Когда он беседовал с ней, она выглядывала из окна, расхаживала по комнате и крутила в пальцах свои прелестные украшения, постоянно ища отвлечения. И только в присутствии короля ее мысли сосредотачивались. Ее интересовало одно — чтобы супруг уделял внимание только ей, только ей одной.

— Ну что ж, она так долго делила мужа с твоим лордом Бекингемом, — как-то раз заметила Элизабет, когда они с Джоном уже легли. — Она все время боится, что Карл найдет себе другого фаворита.

— Он верен ей, — ответил Традескант. — Она самая обычная миниатюрная женщина, но она завоевала его сердце. Между ними нет страсти, нет живости чувств, но он льнет к ней, как маленькая собачонка.

Элизабет улыбнулась.

— Король — собачонка? Ты выражаешься прямо как Джей!

Традескант натянул ночной колпак.

— Глаза короля следуют за ней по комнате, а когда он следит за ней, она ни на секунду не расслабляется. Постоянно играет роль очаровательной женщины. — Кряхтя от удовольствия, он подтянул одеяло повыше и откровенно добавил: — Я рехнусь от нее!

Элизабет села в постели и укутала плечи мужа одеялом и простыней.

— Ночи становятся все короче. В твоем доме в Отлендсе тепло?

— Конечно, — кивнул Джон. — Мы с шелковичными червями живем как короли. Вокруг их домика установлено восемь печек, и все тепло идет ко мне. По сравнению с моими червями ты просто ледышка.

Элизабет фыркнула, ничуть не обиженная.

— Король был печальным ребенком, — продолжал Джон, возвращаясь к прежней теме. — Иногда я видел его в Хэтфилде. У родителей не было для него времени. Никто не думал, что он вообще когда-нибудь станет королем, никто о нем и не беспокоился, ведь у него был такой здоровый и сильный брат. Поговаривали даже, что Карл долго не проживет. Он обожал своих старших брата и сестру, а получилось, что брат умер, а сестру отослали подальше. И только когда милорд герцог стал его другом, он обрел кого-то, кого смог полюбить.

— А потом Бекингем тоже умер, — вздохнула Элизабет.

Традескант склонил голову.

— Упокой, Господи, его душу. Теперь у Карла осталась только жена, а он для нее единственный настоящий друг, в нем она полностью уверена. Все остальные надеются либо что-то от нее получить, либо через нее добиться милостей от короля. Наверное, они очень одиноки.

— Неужели они не могут жить поскромнее? — удивилась Элизабет, как всегда практичная. — И если они окружены прихлебателями и льстецами, от которых ничего хорошего ждать не приходится, почему они не избавятся от них? Почему бы им не проводить время со своими детьми? Почему бы не поискать людей, которые заботятся о собственной совести, которые не стремятся поживиться за чей-то счет, не будут льстить им? Бог его знает, ведь в последнем парламенте было достаточно принципиальных людей, и король часто с ними встречался.

— Цена, которую приходится платить королю, — это потеря здравого смысла, — заметил Джон. — Это часто встречается у королей и у прочих важных лиц. Им лгут так много и сладко, что они теряют чувство реальности. На язык им кладут так много сахара и меда, что их уже тошнит, но они не могут попросить хлеба с сыром.

— Бедняжки, — отозвалась Элизабет с веселой иронией.

— И в самом деле бедняжки, — согласился Джон, вспомнив своего герцога, который скончался без друзей и был похоронен ночью втайне.