ДЕКАБРЬ 1628 ГОДА

В итоге оказалось, что родился вовсе не сэр Джон Традескант из Ламбета, и не просто Джон, и даже не Иосия. Темным мрачным декабрьским утром в четыре часа на свет появилась Фрэнсис. Джей и его отец пили бренди внизу, а женщины и служанки хлопотали, бранились и носились наверху, пока наконец не раздался тоненький негодующий крик.

Джей брякнул стакан на стол и помчался вверх по лестнице в спальню жены. Наверху показалась Элизабет, она, напротив, спустилась к мужу. Ее лицо сияло.

— Девочка, — объявила она. — Прелестная темненькая девочка.

— А как Джейн? — поинтересовался Традескант, вспомнив о рождении Джея, о той ужасной боли, которую пережила Элизабет, и об известии, что у них больше не будет детей.

— С ней все в порядке, слава богу, — ответила Элизабет. — Она отдыхает.

Муж и жена посмотрели друг на друга и обменялись спокойными преданными улыбками.

— Наша внучка, — с изумлением промолвил Джон. — Мне казалось, что я хочу мальчика, но теперь я как будто рад, что это девочка и что она здорова.

— Возможно, мальчик появится в следующий раз, — заметила Элизабет.

— А следующий раз будет?

— Думаю, не в последний раз вы с Джеем пьете бренди, — усмехнулась Элизабет. — Пока женщины делают всю работу.

— Аминь. Пошлю конюха, пусть сообщит Хертам. Они наверняка волнуются.

— И скажи им, что они могут приехать сюда и гостить у нас сколько угодно, — попросила Элизабет. — Я постелю им в третьей спальне.

Джон улыбнулся тому, как небрежно Элизабет упомянула третью спальню, будто долгие годы прожила в домах, где было не меньше дюжины комнат.

— Могут и всех своих прихожан прихватить, — пошутил он. — Теперь, когда мы устроились так роскошно.

Элизабет махнула на мужа фартуком.

— Иди, иди. Отправляй конюха. А мне еще надо делом заняться.

— Господь с тобой, жена, — любовно произнес Традескант. — И передай Джейн мое благословение. Она уже дала имя нашей внучке?

— Она хочет назвать ее Фрэнсис.

Джон вышел на веранду. Холодный ночной воздух был свежим и острым, звезды сверкали на темно-синем шелке неба, как булавочные головки. Луна уже скрылась, в темноте виднелись лишь побитые непогодой доски веранды и торчащие черенки фруктовых деревьев. Джон посадил перед домом молодое каштановое деревце и первый черенок от него, давший корни, а затем уже от них попарно с дюжину черенков. Получилась маленькая каштановая аллея вдоль всего фруктового сада. Обнаженные ветки тоненькими прутиками проступали на фоне холодного неба.

Традескант выдохнул, и его дыхание со слабым запахом джина повисло облачком. Он вспомнил о других ночах, когда он наблюдал и ждал. Ночи на борту корабля, когда единственным звуком было поскрипывание и движение шпангоутов, ночи, когда он нес вахту, высматривая айсберги в гибельных северных морях вокруг России, или когда он покачивался на марсовой площадке на головокружительной высоте и выискивал на горизонте средиземноморских вод пиратские корабли. Он вспомнил, как в холодных сырых туманах Иль-де-Ре стоял на страже и как одну, две, три ночи лежал обнаженным рядом со своим господином, охраняя его драгоценный сон.

— Спи спокойно, милорд, — сказал Джон в немую тьму.

Он подумал, что теперь внутри его всегда будет этот мир, похожий на горе, но не являвшийся горем; похожий на любовь, но не ставший любовью; похожий на ностальгию, но без стремления вернуться домой. Сейчас, когда Бекингем был мертв и Традескант купил дом на его деньги, он ощущал, что драма его любви к господину странным образом разрешилась. Теперь он мог любить его безгрешно, без стыда. Смерть оказалась единственным выходом и для Джона, и для самого Бекингема. Традескант порой жалел о том, что сделал, но не винил себя за то, чего не сделал, за то, что не выкрикнул единственное слово предупреждения. А Элизабет была верна своему обещанию, имя герцога звучало в ее молитвах каждое воскресенье.

Иногда Джон задавался вопросом: а что испытывает другой мужчина, любивший Бекингема, — король Англии? То же самое? В вихре дворцовых развлечений, в череде ежедневных радостей, любви и интересов — рождений, как сегодня, смертей и браков — всегда ли находится брешь, всегда ли не хватает одного лица, прекрасного, своевольного, ангельского? Чувствует ли и король тоже, что мир стал более безопасным, спокойным, но и более скучным без Джорджа Вильерса? Мысленно Джон коснулся лица бывшего хозяина. И король, возможно, проходя мимо портрета герцога, трогал пальцем нарисованные губы.

Потом Традескант направился к конюшне и тряс дверь, пока конюх не скатился по ступеням. Он послал конюха к Хертам в Лондон.

Фрэнсис, как и положено новорожденной, быстро поставила весь дом на уши. Она плакала и не желала успокаиваться ночью. Рассвет за рассветом Джей встречал у больших венецианских окон, наматывая бесконечные круги по большой комнате с редкостями. Только у него на руках, укачиваясь от непрерывного монотонного шага, дочь успокаивалась. К тому же большой зал с редкостями был единственным местом в доме, откуда звук плача не долетал до Джейн и не будил ее.

— Спи, — говорил Джей жене, когда крик из колыбельки предупреждал их об очередной бессонной ночи. — Я побуду с ней.

Он заворачивал крошку в теплое одеяльце, набрасывал на ночную рубаху отцовский военный плащ и спускался на первый этаж. Там он ходил круг за кругом по большой освещенной луной комнате, в которой эхом отдавались его шаги. Иногда час, а иногда и три часа, пока девочка не затихала и не засыпала. И тогда он снова крался в спальню и клал ее нежно, как сеянец, в маленькую колыбельку.

У Джейн было мало молока, и Элизабет посоветовала лежать в постели, есть столько, сколько влезет, и отдыхать, отдыхать, отдыхать.

— Ты должна думать и беспокоиться не больше, чем дойная корова, — настаивала Элизабет, когда невестка запротестовала. — Или придется брать кормилицу.

Перед лицом такой угрозы Джейн откинулась на подушки и закрыла глаза.

— Днем я принесу тебе куриного бульона, — продолжала Элизабет. — А теперь спи.

— Где Фрэнсис? — спросила Джейн. — С Джеем?

— Джей спит как убитый в гостиной, — сообщила Элизабет с улыбкой. — Он сел за стол обновить записи о посадках, а сам упал головой в чернильницу, и теперь его не добудиться. Я накрыла его и оставила там. Фрэнсис с Джоном.

— Джон знает, как с ней обращаться? Вы присмотрите за ними?

— У моего мужа свои методы. Но я присмотрю, — пообещала Элизабет.

Она выглянула из окна спальни на мужа с внучкой и подумала, что Джейн лучше этого не видеть. Джон привязал младенца к спине каким-то дикарским способом, который он наверняка подсмотрел во время своих заграничных путешествий. Девочка была завернута в одеяльце, а одеяльце завязано узлом двумя верхними концами вокруг его груди и двумя нижними концами вокруг живота. Девочке, прижатой к домотканой куртке, было тепло и уютно. Джон направился через сад к фруктовым деревьям, собираясь выяснить, как его молоденькие каштаны перенесли заморозки.

Какое-то время Элизабет понаблюдала за ними, поборов желание выскочить в сад и забрать у мужа ребенка. Малышка не плакала — мерная хромота Джона успокаивала ее. А дед шел и тихонько то ли напевал, то ли бормотал: «Там-пам-пам, парам…» Фрэнсис, убаюканная теплом его спины и слабым зимним солнцем, наслаждающаяся колебаниями его походки, спала, просыпалась и снова засыпала. За это время Джон достиг конца фруктового сада, проверил деревья и вернулся обратно.

Они пока не могли позволить себе такую же стену с подогревом, какая была в Нью-Холле. Но Джон закрыл деревья мешковиной, а под нее аккуратно подложил соломы, надеясь спасти деревья от заморозков и немного согреть их. Тот же прием он использовал и для нежных молодых саженцев, особенно для тех, что прибыли с берегов Средиземного моря или из Африки. Уж они-то точно никогда не встречались с морозом. Новые растения из Америки, по мнению Джона, были более выносливыми. Все маленькие растения он сажал на специальных новых грядках рядом с домом, где приподнятые дощатые края делали почву немного теплее и где у него имелись большие стеклянные конусы, обычно используемые для вызревания дынь. С их помощью он защищал нежные маленькие растеньица от холодных ветров и пытался удержать слабое тепло зимнего солнца.

Несмотря на то что герцога уже не было в живых, на его кораблях все прибывали растения и редкости. Матросы частенько шли по Ламбет-роуд, стучали в заднюю дверь дома Джона Традесканта и предлагали ему какую-нибудь небольшую диковинку или сокровище. Поскольку герцог уже ничего не собирал, капитаны кораблей посылали товары по адресу: «Джон Традескант, «Ковчег», Ламбет» — и были уверены, что, когда они вернутся домой, господин Традескант или его сын предложат им справедливую цену за их находки. К тому же они могли потом хвастаться, что именно их находка стала центром набирающего популярность собрания Традесканта. Иногда такие экспонаты были просто огромными — челюсть кита или загадочная чудовищная кость. Иногда крошечными, например дом, вырезанный внутри каштана. Они могли быть из камня или из кожи, из дерева или из слоновой кости, созданные искусными мастерами или природой. Коллекция Традесканта получалась роскошно эклектичной. И кому какое дело, каким образом и для чего сделана та или иная вещь? Для редких экзотичных предметов всегда находилось место где-нибудь в шкафах большой комнаты с большими окнами.

Джон остановился и обернулся на свой дом. Он подумал, что стоило бы остеклить веранду и зимой держать там самые нежные растения, но тут же забыл об этом — удовольствие от вида дома было слишком велико. Он представил, как здорово будет в солнечный денек сидеть на веранде и смотреть на фруктовый сад.

— Гляди, какой славный дом, — сказал он спящей внучке. — Славный дом для растущей семьи. А когда у тебя будет куча братиков и сестренок и вы все будете играть на лужайке перед домом, я куплю еще одно поле, чтобы тебе было где держать ослика.