1569 год, сентябрь, поместье Уингфилд: Джордж

Я – один из величайших мужей Англии, кто посмеет меня обвинить? Что посмеют обо мне сказать? Что я не исполнил свой долг? Участвовал в заговоре против собственной королевы? Против своей страны? Меня что, свяжут, бросят в Тауэр и обвинят? Я попаду на новое расследование, но уже не судьей, а обвиняемым? Меня хотят отдать под суд? Выдвинут подложные обвинения против меня? Подведут меня к дыбе и скажут, что лучше мне подписать все бумаги сейчас?

Кругом зло, видит бог: знамения и приметы дурных дней. Женщина возле Чатсуорта родила теленка, луна над Дерби встала кровавая. Мир перевернется с ног на голову, люди родовитые, люди чести, будут посрамлены. Я не могу этого вынести. Я бегу с письмом искать Бесс, с этим проклятым письмом от Сесила, стиснутым в руке. Я вне себя.

– Меня предали! Меня подозревают! Как он мог подумать обо мне такое? Даже если думает, как посмел такое сказать?

Я врываюсь в прачечную Уингфилда, где Бесс мирно сидит среди простыней, окруженная десятками служанок, и чинит белье.

Она бросает на меня один холодный взгляд, потом поднимается на ноги и выводит меня на галерею за дверью комнаты. Картины в прекрасных рамах, изображающие неизвестных святых и ангелов, улыбаются нам сверху, словно их вовсе не потревожило то, что их вырезал из створок алтаря покойный муж Бесс, чтобы превратить в безымянные улыбающиеся лица в нашей галерее. Я буду таким же, как они, я знаю, меня уменьшат: вырежут из моей рамы, и никто не узнает, кто я.

– Бесс, – в отчаянии говорю я.

Я готов заплакать, я слаб, как дитя.

– Королева…

– Какая королева? – быстро спрашивает она.

Она выглядывает из окна на террасу, где королева Шотландии гуляет со своей маленькой собачкой в сиянии позднего летнего солнца.

– Наша королева?

– Нет, нет, королева Елизавета, – я даже не замечаю, что означает то, что мы только что сказали. Мы стали предателями в сердце своем и даже не поняли. – Боже правый! Нет! Не она! Не наша королева, королева Елизавета! Королева Елизавета все узнала о помолвке!

Глаза Бесс сужаются.

– Откуда ты знаешь?

– Сесил пишет, ей сказал Дадли. Должно быть, он думал, она это примет.

– Она не приняла?

– Она приказала арестовать Норфолка, – говорю я, сжимая письмо. – Сесил пишет мне. Норфолк обвинен в измене – кузен самой королевы, величайший человек в Англии, единственный герцог. Он бежал в Кеннингхол, собрать армию из тамошних жителей и идти на Лондон. Сесил пишет, это… это…

Я задыхаюсь. Без слов машу письмом. Она кладет ладонь мне на руку.

– Что пишет Сесил?

Я давлюсь словами.

– Он пишет, что помолвка герцога – часть предательского заговора северных лордов с целью спасти королеву. И мы… мы…

Бесс делается белая, как салфетка у нее в руке.

– Помолвка не была частью нашего заговора, – быстро произносит она. – Все другие лорды знают это, как и мы…

– Измена. Королева называет это заговором изменников. Норфлок под подозрением, Трокмортон арестован. Трокмортон! Пемброка, Ламли и даже Арундела не выпускают из дворца, никому не позволяют вернуться домой, никого не отпускают дальше чем на двадцать пять миль от двора, где бы ни находился двор. По подозрению в измене! Уэстморленду и Нотумберленду дан приказ немедленно ехать в Лондон, под страхом…

Она слегка присвистывает сквозь зубы, как хозяйка, подзывающая кур, и делает несколько шагов, словно собирается снимать картины со стен, чтобы спрятать их на хранение.

– А мы?

– Бог знает, что станется с нами. Но половина двора под подозрением, все лорды… все мои друзья и родные… она не может обвинить нас всех… Она не может подозревать меня!

Она качает головой, как оглушенный бык, которого ударили кувалдой.

– А мы? – настаивает она, словно не в силах больше ни о чем думать.

– Она призвала весь северный Совет, под страхом смерти, ко двору. Она подозревает даже графа Сассекса, Сассекса! Сказала, что сама его допросит. Она клянется, что с глазу на глаз он расскажет ей, что задумали северные графы. Сесил пишет, что тот, кто даже говорит с шотландской королевой, уже предатель! Пишет, что любой, кто ее жалеет, предатель. Но это же все! Мы все думаем, что королеву нужно вернуть…

– А мы? – шепотом повторяет она.

Я едва могу заставить себя это сказать.

– Мы должны отвезти королеву Марию обратно в Татбери. Приказ королевы. Она думает, что нам нельзя доверять и держать ее здесь. Говорит, что мы ненадежны. Она меня подозревает.

Это больно даже выговаривать.

– Подозревает. Меня.

– В чем это?

Ее слова как нож. Я даже не поправляю ее речь, я не могу сейчас ее поправлять.

– Сесил пишет, им известно, что северные лорды с нею встречались. Они знают, что лорды приезжали и обедали с нами, и оставались ночевать. Их посещение не было дозволено свыше, и теперь он пишет, что мы не должны были их пускать. Говорит, что я виновен в небрежности, если не хуже. Он смеет писать мне подобное. Говорит, что знает, что я передавал письма от Норфолка к ней и от нее к нему. Говорит, что я не должен был этого делать. Он почти обвиняет меня, что я действовал по указке Норфолка, почти обвиняет в том, что я вступил с ним и северными лордами в заговор с целью освободить ее. Он называет их предателями, обреченными на смерть, и говорит, что я с ними заодно.

Бесс тихо шипит как змея.

– Он почти обвиняет меня в измене.

Ужасное слово падает между нами, как топор.

Она качает головой.

– Нет. Он не может сказать, что мы ему не служили. Ему говорили. Он знал обо всем, что происходит. Мы ни разу не передали ей письмо, которого он не видел. Она никогда ни с кем не говорила, чтобы мы об этом не доложили.

Я так тороплюсь признать свои грехи, что не слышу, что она мне говорит.

– Бесс, ты не понимаешь. Был заговор. Есть заговор. Не против королевы, боже упаси. Против Сесила. Норфолк и остальные лорды объединились против Сесила, – я так растерян, что слышу, как дрожит мой голос, и никак не могу его выровнять. – Это не имеет отношения к шотландской королеве. Это касалось свержения Сесила. Они пришли ко мне, и я поклялся действовать вместе с ними. Я сказал, что примкну к ним для свержения Сесила. Уэстморленд и Нотумберленд позвали меня к ним. Я согласился. Я сказал, что Сесила нужно принизить.

Ее острые темные глаза обвиняюще останавливаются на моем лице.

– Ты вступил в заговор против Сесила! – восклицает она. – Ты не сказал мне…

– Ты знаешь, что я ему не друг.

– Можешь любить его или ненавидеть, но ты мне не сказал, что ты вступил в заговор против него!

– Ты не понимаешь.

Это звучит беспомощно даже для меня самого.

– Я знаю, что есть человек, который правит Англией, есть советник королевы, и это Сесил. Я знаю, что моя и твоя безопасность в том, чтобы он никогда не сомневался в нашей верности королеве и ему.

Я сухо сглатываю. Меня, кажется, сейчас стошнит.

– Мы, старые лорды…

– Петухи на навозной куче, – говорит она с отчетливым выговором дочки фермера, она ведь и есть дочка фермера. – Старые петухи на старой навозной куче.

– Мы, старые лорды, подлинные английские лорды, считаем, что Сесил зарвался. Мы должны быть советниками королевы.

– Подняв Север против нее с оружием? Подняв восстание на востоке с Норфолком во главе? Призывая папистов к восстанию? Разрушая мир и покой в королевстве?

– Нет, нет, – поспешно говорю я. – Это не входило в наши планы. Со мной ни о чем таком не говорили. Мы хотели поставить Сесила на место, сделать его тем, кем он должен быть: мажордомом королевы, а не ее старшим советником, не главой совета при троне. Она должна слушать своего кузена, нас, она должна руководствоваться нашими советами, советами лордов, пэров королевства, данных Богом прирожденных лидеров, тех, кого Господь поставил править…

Бесс в нетерпении топает ногой.

– Ты погубил нас этой глупостью! – бросает она мне резко, словно сверлит. – Богом клянусь, милорд, вы рассудили – хуже не бывает. Вы зарвались. Вы, возможно, и видите различие между поддержкой Говарда и нападением на Сесила, но Сесил его не увидит. Он сплетет эти нити в толстую веревку заговора и повесит вас всех на ней.

– Ты не можешь знать этого наверняка.

Она вскидывает голову.

– Конечно, я знаю. Любой, у кого есть хоть капля ума, это знает! Я знаю его. Я знаю, как он думает. Он – единственный, кто знает, какой должна быть Англия, у кого есть какие-то планы для этой страны. Он единственный, кто думает не о прежних днях, но о том, что будет, кто смотрит вперед, а не назад. Королева слушает его денно и нощно. Как можно быть таким дураком, чтобы подумать, что королева пойдет против него? Она никогда этого не делала! Она никогда не делала ничего против его совета! Она – его творение. Это Сесил правит. Она сидит на троне, но власть у Сесила.

– Именно! – вступаю я. – Его могущество чрезмерно.

– Послушай себя! Да! Подумай! Ты сам это говоришь! Его могущество чрезмерно. То есть он так могуществен, что ты и эти дураки не сможете его скинуть. Даже если объединитесь. И если он подумает, что ты против него, он тебя уничтожит. Он спрядет для королевы длинную пряжу и повесит северных лордов за измену, за подготовку восстания, накажет Норфолка за изменническую помолвку и бросит тебя в Тауэр навеки за то, что ты участвовал и в том, и в другом.

– Я ничего не знал ни о том, ни о другом. Я согласился примкнуть лишь к тем, кто желал умаления Сесила. Я лишь сказал, что я с ними в стремлении сместить Сесила.

– Ты говорил с северными лордами о браке Норфолка с королевой Шотландии? – требует она с такой страстью, с какой жена могла бы заставлять мужа признаться в том, что у него есть тайная любовница. – Когда они гостили у нас в тот вечер? Ты соглашался с ними, что это будет очень хорошо для Норфолка и для всех вас и очень плохо для Сесила? Ты говорил, что было бы хорошо, чтобы она заняла шотландский трон при Норфолке в качестве мужа? Ты соглашался на то, чтобы королеве об этом не сообщали? Ты что-нибудь подобное говорил?

– Да, – сознаюсь я неохотно, как неверный муж. – Да, думаю, я мог что-то такое сказать.

Она швыряет на пол салфетку вместе с ниткой и иглой. Я никогда прежде не видел, чтобы она так небрежно относилась к своей работе.

– Значит, ты нас погубил, – говорит она. – Сесилу не надо превращать все это в один заговор. Это разные нити одного заговора. Ты передавал письма от Норфолка, ты встречался с северными лордами, ты говорил с ними об этом браке, и ты согласился вступить с ними в заговор против советника королевы и против его политики.

– А как я должен был поступить? – от страха я кричу на нее. – Я за Англию! За прежнюю Англию, какой она была раньше! За мою страну, мою прежнюю страну! Мне не нужна Англия Сесила, мне нужна Англия моего отца! Что мне оставалось делать, кроме как свергнуть его?

Лицо ее, когда она поворачивается ко мне, похоже на камень, если камень может быть горек.

– Ты должен был сделать так, чтобы мне и моим владениям ничто не угрожало, – говорит она, и ее голос пресекается. – Я пришла к тебе с солидным состоянием, с огромным состоянием, и оно перешло тебе в браке, все. Жена ничем не может владеть на свое имя. Жена должна доверить мужу свое богатство. Я доверила свое тебе. Когда мы поженились, вся моя собственность стала твоей, ты давал мне лишь содержание как жене. Я доверила тебе свое богатство, свои дома, свои земли, свое дело. Я отдала их тебе, чтобы ты сберег их для меня и моих детей. Это все, о чем я тебя просила. Сберечь меня и мое богатство. Я – женщина, которая сама себя сделала. Ты обещал, что ты сбережешь мои владения.

– Ты получишь все обратно в свое распоряжение, – клянусь я.

Я в ярости на нее, она все еще думает о деньгах в такую минуту.

– Я очищусь от тени на своем имени, я очищу свое имя и свой дом. А ты получишь назад свое состояние, снова будешь им владеть. Ты будешь жить отдельно, в своем драгоценном доме, считать свои драгоценные гроши. И ты пожалеешь, госпожа, что ты и твой великий друг Сесил усомнились во мне.

Она тут же меняется в лице.

– Не говори так, не говори, – шепчет она.

Она подходит ко мне, и от запаха ее волос, от прикосновения ее руки я открываю объятия, и она падает мне на грудь, прижимается и плачет у меня на груди, она все-таки всего лишь слабая женщина.

– Будет, – говорю я. – Будет, будет.

Иногда я слишком многого от нее хочу. Она всего лишь женщина, и ею владеют причудливые страхи. Она не может думать ясно, как мужчина, у нее нет образования, она не училась. Она всего лишь женщина: все знают, что ум женщины неустойчив. Я должен защищать ее от обширного мира двора; не жаловаться, что ей не хватает понимания, как мужчине. Я глажу ее шелковистые волосы и чувствую, что люблю ее всем сердцем, до самой глубины.

– Я поеду в Лондон, – тихо обещаю я ей. – Отвезу тебя с королевой в Татбери и, как только прибудет новый опекун мне на смену, поеду в Лондон и расскажу самой королеве, что я ничего не знал ни о каком заговоре. Я не виновен ни в каком заговоре. То, что я знал, знали все. Я скажу ей, что все, что я когда-либо делал, это молился о том, чтобы вернулась Англия ее отца. Англия Генриха, а не Англия Сесила.

– Но Сесил-то знал, чего бы он сейчас ни говорил, – с негодованием заявляет Бесс, вырываясь из моих объятий. – Он знал об этом заговоре еще до того, как он зародился. Он знал о помолвке, как и все мы, узнал тогда же, когда и мы. Он мог все подавить за несколько дней, прежде чем оно началось.

– Ты ошибаешься. Он не мог знать. Он узнал только сейчас, когда Дадли сказал королеве.

Она в нетерпении качает головой.

– Ты что, еще не понял, что он знает все?

– Откуда? Предложение было в письме от Говарда королеве, его привез гонец от Говарда, запечатанным. Откуда Сесил мог о нем узнать?

Она отступает назад и отводит глаза.

– У него шпионы, – рассеянно говорит она. – Повсюду. Шпионы, которые видели все письма шотландской королевы.

– Невозможно. Если бы Сесил знал обо всем с самого начала, почему он мне об этом не сказал? Почему сразу не сказал королеве? Почему молчал до сих пор и обвинил в том, что я – пособник заговора?

Ее карие глаза затуманиваются, она смотрит на меня, словно я далеко-далеко.

– Потому что он хочет тебя наказать, – холодно говорит она. – Он знает, что ты его не любишь – ты был в этом так откровенен, что весь мир знает, что ты его не любишь. Ты называл его слугой и сыном слуги на людях. Ты не обеспечил ему желанный исход следствия по делу королевы. Потом он узнает, что ты примкнул к Норфолку и прочим в заговоре с целью его смещения. Потом узнает, что ты поощрял помолвку королевы с Норфолком. Потом узнает, что его заклятые враги, северные лорды, Уэстморленд и Нотумберленд, посетили тебя и королеву, и их приняли как гостей. Так что же ты удивляешься, что он хочет сбросить тебя с твоего места? Ты сам не хотел сбросить его? Не ты ли начал войну? Ты не понимаешь, что он ее закончит? Разве ты не сделал себя уязвимым для обвинений?

– Жена моя! – строго говорю я.

Бесс переводит взгляд на меня. В ней больше нет мягкости, она уже не плачет, она разумна и проста.

– Я сделаю, что смогу, – говорит она. – Я всегда делаю, что могу, чтобы сберечь нас и наше состояние. Но пусть это послужит тебе уроком. Никогда больше не иди против Сесила. Он управляет Англией, у него целая сеть шпионов, которые есть во всех домах Англии. Он пытает своих подозреваемых и заставляет работать на себя. Он знает все тайны, он все знает. Видишь, что случается с его врагами? Северные лорды пойдут на плаху. Норфолк может потерять все, а мы…

Она поднимает письмо.

– Мы, по крайней мере, под подозрением. Тебе лучше объяснить все королеве и Сесилу, объяснить, что мы ничего не знали о том, что затевают северные лорды, что они нам ничего не сказали, что мы ничего не знаем о том, что у них на уме сейчас; и не забудь сказать, что Сесил получал копию каждого письма, которое присылал Норфолк, в тот миг, когда шотландская королева его получала.

– Он не получал, – глупо возражаю я. – Откуда?

– Получал, – сухо отвечает она. – Мы не такие дураки, чтобы делать что-то без позволения Сесила. Я об этом побеспокоилась.

У меня уходит одно долгое мгновение на то, чтобы понять, что шпион в моем доме, работающий на человека, которого я ненавижу, чье падение я планировал, – это моя возлюбленная жена. Еще мгновение на то, чтобы осознать, что меня предала женщина, которую я люблю. Я открываю рот, чтобы проклясть ее за неверность, но потом останавливаюсь. Возможно, она спасла нам жизнь, сделав так, что мы остались на стороне того, кто выиграл: на стороне Сесила.

– Это ты сказала Сесилу? Ты переписала для него письмо?

– Да, – коротко отвечает она. – Конечно. Я докладываю ему. Я это делала годами.

Она отворачивается от меня к окну и смотрит во двор.

– Ты не думаешь, что нарушила обет верности мне? – спрашиваю я.

Я истощен, я не могу на нее гневаться. Но мне любопытно, я ничего не могу поделать. Она меня предала и говорит об этом без тени стыда! Так открыто, прямо в лицо!

– Нет, – отвечает она. – Я не думаю, что я нарушила обет верности, потому что я не была неверна. Я служила тебе, хотя у тебя не хватает ума понять это. Докладывая Сесилу, я уберегла нас и наше благополучие. В чем здесь неверность? Как это можно сравнивать с заговором с другой женщиной и ее друзьями, с заговором против покоя королевы Англии, в доме своей собственной жены? Как сравнить это с тем, что благополучие другой женщины ставится выше безопасности твоей собственной жены? Как это сравнить с тем, что ты каждый день пляшешь вокруг другой женщины, пренебрегая женой? Которая почти разорена? И земли ее в небрежении?

Горечь в ее голосе меня ранит. Бесс все еще смотрит из окна, ее рот полон яда, ее лицо твердо.

– Бесс… Жена моя… Ты же не думаешь, что я ставлю ее выше тебя…

Она даже не поворачивает голову.

– Что нам с ней делать?

Она кивает в сад, и я подхожу чуть ближе к окну и вижу шотландскую королеву, которая все еще гуляет по саду, набросив на плечи плащ. Она идет вдоль террасы, чтобы взглянуть на густой лес в долине реки. Закрывает глаза рукой от осеннего солнца. Впервые я задумываюсь о том, почему она гуляет и смотрит на север, как сейчас, каждый день. Она высматривает пыль, поднятую скачущей армией Норфолка, который мчится ее спасать и везти в Лондон? Она хочет снова перевернуть страну вверх дном, ввергнув ее в войну – брат на брата, королева на королеву? Она стоит в золотом вечернем свете, и плащ полощется за ее спиной.

Есть что-то в том, как она держит голову, как прекрасная фигура на картине, от чего хочется, чтобы в полях перед ней явилась армия, спасла ее и увезла отсюда. Пусть она моя пленница, я страстно хочу, чтобы она сбежала. Она – слишком дивная красавица, чтобы ждать в башне и не дождаться спасения. Она похожа на принцессу из детской сказки, нельзя смотреть на нее и не желать ее освободить.

– Она должна быть свободна, – неосторожно говорю я Бесс. – Когда я вижу ее такой, я знаю, что она должна быть свободна.

– Да, содержать ее – сплошная морока, – прозаически отзывается Бесс.