1569 год, апрель, замок Татбери: Бесс
От Сесила пришла весточка, что королеве надо готовиться к поездке в Шотландию. Сперва нас выпустят из заключения в Татбери. Он пишет, что мы наконец-то можем отвезти королеву во дворец, который ей подобает, где мы сможем жить благородным домом, а не цыганским табором среди развалин.
Все скоро переменится. Королева возрадуется большей свободе, к ней смогут приезжать гости, она будет выезжать. Она будет жить как королева, а не как подозреваемая. Сесил даже пишет, что уладит вопрос с ее содержанием, что нам выплатят долги, в будущем станут быстрее отвечать на наши запросы. Нам предстоит оказать ей почет и гостеприимство, которых заслуживает королева, а ей предстоит позже в этом месяце отправиться в Эдинбург и заново сесть на трон к середине лета.
Что ж, я прихожу к выводу, что ошибалась. Я думала, Сесил никогда ее не отпустит; но я была не права. Я думала, он будет удерживать ее в Англии и устраивать одно надуманное расследование за другим, пока не отыщет или не подделает доказательства, которых будет достаточно, чтобы отправить ее в тюрьму до конца ее дней. Я думала, она окончит свои дни в Тауэре, после долгого тоскливого заключения. Но я ошибалась. Должно быть, у него на уме другой план. Он всегда был слишком глубок для того, чтобы предсказать его действия, мы, его друзья и союзники, вынуждены были напрягать мозги, просто чтобы следовать за ним. Кто знает, что он замыслил теперь?
Возможно, этот ее брак с Норфолком, возможно, он решил, что королеву по крови, королеву-помазанницу, нельзя вечно держать под домашним арестом. Или, возможно, мой господин прав и Сесил утрачивает положение в совете королевы Елизаветы. Звезда его, поднимавшаяся так долго, возможно, клонится к закату. Возможно, прочим лордам, ненавидевшим его влияние, удастся повернуть все по-своему, и мой старый друг Сесил должен будет снова склониться перед их властью, как тогда, когда он был молод и шел в гору. Мой сын Генри, служащий при дворе в свите лорда Дадли, пишет, что, по его мнению, так все и обстоит. Он пишет, что в последнее время Сесил дважды схватился с дворянином и проиграл. Скандал с испанским золотом очень ему повредил; даже королева признала, что он ошибался, и нам придется выплатить испанцам стоимость слитков, которые украл Сесил.
«Пусть так, но сохрани дружбу с ним, как сделаю и я, – осторожно пишу я Генри в ответном письме. – Сесил играет вдолгую, а королева любит тех, кто защищал ее, когда она была принцессой».
Всем моим домочадцам предстоит переезд в большой дворец моего мужа в Уингфилде, вместе с шотландской королевой, а она сияет при мысли об отъезде из Татбери. Ее ничто не утомляет, она сама руководит сбором и погрузкой вещей в повозки; ее вещи, одежда и драгоценности будут готовы к отправке на рассвете. Ее ручные птицы размещены в ящиках, она клянется, что ее собака будет сидеть на луке седла у любого. Сама она поедет вперед с моим мужем графом; как всегда, я отправлюсь следом со скарбом. Буду тащиться позади, как служанка. Ехать по грязи, которую размесят копыта их лошадей.
Утро, когда они выезжают, стоит прекрасное, поют весенние птицы, жаворонки взмывают в теплом воздухе, когда они едут по пустоши. Когда заканчивают грузить багаж, начинается дождь, и я надвигаю на голову капюшон, сажусь на лошадь и вывожу караван со двора, вниз по грязному холму.
Мы движемся удручающе медленно. Мой муж граф и королева могут скакать по поросшим травой обочинам, он знает, где срезать дорогу через лес, знает все тропинки и с брызгами переводит ее через ручьи. Их ждет приятная поездка по сельской местности с полудюжиной спутников. Они будут мчаться по пустошам, а потом сворачивать на тенистые тропинки вдоль рек, где деревья склоняются зелеными арками. Но мне, привязанной к повозкам и домашнему скарбу, придется ехать не быстрее, чем самая тяжелая телега пробирается по грязной дороге. Когда у нас отвалится колесо, мы несколько часов простоим под дождем, пока телегу не починят, когда захромает лошадь, нам придется остановиться и выпрячь ее из оглоблей, потом нанять новую в ближайшей деревне. Это тяжелый труд, и я могла бы обидеться, будь я рождена и воспитана как леди. Но я не родилась леди; я родилась и выросла рабочей женщиной, и по-прежнему с радостью выполняю тяжелую работу, и выполняю ее хорошо. Я не прикидываюсь праздной дамой. Я заработала свое состояние, и я им горжусь. Я – первая женщина в своей семье, поднявшаяся из нищеты благодаря своим собственным усилиям, что там, я – первая женщина в Дербишире, владеющая солидной собственностью по праву. Я первая женщина из тех, кого я знаю, кто своим умом заработал состояние. Поэтому я люблю Англию при Елизавете: потому что женщина вроде меня, родившаяся так низко, как я, может сделать и сохранить состояние.
Последние несколько миль пути до Уингфилда идут вдоль реки. Когда мы добираемся туда, уже вечереет, но хотя бы дождь перестал. Я промокла насквозь; но я, по крайней мере, могу сбросить капюшон и оглядеться, любуясь красивейшим подъездным путем к любимому дому моего господина. Мы едем понизу речной долины, в реку от нас убегают водяные курочки, в вечернем небе кричит чибис, потом мы сворачиваем за угол и видим за заливными лугами прекрасный дворец Уингфилд, встающий из-за деревьев, как Царство Небесное. Под ним лежат топи, над водой поднимается туман, я слышу кваканье лягушек и крик выпи. Над водой густо растут деревья, наконец-то начинают зеленеть ясени, шелестят плотные купы ив. Поет дрозд, его трель звенит в сумерках, а потом с белым шорохом мимо нас проскальзывает, словно призрак, сова-сипуха.
Это владения Талботов, принадлежащие моему мужу, унаследованные от его семьи, и, каждый раз видя их, я думаю, как удачно вышла замуж: этот дворец – один из прекрасных домов, которые я могу назвать своими. Он похож на собор, он словно литография на фоне неба. Высокие арочные окна окружены белой каменной резьбой, башни вздымаются в вечернее небо, леса лежат внизу, как клубящиеся облака свежей зелени, грачи кричат, устраиваясь на ночлег, а мы едем по грязной дороге к дому, и перед нами открывают главные ворота.
Я выслала половину своих домочадцев вперед, чтобы подготовить дом, так что, когда королева и мой муж граф прибыли ранее, под полуденным солнцем, их ждали музыканты. Когда они вошли в главный зал, в каждом конце был разведен огонь, чтобы они могли согреться, а слуги и жильцы выстроились в ряд, кланяясь. Когда прибываю я, в сумерках, с оставшейся мебелью, ценностями, портретами, золотыми сосудами и прочими сокровищами, они уже обедают. Я вхожу и обнаруживаю их в главном зале, они сидят вдвоем за большим столом, перед нею тридцать два блюда, мой муж занимает стул пониже, по правую руку от нее, и подливает ей что-то из большой серебряной супницы, взятой в аббатстве, золотым половником, принадлежавшим самому аббату.
Они даже не замечают меня, когда я вхожу в заднюю дверь, и я уже собираюсь к ним присоединиться, когда что-то заставляет меня замешкаться. Мое лицо и волосы покрывает дорожная грязь, одежда на мне сырая, я в глине до колен, и пахнет от меня конским потом. Я мешкаю, и тут мой муж граф поднимает взгляд, и я машу ему и указываю на главную лестницу, ведущую в нашу спальню, словно я не голодна.
Она такая свежая, такая юная, такая избалованная в этом черном бархате и белом льне, что я не могу заставить себя присоединиться к ним за обеденным столом. У нее было время помыться и сменить одежду; ее темные, как ласточкино крыло, волосы гладко убраны под белый капюшон. Лицо, бледное и гладкое, прекрасно, как на портрете, когда она смотрит в конец зала и поднимает белую руку, чтобы меня поприветствовать, улыбаясь манящей улыбкой. Впервые в жизни, вообще в первый раз, я чувствую себя неопрятной; хуже того… старой. Я никогда раньше этого не ощущала. Всю жизнь, во время ухаживаний, при четырех мужьях, я всегда была юной невестой, я была младше большинства своих домашних. Я всегда была привлекательной молодой женщиной, умелой в домашних делах, с умом управляла людьми, которые на меня работали, носила опрятное платье, подбирала одежду к лицу, была знаменита тем, что умна не по годам – молодая женщина, у которой вся жизнь впереди.
Но сегодня, впервые в жизни, я понимаю, что я уже не молода. Здесь, в моем собственном доме, в моем собственном большом зале, где мне должно быть легко, где все создано для моего удобства и гордости, я понимаю, что стала пожилой женщиной: я старая, я старуха, мне сорок один. Я больше не рожу детей, я поднялась так высоко, как было возможно, удача моя в зените, а внешность лишь ухудшится. У меня нет будущего, я – женщина, чьи лучшие дни почти сочтены. А Мария, королева Шотландии, одна из самых прекрасных женщин в мире, годящаяся мне в дочери, принцесса по рождению, королева-помазанница, сидит за обеденным столом, обедает наедине с моим мужем, за моим собственным столом, и он склоняется к ней, близко, еще ближе, и смотрит на ее губы, когда она ему улыбается.
