III
Инара поглаживает маленького синего дракона. Корка на большом пальце постоянно цепляется, и она ее сдирает.
Виктор и Брэндон переглядываются.
– Возьмите пиджак.
– Зачем?
– Прокатимся немного.
– Что?.. – бормочет Эддисон.
Инара не задает вопросов. Она просто принимает его пиджак и продевает руки в рукава. И ни на секунду не выпускает дракона.
Они спускаются на парковку, и Виктор открывает перед ней переднюю пассажирскую дверь. Инара какое-то время смотрит на машину, и рот ее кривится – сложно назвать это улыбкой.
– Что-то не так?
– Если не считать поездки сюда и в больницу, и может, из Нью-Йорка в Сад, я ни разу не садилась в машину, с тех пор как взяла такси до бабушки.
– Значит, за руль вам лучше не проситься.
Она вздергивает уголки губ. Непринужденный смех и хорошее настроение, которое наконец-то установилось в кабинете, меркнут на фоне того, что им предстоит.
– Мне обязательно садиться сзади? – жалуется Эддисон.
– Мне обязательно тебя уговаривать?
– Ладно, но тогда я выбираю музыку.
– Нет.
Инара приподнимает брови, и Виктор морщится.
– Он слушает кантри.
– Прошу вас, не подпускайте его к приемнику, – вежливо просит Инара и садится.
Виктор посмеивается и ждет, пока она уберет ногу, после чего захлопывает дверцу.
– И куда мы направляемся? – спрашивает Эддисон, пока они обходят машину.
– Сначала возьмем кофе, потом – в больницу.
– Чтобы она проведала подруг?
– В том числе.
Брэндон закатывает глаза и садится на заднее сиденье.
* * *
Они подъезжают к больнице и допивают кофе; Инара предпочла чай. Все пространство перед зданием забито машинами радиостанций, вокруг толпятся зеваки. Виктор слишком долго этим занимается и поэтому не исключает, что здесь, вероятно, все, у кого когда-то пропала дочь в возрасте от шестнадцати до восемнадцати. Они пришли со свечами и фотографиями, пришли в надежде на лучшее – или даже готовы к худшему, лишь бы кошмар неведения остался наконец позади. Некоторые смотрят в телефоны и ждут звонка, которого, в большинстве своем, так и не дождутся.
– Их палаты закрыты? – спрашивает Инара и отодвигается от стекла, пряча лицо.
– Да, и находятся под охраной, – Виктор всматривается вперед в надежде, что удастся провести девушку через вход для неотложки. Но там уже стоят четыре машины скорой помощи, и вокруг них тоже толпятся люди.
– Я могу пройти мимо парочки репортеров, если надо. Не ждут же они, что я встану и начну отвечать на их вопросы.
– Вам приходилось смотреть городские новости?
Инара пожимает плечами.
– Видала мельком у «Таки», пока расплачивались за еду. У нас не было телевизора, и почти все, у кого мы зависали, ничего не смотрели – ставили себе игровые приставки или проигрыватели. А что?
– В том-то и дело, что они ждут от вас ответов, хоть и знают, что вам запрещено говорить. Они будут пихать вам под нос микрофоны и задавать вопросы личного характера, а потом поделятся вашими ответами со всеми, кто их слушает.
– Это… примерно как в ФБР?
– Сначала Гитлер, теперь репортеры, – встревает Эддисон. – Высокого же вы о нас мнения…
– Просто я не так много знаю о репортерах, чтобы опасаться их, так что не вижу в них ничего ужасного.
– Тогда идемте, если вы готовы протолкаться сквозь них, – произносит Виктор, пока не разгорелся спор. Он паркуется, обходит машину, чтобы открыть дверь перед Инарой, и предупреждает: – Они будут орать наперебой. Будут наседать, вставать у нас на пути. Камеры будут снимать со всех сторон. Кто-то из родителей будет расспрашивать о своих дочерях, захотят знать, виделись ли вы с ними. Вас будут оскорблять…
– Оскорблять?
– Всегда есть такие, кому кажется, будто жертва этого заслуживает, – объясняет Виктор. – Они идиоты, но зачастую орут громче всех. Разумеется, вы этого не заслужили, никто такого не заслуживает. Но они будут кричать об этом, потому что считают так или же просто хотят на пару секунд привлечь к себе внимание. А поскольку у нас свобода слова, мы ничего не можем с ними сделать.
– Видимо, я настолько привыкла к ужасам Сада, что отвыкла от ужасов внешнего мира.
Хановериан многое отдал бы, чтобы возразить ей. Но не произносит ни слова, потому что она права.
Они идут к главному входу, Виктор с Эддисоном шагают по обе стороны от нее. Репортеры словно срываются с цепи. Инара игнорирует их с молчаливым достоинством, смотрит прямо перед собой и даже не прислушивается к вопросам. Вдоль дорожки тянутся ограждения, вдоль которых стоят полицейские и никого за них не пускают. Двери уже близко. В этот момент особо предприимчивая журналистка пробирается под ограждением и между ног у полицейского, за ней тянется провод микрофона.
– Как вас зовут? Вы одна из жертв? – выкрикивает она, размахивая перед ней микрофоном.
Инара не отвечает, даже не смотрит на нее. Виктор знаком велит полицейскому увести женщину.
– Вы обязаны поведать общественности о том, что пережили!
Инара по-прежнему поглаживает большим пальцем дракона, но теперь смотрит на женщину, которая пытается стряхнуть с себя руки полицейского.
– Будь у вас хоть какое-то представление о деле, которое вы беретесь освещать, – произносит она тихим голосом, – вы даже не заикнулись бы о том, что я кому-то чем-то обязана.
Она кивает полицейскому и движется дальше. Репортеры кричат ей вслед, люди у входа спрашивают насчет пропавших девушек. Но как только за ними закрываются двери, все стихает.
Эддисон усмехается.
– Я думал, вы пошлете ее куда подальше.
– Мне хотелось, – признается Инара. – Но я подумала, что вы, должно быть, тоже попадаете в кадр. Не хотела, чтобы агент Хановериан потом краснел перед мамой.
– Очень смешно. Идемте.
Странно видеть в больнице столько полицейских, даже в фойе. ФБР, местная полиция, представители других департаментов, служба опеки… Все разговаривают по телефону, уставились в свои ноутбуки или планшеты. Кому-то досталось самое сложное: семьи.
Эддисон выбрасывает в ведро пустые стаканчики. Виктор между тем отыскивает глазами третьего члена своей команды. Рамирес сидит с какой-то супружеской парой. Она кивает, но не отходит от изнуренной женщины среднего возраста.
– Инара, это…
– Агент Рамирес, – заканчивает за него Инара. – Мы познакомились, прежде чем меня увезли. Она обещала проследить, чтобы врачи не вели себя по-свински.
Виктор вздрагивает. Рамирес улыбается.
– Навязчивы, – поправляет она. – Обещала, что постараюсь проследить, чтобы врачи не были слишком навязчивы. Только я думала, что тебя зовут Майей.
– Звали. Зовут, – Инара качает головой. – Все не так просто.
– Это родители Кейли, – Рамирес кивает в сторону пары.
– Она постоянно спрашивает про вас, – говорит отец Кейли. У него бледное лицо и покрасневшие глаза, но он протягивает ей руку. Инара показывает свои обожженные ладони. – Так это вы встали на ее защиту, когда она попала туда?
– Пыталась, – отвечает она уклончиво. – Ей, конечно, не повезло, что она попала туда. Но повезло, что она пробыла там совсем недолго.
– Мы хотели попросить, чтобы ее перевели в отдельную палату, – добавляет жена сквозь слезы; в руках у нее рюкзак с котенком Хелло Китти и несколько носовых платков. – Она такая маленькая, а врачи задают такие личные вопросы…
Она замолкает, и ее муж продолжает за нее.
– Она запаниковала. Сказала, что если вас нет, то она останется с…
– Блисс и Данелли?
– Точно. Я… не понимаю почему…
– Ей через многое пришлось пройти, – мягко произносит Инара. – Это ужасно. Кейли пробыла там совсем немного, но в эти несколько дней она была не одна. Мы втроем постоянно были рядом, и не только мы. Ей спокойнее с теми, кто знает, через что ей пришлось пройти. Скоро ей станет лучше, – она смотрит на синего дракона у себя в руках. – Это не значит, что она не рада вас видеть. Это не так. Она тосковала по вам. Но если сейчас оставить ее одну, это… вызовет у нее панику. Наберитесь терпения.
– Что они сделали с нашей девочкой?
– Она сама расскажет, когда сможет. Только наберитесь терпения, – повторяет Инара. – Знаю, у вас ко мне, должно быть, миллион вопросов. Но мне нужно проведать остальных, включая Кейли.
– Да-да, конечно, – отец девочки несколько раз кашляет. – Спасибо, что помогли ей.
Женщина встает и обнимает растерянную девушку. Инара бросает на Виктора обеспокоенный взгляд, но тот лишь усмехается. Поняв, что он не собирается ее выручать, она кривится. Потом мягко высвобождается из объятий и недовольно спрашивает:
– Сколько тут еще родителей?
– Если говорить о выживших девушках, то примерно половина. Некоторые еще в пути, – отвечает Рамирес, шагая с ними к лифту. – Остальных мы известим позже, когда станет точно известно, кто есть кто.
– Да, так лучше.
– Агент Рамирес! – раздается властный голос, вместе со стуком каблуков по кафелю.
Виктор издает тихий стон. Им почти удалось пройти незамеченными.
И все-таки они с коллегами разворачиваются навстречу женщине. Инара продолжает смотреть на табло лифта, отсчитывает этажи.
Сенатор Кингсли – женщина пятидесяти лет, с черными волосами. У нее мягкие черты лица, но при этом суровый взгляд. Она в больнице с прошлой ночи, но вид у нее по-прежнему довольно свежий. Красный костюм контрастирует с ее темной кожей, маленький значок с американским флагом почти сливается с цветом.
– Так это она и есть? – спрашивает сенатор, останавливаясь перед ними. – Девушка, которую вы прятали от меня?
– Мы допрашивали ее, а не прятали, – вежливо поправляет Виктор, кладет руку на плечо Инары и разворачивает ее – мягко, но настойчиво.
Инара окидывает женщину взглядом и заставляет себя улыбнуться: фальшь в ее улыбке настолько очевидна, что Виктору не по себе.
– Вы, должно быть, мама Равенны.
– Ее зовут Патрис, – с нажимом поправляет сенатор.
– Звали, – соглашается Инара. – И будут звать. Но сейчас она еще Равенна. Мы пока не освоились во внешнем мире.
– Какого черта это значит?
Улыбка исчезает с лица Инары. Она поглаживает большим пальцем своего дракона, а через мгновение выпрямляется и смотрит женщине прямо в глаза.
– Это значит, что ей пока сложно поверить в происходящее, и вам не стоит торопить события. Мы слишком много пережили за прошедшие два дня. Мы так долго жили в чьих-то жутких фантазиях, что теперь даже не знаем, кто мы в реальности. Со временем все встанет на свои места, но сейчас ваша реальность слишком… – она бросает взгляд на группу ассистентов, стоящих на почтительном расстоянии, – …слишком публична. Вот если б вы распустили свою свиту, возможно, ей было бы легче.
– Мы лишь пытаемся докопаться до истины.
– А в ФБР разве не этим занимаются?
Женщина смотрит на нее с изумлением.
– Она – моя дочь. Я не могу просто сидеть и смотреть…
– Как все остальные родители?
Виктор снова вздрагивает.
– Вы представляете закон, миссис Кингсли. Это значит, что иногда лучше не вмешиваться в работу других его представителей.
Эддисон отворачивается и снова вызывает лифт. Хановериан замечает, как трясутся у него плечи.
Но Инара еще не закончила.
– Иногда сложно оставаться одновременно и матерью, и политиком. Думаю, она будет рада увидеться с мамой. Но, учитывая, через что ей пришлось пройти и какие еще предстоят испытания, не уверена, что она обрадуется сенатору. А теперь, если позволите, мы проведаем Равенну и остальных.
Раздается мелодичный сигнал, и девушка входит в лифт, как только открываются двери. Рамирес и Эддисон входят следом. Виктор машет им рукой, чтобы они отправлялись. Сенатор хоть и лишилась дара речи, но это не будет длиться вечно.
Она быстро приходит в себя.
– Мне сообщили, что эта женщина, Лоррейн, замешана в том, что произошло с моей дочерью. Если появится малейшее подозрение, что эта девушка как-то причастна к этому, я клянусь, что задействую все свое влияние…
– Сенатор, давайте каждый будет заниматься своим делом. Если вы хотите узнать, что произошло с вашей дочерью, то предоставьте эту работу нам, – Виктор протягивает руку и касается ее локтя. – У меня есть дочь, она немного младше Патрис. Поверьте, мне и самому приходится нелегко. Эти девушки невероятно сильны, им пришлось пройти через ад, и я сделаю для них все, что в моих силах. Но вам лучше не вмешиваться.
– А вы бы смогли? – спрашивает она резким голосом.
– Надеюсь, мне не доведется это узнать.
– Если что-то пойдет не так – я вам не завидую.
Виктор смотрит ей вслед и нажимает кнопку вызова. Пока едет лифт, он наблюдает, как Кингсли возвращается к своей команде, раздает поручения и о чем-то спрашивает. Молодые ассистенты отвечают наперебой, их старшие коллеги ведут себя более сдержанно.
Виктор поднимается на четвертый этаж. После переполненного фойе тишина кажется необыкновенной. Остальные дожидаются его. На сестринском посту разговаривают несколько врачей и медсестер. У дверей стоят вооруженные часовые, поэтому говорить стараются тихо.
Одна из медсестер машет Рамирес.
– Хотите поговорить с кем-то из девушек?
– Кое-кто хочет их проведать, – Рамирес кивает на Инару, и медсестра улыбается.
– А, я тебя помню… Как твои руки?
Инара поднимает руки, чтобы медсестра могла осмотреть их.
– С виду неплохо. Швы чистые, припухлостей нет, – бормочет сестра. – Отдираешь корки с небольших ранок?
– Немножко.
– Не надо. Тебе же хочется, чтобы они поскорее зажили? Дай-ка я перевяжу на всякий случай…
Через несколько минут руки Инары снова в бинтах, каждый палец аккуратно перевязан. Заодно медсестра осматривает другие раны, на боку и на запястье.
– Неплохо, милая, – заключает она и кладет руку ей на плечо. – Она свободна, мистер Хановериан.
Инара отдает честь, и медсестра с улыбкой отвечает тем же.
Они подходят к первой двери. Инара делает глубокий вдох и снова достает своего дракона.
– Даже не представляю, как все будет, – признается она.
Виктор треплет ее по плечу.
– Войдем и узнаем.
Полицейский у дверей смущенно переступает с ноги на ногу.
– Они все в одной комнате, еще через две двери.
– Все? – резко переспрашивает Эддисон.
– Они настояли.
– Они – это спасенные девушки?
– Да, сэр, – он снимает фуражку и приглаживает светлые волосы. – Одна из них научила меня таким словечкам, каких я и в наркопритонах не слышал.
– Видимо, Блисс, – бормочет Инара.
Она не спорит с полицейским, а проходит дальше по коридору. Виктор с напарниками шагают следом. У двери Инара кивает часовому.
– Можно мне войти?
Тот смотрит на агентов: все трое кивают.
– Да, мэм.
В палате за стеной слышны разговоры, хотя слова разобрать не удается. Когда дверь распахивается, голоса на секунду смолкают. Потом издаются радостные возгласы.
– Майя! – миниатюрная девушка с голой попой бросается к Инаре. – Какого черта, где ты пропадала?
– Привет, Блисс, – Инара гладит ее черные вьющиеся волосы и оглядывает палату.
В двуместной палате почему-то стоят четыре кровати. Те девушки, которые отделались легкими повреждениями, сидят рядом с теми, кому повезло меньше, держат их за руки или сидят в обнимку. Некоторые из родителей, самые решительные, сидят на жестких стульях возле кроватей. Но остальные стоят у противоположной стены, переговариваются между собой и не сводят глаз с дочерей.
Виктор прислоняется к стене и улыбается, глядя на девочку, которая робко пробирается между кроватями и встает рядом с остальными. Инара крепко прижимает ее к себе и улыбается. Приятно видеть эту улыбку.
– Привет, Кейли. Я видела твоих родителей.
– По-моему, я их расстроила, – шепчет девочка, но Инара качает головой.
– Просто они еще не оправились. Наберись терпения.
В течение часа Виктор с напарниками стоят у двери и наблюдают. Девушки смеются, шутят между собой или переругиваются, и время от времени утешают друг друга. Инара, хоть и без особого восторга, знакомится с родителями. Они рассказывают ей, как разыскивали своих дочерей, как верили до последнего. Инара терпеливо слушает, и приподнятая бровь демонстрирует ее отношение. Данелли хихикает так, что кардиомонитор издает сигнал.
Равенну узнать нетрудно: так, наверное, выглядела ее мама в молодости. Они с Инарой перекидываются парой слов. Хорошо бы услышать, о чем они говорят. Одна нога у нее полностью забинтована. Инара осторожно прикасается к повязкам. Виктор припоминает, что Равенна занималась танцами, и задумывается, как повреждение отразится на ее увлечении.
Некоторых из Бабочек он узнает по рассказам Инары; других пытается определить по именам, которые проскальзывают в разговорах. За исключением Кейли, которую так и не переименовали, никто не называет своего настоящего имени. Они еще не расстались с именами, полученными в Саду, и родители вздрагивают всякий раз, когда слышат их. Инара говорила, что забыть иногда проще. Виктор задумывается, удастся ли это хоть кому-то из них. А может, Инара права и они пока не готовы вернуться в реальный мир…
Хочется постоять здесь подольше, насладиться происходящим, отгородиться от ужасов последних нескольких дней. Но расслабляться пока рано. Инара еще не все увидела. И не все им рассказала.
Не все, что им нужно.
Виктор поднимает руку, смотрит на часы. Инара мгновенно переводит на него взгляд. Ее вопрос не требует слов. Хановериан кивает. Она закрывает глаза, чтобы собраться, делает глубокий вдох. Потом уверяет остальных, что скоро вернется. Она уже возвращается к двери, но Блисс хватает ее за руку.
– Много ты им рассказала? – спрашивает она прямо.
– Почти все, что имеет значение.
– А они тебе?
– Эвери мертв. Садовник, скорее всего, выживет и предстанет перед судом.
– Значит, нам все придется рассказать.
– Пришло время. Смотри на это иначе: возможно, рассказывать агентам ФБР будет легче, чем родителям.
Блисс кривит лицо.
– Ее предки в пути, – вполголоса говорит Рамирес. – Летят через Атлантику, ее отец работает учителем в Париже. То ли потеряли надежду, то ли старались ради остальных детей… Сложно сказать.
Что думает по этому поводу сама Блисс, сомневаться не приходится.
Инара обнимает на прощание Кейли и покидает палату с Виктором и Эддисоном. Рамирес остается побеседовать с родителями. Они проходят мимо пустых палат, предназначенных для девушек. И хотя там никого нет, двери по-прежнему охраняются. Еще несколько незанятых палат образуют буфер между девушками и другой частью коридора. Здесь тоже полно охраны.
Они останавливаются перед закрытой дверью. Эддисон заглядывает через маленькое окошко и бросает на Виктора странный взгляд. Тот просто кивает.
– Я подожду здесь, – говорит Брэндон.
Виктор пропускает Инару вперед и осторожно прикрывает за собой дверь.
К человеку на кровати подключено множество аппаратов, и каждый с определенной периодичностью издает слабые сигналы. Кислород поступает в легкие по трубкам, но рядом на случай крайней необходимости лежит все необходимое для интубации. Он укрыт простыней, его практически не видно под повязками, слоями мази и синтетическими пленками для заживления ожогов и предотвращения инфекций. Ожоги покрывают даже голову – кожа здесь покрыта бесцветными волдырями.
Инара делает один шаг – и застывает на месте, глядя на мужчину широко раскрытыми глазами.
– Его зовут Джоффри Макинтош, – произносит Виктор мягким голосом. – Теперь это никакой не Садовник. У него есть имя, и на нем в буквальном смысле не осталось живого места. Это уже не властелин Сада. И больше никогда им не станет. Его зовут Джоффри Макинтош, и он предстанет перед судом и ответит за все, что сделал. Этот человек больше не причинит вам вреда.
– А что с Элеонорой? Его женой? – шепотом спрашивает Инара.
– Она в соседней палате, под наблюдением врачей. Потеряла сознание в своем доме. Насколько можно судить, она ничего об этом не знала.
– А Лоррейн?
– Чуть дальше по коридору. Ее пока допрашивают. Необходимо определить, в какой мере она причастна к этому, и предъявить обвинение. Но перед этим с ней еще побеседуют психологи.
Виктор по ее губам читает следующее имя, но она молчит. Садится на стул у стены, ставит локти на колени и смотрит на мужчину, неподвижно лежащего на больничной койке.
– Мы еще никогда не видели его таким злым, – произносит она тихим голосом. – Даже когда Эвери выводил его из себя. Он был в бешенстве.
Виктор протягивает ей руку и пытается скрыть удивление, когда Инара принимает ее.
– Таким его еще никто из нас не видел.
* * *
Они втроем стояли в другом конце Сада, недалеко от входа. Садовник был просто вне себя. Он орал на Десмонда; рядом стоял Эвери, и вид у него был самодовольный. Он, видимо, решил, что отец уже не злится на него из-за Кейли.
Я не стала приближаться, сначала осмотрелась. В Саду кто-то побывал, это не вызывало сомнений. На песке были видны отпечатки ботинок, некоторые растения примялись, а на берегу ручья кто-то выбросил обертку от жвачки. Может, полиция и не искала ничего толком? Или их убедили отговорки Садовника?
– Стены, – прошептала Блисс. – Если он опустил все стены, они, должно быть, так ничего и не узнали. По бокам от входа тоже есть направляющие.
Выходит, они искали, но не смогли нас найти.
Десмонд все-таки позвонил.
У меня сердце кровью обливалось. Мне хотелось испытать за него гордость, но я думала лишь о том, как же долго он тянул с этим. Он знал, что нас похищали; знал, что нас насиловали, убивали и держали в стеклянных контейнерах. Но этого было недостаточно. Только изнасилованная и избитая девочка убедила его.
– Это неправильно! – закричал он, когда отец замолчал, чтобы перевести дух. – Приводить их сюда, держать их здесь, убивать их – это неправильно!
– Не тебе это решать!
– Это противозаконно!
Отец ударил его с такой силой, что Десмонд попятился и упал.
– Это мой дом и мой сад. Здесь я устанавливаю законы, и ты их нарушил.
Эвери радостно засмеялся, как мальчишка у рождественской елки, и скрылся. Он вернулся через пару минут с бамбуковой палкой. Вероятно, той самой, которой отец отлупил его днем раньше. Серьезно, принес палку. Кто, черт возьми, бьет своих взрослых детей палкой? И вообще, кто бьет детей палкой? Но Эвери протянул ее отцу, а затем схватил младшего брата и сорвал с него одежду, оголив ему спину и задницу.
– Это ради твоего же блага, Десмонд, – произнес Садовник и закатал рукава. Десмонд дернулся, но Эвери крепко держал его за шею.
Мы стояли и смотрели, как Садовник хлещет своего сына. Я прижала к себе Кейли, чтобы та не видела. Палка оставляла красные полосы, и они быстро распухали. А Эвери с каждым новым ударом подбадривал отца, больной урод… Десмонд продолжал вырываться, но ни разу не вскрикнул, как бы больно ему ни было. Садовник считал вслух. После двадцатого удара он отбросил палку.
Эвери уставился на него.
– И это всё? – изумился он. – Ты дал мне столько же за то, что я обжег эту сучку!
Я тронула бедро и почувствовала мясистый шрам, оставшийся после того случая. И он оценил это в двадцать ударов палкой?
– Эвери, не лезь!
– Ну нет! Из-за него мы могли попасть за решетку, возможно, в камеру смертников. И ты даешь ему двадцать ударов? – Он отшвырнул Десмонда на песок и поднялся. – Он едва не разрушил все, над чем ты трудился тридцать лет. Он не хочет называться твоим сыном, он отвернулся от тебя!
– Эвери, я сказал…
Эвери достал что-то из-за пояса, и уже не имело значения, что там сказал ему отец.
У него в руке был пистолет.
– Все достается ему! – закричал он, указывая пистолетом на брата. – Твой миленький Десмонд… Он даже не помогал тебе обустраивать Сад, а ты так им гордился. «Бабочки любят его», «он не причиняет им вреда», «он их понимает»… Кого это волнует? Я тоже твой сын, старший сын. Вот кем ты должен гордиться.
Его отец поднял руки и уставился на пистолет.
– Эвери, я всегда тобой гордил…
– Нет, ты всегда был в ужасе от меня. Даже я могу заметить разницу.
– Эвери, прошу тебя, положи пистолет. Такому здесь не место.
– Такому здесь не место, – передразнил Эвери отца. – Ты говорил так обо всем, чего я хотел!
С тяжелым, болезненным стоном Десмонд перевернулся на спину и приподнялся на локтях.
Раздался выстрел.
Десмонд вскрикнул и снова повалился на тропу. Задранная футболка мгновенно пропиталась кровью. Садовник захлебнулся криком и бросился к сыну. Вновь прозвучал выстрел. Он упал на колени, схватившись за бок.
Я перепоручила Кейли Данелли и знаком велела спрятаться за камень.
– Сидите здесь, – прошипела я.
Блисс схватила меня за руку.
– Он того стоит?
– Может, и нет, – призналась я. – Но он позвонил.
Блисс сокрушенно покачала головой и выпустила меня. Я побежала к Десмонду. Практически добежала, но Эвери схватил меня за волосы и оттащил назад.
– А вот и сама сучка, маленькая королева Сада…
Он с такой силой ударил меня пистолетом, что в ушах зазвенело и по щеке потекла кровь. Эвери отшвырнул пистолет, повалил меня на колени и стал расстегивать ремень.
– Что ж, теперь я король Сада, и ты выразишь мне свое почтение.
– Сунь, только попробуй, – и я отгрызу тебе его, – прорычала я, и Блисс тоже что-то прокричала из-за камня.
Эвери снова ударил меня, а потом еще раз. Занес руку для следующего удара, но его остановил голос Назиры:
– Сирены! Слышите?
Я ничего не слышала – у меня в голове стоял колокольный звон. Но некоторые из девушек соглашались с Назирой. Сложно было сказать, то ли они пытались отвлечь Эвери, то ли в самом деле что-то слышали.
Эвери отшвырнул меня и побежал через Сад к вершине скалы, чтобы осмотреться. Я подползла к Десмонду. Он пытался зажать рукой рану на груди. Я убрала его руки и сама накрыла рану. Кровь толчками потекла по моим ладоням, теплая и густая.
– Не умирай, пожалуйста, – прошептала я.
Десмонд слабо сжал мою руку, не пытаясь ответить.
Садовник застонал и подполз к сыну с другой стороны.
– Десмонд? Десмонд, ответь!
Тот приоткрыл глаза – бледно-зеленые, как у отца.
– Если хочешь защитить их от него, позволь им уйти, – простонал он; по лицу его струился пот. – Он убьет их одну за другой, заставит их страдать…
– Десмонд, только не теряй сознания, – взмолился Садовник. – Мы доставим тебя в больницу, что-нибудь придумаем… Майя, не прекращай зажимать!
Я и не прекращала.
Но теперь я тоже слышала сирены.
Эвери скакал на вершине скалы и орал. Девушки сбежали вниз и сгрудились вокруг нас – должно быть, решили, что рядом с Садовником и Десмондом безопаснее, чем со взбешенным Эвери. К нам примкнула даже Лоррейн, и никто не пытался прогнать ее. Блисс дрожащими руками подняла пистолет, не спуская глаз с Эвери.
Сирены становились громче.
* * *
– Понятия не имею, почему они вернулись, – шепотом произносит Инара, сжимая его руку. – В первый раз они ведь ничего не обнаружили? Иначе Садовник не поднял бы стены.
– Кое-кто из офицеров в участке просматривал список имен, которые Десмонд назвал по телефону. Кейли он вспомнил, поскольку она пропала не так давно. Но некоторые имена значились в списках ФБР. Их начальник отдела связался с нами, и мы встретились с ними в пути. Кэссиди Лоуренс, к примеру, пропала почти семь лет назад в Коннектикуте. Между ней и Кейли прослеживалась явная связь, иначе не было причин называть их имена в одном ряду.
– Выходит, Лионетта отчасти помогла найти нас? – спрашивает Инара со слабой улыбкой.
– Выходит, что так.
Некоторое время они молча смотрят на мужчину, лежащего на кровати.
– Инара…
– Да, окончание истории.
– Надеюсь, больше вам не придется отвечать на эти вопросы.
Она пожимает плечами.
– Мне еще придется дать показания в суде.
– Мне жаль, правда. Но чем это все закончилось?
* * *
Сирват, будь она проклята.
Садовник вынул из кармана маленький пульт и нажал несколько кнопок.
– Сирват, беги в комнату возле выхода и принеси несколько полотенец и резиновых трубок.
– Это та, возле которой Зара?
– Да, она.
Ее губы медленно растянулись в улыбке. Она со смехом побежала выполнять поручение. Сирват пробыла там полтора года, и всегда была нелюдимой и… какой-то странной.
Садовник сдвинул ремень таким образом, чтобы зажать рану на боку. Он гладил сына по голове, умолял его не терять сознание, задавал вопросы и просил его ответить. Дес время от времени сжимал мне руку. Он по-прежнему дышал, но не пытался заговорить. Я решила, что так оно и к лучшему.
– Когда мы его перевяжем, вы позволите нам вынести его? – спросила я.
Садовник поднял на меня глаза. Он смотрел сквозь меня и даже теперь, казалось, выбирал между Бабочками и сыном. В конце концов он кивнул.
Потом я почувствовала запах и оцепенела.
Данелли тоже почувствовала и сморщила нос.
– Что это?
– Формальдегид, – прошипела я. – Надо убраться подальше от этой комнаты.
– Какой комнаты?
Садовник побледнел еще больше.
– Идемте, не задавайте вопросов.
Мы потащили Десмонда по песку; Садовник, пошатываясь и спотыкаясь, плелся за нами. Мы прошли сквозь водопад – Блисс вталкивала тех, кто осторожничал и боялся намочиться – и собрались в пещере.
Сквозь шум водопада мы услышали смех Сирват. А потом…
* * *
Инара качает головой.
– Сложно описать этот взрыв. Он был страшной силы, нас обдало жаром и оглушило. С вершины скатились несколько булыжников, но пещера, вопреки моим опасениям, не обрушилась. Начался пожар, осколки стекла были повсюду. Брызги от водопада испарялись прямо в воздухе. Сквозь разбитую крышу в Сад хлынул воздух, и языки пламени устремились вверх. Дым повалил наружу, и вместе с ним на свободу вылетали обыкновенные бабочки. Но все равно дым был такой густой, что мы едва могли дышать. Нужно было выбираться.
– Вы пошли по ручью?
– Да, пока не подошли к пруду. Стекло резало ноги, но повсюду был огонь, и мы старались держаться воды. Со стороны входа Сад был охвачен пламенем. Я спросила Садовника… – она с трудом сглатывает и смотрит на человека, лежащего на койке. – Я спросила мистера Макинтоша, есть ли там запасной выход, другой путь наружу. Но он сказал, что… не предполагал, что такое может случиться.
Она поворачивает руку в ладони Виктора и пальцем подлезает под повязку. Тот мягко отводит ее руку.
* * *
Огонь распространялся очень быстро. Крыша треснула, и сверху сыпались крупные осколки стекла. Вилла увернулась от одного, но следующий пробил ей голову. Было видно, что пламя пробирается и во внешний сад.
Садовник покачал головой и оперся о Хейли.
– Если огонь доберется до помещения с удобрениями, будет второй взрыв, – сказал он хриплым голосом.
Многие из девушек между тем плакали.
Я пыталась найти выход, хоть какой-то способ выбраться.
– Скала, – сказала я. – Если выломать стекло из стены, мы сможем выбраться на крышу над коридорами.
– А потом? Съехать по разбитой крыше во внешний сад и переломать себе все кости?
– Отлично. Что ты предлагаешь?
– Придумать что-нибудь.
Десмонд хмыкнул и сразу же застонал.
Пия вдруг закричала, и мы разом обернулись. Позади нее стоял Эвери, перехватив ее за шею обожженной рукой. В плечо ему воткнулся осколок стекла, лицо было в мелких порезах и покрыто копотью. Пия попыталась вырваться. Он рассмеялся и укусил ее за шею.
– Эвери, отпусти ее, – простонал Садовник.
Сквозь рев пламени мы услышали, как хрустнула ее шея.
Эвери отшвырнул мертвое тело. В следующий миг раздался хлопок, и его самого отбросило. Я обернулась: Блисс встала, широко расставив ноги, и снова спустила курок. Эвери взревел от боли и бросился на нас. Блисс выстрелила еще дважды, прежде чем он наконец упал, зарывшись лицом в цветы.
Одно из деревьев, охваченное огнем, треснуло почти у самого корня и с грохотом ударилось о стену. Стекло разлетелось, металлические планки согнулись под весом дерева, и черная стена, разделявшая сад на две части, обрушилась. Внешний сад был теперь виден сквозь языки пламени.
– У меня по-прежнему никаких идей, – сказала Блисс, задыхаясь от дыма. – Серьезно, придумай что-нибудь.
– Иди к черту, – пробормотала я. Она слабо ухмыльнулась.
Я стопой зацепила Равенну за ногу, подтянула к себе и велела зажать рану на груди Десмонда. Мы столько его перемещали, вряд ли это пошло ему на пользу. Я должна была хотя бы попытаться. Десмонд попытался бы, даже если б ничего вышло. Мы тоже могли попытаться.
Мне не хотелось, чтобы он умер. Теперь, когда он наконец-то подарил нам шанс…
Я подбежала к поваленному дереву и принялась разгребать крупные осколки и сломанные ветки. Боль пронзала руки. Но если у нас был хоть какой-то шанс на спасение, я не могла не попытаться. Гленис и Маренка стали мне помогать, потом к нам присоединилась Изра. Мы пытались расчистить участок вокруг ствола. Разобрав завал с одной стороны, мы все вместе стали тянуть и толкать, и нам удалось продвинуть поваленный ствол во внешний сад.
Маренка выдернула у меня из руки осколок и отбросила в сторону.
– Кажется, я знаю, как нам его вытащить.
– Давай попробуем.
Она ухватила его под мышками и приподняла. Я встала у него между ног и взяла под колени. Не сказать, что было это очень изящно, и уж точно не легко. Но, так или иначе, мы гуськом пробирались наружу.
Блисс прокладывала дорогу, Данелли и Кейли шли следом. Изра держалась позади, расшвыривая в стороны падающие обломки. Садовник плелся рядом с ней. Он был не в том состоянии, чтобы кому-то помочь, но подгонял остальных, напуганных и парализованных. Дым становился гуще, все мы задыхались. Во внешнем саду двигались какие-то фигуры. Внезапно по стеклу сверху вниз побежала трещина – кто-то обрушил на него топор. Мы остановились и стали ждать, удастся ли им пробиться. Последовало еще несколько ударов, и стекло наконец лопнуло. Обухом топора спасатель выбил из рамы остатки стекла и накрыл осколки тяжелым брезентом.
– Быстрее! – крикнул он – или она? – сквозь маску.
Подбежали еще два спасателя и приняли Десмонда у нас из рук. Не сказать, что снаружи было свежо, но впервые за долгое время мы вдохнули наружный воздух. Те из нас, кто пока не плакал, не сдержали слез, когда ступили на хрусткую осеннюю листву и ощутили дуновение ветра. Некоторые попадали на колени, и их пришлось оттаскивать.
Как только унесли Десмонда, я попыталась сосчитать нас и заметила, что Изра занята тем же. Мы пытались определить, кто из нас дожил до этого момента. Потом раздался этот… хлопок. Какую-то из комнат разнесло взрывом. На моих глазах Изру, объятую пламенем, отбросило в сторону. Она увлекла за собой еще трех жмущихся к ней девушек. Садовник лежал на земле, одежда на нем горела. Я бросилась к девушкам, но кто-то из спасателей обхватил меня за талию и оттащил прочь.
* * *
– А потом – скорая, больница и комната, где мы с вами встретились, – вздыхает Инара. – Вот и всё. Конец истории.
– Не совсем.
Она закрывает глаза, подносит к щеке маленького синего дракона.
– Мое имя.
– У Садовника теперь есть имя. Неужели ваше собственное настолько пугает вас?
Инара не отвечает.
Виктор встает и жестом просит ее подняться.
– Пойдемте. Осталось еще кое-что.
Они выходят в коридор. Эддисон, разговаривая с криминалистом в ветровке, бросает на них хмурый взгляд. Хановериан ведет Инару в палату, расположенную напротив. В этот раз он сам подводит ее к кровати: она узнает лежащего там человека, и у нее перехватывает дыхание.
Десмонд медленно открывает глаза, сонный после обезболивающего. Но на губах его появляется слабая улыбка.
– Привет, – шепчет он.
Инара беззвучно шевелит губами, прежде чем к ней возвращается голос.
– Привет.
– Я сожалею.
– Нет… нет, ты… сделал, что следовало.
– Но должен был сделать гораздо раньше.
Он пододвигает руку, и за ней по простыне тянется пластиковая трубка с иглой, введенной под кожу.
Инара делает движение навстречу, сжимает и разжимает кулак, и только потом касается его руки. Она смотрит на него с приоткрытым ртом, ее нижняя губа дрожит.
Десмонд снова закрывает глаза. То ли уснул, то ли потерял сознание.
– Он еще слаб, – тихо говорит Виктор. – Пройдет еще много времени, прежде чем он оправится. Но врачи говорят, что худшее уже позади.
– Его тоже обвинят? – спрашивает она шепотом; глаза у нее странно блестят, но слезы не текут. Зажав в ладони синего дракона, Инара скрещивает руки на животе – защитный жест, в котором уже нет необходимости. – Или привлекут, как свидетеля?
– Тут мы бессильны. Может быть, в его отношении допустят какие-то поблажки, но…
– Но ему следовало позвонить на полгода раньше, и скоро все об этом узнают.
Виктор чешет голову.
– Признаюсь, я ожидал, что вы обрадуетесь, увидев его живым.
– Я рада. Просто…
– Все не так просто?
Она кивает.
– Было бы лучше, если б ему не пришлось осознавать последствий собственной трусости. Он сделал не так много, и сделал это слишком поздно, но все-таки сделал то, что следовало. А теперь его осудят за то, что он медлил… Он мог бы умереть храбрецом, но останется жить трусом.
– Значит, все было не всерьез?
– Ровно настолько, чтобы остались шрамы. Так что не совсем всерьез. Да и разве могло быть?
– Ему, скорее всего, предъявят обвинение. И вам, вероятно, придется дать против него показания.
Она не отвечает и продолжает смотреть на молодого человека.
Виктор не уверен, нужны ли тут слова.
– Инара…
– Инара! – доносится из коридора женский голос. – Ина… да вижу я ваш бейдж, бестолочь. Но там мои близкие! Инара!
Слышны звуки борьбы. Потом дверь распахивается, и на пороге возникает женщина лет тридцати, среднего роста. Потускневшие каштановые волосы выбиваются из прически.
Инара замирает на полуобороте, широко раскрывает глаза.
– София? – произносит она едва слышно.
София забегает в комнату, и Инара бросается ей навстречу. Они сжимают друг друга в объятиях, так что хрустят суставы, и покачиваются из стороны в сторону.
София? Та, что заботилась о них в квартире? Как она вообще узнала, что Инара здесь?
В палату входит Эддисон, красный от злости, и смотрит на женщину. Затем протягивает Виктору простой блокнот в черной обложке.
– Это нашли в секретном ящике его стола. Криминалисты просмотрели имена и обнаружили кое-что.
Виктор не хочет этого знать, но такая у него работа. Он отводит взгляд от Инары и Софии. Смотрит на зеленый стикер, которым отделены примерно две трети дневника, и отлистывает на несколько страниц назад.
С фотографии на него смотрит напуганная девушка с заплаканными глазами. Она ссутулилась, руки у нее приподняты, словно ее сфотографировали в тот момент, когда девушка пыталась прикрыть обнаженные груди. Рядом – фотография со спины, с новыми крыльями. На снимке снизу – те же крылья, но уже в витрине, края немного смазаны под стеклом. На свободном месте написаны два имени: «Лидия Андерсон», и снизу – «Сиобан. Шашечница мексиканская». И две даты с разницей в четыре года. Почерк явно принадлежит мужчине.
На другой странице – еще одна девушка. А на следующей – которая со стикером – только две фотографии. И снизу только одна дата. На фотографии – красавица с каштановыми волосами и внимательными карими глазами. Подпись внизу гласит…
– София Мадсен, – читает Виктор вслух, с недоумением в голосе.
Женщина смотрит на него через плечо Инары и договаривает за него:
– Лара.
– Как…
– Никто не заговаривал бы о сбежавшей Бабочке, если б никому это не удалось, – произносит Инара, зарывшись лицом в волосы Софии. – Это было бы слишком тяжело.
– Это не миф. Вам… удалось сбежать?
Они одновременно кивают. Эддисон хмурится.
– Специалисты проверили имя, оно оказалось в списке сотрудников «Вечерней звезды». Мы отправили людей в ресторан и двум указанным адресам, но ее там не оказалось.
– Конечно, не оказалось, – язвительно отвечает София. – Откуда мне там взяться, если я уже была в пути?
Она чуть отстраняется от Инары. Не отпускает ее, но делает шаг назад, чтобы оглядеть ее. На Софии поношенная и слишком свободная футболка. Широкая горловина съехала на плечо, так что видны бретелька бюстгальтера и кончик крыла. Краска потускнела, и контуры стали размытыми, поскольку София за это время прибавила в весе.
– Таки увидел по новостям, как тебя ведут в больницу, и бросился к нам в квартиру, чтобы сказать всем. Потом они позвонили мне, и… Ох, Инара!
Та задыхается в объятиях Софии, но не пытается высвободиться.
– Ты как? – спрашивает София.
– Жить буду, – тихо, даже застенчиво отвечает Инара. – Больше всего пострадали руки, но и они скоро заживут.
– Я не только об этом спрашиваю – и могу спросить. Я теперь живу отдельно, так что мне не обязательно соблюдать правила.
Улыбка озаряет лицо Инары, и от растерянности не остается следа.
– Тебе вернули девочек!
– Да, и они очень обрадуются, когда увидят тебя. Они так по тебе тосковали… И говорят, что никто не читал им лучше, чем ты.
Эддисону плохо удается замаскировать смех под кашель. Инара бросает на него кислый взгляд.
Виктор с некоторым облегчением отмечает, что девушка и сейчас отвечает уклончиво. Значит, она ведет себя так со всеми. Хановериан покашливает, привлекая к себе их внимание.
– Не хочу прерывать, но придется задать вам несколько вопросов.
– Он всегда так, – ворчит Инара.
София лишь улыбается.
– Это его работа. Только вот…
Она бросает взгляд в сторону кровати. Десмонд никак не реагирует на происходящее.
– Может, выйдем?
Виктор кивает, и они выходят из палаты. В коридоре перед палатой, где собрались Бабочки, стоит сенатор Кингсли, совершенно одна, и старается успокоить дыхание. На ней теперь лишь блузка и юбка. Она старается придать себе непринужденный вид, но выглядит просто напуганной. Кажется, что пиджак для нее, как помада для Инары, помогает оградиться от внешнего мира.
– Как по-вашему, она войдет? – спрашивает Инара.
– Рано или поздно, – отвечает Виктор. – Когда осознает, что к такому невозможно подготовиться.
Он заводит их в незанятую палату между Бабочками и семьей Макинтош. Здесь им по крайней мере никто не помешает, и перед дверью на всякий случай становится полицейский. Инара и София садятся рядом на кровать – лицом к двери, чтобы видеть любого, кто войдет в палату. Виктор садится напротив них. Эддисон, оставшись на ногах, начинает расхаживать по палате, и это нисколько не удивляет его напарника.
– Мисс Мадсен, – произносит Хановериан. – Не хотите начать?
– Вам бы хотелось сразу перейти к делу, правда? – София мотает головой. – Прошу прощения, но не сейчас. Мне пришлось ждать дольше, чем вам.
Виктор несколько раз моргает, потом кивает.
София берет Инару за руку, накрывает ладонью.
– Мы думали, тебя настигло что-то из прошлого. Думали, ты сбежала.
– Было бы вполне логично, – соглашается Инара.
– Но твоя одежда…
– Всего лишь одежда.
София снова мотает головой.
– Если б ты сбежала, то забрала бы деньги. Мы с Уитни, кстати открыли для тебя счет. Нам было не по себе оттого, что вся твоя наличность лежит в квартире.
– София, если ты сейчас ищешь в этом свою вину, то зря стараешься. Мы все от чего-то скрывались. И все знали об этом. И не задавали вопросов, если кто-нибудь исчезал.
– А следовало бы. И так все совпало…
– Откуда вам было знать?
– Что совпало? – спрашивает Виктор.
– То мероприятие, на котором Садовник… мистер Макинтош…
София издает удивленный возглас.
– Так у него есть имя. То есть, оно, конечно, должно быть, но… так странно.
– Тот вечер в ресторане, – продолжает Инара. – Я никому не сказала, что с мистером Макинтошем что-то не так. Только про стычку с Эвери. Но потом мы притащили домой эти крылья…
– Я напилась почти до беспамятства, – добавляет София с мрачным видом. – Ощущение было такое, будто я снова оказалась в этом аду.
– Я вывела ее на пожарную лестницу подышать, и она все мне рассказала.
– Никому не рассказывала до того дня.
– Почему? – спрашивает Виктор и краем глаза замечает, как Эддисон замер посреди палаты.
– Во-первых, потому что и рассказывать-то было нечего. Я не знала его имени, не знала, где находится поместье. Я была так напугана, что не замечала ничего вокруг. У меня были только крылья, а в животе подрастал зародыш. Если б я рассказала свою историю в полиции, там решили бы, что я напилась или закайфовала, или загуляла и теперь пытаюсь избежать последствий. Родители подумали именно так.
– Вы вернулись к родителям?
София кривит лицо.
– Они меня выставили. Сказали, что я их позорю. Мне было девятнадцать, и я была беременна. Мне некуда было идти и не от кого ждать помощи.
Эддисон присаживается на край кровати, занятой Виктором.
– Так, значит, Джилли от Садовника?
– Она моя, – со злостью отвечает София.
Эддисон вскидывает обе руки.
– Но он ее отец.
София глубоко вдыхает, и Инара пододвигается к ней, чтобы успокоить.
– Это вторая причина, почему я ничего не рассказывала. Если б он узнал об этом, я бы могла потерять дочь. Суд ни за что не позволил бы ей остаться с наркозависимой проституткой, если она могла жить в состоятельной и уважаемой семье. Когда служба опеки отобрала моих девочек, у меня хотя бы оставался шанс вернуть их. Если б он забрал Джилли, я ее никогда уже не увидела бы. И Лотта не смогла бы этого пережить. Это мои девочки. Я должна была уберечь их.
Виктор переводит взгляд на Инару.
– Разве Десмонд делал не то же самое? Разве он не защищал свою семью? Вам не очень-то понравилось это его стремление.
– Это разные вещи.
– Разве?
– Нет, и вы это знаете, – говорит она сухо. – София защищала своих детей. Ни в чем неповинных детей. Они не обязаны страдать из-за того, что случилось. Десмонд же защищал преступников. Убийц.
– Как вам удалось сбежать? – спрашивает Эддисон.
– Мне предстоял тест на беременность, – отвечает София. – Я начала набирать вес, и меня иногда рвало после еды. Лора, наша медсестра, принесла мне тест, но ее вызвали в медпункт, и она не смогла проследить за мной. Я была в панике. Я носилась по Саду в поисках выхода, которого могла не заметить за два с половиной года. А потом увидела Эвери.
– Значит, Эвери уже знал про Сад.
– Он узнал про него всего пару недель назад. Отец дал ему код, но Эвери никак не мог запомнить его. И набирал очень медленно. В тот день я спряталась среди жимолости и наблюдала за ним. Он даже проговаривал цифры, когда нажимал кнопки. Я выждала какое-то время и тоже ввела код. Я уж и забыла, что двери можно открывать как-то иначе.
Виктор чешет щеку.
– Вы сказали об этом остальным?
София вспыхивает, но тут же плечи ее опускаются.
– Я догадываюсь, почему вы спрашиваете, – признается она. – Ведь я не пошла в полицию и тем самым оставила их умирать, верно? Но я пыталась, – она смотрит ему прямо в глаза. – Клянусь вам, я пыталась. Но они побоялись уходить. А я побоялась остаться.
– Побоялись?
– Что станет с Бабочкой, если сбежать не удастся? – спрашивает Инара, но звучит это скорее как напоминание.
– На тот момент и месяца не прошло с тех пор, как девушка по имени Эмилин осталась снаружи, когда пришли рабочие, – продолжает София. – Она попыталась рассказать им о происходящем, но Садовник, видимо, как-то уладил дело. В следующий раз мы увидели ее уже под стеклом. Не так-то просто решиться на побег, когда ты видишь, чем это может закончиться. Но вы вините меня в том, что я оставила их.
– Нет, – Виктор качает головой. – Вы дали им шанс. Вы не можете спасти кого-то против воли.
– И раз уж зашла речь, Лоррейн тоже здесь.
София смотрит на нее в изумлении.
– О, нет… Она еще жива?
Инара кивает.
– Бедная женщина, – произносит София тихим голосом. Инара косится на нее, но ничего не говорит. – Я столько времени провела на улице, среди других шлюх, но не видела женщина более несчастной, чем Лоррейн. Он любил ее, а потом вдруг перестал. И в этом не было ее вины. Можешь ее ненавидеть, если хочешь, но мне ее просто жаль. В отличие от всех нас, у нее вообще не было шансов.
– Теперь ей не суждено попасть под стекло.
– Ей уже тогда не было суждено. Что от этого меняется?
– Инара? – Все поворачиваются к Эддисону. Насколько Виктор может судить, он впервые назвал ее по имени. – Вы намеренно дали себя похитить? Это вы от нас скрываете?
– Намеренно? – хрипло переспрашивает София и вскакивает с кровати.
– Нет, я…
– Вы сделали это намеренно?
– Нет! Я…
Виктор не обращает внимания на вдохновенную ругань Софии и поворачивается к напарнику.
– Как ты до такого додумался? – спрашивает он, и в голове у него ураганом проносятся мысли.
Если Эддисон прав, то все может перемениться. Им не удастся спасти ее от сенатора или суда. Так далеко зайти и не сообщить в полицию? Осознавать подобную опасность – это одно, но чтобы намеренно туда отправиться… Осознанно подвергать опасности себя и, возможно, других девушек?
– Если она к этому не причастна, то что же она скрывала?
– Я прикрывала Софию! – выкрикивает Инара, хватает подругу за руку и тянет к себе; та с возгласом удивления плюхается на кровать. – Да уж, намеренно… Я что, похожа на идиотку?
– Хотите, чтобы я ответил? – усмехается Эддисон.
Инара бросает на него хмурый взгляд.
– Я не хотела вмешивать в это Софию, – произносит она уже мягче и смотрит на Виктора. – Я знаю, что мое слово значит не так уж много, но клянусь, что это правда. Я понимала, если всплывет имя Софии, и откроется правда о Джилли. Я не могла… София так старалась, чтобы вернуться к прежней жизни. Я не хотела, чтобы по моей вине у нее забрали дочь. Мне нужно было подумать.
– Над чем? – спрашивает Виктор.
Она пожимает плечами.
– Я думала, как можно оградить Софию от всего этого. Легче всего было бы спрятать блокнот, но его… И я решила, что если удастся протянуть время, удастся позвонить ей и предупредить, но…
– Вы не ожидали, что она приедет.
Она мотает головой.
– Однако вы знали про Сад, – настаивает Эддисон.
– Но не знала, что это были они, – Инара берет в руки своего маленького дракона. – При виде крыльев на нее обрушились воспоминания. Мы не говорили, как выглядели клиенты. С чего бы? К тому же они спонсировали «Мадам Баттерфляй», все казалось логичным… Я не знала.
Виктор медленно кивает.
– Однако вы знали про Сад и, когда очнулись там, не запаниковали.
– Именно так. Я пыталась проследить за Эвери, но он стал осмотрительнее. Все-таки десять лет с тех пор прошло. Я всюду искала возможность выбраться, но бесполезно. Даже пыталась разбить стекло с дерева. Без толку.
– А потом появился Десмонд.
– Десмонд? – переспрашивает София.
– Младший сын Садовника. Я пыталась… – Инара качает головой, смахивает волосы с лица. – Знаешь ведь, как Хоуп может охмурить парней, с которыми спит? Так что они в горящий дом готовы войти, если она скажет, что там осталась ее любимая цепочка.
– Да…
– Вот и я пыталась.
– О, милая, – София плечом подталкивает Инару, и на ее усталом лице появляется улыбка. – Зная тебя, могу предположить, что это не сработало.
– Не сработало.
– Он позвонил, – напоминает Виктор.
– Не думаю, что это я его сподвигла, – признается Инара. – Скорее это был Эвери.
– То есть как?
– Эвери и Десмонд не могли сосуществовать в Саду. Не уверена, что они вообще ладили, но там это обретало особое выражение, ведь речь шла об отцовской гордости и любви. Между ними шло соперничество. Эвери пошел на крайности – и Десмонд пошел на крайность в ответ. Но они оба проиграли.
– А вы выиграли.
– Сомневаюсь, что тут есть выигравшие. Два дня назад нас было двадцать три, включая Кейли. Теперь нас тринадцать. А сколько, по-вашему, вернутся к прежней жизни?
– Думаете, кто-нибудь покончит с собой?
– Думаю, рана не заживет лишь потому, что тебя спасли.
Эддисон поднимается и забирает у Виктора блокнот.
– Надо вернуть его криминалистам. Еще что-нибудь нужно, раз уж я выхожу?
– Проверь, связались ли с адвокатом семьи Макинтош. Джоффри и Десмонду он пока не потребуется, но Элеонор понадобится представитель. И проведай Лоррейн. Может, психологи уже сделали предварительное заключение.
– Будет сделано, – Эддисон кивает Инаре и выходит.
Та приподнимает бровь.
– Знаете, если посидеть с ним еще пару дней взаперти, я бы, может, увидела в нем друга.
Инара улыбается, мягко и немного натянуто, и все же это улыбка. Но она быстро сходит с ее лица.
– Что будет дальше?
– Вам еще не раз придется давать показания. Мисс Мадсен, вас это тоже коснется.
– Я предполагала. И поэтому захватила кое-какие вещи.
– Вещи? – переспрашивает Инара.
– Они в машине. Джулиан одолжил мне свой грузовик, – София улыбается и легонько подталкивает Инару. – Ты же не думаешь, что я про тебя забыла? Мы сохранили все твои вещи, и твоя кровать по-прежнему свободна. Я ведь уже говорила, что мы с Уитни положили все твои деньги на счет. Процент, должно быть, набежал приличный. И Джулиан сказал, что будет рад снова видеть тебя в ресторане.
– Вы… сохранили мои вещи? – спрашивает Инара слабым голосом.
София осторожно щиплет ее за нос.
– Ты ведь тоже моя девочка.
Инара быстро моргает, но уже не в силах сдержать слез, и с удивлением касается пальцем мокрой щеки.
Виктор тихо кашляет.
– Карусель осталась в прошлом, – произносит он мягко. – Вас ждут родные.
Инара дрожит и с шумом втягивает воздух, пытаясь собраться. Но София обнимает ее и укладывает к себе на колени. Инара плачет беззвучно, только тело вздрагивает время от времени, и слышно ее неровное дыхание. София не гладит ее по волосам – это слишком похоже на Садовника, полагает Виктор. Вместо этого она поглаживает ее пальцем по краю уха. В конце концов Инара смеется сквозь слезы и снова садится. Виктор протягивает ей платок, и девушка вытирает лицо.
– Вернуться все-таки можно? – спрашивает он.
– И всегда кто-нибудь ждет, – добавляет она совсем тихо.
– Осталось еще кое-что, вы знаете…
Инара поглаживает большим пальцем маленького синего дракона.
– Поймите, что она ненастоящая. Никогда не была. Меня не существовало, пока я не стала Инарой.
– Зато Инара может стать настоящей. Вам скоро восемнадцать, если вы говорили правду.
Она смотрит на него искоса, и Виктор улыбается.
– Вы можете на законных основаниях стать Инарой Моррисси, но только если мы узнаем ваше реальное имя.
– Ты пережила Садовника и его сыновей, – подчеркивает София. – Даже если твои родители дадут о себе знать, ты им ничем не обязана. Твоя семья здесь, в больнице, и в Нью-Йорке. Твои родители ничего не значат.
Инара медленно втягивает воздух, еще медленнее выдыхает. Снова делает вдох.
– Самира, – произносит она с дрожью в голосе. – При рождении я была Самирой Грантайр.
Виктор протягивает руку. Она какое-то время смотрит на нее. Потом кладет дракона себе на колени и пожимает ее. София берет ее за другую руку.
– Спасибо вам, Самира Грантайр. Спасибо за то, что были честны. Спасибо за то, что позаботились об остальных девушках. И за то, что проявили такую отвагу.
– И такое упрямство, – добавляет София.
Девушка смеется, лицо у нее открытое и блестит от слез. Все-таки день выдался превосходный, решает Виктор. Он не настолько наивен, чтобы думать, что все хорошо. Будет расследование, будет суд, и она не сразу оправится от этой травмы. Многие мертвы, а живым потребуются годы, чтобы приспособиться к жизни во внешнем мире.
И все-таки это славный день.
notes
