ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Клаас готов применить силу, но добивается цели словами убеждения. — Впервые в жизни бур теряет самоуверенность. — Дикарь. — «Лучше смерть, чем позор!» — Воинственный клич. — Встреча, — Борьба. — Клааса погубила борода. — На радостях Жозеф опять путает «б» и «в». — Пытать бандита нет времени, надо, его просто повесить. — Прощание. — Клаас все равно должен был кончить плохо.
События, которые мы описали, развертывались быстро и в нескольких местах одновременно. Из-за этого нам пришлось надолго расстаться с антипатичной личностью Клааса.
Мерзавец варварски разделался со своими преследователями, но боялся заслуженных и к тому же весьма вероятных последствий.
Он давно знал, какая тесная солидарность обычно связывает людей на приисках, и не без оснований боялся, что, когда товарищи пострадавших узнают о его проделке, ему несдобровать. Поэтому его первой заботой было положить перед ними какую-нибудь преграду, которая сделала бы его недосягаемым. Такой преградой могло служить стремительное течение Замбези, сильно разбухшей после грозовых ливней и затопившей всю долину.
Сначала он было надеялся переправиться через реку в своем фургоне, который так кстати и вопреки всяким его ожиданиям оказался способен держаться на воде. Но эта надежда рухнула из-за быстрого спада воды: фургон сел на мель.
У Клааса не было ни времени, ни сил снять его, и он придумал кое-что другое. Как правильно догадались Альбер и Александр, он добрался до берега и срубил несколько деревьев. Обладая чудовищной физической силой и прекрасно зная плотничье ремесло — все буры — прекрасные плотники, — он быстро сколотил плот и устроил на нем шалаш из листьев, в котором могли бы укрыться от жгучего солнца обе его пленницы.
Затем он вернулся в фургон, где, терзаемые тревогой, все еще находились эти две несчастные женщины. Он решил не останавливаться ни перед чем, чтобы сломить их сопротивление, если они откажутся перейти на плот. И все же он сам был не слишком уверен в результатах своей затеи.
Обычное хладнокровие и смелость внезапно покинули его, когда пришлось столкнуться с двумя слабыми созданиями, на неукротимую силу воли которых он уже не раз наталкивался.
Клаас решил действовать словами убеждения, обратиться к их рассудку и именно так добиться того, чего не рассчитывал добиться силой.
Он пристал на своем плоту к задней стенке фургона, осторожно постучал и, стараясь говорить по возможности мягко, попросил разрешения войти.
Против его ожидания, задвижка, на которую дверь была заперта изнутри, быстро скользнула, и Клаас услышал мелодичный, но твердый голос госпожи де Вильрож:
— Войдите!
Клаас отвернул шарниры, спустил стенку и закрепил ее на цепях. Он но воспользовался приглашением и остался на плоту, но но мог сдержать трепета, увидев Анну и Эстер.
— Чего еще вы хотите? — спросила госпожа до Вильрож. — Вам мало того, что вы нас держите здесь вопреки священному праву на свободу, которое имеет каждое человеческое существо, — вам надо своим гнусным присутствием еще усугубить весь ужас нашего положения? Отвечайте! Чего вы хотите?
— Выслушайте меня, сударыня, ради бога! И вы, барышня. Надо бежать… И как можно скорей!.. Нам грозит ужасная опасность…
— Что ж, тем лучше!..
— Правильно, Анна! Правильно, сестра моя! — энергично поддержала ее Эстер. — Что для нас новая опасность после всего, что мы пережили? Что для нас смерть? Разве мы не решились на все?..
— Но вы не знает… Они придут пьяные от крови, от ярости… и от алкоголя…
— Кто?
— Люди с прииска. Мы чудом ускользнули от них…
— Вы говорите, «мы» ускользнули? Мне вдвойне жаль. Эти люди — труженики. Они должны быть великодушны. Если бы мы обратились к ним, они бы заставили вас дорого заплатить за то, что вы так подло держите нас в заточении.
— Видимо, вы не знаете, что большинство из них — разбойники, у которых нет ничего святого. Это сброд. Хоть они и работают на прииске, но все они воры и бандиты! У них нет совести, они не знают разницы между «моим» и «твоим». И когда у них разыгрываются страсти, они не отступают ни пород каким преступлением.
— Стало быть, они такие же люди, как вы! — бесстрашно возразила молодая женщина.
Бур побледнел, у него сжались кулаки.
— Пусть так, — пробормотал он, стараясь подавить подымавшуюся в нем ярость. — Прошу вас, сударыня, не будем спорить о том, каким я был и каким стал теперь. Я-то проявлял к вам уважение… А уж они уважать вас не станут… И я буду бессилен помочь вам… Вы станете их добычей, когда я погибну, защищая вас. Вы слышите, сударыня? Вы станете добычей этих людей, которых невозможно тронуть и разжалобить. Так что решайте. Подумайте, посмотрите и решайте сами, что вам делать, если вы хотите спасти вашу жизнь и вашу честь…
— Вы говорите правду? — спросила госпожа де Вильрож. Она услышала ноту искренности в голосе Клааса и заколебалась.
— Клянусь вам моей матерью и спасением моей души! — ответил бур, благочестиво крестясь.
— Ваше мнение, Эстер? — спросила госпожа де Вильрож свою подругу.
— Выберем из двух зол меньшее.
— Вы правы. Тем более что для нас самое главное — выиграть время. Альбер должен быть где-нибудь недалеко… Хорошо! — сказала она, обращаясь к буру. — Мы последуем за вами. Дайте нам несколько минут на приготовления…
Клаас молча поклонился и направился к передней части фургона. Он пробил киркой металлическую обшивку пола, переломал все, чего не мог увезти, и, закончив дело разрушения, вернулся, чтобы помочь своим пленницам пересесть на плот.
Госпожа де Вильрож воспользовалась этим временем, чтобы гвоздем нацарапать на консервной коробке несколько слов. Она твердо надеялась, что этим поможет мужу найти ее след.
Через реку переправлялись осторожно, медленно, но переправились благополучно. На берегу Клаас разобрал плот и пустил разрозненные части по течению; бандит не хотел оставить ничего, что могло бы указать, в каком направлении он скрылся.
Затем он взвалил на свои могучие плечи столько провизии, сколько мог поднять, а также два одеяла, топор, кухонный нож и свое верное ружье.
Именно в этот момент пустой фургон и нашли друзья — французы и негры. Отремонтировав его, они возобновили временно приостановленные поиски.
А Клаас углубился примерно на километр и свернул вправо — то есть пошел вперед параллельно течению Замбези. Он знал, что неподалеку от водопада найдет в базальтовой стене пещеру, и рассчитывал, что обе пленницы смогут в ней переждать, покуда он отправится на поиски братьев, с которыми надеялся легко помириться.
Сделали привал на завтрак, развели костер, затем тронулись дальше.
Несмотря на всю его кажущуюся самоуверенность, бура мучили какие-то мрачные предчувствия, хотя для них как будто не было никаких оснований. Щемящая и в то же время непонятная тревога сжимала его сердце, никогда не знавшее раскаяния. Быть может, впервые в жизни вспоминал этот закоренелый и беззаботный злодей, что он хладнокровно убил двух стариков и преспокойно жил после этого рядом с двумя женщинами, один вид которых должен был бы быть постоянным живым укором для его совести.
Злясь на самого себя за эти чувства, которые он считал проявлением малодушия, он тряхнул своей дикой гривой, как бизон, который ломится сквозь чащу, и ускорил шаг.
Но Анна и Эстер изнемогали. Они остановились и решительно объявили, что дальше не пойдут.
Тут бандит потерял терпение. Гнев ударил ему в голову Он мерзко выругался и закричал:
— Ах, так? Вы не хотите идти? Посмотрим! У меня, слава богу, довольно крепкие плечи, чтобы понести вас обеих. И ноги крепкие, — я дойду!.. Итак, раз, два… Идете?
Несчастные молодые женщины похолодели от ужаса, увидев эту вспышку звериной ярости. Они были не в силах ответить…
Мерзавец заключил из этого, что они отказываются, и подошел к ним ближе, подымая кулаки. Неизбежно должно было произойти мерзкое насилие.
Эстер, боясь за жизнь своей подруги, не колебалась ни минуты. Великолепная в своем самоотверженном порыве, она бросилась вперед и, раскинув руки, защитила Анну собственным телом. Затем, взглянув на Клааса своими большими черными глазами, которые сверкали от негодования, она громко воскликнула:
— Не посмеешь! Таких женщин, как мы, бить нельзя! Нас можно убить!
— Так и будет! — зарычал обезумевший дикарь и выхватил нож. — Не ее, а тебя, собачья дочь! Да, я тебя зарежу! Как я зарезал твоего отца там… на прииске…
Услышав эти страшные слова, девушка почувствовала, что силы покидают ее. Восковая бледность разлилась по ее лицу и она рухнула наземь.
— На помощь! На помощь! Скорей! Альбер! — вскричала Анна, потерявшая голову от ужаса.
На этот вопль отчаяния отозвался дикий рев, в котором не было ничего человеческого. Он скорей был похож на клич страшных воинов Дальнего Запада, когда они ликуют на кровавом празднестве, опьянев от ярости и крови.
Ветви ломались и падали под непреодолимым натиском, и на полянку, на которой происходила описываемая драма, выскочил человек.
Два крика раздались одновременно:
— Анна!
— Альбер! Ах, я спасена!..
Бешенство во сто раз увеличивало силы де Вильрожа, и достойный тигра прыжок, который вынес его на полянку столкнул его лицом к лицу с Клаасом. Тот стоял, откинувшись назад, готовый нанести удар ножом. Но, получив толчок в грудь, он потерял равновесие, и нож выпал из его руки. У Альбера не было никакого оружия. Он просто схватил негодяя сперва за шиворот, а потом сжал ему горло обеими руками.
Клаас захрипел. Он опустил руки, схватил своего противника за бока и сжал его изо всех сил. Оба задыхались, но каждый хотел прикончить другого, ибо они уже успели друг друга узнать и черпали силы во взаимной старой ненависти… Оба все сильней сжимали друг друга в смертельном объятии.
Бесспорное преимущество бура было в его необыкновенной силе, к которой присоединялся вес буйвола. Но зато Альбер занимал выгодную позицию. Впрочем, он вообще был не из тех противников, которыми можно пренебрегать: де Вильрож был сложен, как античная статуя, и обладал железной мускулатурой.
Вскоре оба противника стали выбиваться из сил. В момент, когда они упали наземь, прибежали Александр, Жозеф и оба чернокожих. Все, что было до сих пор, оказалось лишь прелюдией, а настоящая яростная и ожесточенная борьба только теперь началась. Противники обвились один вокруг другого, как змеи. Они сталкивались лицами и старались укусить один другого; они катались по земле, и каждый оказывался то верхом на своем противнике, то под ним; у обоих платье было в клочьях, все тело в крови, у обоих тяжело вздувались бока. Но оба держали друг друга с неистовой силой диких зверей, так что друзья де Вильрожа не могли даже и попытаться помочь ему.
Сквозь кровавый туман, который застилал ему глаза, Клаас все же увидел новоприбывших. Он понял, что погиб, и решил идти на все. Его единственным стремлением было хоть на миг привести противника в состояние неподвижности и один раз его ударить. Остальное не важно. Один раз ударить — и Альбер будет убит.
Этот роковой замысел был близок к осуществлению. Де Вильрож сделал неосторожность, впрочем весьма простительную: он стал искать глазами свою любимую подругу, и тут бандит успел на секунду оторваться, схватил его за грудь и занес над его головой могучий кулак, которым несомненно раскроил бы ему череп. Но Альбер машинально схватился левой рукой за длинную бороду своего противника и что было силы дернул вниз.
Это было настолько болезненно, что Клаас мгновенно выпустил свою жертву из рук и глухо зарычал. Но уж Альбер-то его не выпустил. Альбер неистово бил по бороде правой рукой между подбородком, из которого она росла, и своим левым кулаком, на который она была намотана. Слышно было, как что-то хрустнуло. Нижняя челюсть бандита выскочила из суставов и повисла, едва поддерживаемая порвавшимися мышцами.
Свидетели этой дикой сцены испустили долгий победный клич, когда Альбер без усилий отшвырнул своего изуродованного врага и бросился в объятия оцепеневшей от ужаса и тревоги жены.
Все произошло так быстро, что Александр едва успел заметить Эстер, которая все еще лежала в обмороке.
— Жозеф, бушмен и ты, Зуга, — сказал он, — возьмите-ка этого негодяя. И свяжите его покрепче. Если он будет сопротивляться, вы сами догадаетесь, что с ним делать. А я тем временем постараюсь помочь бедной девушке.
— Карай, месье Александр, сейчас я что-нибудь сделаю, уберяю бас! Я схожу с ума. Я сноба бижу мадам Анну, мою лювимую госпожу!.. Аваи, аваи! Я и смеюсь и плачу однобременно. Я бесь дрожу от радости, воже мой!..
Нервное потрясение не давало Анне отвечать на расспросы мужа. Она сотрясалась от судорожных рыданий и с нежностью протянула верному слуге руку, которую тот почтительно поцеловал.
Тем временем Зуга и бушмен уже успели связать бура, а тот продолжал мычать, как смертельно раненный бизон.
— Анна! Дорогая моя Анна! — сказал Альбер. — Вот Александр, мой друг, мой брат, который принял громадное участие в твоем освобождении. Это ему и Жозефу я обязан счастьем видеть тебя.
— Я буду вам сестрой, — просто сказала Анна, вкладывая в эти несколько слов, шедших из глубины сердца, всю свою признательность.
— Я не забуду также этих добрых чернокожих, — продолжал Альбер. — Что было бы с нами, если бы не их неисчерпаемая преданность!
— Черт возьми, месье Альбер! — перебил его Жозеф. — Неужели мы здесь будем долго торчать? Проводите дам в фургон, а я задержусь только на минутку с Зугой и бушменом и сведу счеты с этим мерзавцем. Я как-то обещал, что спущу с него шкуру живьем. Я также принял на себя обязательство немного поджарить его, да и еще кое-какие другие. Но времени у нас маловато, придется ограничиться тем, чтобы просто его повесить. Пусть себе висит и пугает воробьев. Как ваше мнение?
— Альбер, друг мой, — сказала Анна голосом нежным и грустным. — Я переживаю первую минуту счастья с тех пор, как умер мой горячо любимый отец…
— Он умер?.. Наш отец умер? — со скорбью воскликнул Альбер де Вильрож.
— Его убили, когда он отправлен разыскивать тебя… Я тебе еще расскажу когда-нибудь, какая это была страшная катастрофа. Он стал жертвой отцовской любви, он, который всю жизнь проповедовал прощение. Он молился за своих убийц, испуская последний вздох. Альбер, его уже нет, но во имя морали, которую он проповедовал, простим того, кто был моим палачом. Оставим ему по крайней мере возможность раскаяться.
— Пусть будет по-твоему, — ответил де Вильрож, стараясь подавить ненависть, которая сверкала в его черных глазах. — Я не хочу быть более непримиримым, чем сама жертва. Я прощаю.
— Но я не прощаю! — неожиданно произнес чей-то негодующий голос. — Этот человек убил моего отца! Он должен за это ответить!..
Эстер, которую Александр уже привел в чувство, произносила эти слова вся бледная, прекрасная в своем гневе, трагичная, как олицетворение мести.
— Я могу забыть муки, которые он заставил меня перенести, оскорбления. Но убийство старика, которого я почитала и любила, не должно остаться безнаказанным. Вы люди смелые, бесстрашные. Кто из вас поможет мне, кто будет орудием моей ненависти?
Все три француза с грустью опустили головы и не ответили.
— Что же это? — пронзительным голосом воскликнула девушка. — Вы молчите? Неужели я сама должна поднять этот сверкающий нож, чтобы исполнился закон мщения? Неужели я сама должна пролить кровь врага?
— Нет! — разбитым голосом перебила ее Анна. — Нет, Эстер, любимая сестра моя… Не надо, чтобы кровь легла пятном на нашу дружбу. Оставьте этому презренному человеку жизнь, пусть его терзают укоры совести. Не отвергайте мольбы женщины, которая, подобно вам, несет в сердце незаживающую рану…
Несколько секунд прошло в томительном молчании.
— Ах, сестра моя, ты победила! — внезапно воскликнула Эстер и разразилась слезами. — Пусть он идет с миром и покается. Но уйдем поскорей отсюда. Если я останусь, то могу раздумать. И тогда я завтра не испытаю счастья при мысли о том, что сегодня простила.
Клаас имел ужасный вид. Окровавленный и изувеченный, он мрачно молчал все время, покуда решался вопрос о его жизни. Из всего, что было сказано, он понял только, что его но убьют.
Но оставят ли ему свободу движений, развяжут ли путы, от которых он весь посинел? Его великодушный победитель был так счастлив, найдя свою жену, что даже не подумал о заряженном ружье, которое лежало тут рядом. Да и нож все еще сверкал в траве.
Право же, он нелепый человек, этот француз. Вот он приказывает своему молочному брату развязать Клааса и догонять остальных. Да, именно так. Клаас свободен. Ему нужно всего несколько минут, чтобы расправить онемевшие члены.
Тогда он их догонит и убьет без всякой жалости эту красивую молодую женщину, которая так доверчиво опирается на руку своего мужа.
За это убьют его самого? Что из того? У него переломана челюсть. Все равно он еще долго не сможет принимать пищу. Немного раньше, немного позже
— все равно он обречен. Так уж не лучше ли погибнуть, отомстив слишком великодушному врагу?
На свою беду Клаас строил все расчеты, забыв о Жозефе. А в лицо этого каталонца он имел дело с человеком но менее мстительным, чем он сам. Жозеф простить-то простил, но весьма мало полагался на раскаяние Клааса.
Вернув ему свободу, каталонец наказал бушмену незаметно следовать за ним по лесу, как тень, и не допустить с его стороны какого бы то ни было покушения.
Бушмен что-то с удовлетворением проворчал и скрылся в зарослях.
Прошло два часа, а он все не показывался. Его спутники вкушали заслуженный отдых на берегу реки и ужо начали тревожиться за него, когда наконец он появился. На нем была черная кожаная куртка, огромный ягдташ висел у него через плечо, и в руках он сжимал непомерной длины ружье.
— Что это за диковинный наряд, дружище? — спросил его Александр.
— Тише! — прошептал негр, прикладывая палец к губам и приглашая француза отойти в сторону.
— В чем дело?
— Бур хотел убить белую женщину. Он уже прицеливался…
— Говори!..
— Меня скрывала листва, но я видел, как у него сверкали глаза. Тогда я взял отравленную стрелу. Яд нгуа. Я натянул тетиву, и стрела улетела. Она попала в глаз. Белый умер… Я взял его вещи…
— Ты верный слуга, и мой друг обязан тебе жизнью своей жены…
— Разве ты не спас моего ребенка, когда его укусила пикаколу?..
Назад: ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Дальше: ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
