Наступила короткая передышка, во время которой три друга, встретившиеся снова и столь чудесным образом, с аппетитом поели. Альбер обглодал все косточки целого калао и серого попугая — каждому из сотрапезников полагалось по две птицы. Обычно на этих простых и случайных привалах люди едят быстро и молча. Ничто не побуждает к излишней разговорчивости: обстановка неудобна, кухня зачастую самая дикая, приправ нет, вина никакого. За редкими исключениями, люди едят по необходимости, а не ради удовольствия. В экспедициях не едят, а питаются. И побыстрей.

— Твой повелитель батоков, — сказал Альбер, вытягиваясь на траве, — представляется мне порядочным чудаком.

— Он, во всяком случае, славный малый, — ответил Александр, — и я очень жалею, что его нот с нами.

— С ним что-нибудь случилось? Какое-нибудь несчастье?

— Боюсь, что да. Излишне говорить, что я стал не только гостем, но и другом этого черного царька. Он очень скоро убедился, что я питаю глубокую симпатию к людям его расы. Он узнал — не понимаю, каким образом, — историю с мальчиком, которого укусила змея пикаколу, и с освобождением бушмена, отца этого мальчика. А ведь между землей батоков и краалем наших друзей бушменов лежит огромное расстояние. Я думаю, больше семи градусов, то есть примерно километров восемьсот. Так вот, несмотря на дальность и на все трудности связи, наша история перелетела Калахари и дошла до здешних мест.

— Да, — прервал его Альбер, — в Южной Африке любят посплетничать.

Александр громко и весело рассмеялся.

— Посплетничать! Неплохо сказано об этих славных неграх.

— Я имею в виду не одних только местных уроженцев.

— Кого же еще?

— Сейчас скажу. Если о том, что с нами было в Калахари, слыхали батоки и их вождь, это еще куда ни шло. Но ведь загадочный незнакомец, который забрал у нас коня и дал лодку, тоже знает, кто мы и что мы, откуда мы, куда и зачем идем. Вот этого я не понимаю.

— Правильно. Этот мой двойник очень меня заинтриговал.

— Думаю, он также знает или узнает о существовании сокровищ кафрских королей. По-моему, не исключено, что мы будем иметь соперника в его лице. А если он пронюхает, что лежит в чемодане у твоего друга Магопо, то…

— Вот именно я и хотел тебе сказать, что Магопо исчез. Я не считаю нашего незнакомца причастным к этому делу, но все же я озадачен. Как я уже сказал, батоки, зная мои симпатии к черным людям, привязались ко мне, полюбили, считали своим. Магопо чувствовал себя все более и более обязанным мне и посвятил меня в страшные тайны баримов. Мне предоставили почетное право присутствовать на Торжестве Заклинаний. Оно происходило как раз на том самом островке, на который мы едем. Мне дали эту пирогу и позволили свободно плавать по реке вверх и вниз, чем я и воспользовался, чтобы тщательно изучить местность. Именно во время одной из этих ежедневных прогулок я и заметил одинокую базальтовую стрелку на островке, три акации и их взаимоположение. Таким образом, мне сразу стало ясно, что карта, которую твой тесть составил на основании данных кафра Лакми, верна. Но, чтобы хорошенько изучить местность, мне нужно было время и большая осмотрительность. Я не хотел посвящать Магопо и ждал вас. Я ждал с нетерпением, но в полной уверенности, что мы встретимся.

— Неужели? Ты не сомневался?

— Ни минуты.

— А мы едва не погибли.

— Всякое бывает. Но разве мыслимо, чтобы мы потерпели неудачу? И наконец, уверенность есть уверенность. И, как видишь, я не ошибался — ведь нашли же мы друг друга…

— Ты, я вижу, фаталист.

— Этот фатализм — вера в себя и в вас. В этом сила всякого исследователя, основа его успехов. Мы хотели добраться до водопада Виктория, и мы добрались, несмотря ни на что. И ничего сверхъестественного в этом нет, потому что воля человеческая может творить чудеса… Возвращаюсь к Магопо. Мои усердные поиски сначала как будто удивляли его. Но вскоре, как мне показалось, он перестал обращать внимание на мои частые разъезды. Неделю назад он отвел меня в сторону и сообщил, что предстоит новое принесение жертв баримам, и, если эти экваториальные боги проявят к нам благосклонность, он откроет мне одну весьма для меня интересную тайну. Я подумал, уж не скрывает ли этот человек тонкую хитрость под маской благодушия и беспечности и уж не догадывается ли он о цели моих прогулок. Не знаю. Но в тот день, на который были назначены торжества, прибежали запыхавшиеся воины и сообщили, что многочисленное войско племени макололо приближается быстрым маршем и собирается напасть на землю батоков. А батоки даже не подумали оказать своим вековым врагам хоть какое-нибудь сопротивление. Они поспешно свалили наиболее ценные вещи в пироги, подожгли свои хижины и все, что не могли унести, переправились через Замбези и исчезли. Магопо попрощался со мной и пообещал вернуться через пять лун, если только уйдут макололо. Кроме того, он посоветовал мне оставаться поблизости от водопада, уверяя, что никакой опасности со стороны макололо мне не грозит, потому что доктор Ливингстон внушил им самую большую симпатию к белым. Его предсказания сбылись. Макололо обходились со мной весьма почтительно. Я мог всецело отдаваться моему делу, то есть продолжать поиски. Я терпеливо ожидал ухода макололо и следил за движением луны, рассчитывая, что батоки вернутся, едва уйдут их враги. Именно в этот период моя счастливая звезда привела меня на прииск, где я вас встретил. Вот и все…

— Поразительно! Твое похищение, дорогой Александр, плен, побег, спасение африканского царька, его лавка старьевщика в тронном зале, его богатство и то, как мы нашли друг друга, и наша встреча с бродягой, который так странно на тебя похож, — все это поразительно.

— А теперь, — продолжал Александр, — ты и Жозеф должны рассказать мне, что было с вами и как вы попали на прииск. Только поподробней! Меня все интересует. Мы здесь отдохнем еще часок, и никто нас не потревожит. Дорогой Жозеф, взгляните-ка на неприятельский берег. Оттуда ничего больше не слышно. Неужели они отказались от преследования? Я бы не возражал…

— Все спокойно, месье Александр, — ответил Жозеф, быстрым взглядом окинув реку, катившую в невидимую даль свои желтые воды.

— Отлично. Граф, предоставляю вам слово.

— Самое удивительное в моей истории, — начал Альбер де Вильрож, — это ее простота и полное отсутствие хоть каких-нибудь особенных событий или случайностей на всем огромном протяжении моего пути. Когда ты исчез, мы с Жозефом, Зугой и бушменом бросились искать тебя. Его преподобие и мастер Виль присоединились к нам, это само собой понятно, хотя я должен отдать им справедливость — они оба вели себя чрезвычайно корректно. И вот однажды мы неслись на плоту по разбушевавшейся реке. Шел проливной дождь, и наш плот швыряло, как щепку. И тут со мной сделался приступ лихорадки. Я потерял сознание и не знаю, сколько времени болел. Очнувшись, я увидел нашего проводника и бушмена. От плота ничего не осталось. Жозеф, его преподобие и мастер Виль исчезли. А я не держался на ногах. Малейшее движение вызывало у меня невероятную слабость. Кроме того, я испытывал страшные боли, они начинались в затылке и расходились по всей спине. К физическим страданиям прибавлялась тревога за вас. Так что положение было отчаянное. Мои славные чернокожие кое-как объяснили мне, что я провел в буйном бреду пять дней и пять ночей. Потом они смастерили носилки, уложили меня и понесли в надежде, что мне помогут какие-нибудь кочевники, если только удастся повстречать их в пустыне. Вы уже, вероятно, заметили, что Зуга очень толковый и очень сердечный малый. Он ухаживал за мной самым преданнейшим образом. А в это время бушмен лечил меня методами бушменской медицины. Он построил крохотный шалашик из ветвей, плотно закрыл его широкими листьями, придав этому несложному строению форму улья, и оставил в нем боковое отверстие, через которое я мог просунуть голову. Когда все было готово, он меня раздел донага и ввел в шалашик. А там тлели сухие ветви и куски какого-то ароматного дерева и стоял густой дым. Если бы я не высунул голову, я бы сию же минуту задохнулся. Я отделался длительным копчением, в результате чего сильно пропотел — пот лил с меня прямо-таки ручьем. Едва я вышел из этой парильни, как Зуга накинул на меня мою сорочку, которую предварительно намочил в ледяной воде. Я сразу лишился чувств!

— Да этак они могли тебя просто убить!

— Именно это я и позволил себе заметить моему черному Эскулапу. Но тот возразил: «Не бойся, вождь. Это прекрасное лечение: так лечился сам Дауд, когда у него была лихорадка. Прекрасное лечение!» Мне только и оставалось, что склониться пред авторитетом Ливингстона и дать себя коптить, массировать, растирать и обливать водой. Но три дня этого варварского лечения, и я был совершенно здоров. Что еще сказать вам? Я пустился в путь, едва мне позволили силы. И я направился на север. Мои добрые спутники поддерживали меня, их преданность не ослабевала ни на минуту. К несчастью, у меня не было оружия — оно пошло ко дну, когда на одном из поворотов реки разбился наш плот. Но Зуга и бушмен добывали для меня пищу. Мы питались корнями, дикими ягодами, почками и даже насекомыми.

— Тьфу! — брезгливо воскликнул Александр.

А Вильрож возразил:

— Что бы мы ни думали и ни говорили о ящерице раньше, но она — подлинный друг человека. В этом я убедился на опыте. Затем, время от времени мы закатывали себе пиры, — когда находили гнездо страуса.

— Это уже лучше.

— Я тоже так думаю. Яйца страуса, правда, не такое уж тонкое лакомство, но мы до того настрадались от голода, что нам и они казались вкусными. Затем мы попали в места, более богатые дичью, и удачно охотились. Это меня и спасло. И так дни шли за днями. Мы все-таки продвигались вперед и вперед, и в один прекрасный день я услышал рев большого водопада. Так что для меня все это громадное путешествие сводится к трем ощущениям: лихорадка, голод и ходьба.

— И это все?

— Все.

— А твои спутники?

— Они должны находиться где-нибудь недалеко от прииска. За них я не тревожусь. Они не пропадут, и мы их еще увидим. Я не думал, что в таком глухом месте я найду прииск и белых. Поэтому я отправился на разведку один, а неграм наказал не беспокоиться, если меня долго не будет. Когда я вошел в палатку, там стоял страшный шум: это наш Жозеф сражался с кем-то, как настоящий дьявол.

— Отлично, дорогой Альбер! Можно сказать, все хорошо, что хорошо кончается. А вы, Жозеф, — что вы можете нам рассказать?

— А у меня и рассказывать нечего, месье Александр.

— Как это — рассказывать нечего? Вы, однако, не упали с неба и не вывалились из воздушного шара?..

— Нет, я приехал верхом на зебре.

— Вот как?

— Да, месье Александр, на зебре, на полосатой лошади. Она бегает очень быстро.

— Как же вы себе раздобыли такую лошадку?

— Я убил змею, которая хотела ее съесть. Змея имела больше восьми метров в длину.

— Что же вы с ней сделали?

— Я содрал с нее кожу и сделал упряжь для зебры.

— Подождите, Жозеф, дорогой! Мне что-то не все ясно. Расскажите подробно и не выматывайте душу.

— Да бедь я рассказыбаю, месье Александр. Зевра — это бам не простая лошадка. Зевру приручить — это большое дело. Она вила ногами, подымалась на дывы, ложилась на землю, пыталась кусаться… Но, караи! Я с ней погоборил, с чертобкой, и она меня поняла…

Альбер рассмеялся, и рассказчика это несколько смутило.

— Видишь ли, — сказал де Вильрож, — наш Жозеф не бог весть какой оратор. Вот он уже опять стал путать «в» и «б», и это лучше всего доказывает, что он сильно волнуется.

— Ничего, продолжайте, дорогой Жозеф! — мягко предложил Александр. — Вы прекрасно знаете, что мы шутим.

— Вот я и говорю! — продолжал тогда Жозеф. — Когда месье Альбер уехал на плоту, я остался один. Мастер Виль тоже остался и стал ругаться, как извозчик. Он ушел направо, я — налево. Так мы и потеряли друг друга из виду. Он ушел ко всем чертям. Я тоже. На другой день я вдруг вижу здоровенную змею. Она уцепилась хвостом за дерево и обвила кольцами бедную зебру. Одним выстрелом я прикончил эту гадину и быстро связал зебру лианой. Зебра тяжело дышала и отдувалась, как тюлень, а я связал ей все четыре ноги. «Так, — думаю, — хорошо! Ты будешь иметь честь понести на спине одного славного малого из французской Каталонии». Да не тут-то было! Только я захотел взобраться ей на спину, мерзавка стала брыкаться. Ах, бедная ты моя головушка! Что ж тут делать? Вот я и подумал, что из змеиной кожи можно было бы сделать подходящие поводья, и стал раздевать эту змеюку! Карай! Сделал поводья, надел на зебру и давай рысью. И зебра пошла у меня не хуже, чем этот четвероногий страус, которого зовут жирафом. Право же, она даже могла бы обогнать этого двуногого жирафа, которого зовут страусом.

— Так просто? Вы меня удивляете.

— А я все сказал. Вот только забыл добавить, что я снял с себя рубашку и завязал моей зебре глаза. И еще я сделал ей ножом дырку в храпе и пропустил через храп ремень из змеиной кожи.

— Ну, вот!

— А это очень хорошее средство. Я не знаю ни одного андалузского мула, который мог бы сопротивляться, когда ему прокалывают храп и пропускают ремень.

— Я думаю!..

— Моя зебра несла меня как миленькая. Я только натягивал поводья то вправо, то влево. Как удила…

— …которых она не могла грызть.

— Конечно. Я часто встречал негров и спрашивал — очень вежливо, — как проехать к водопаду Виктория, а они ни за что не хотели отвечать. Они смотрели на меня так, как если бы я свалился с облаков, и понимали меня не лучше, чем если бы я говорил по-кастильски с поляком или хотя бы с простым уроженцем Оверни… Тогда я решил держать курс по солнцу. И этак я ехал и ехал, покуда не добрался до трактира, где мы и повстречались.

— И это все?

— Все, месье Александр. Вот разве только еще одна мелочь. Я не могу нахвалиться нашими неграми, но что касается белых… Дело было дня за три

— четыре до моего прибытия в Алмазный край. Я страшно устал и еле волочил ноги.

— А зебра где была?

— Зебра околела еще за тридцать шесть часов до этого. Она перестала есть, бедняжка. Затем рана в носу стала у нее гноиться. Это было после того, как мы целую ночь проскакали по степному пожару.

— Вы попали в огонь?

— Но я себе даже усов не обжег. Моя лошадка неслась среди антилоп, львов, обезьян и страусов. Уйма была всякого зверя. Вроде хопо. Наконец зебра свалилась. От голода, или от смерти, или, быть может, по другой причине. Я продолжал дорогу пешком и повстречал огромный фургон, запряженный быками. Я хотел купить поесть и предложил фунт стерлингов золотом… Из тех денег, которые вы мне поручили нести… Они были при мне… А тот чудак, который правил быками, грубо послал меня ко всем чертям и швырнул мне мои золотой прямо в лицо!.. Карай! Не был бы я так утомлен, я бы с ним расправился не хуже, чем с сегодняшним американцем… Но тут из-за фургона показался какой-то верховой, и я задрожал от радости, увидев его. Я закричал: «Месье Александр! Это вы?» Но тот посмотрел на меня как на сумасшедшего и говорит: «Вы ошиблись». Увы, я уже и сам догадался. По голосу. И еще у него был резкий английский акцент… А то вы бы и сами могли ошибиться. И он меня спрашивает: «Что вам надо?» Я говорю: «Поесть. Конечно, за деньги. И затем укажите мне дорогу на водопад Виктория». — «Вот, ешьте! — говорит он и подаст мне порядочный кусок дичи.

— А что касается дороги на водопад, — следуйте за мной. Мы прибудем через три дня». Я набросился на еду, а этот смотрит на меня и улыбается с видом человека, который счастлив, что оказал услугу ближнему. Покончив с едой, я его спрашиваю: «Сколько я вам должен, месье?» А он отвечает: «Потом сочтемся. Когда прибудем на место». Он сказал несколько слов тому негостеприимному мужлану, который правил быками, и мы поехали. Должен признать, он оказался прекрасным товарищем. Он заботился обо мне, как родной брат, кормил меня, дал мне коня… Я прямо-таки не знал, как его благодарить. Наконец мы увидели вдали, приблизительно в одной миле, белые палатки, и он мне говорит: «Здесь мы расстанемся. Так что надо рассчитаться». — «К вашим услугам, — говорю я очень вежливо. — Сколько я вам должен, месье? Верьте, что, сколько бы я ни заплатил, я все равно останусь вашим должником и вы вправо рассчитывать на мою благодарность». Тогда он говорит этак небрежно: «Двадцать тысяч франков». Вы сами понимаете, я подскочил! «Мосье, — я говорю, — вы шутите». А он отвечает: «Я никогда не шучу, когда дело касается денег. И поторапливайтесь, знаете!

— спокойно говорит он и заряжает карабин. — Мне бы, — говорит, — очень не хотелось лишить вас жизни, которую я помог вам сохранить. Однако, если вы будете сопротивляться, я окажусь в печальной необходимости именно так и поступить. Мне, — он говорит, — уже не раз случалось убивать из-за меньшей суммы». А я был безоружен, так что пришлось подчиниться.

— А твой карабин? — спросил Альбер.

— Карабин украли мулаты. Они хотели, чтобы я тоже занялся работорговлей. Вместе с ними. Они говорили, что моя белая кожа была бы для всего предприятия лучшей гарантией честности.

— И после этого вы говорите, что у вас не было никаких приключений! — смеясь, воскликнул Александр.

— Можете смеяться сколько угодно, месье Александр. Мне пришлось подчиниться. Я обошелся вам в двадцать тысяч франков. Это чертовски дорого.

— Оставьте. По-моему, это даром. Да, наконец, мы еще посчитаемся с Сэмом Смитом.