В самолёте он ещё ничего не почувствовал: две стюардессы в белом разносили сок, вино и лёгкие закуски, сопровождающие спецрейс вербовщики спокойно подрёмывали возле пилотской кабины, внизу стелилась поблёскивающая озёрами тундра. На подлёте к Астроблеме — об этом объявили по внутреннему радио — Опарин ощутил непривычное тяжёлое волнение и, как всякий новичок, прилип к иллюминатору — город, стоящий вдали, на миг захватил мысли, изумил и обрадовал, как если бы он, будучи космонавтом, обнаружил его на Марсе.

Город сверху напоминал компас на старинных картах, и все его восемь улиц были точно сориентированы по частям света: Северная указывала на северный полюс, Южная— на южный. Во время строительства учли розу ветров и производственные корпуса вынесли на юго-западную окраину.

Колючую проволоку Опарин заметил, когда Як-40 пошёл на посадку. Не ту, привычную, растянутую на столбах, а белую, современную, свитую в спирали, которые были уложены друг на друга, образовывая ажурную трёхметровую стену. И всё-таки он сначала решил, что обнесли колючкой только сам аэродром, расположенный с восточной стороны города и примыкающий к нему вплотную, обезопасили его от проникновения угонщиков и террористов: народ-то сюда свозили всякий, что у кого на уме… Но когда откинулся трап и пассажиры вышли на бетон, все иллюзии окончательно исчезли. Весёлая, горлопанящая толпа завербованных повалила было к зданию аэропорта, над которым теперь красовалась размашистая надпись «Белый Город», однако на пути возник человек с мегафоном.

— Внимание! Всем стоять! — приказал он. — Прекратить движение! Построиться в колонну по три!

— Блин, и тут — построиться! — вякнул пассажир, которого Опарин запомнил ещё в аэропорту Латанги.

С двух сторон к толпе выскочили четверо с короткими помповыми ружьями, встали поодаль, навели стволы — все в белых марлевых повязках, одни глаза торчат.

— Внимание! — ещё раз повторил тот, с мегафоном. — Всем сохранять спокойствие и слушать внимательно. В городе введён режим строгого медицинского контроля. Все вновь прибывшие обязаны пройти карантин! Это было оговорено в условиях контракта. Сейчас всем построиться! Следуем пешим порядком в баню, затем в карантинную зону. Вопросы есть?

— А почему и здесь менты? — задиристо спросил знакомый.

— Менты остались на Большой земле, как и ваше прошлое! — с долей юмора известил мегафон. — А перед вами бойцы внутренней охраны, исполняющие отдельные полицейские функции. Вы люди разумные и отлично представляете, что может случиться, если в наш закрытый и весьма тесный город проникнет инфекция. Друзья мои, ну зачем же тащить дизентерийный понос в двадцать первый век?

В толпе послышались смешки, но кто-то за спиной проворчал:

— Не знаю, как насчёт поноса в будущем, но менты в настоящем мне очень не нравятся.

Выстроили в колонну, подравняли, повели вольным шагом. Охранники двигались с двух сторон, впереди — человек с мегафоном, сзади ехал УАЗ с тонированными стёклами, куда сели вербовщики. Туча крупных таймырских комаров повисла над колонной и понеслась, как знамя; плотность насекомых была такой, что лица рядом идущих, а тем более отдалённые предметы, растворялись в сером, мельтешащем тумане. Дышать следовало осторожно, носом или сквозь стиснутые зубы, бесконечно обметать лицо, шею и руки, у непривыкших к такому гнусу обычно через несколько минут начинался нервный срыв, истерика, но, судя по молчаливому пыхтению в строю, люди здесь подобрались северные, бывалые. Едва миновали пропускной пункт аэропорта, как стало ясно, что весь город обнесён валами из колючей проволоки — даже не проволоки, а тонкой жестяной полосы со сдвоенными заусенцами.

— Из огня да в полымя, — тихо выматерился знакомый, давя комаров. — Они что, козлы, зону тут сделали? Как тебе нравится? Белый Город, мать его!..

— А мне нравится городок, — отозвался Опарин, озираясь. — Чем-то на Питер смахивает.

— Да всё ничего, но конвой и колючка…

Улицы были пустынными, но дома вроде бы обжиты, по крайней мере, сняты с окон ставни-щиты, открыты подъезды и лишайник на асфальте вышаркан колёсами. Жизнь какая-то чувствовалась, однако скрытная и, как многое вокруг, необъяснимая. Зачем братья Беленькие купили этот город, Опарину было пока не совсем ясно, поскольку он имел иные представления о существовании Беловодья, по крайней мере, без охраны с ружьями, зековского построения и уж точно без колючей проволоки.

Сначала новоприбывших завели в баню, где всю их новую, недавно полученную одежду прожарили в шкафах, а самих перед помывкой тщательно осмотрел врач и нескольких человек сразу же изолировали от остальных. После бани всех остригли наголо, выдали солдатское бельё, явно с армейских складов, спасительные и долгожданные накомарники и начали фотографирование и регистрацию. Каждый мог назвать любую фамилию — никто документов не проверял и не спрашивал, так что Опарин зря прятал свой паспорт под крышку столика в баре аэропорта. Ещё в Латанге, подписывая странный, почти пустой контракт, он назвался Титовым — псевдонимом, под которым изредка публиковал скандальные материалы, и свою первую, деревенскую профессию вспомнил, с которой возьмут несмотря ни на что — кузнец.

Сейчас, в порядке живой очереди он подошёл к регистратору, сидевшему за компьютером, тут же был снят «Полароидом», после чего взяли отпечатки пальцев на прозрачную плёнку, натирая подушечки бесцветной мазью, и через полминуты вручили ядовито-жёлтую визитную карточку с фотографией, закатанную в толстый пластик и имевшую прочный зажим, чтобы цеплять к карману куртки.

Вместо фамилии и профессии было лишь два ярко-красных номера: первый четырёхзначный, второй — трёхзначный, начинавшийся с нуля.

Мужики, собранные с северных аэропортов и вокзалов, многие из них забичевавшие, не имеющие ни кола ни двора, попросту обыкновенные бомжи и бродяги, продавшие и пропившие свои квартиры, ничуть не унывали и разве что шутили с весёлой злостью относительно колючей проволоки и охраны, — тут же, сдавая отпечатки и получая безымянные карточки, вдруг присмирели и насупились. Кто-то ещё попытался объяснить такой оборот, мол, на флоте так принято давно, и каждый моряк на корабле носит подобный номер, однако не утешил публику. Матросу этому посоветовали заткнуться, и от бани колонна пошла, напоминая похоронную процессию. Радиальная улица выводила прямо на купол, и это грандиозное, невиданное сооружение казалось чем-то инопланетным, нереальным и совершенно бессмысленным здесь, на земле; вид его действовал настолько впечатляюще, настолько давил человека, делая его маленьким и пришибленным, что все посматривали вперёд с лёгким страхом.

— Ничего себе крытый рынок отгрохали, — проговорил сосед слева.

— Это не рынок, — поправил его Опарин. — Грандиозное сооружение… Космическое!

— Тогда аквариум…

Что это на самом деле, никто не знал, но скоро начали догадываться, потому что за стеклом, плюща носы и упираясь в него ладонями раскинутых рук, вдоль всего периметра стояли десятки людей, и глаза их, искажённые в гранях, как в кривых зеркалах, казались круглыми, выпуклыми и совершенно неподвижными, как у рыб.

Вездесущий лишайник достал и купол, исхитрился прилипнуть, врасти в шлифованную поверхность и теперь медленно полз от синеватого бетона по стеклу, напоминая морозные узоры.

В куполе, с лёгкой руки соседа названного рынком, оказался карантинный блок. Новоприбывших остановили перед тамбуром с тройными дверями, отворили две первых, загнали в накопитель, включили обдув, чтобы отсечь комариную тучу, и после этого открыли автоматический замок последней.

Пол был забран металлическим настилом, как на временных военных аэродромах. Глубоко вчеканенный в землю, он напоминал брусчатку Красной площади и так же монолитно отзывался под ногами. Весь купол делился на три отдельных, но не разгороженных блока. Ровные ряды солдатских коек тянулись вдоль стеклянных стен; составленные спинка к спинке, они тоже образовывали радиальные улочки, сбегающиеся к центру купола. Отдельно от спальни точно так же были установлены длинные обеденные столы со скамейками, в торце — длинный ряд умывальников, сверкающих белизной; и третья часть пространства была просто свободна, как плац или спортивная площадка.

И если всё это, начиная от аэродромного настила, можно было натащить сюда и установить, то посередине оказалось ни на что не похожее сооружение: на высоком бетонном постаменте торчал просторный стеклянный колпак, чем-то напоминающий будку-фонарь ГАИ у городских перекрёстков. Там, за пультом, виднелась фигура охранника в камуфляже с белой повязкой на лице, и ещё трое таких же, с резиновыми палками и наручниками, стояли внизу — встречали новеньких. Только изнутри стало видно, что люди стояли, упёршись в стекло, не по своей охоте: пятый охранник прохаживался мимо них, не давая обернуться и посмотреть, кого же это привели. Под куполом гнуса не было вообще. Когда входная дверь захлопнулась за последним, людей от стен отпустили и они теперь смотрели на новеньких глазами замороженно-оловянными и не подходили близко. Жителей в куполе было десятка два, плюс тридцать прибывших, а кроватей, как в хорошей казарме, — сотни две, то есть остальные находились где-то на работе. Всех выстроили в три шеренги на «плацу», лицом к центру, после чего все охранники поднялись в свой колпак.

— Руководство компании приветствует вас в Белом Городе — городе будущего, — понёсся из динамиков приятный женский голос. — И приносит свои извинения за строгость порядков, принятых исключительно для вашего блага. Некоторые неудобства, связанные с санитарной дисциплиной в карантине, окупятся в будущем здоровым телом и духом. Вспомните, какие страшные, гибельные заболевания охватили Россию — рак, инфаркт миокарда, туберкулёз, целый букет венерических болезней, чума двадцатого века — СПИД. Но для вас все они в прошлом! Осталось совсем немного — один карантинный месяц и вы свободные, здоровые люди. За этот период каждый из вас пройдёт полный комплекс медицинских обследований в специальном клиническом центре, оборудованном самой современной диагностической аппаратурой. При обнаружении заболеваний вам гарантируется высокоэффективное лечение до полного выздоровления.

Опарин слушал и медленно обводил взглядом пространство. Оно было огромным и всё-таки замкнутым…

— …Каждый, кто изъявит желание остаться здесь более чем на полгода и подпишет долгосрочный контракт, — продолжал вещать женский голос, — получит отдельную бесплатную квартиру и полное довольствие за счёт компании. По его желанию в любом банке мира может быть открыт накопительный счёт, куда будет переводиться заработная плата…

Ещё не поняв, куда он попал, у него уже, как у всякого тюремного сидельца, возникла мысль о побеге…

— Теперь посмотрите на свои кодовые номера, — лился с высот эротически-комсомольский голос. — У кого он в сумме составляет чётное число — завтра с семи утра готовится к медицинскому обследованию. То есть не принимают завтрак и не ходят в туалет. Все имеющие нечет — получают спецодежду и идут на свои рабочие места. Распределение по бригадам состоится завтра во время раскомандировки. Прошу обратить внимание на второй, трёхзначный, номер на ваших визитках. Это обозначение вашей профессии. Все, у кого он начинается с нуля — инженерно-технические работники. Они автоматически вводятся в группу по поддержанию внутренней дисциплины и порядка в карантине.

— У тебя тоже настроение — рвануть когти? — тихо спросил знакомый по Латанге.

— Нет, — отозвался Опарин, делая вид, что слушает условия проживания в карантине. — Мне всё очень интересно.

— А что головой вертишь?

— Осматриваюсь…

— Не понимаю тебя… Видишь, это же зона! Сухой закон, ходить строем, жить под замком… Ты сидел?

— Сидел, — признался Опарин. — Зато здесь бесплатно лечат… Ты же сам сказал, санаторно-курортные условия.

— Думал, тут воля, — он скрипнул зубами, — Под конвоем в двадцать первый век… Даже с хорошей поджелудочной… Не пойду.

После объявления распорядка дня новоприбывшим и тем, кто уже был в куполе, — как выяснилось, завербованным на Украине и доставленным сюда спецрейсом, — раздали по комплекту туалетных принадлежностей и по картонной коробке, где был упакован цивилизованный ужин — заливай кипятком и ешь.

— Прошу к столу, господа, — проворковал ласковый голос в динамиках, закреплённых на штангетах.

Не успели они толком размочить макароны в стаканчиках, как прозвучало объявление, что до конца трапезы осталось четыре минуты. И стало ясно, почему такая спешка: одновремено по трём улицам, которые отлично просматривались из купола (весь город отсюда был как на ладони), шли три колонны в сопровождении охраны в марлевых повязках. А доесть быстро огненную пищу, да ещё пластмассовой ложкой, с которой всё скатывалось, оказалось невозможно, поэтому ужин продлили ещё на пять минут. И всё это время колонны стояли в затылок к друг другу, на комарах, ожидая, когда откроют тамбур. Мало того, новоприбывшие неправильно уложили грязную разовую посуду в коробки, и с электрокаров — раздаточных тележек — всё посыпалось. Пока собирали и укладывали, прошло ещё несколько минут, затем отужинавшую команду поставили лицом к стеклянным стенам и впустили ожидающих.

Их было полторы сотни, не меньше. Молчаливые, усталые, — сразу видно, пришли с работы, — они привычно выстроились на «плацу», и электрокары, управляемые надзирателями, с тихим жужжанием поехали между шеренгами. Люди брали коробки с ужином и оставались в строю, ожидая следующей команды, посматривая на новоприбывших с тихой ненавистью. Опарин осторожно рассматривал старожилов, дабы не раздражать их любопытством: «закрытые» лица, взгляд внутрь себя, каждый поодиночке, сам за себя.

Зрелище странное, неприятно знобящее, словно в стаю попал…

И вдруг задержался взгляд — знакомое лицо! Незабываемое лицо — Эдик Безбожко, с которым вместе сидели в мордовском лагере политзаключённых. Койки стояли голова к голове, и сколько сотен ночей были отданы страстным и душевным разговорам, сколько новых, оригинальных замыслов родилось по переустройству России! И не виделись больше после лагеря — вот будет радости! А главное, он теперь не один!

Безбожко сидел по тяжёлой статье: за террористический акт против ответственного партийного работника, и срок имел солидный — двенадцать лет…

Новоприбывшие тем временем сидели между своих кроватей и изнывали от свирепой страсти — хотелось курить, однако на территории Белого Города эта дурная привычка наряду со многими другими была строго запрещена. Наконец, из фонаря спустился надзиратель с коробкой и стал раздавать курящим куски специального пластыря, объясняя, куда нужно приклеить, чтобы избежать табачной наркотической ломки. Мужики клеили, ждали эффекта и тихо матерились, пока не прозвучал отбой.

Безбожко вместе со всеми почистил зубы разовой зубной щёткой и, склонившись к умывальнику, показал спину: на солдатскую камуфляжную куртку был оранжевый ромб нашит — туз бубновый! И ещё у двух-трёх старожилов такой же… Опарин запомнил койку, на которую улёгся бывший солагерник, и лишь после этого с удовольствием разделся и залез в постель.

Незаходящее полярное солнце висело над горизонтом, простреливало купол, как мыльный пузырь, слепящий свет бил в глаза, и можно было бы повернуться к нему головой, однако тогда его ноги оказались бы возле головы соседа. И заслониться рукой невозможно — не хватало и двух сложенных вместе ладоней, чтобы накрыть рдеющий диск. Поэтому Опарин ждал, когда огромное солнце оторвётся от горизонта, пойдёт в высоту, и пока слушал тихую завораживающую музыку, можно сказать, колыбельную для взрослых. Надзиратели удалились в свой фонарь, откуда просматривался весь спальный сектор купола, и в огромном пространстве его наступило полное состояние неподвижности. Даже пыль в солнечных лучах не клубилась, как обычно, а висела мерцающими точками.

Наконец лучистая корона засветилась ярче, набрала силу и пошла вверх, ослепив надзирателей в фонаре: теперь нижний мир купола скрылся в контрастных сумерках. Опарин осторожно подобрался к кровати Безбожко и присел на пол у его изголовья. Бывший террорист спал сном младенца, но от лёгкого толчка мгновенно проснулся.

— Здорово, Эдик, — прошептал Сергей. — Я тебя узнал.

Безбожко почти не изменился, разве что взгляд стал бегающим, и сам будто слегка пришибленный, — видно, нелегко дался остаток срока, после того как расстались. А может, подействовала обстановка города всеобщего счастья…

Эдик уставился на Опарина — не узнал, мельком глянул на визитку.

— Кто такой? Я тебя не помню… Уходи.

— Неужто трусливый стал, Безбожко? А помнишь, как целыми ночами говорили? Голова к голове…

— Серёга? Опарин?..

— Вот, оказывается, помнишь…

Ночное солнце наполовину спряталось за дальние сопки — всё, что осталось от высоких бортов кратера, растёртых ледником. Бывший солагерник пригнул голову Опарина, прошептал:

— Лезь под мою кровать, засекут.

И спустил ему подушку. Сергей закатился в тесное пространство под солдатской койкой, спросил оттуда:

— Тут какое-нибудь общение предусмотрено? В ленинской комнате, например, в красном уголке?

— Шутник ты, Серёга… Ты почему здесь-то? Твои статьи читал, молодец. А может, дурак…

— А ты как сюда?

— Мне деваться было некуда. Или новый срок лет на двадцать пять по новому кодексу, или в будущее.

— Опять рванул секретаря?

— Хуже, брат… Но лучше об этом молчать, — не сразу сказал Безбожко. — И ты молчи, если хвост в той жизни остался.

— Не осталось вроде хвостов…

— Смотри… Из Белого Города никого не выдают, тут своя епархия. Но стукачей кругом тьма, каждый второй. А у нас на зоне — помнишь? Только каждый пятый. Нет, конечно, жить можно. Кормят хорошо, лечат на самом деле бесплатно, зубы вставляют, у кого нет… Но отсюда не вырваться! Слышишь голос?.. Это они дают установку, на сонные мозги давят — не пить, не курить, не нарушать дисциплины… Слышишь? Вот тебе всё общение.

И в самом деле, из-под купола струился едва различимый, шуршащий голос — какой-то несвязный набор слов, сопровождаемый такими же несвязнымими космическими звуками.

— Так что влетел ты по-крупному теперь насидишься до опупения, — продолжал Безбожко. — Ладно, мне податься некуда, разве что в бандиты. Для нашего брата и такая жизнь сойдёт, главное, думать не надо, живи, как трава… Но ты-то, популярный журналист, и на рожу посмотреть — не дурак… Ты-то на что клюнул? Тыщу баксов пообещали?

— Сначала расскажи, что это за организация такая? Санаторно-курортная?

— А ты ещё не понял? Великая стройка общества двадцать первого века…

— Если без лирики? Ты давно здесь?

— Скоро месяц, — прошептал Безбожко, свесив голову. — Видишь, пока ещё держусь. Некоторые и того меньше, но уже в полном отрубе, ничего не понимают. Им уже нравится здесь. А есть ничего, нормальные, только им видишь — бубнового туза на спину шьют, это вместо полосатых курток…

— В куполе долго продержат? Раньше-то можно отсюда уйти? Или нет?

— После карантина отберут тех, кто подпишет долгосрочный контракт. Поселят в отдельных квартирах и сделают натуральными рабами! И называются они после этого Белые Братья. Первая русская община свободных тружеников! Здоровый образ жизни у них как вера, понимаешь? Как религия. По утрам зарядка, потом молитвы поют, труд славят — как идиоты! И денег уже не спрашивают. Коммунистам за семьдесят лет не удалось сделать того, что эти братья за месяц с человеком делают… Их уже тысяча триста пятьдесят душ здесь живёт, отсортированных. За особые заслуги и хорошую работу дают женщин. Они тут общие, представляешь! Как в коммуне!.. Кто не подписывает контракт — всех в общагу. Натуральный штрафной изолятор. Заставляют долги отрабатывать. А их никогда не отработаешь!

— Чем вы тут занимаетесь?

— В основном метро копаем. Не копаем, конечно, а взрывчаткой рвём…

— Алмазы добываете?

— Добывают Белые Братья. Пока в карантине — не доверяют. И зачем ты залез сюда? В Латанге попал в ловушку?

— Нет, я знал, куда еду, — вздохнул Опарин. — Не ожидал, что идею мою перехватили…

— Твою идею?

— Здесь же родина человечества, Беловодье…

— Зона тут, с особым режимом!.. И вырваться невозможно. — Безбожко всунул голову под кровать. — Уже пробовали, бунтовали, пытались разоружить охрану, вырваться. Стёкла эти не разбить, пули не берут, а они сразу каким-то газом давят, от которого… ну, сразу в штаны наделаешь, всё расслабляется. И из ружей бьют, резиновыми пулями и картечью. В общем, уделались, задавили нас, организаторам бубновых тузов на спину…

— Нелогично.

— Что тебе нелогично?

— Селить бунтарей вместе с новенькими. Наоборот, изолировать надо.

— Специальный расчёт. Так легче выявить склонных к бунту и побегу. Мы как раздражители здесь сидим. Тут за всеми секут… Короче, из карантина не уйти.

— Я бежать не собираюсь пока, — прошептал Опарин. — Мне бы всё посмотреть, оглядеться…

— Надо прикинуться, что сломался, переселят в квартиру, — стал терять интерес к нему бывший солагерник. — Но это не так-то просто, глады тестируют, а в тестах такие вопросы — раскусывают сразу… Зачем тебе это? Там как в одиночке, потому что кругом одни суки, стучать будут каждый шаг. Здесь свободнее, заполз к кому-нибудь под кровать и поговорил. Они не успели ещё аппаратуру установить. А все квартиры радиофицированы, полный контроль, на ночь включается центральный замок.

— Как это — центральный?

— Ну, как на машине: кнопочку на пульте нажал — все двери заперлись, — пояснил Безбожко. — Бежать можно только когда на смене, из рабочей зоны. У меня три надёжных человека есть, ещё бы парочку. В общаге они, полсотни самых ярых бубновых тузов там сидят. Но к ним не прорваться, глады никого не подпускают, и работают они отдельно…

— Глады? Это что, охранники?

— Нет, главы администраций, что-то вроде прорабов. Бывшие суки, но которые уже с потрохами продались, осознанно. — Эдик ещё ниже спустил голову под кровать, глаза стали наливаться кровью. — Я всё придумал. Есть два варианта: один шумный, с захватом города, второй тихий, и нужно человек пять-шесть. В городе комендантский час с десяти и до семи утра. Патрулируют надзиратели и эти суки, вроде как дружинники. Прорываться сквозь проволоку и бежать по тундре бессмысленно. На вертолёте догоняют в десять минут, это уже было… Видал, на аэродроме стоят несколько «этажерок», «авиатики», но это всё игрушки. Есть только две серьёзных машины, «восьмёрка» и полярная «шестёрка» с дополнительными баками. Куда-то они далеко летают… Есть человек, профессиональный лётчик, любую поднимет… Только там охрана с автоматами, по два человека ночью и дежурные пилоты. Это не много, справимся…

Шелестящий, призрачный голос заполнял всё пространство, насыщал его, будто невесомая и неподвижная пыль в свете ночного солнца, не тревожа, не трогая слуха, вдыхался вместе с воздухом и, как кислород, усваивался в кровь:

— Всё будет хорошо… Человек, идущий по узкому пути, ищет света… Кандидаты испытываются посвящёнными… Новый континент поднимается из океана…

— Мне рано бежать, — Опарин зажал свои чувства. — Если уж попал сюда, надо изучить опыт…

— Да тут же через три недели лето кончится! А бежать надо, пока снег не выпал!.. И пока мозги не съехали. Из последних сил держусь… Всё происходит незаметно, как только потерял контроль над собой — всё, ты уже Белый Брат. — Безбожко скрипнул зубами. — У них здорово методика отработана, мозги отмораживают на счёт раз…

— Кто этим занимается?

— Продвинутые. Особая каста. — Он тоскливо выматерился. — Есть такая порода людей, ссученных от рождения… Погоди, после подъёма придут. Каждый раз приходят, как новую группу привозят, выискивают интеллекты. У них право первой ночи.

— Находят?

— Почему нет? Находят… Не знаю, кого больше в нашем народе: ссученных или гениев. Но ссученные гении попадаются часто. Им всё равно, что делать и на кого работать. Самые продажные твари — учёные. Видите ли, у них мозги, интеллект! Достояние общечеловеческое!.. Всё, что здесь придумано, — система содержания, воспитания, наказания… да и вообще сама идея этого долбаного общества будущего, — их ума дело! Был тут один, рядом со мной жил, жрал, спал, на долю жаловался, а продал, ублюдок, из-за одного тщеславия! Ладно бы, с голоду сдыхал… Мозги у него действительно есть. Хоть иезуитские, но есть. Я такой выход отсюда нашёл, можно было спектакль устроить этому братству и на волю рвануть — сдал… По первому ряду каждое второе стекло очень просто вынималось, аварийные выходы. Так он определил это по лишайнику!.. И вместо того чтобы разом выйти толпой из-под купола и город захватить, перед продвинутыми умом блеснул. Стёкла теперь на болты посадили…

Безбожко вдруг замолчал, и Опарину показалось, уснул. Он выбрался из-под кровати, присел у изголовья на корточки, — бывший солагерник лежал с открытыми глазами и слушал воркующий, пронизывающий сознание голос.

— Не бойся, я не сдам, — заверил Сергей. — Но пойми ты, я должен разобраться и понять, что создали здесь братья Беленькие.

— Что за народ? Сам себе кандалы куёт и радуется, — проговорил Безбожко, скорее, для себя. — Перед тобой вот рот раскрыл, а ведь гарантии никакой. Ты тоже из продвинутых… Да наплевать. Спокойный стал — вырвусь отсюда или нет, всё равно… Но душу мутит — не с кем на волю бежать.

…Подъём сыграли через четверть часа, поздравили с наступлением нового трудового дня. Старожилы привычно выстроились на «плацу» и под ностальгически звучащую утреннюю гимнастику по радио стали делать зарядку. Потом под купол вошли десятка полтора людей в белых халатах и масках, каждому измерили давление, заглянули в рот, в глаза, каждому налили по бумажному стаканчику шипучей минеральной воды, кому-то выдали таблетки, сделали уколы — эдакий санаторно-конвейерный врачебный осмотр, а после «коробочного» завтрака всех выстроили в несколько колонн и повели на работу в разные стороны, но под одну и ту же пионерскую песню.

Новоприбывшие стояли в сторонке, смотрели на всё это тоскливо и дико. Наконец, пришёл и их черёд строиться на плацу: зарядка для новеньких была полегче, врачебно-оздоровительный курс подольше (измеряли ещё температуру и пульс после нагрузки), также выдали минералку, витамины и завтрак, — всё по радиокомандам. Но прежде чем электрокар с завтраками поехал вдоль шеренги, к Опарину подошёл человек в белой униформе.

— Сергей Опарин? — спросил он с ласковой улыбкой. — Очень рад! Я ждал вас…

— Моя фамилия — Титов, — с вызовом сказал он. — Я кузнец.

— Это ваш псевдоним, — униформист посмотрел на руки. — И вы уже давно тяжелее пера ничего не поднимали. Ступайте за мной!

Опарин вышел из строя, оглянулся на суету — жадные руки расхватывали коробки с платформы электрокара — и пошёл к выходу из-под купола…

Вертолёт был готов к полуночи: и так тесноватый салон Ми-2 был загромождён двумя дополнительными баками. Механики выбросили все пассажирские сиденья, и Насадному досталось место штурмана в пилотской кабине. Дара села за управление, и по тому, как она профессионально защёлкала тумблерами и потом запустила двигатель, академик понял, что пилот им и в самом деле не нужен. Он не почувствовал момент отрыва от земли и ощутил полёт, когда заметил, что яркие звёзды на тёмном ночном небе пришли в движение. Он летал этим маршрутом сотни раз и во все времена года, и теперь, поднявшись над Латангой после длительного перерыва, наконец-то обнаружил то, что было здесь вечно и неизменно — звёздный путь в Астроблему. Полярная звезда сияла высоко над горизонтом, Большая Медведица стояла почти в зените, над головой, и если мысленно провести прямую от звезды Мицар к Полярной, то получишь точный азимут движения.

Он не сказал ей ни слова, хотя был в шлемофоне и палец держал на клавише переговорного устройства, однако Дара развернула машину точно на курс, чуть накренила вперёд, и звёзды поплыли назад с увеличивающейся скоростью.

— Я понимаю тебя, — услышал он голос в наушниках. — Мы летим по курсу. Теперь подумай, где лучше приземлиться, чтобы оставить машину в безопасности.

— Всю жизнь мечтал достигнуть такого взаимопонимания, — не сдержавшись, ответил он. — Разумеется, с женщиной…

— Думай, где мы сядем, — обрезала она всякую лирику. — От этого зависит исход операции.

— Надо найти укромное место в городе, — скучно сказал академик.

— Ищи, — был ответ.

Он послушался и стал мысленно кружиться над Астроблемой. Он помнил каждую улочку, каждый дом или промышленный корпус. Приземлиться следовало бы поближе к центру, где был катакомбный экспериментальный цех. Там, в недрах Звёздной Раны, хранилась первая и последняя установка «Разряд». Вход в штольню, где и разместили потом цех, имел гаражные металлические двери, однако спуск в хранилище установки был завален камнем и залит метровым слоем бетона. Новейшая технологическая разработка, исполненная из нержавейки и при этом обильно смазанная пушечным салом, оклеенная специальной бумагой, в буквальном смысле оказалась похороненной в недрах Таймыра и могла пролежать там хоть тысячу лет…

Могла, если братья Беленькие её не обнаружили, например, с помощью простейшего металлоискателя или кавернометра. Смонтировать «Разряд» не такая уж и сложная задача для толковых инженеров; рассчитать газовую среду в перепускной камере, определить режимы работы блоков ионизации и действие системы инжекторов, — вот что воссоздать не так-то просто.

Где находится установка, как её запустить в работу, знал строго ограниченный круг людей — только те рукастые и головастые мужики, с которыми академик и воплощал в металл первый опытно-промышленный образец. Они давали подписку о неразглашении гостайн, но с той поры минуло более пяти лет, к тому же не существовало уж и государства, которому они присягали. И где теперь гарантия, что кто-то из них не угодил в сети «Белых Братьев» и не оказался здесь? Каждый из них смог бы восстановить всю технологическую цепочку и даже запустить её на «старом жиру», пока не ослабнет давление в газовой кухне — перепускной камере. Это произойдёт через пять часов беспрерывной работы, после чего состав среды и ионизация его компонентов начнёт изменяться, система инжекторов пойдёт «вразнос», и алмаз начнёт дробиться вместе с породой. Однако за это время можно с помощью специальных приборов и компьютеров «считать» течение технологического процесса и потом восстановить первоначальные параметры…

Установку следовало уничтожить всю целиком, чтобы она не подлежала ни восстановлению, ни изучению, ни каким-либо экспертизам. А вся технологическая линия агрегатов и устройств занимала в смонтированном виде четыреста квадратных метров площади, и для взрыва её потребовалось бы чуть ли не полтонны взрывчатки, опытные сапёры и их подручные.

Но пока только один академик знал, как превратить установку в линзу спрессованного, полуоплавленного металла.

Тогда, конструируя с помощью рукастых и головастых первый «Разряд» и по инженерной неграмотности своей используя терминологию чудотворца Ковальчука, он и не ведал, что сотворил. Это уже потом, после встречи в латангском аэропорту со Страгой Севера, после закрытия всяческих работ в таймырской Астроблеме, по инерции и от невероятной тоски они с Рожиным полезли в технические журналы с последними новинками горнодобывающей и обогатительной техники и — поняли, что Насадному не зря дали вторую звезду и отлили бюст из бронзы (хотя можно было и из чистого золота, осыпанный бриллиантами).

Он совершил переворот в этой самой капитало-энерготрудоемкой отрасли, опередив самые современные разработки на полвека, а может, и больше.

Однако главная суть открытия всё-таки состояла в ином. Когда уже на академические исследования таких космических явлений, как астроблема, у государства не было ни копейки денег, Насадного озарила поистине гениальная догадка, на основе которой он выдвинул новейшую гипотезу происхождения Звёздных Ран на Земле, там, где при самых тщательных поисках не обнаружено никаких остатков метеоритного вещества (к ним же относился и Тунгусский метеорит). И одновременно радость открытия повергла в ужас, поскольку он изобрёл новый вид космического оружия, к идее которого уже подбирались учёные умы оборонных НИИ. Заложенный в основу электрический импульс в ионизированной газовой среде мог превратиться в бомбу, рядом с которой ядерная показалась бы детской игрушкой. В верхнюю часть атмосферы Земли над определённым участком суши, моря, острова, государства можно было с помощью ракеты ввести облако газов определённого состава, и затем другой, энергетической, ракетой пробить его электрическим импульсом. Происходил строго направленный взрыв ионосферы, напоминающий бомбардировку Земли метеоритом. На её поверхности оставался гигантский кратер, если надо было в буквальном смысле стереть противника с лица земли, либо безжизненная пустыня наподобие той, что осталась после Тунгусского метеорита. И размеры поражённой территории прямо зависели от облака разлитых в ионосфере газов, обратный же «выхлоп» такого взрыва оставлял дыру в озоновом слое.

— Думай, где приземлимся, — оборвала его Дара. — Через двенадцать минут будет Астроблема.

Насадный поймал себя на мысли, что, думая о «Разряде», потерял счёт времени, и, спохватившись, ещё раз мысленно покружился над городом, выхватил взглядом недостроенный цирк.

— Неподалёку от центра будет круглое здание без перекрытий и кровли, — сказал он по переговорному устройству. — Должны вписаться…

Ровно через двенадцать минут вертолёт завис над городом, освещённым лишь по периметру. В этом круге была единственная точка-ориентир — зеленовато рдеющий купол в самом центре; всё остальное лежало в полной темноте и под снегом. Дара выключила проблесковые маяки и снизила машину до двухсот метров.

— Нас услышали, — сообщила она. — Запрашивают с земли, требуют назвать опознавательный код.

— Что ты ответила?

— Сказала, что гул вертолёта им чудится, а мой голос снится.

— И они поверят?

— Думаю, поверят… Тоскующее сердце мужчин готово поверить чему угодно.

— Например, я бы этому не поверил! — возмутился академик.

— Ты бы — да. А они поверят.

— Почему?

— Потому что они никогда не слышали по радио зовущего голоса.

— А ты их звала? Почему ты их звала?!

— Чтобы провести операцию, — помедлив, проговорила Дара. — Я обманула их… Неужели тебе это не безразлично?

— Ну, разумеется, безразлично! Видишь недостроенное здание цирка? Сажай машину!

— Хорошо, сейчас, — проговорила она. — Сейчас… Увижу точку приземления и посажу… Но пока ничего не вижу! Кажется, несущий винт не вписывается… Только снег! Кругом завивается снег! Облако снега!

— Сажай машину! — закричал он. — Ты над целью! Под нами цирк, приземляемся!

— Тебе можно верить?! Мы впишемся?!

На миг она стала слабой и беспомощной.

— Сажай!

Вертолёт стал проваливаться вниз, взметая тучу снега, и вдруг уткнулся, просел, ощутив под собой твердь. Вокруг вихрился столб снега, и в его круговерти всё-таки просматривались призрачные белые стены недостроенной арены цирка.

В следующее мгновение Дара выключила двигатель. Повисла звенящая, воющая тишина. Лопасти ещё вращались, но поднимали лишь рыхлый, легковесный снег, который тут же оседал на вертолёт, покрывая его толстым белым слоем. Через минуту всё замерло, и лишь поднятая ввысь белая пелена медленно и долго оседала вниз.

— Смотри-ка, вписались, — удивлённо проговорила она. — И винт не повредили… На улице — плюс один градус по Цельсию, господа пассажиры. На Таймыре оттепель, берегите носы от простуды…

— Что с тобой? — после паузы спросил академик. — Всю дорогу летела, как ас… И тут…

Она стиснула кулачки.

— Я просила!.. Не отвлекай меня! Когда ты берёшься решать… Решать за меня, я становлюсь женщиной. Просто женщиной.

— А ты кто?..

— Дара!

— Прости, — он подтянул сумку, выпутал из скомканных рубашек автомат. — Дело в том… что я привык всегда решать сам. В той жизни… Тем более не привык прятаться за спиной женщины.

— Запомни: я Дара!.. И ходить ты будешь впереди. Но с одним условием — всё время нужно думать обо мне.

— Я думаю, — признался Насадный. — Всё время думаю…

— Когда ты научишься постоянно держать в сознании мой образ, станешь ходить один и тебя никто не заметит. Я могу находиться от тебя за тысячи километров…

— Нравится, когда ты рядом…

— Вот об этом больше ни слова! — отрезала она. — Не смей отвлекать меня! Ни на мгновение!

Он обиженно замолчал и несколько минут смотрел, как искрится и осыпается на лопасти поднятый винтами снег.

— Мне нужно идти, — сказал наконец. — Пока нас не засекли.

— Теперь не засекут, — в голосе её звучала уверенность. — На земле мы неуязвимы…

— И сюда никто не сунется?

— Никому в голову не придёт, что мы сели на арену цирка! А если и придёт, то…

— Тогда я пошёл, — Насадный стал протискиваться в салон. — В разведку… Это не так просто, уничтожить «Разряд»…

— Один никуда не пойдёшь! — заявила она. — Пока в кабине тепло, нам нужно поспать часа три. Может, потом не придётся… Почему-то с тобой я сильно устаю… И ты спи.

— Но на улицах пусто, ночь! — попробовал возразить он.

— Нет! — не покидая пилотского кресла, Дара забралась в меховой спальник, угнездилась и добавила. — Не оставляй одну, пожалуйста…

Через минуту послышалось её спокойное сонное дыхание. Академик осторожно пробрался к выходу, проверил, не проснулась ли, и, открыв дверцу, спустился на снег. На улице он присоединил к автомату спаренные магазины, передёрнул затвор и заглянул в вертолёт сквозь стекло, чтобы затвердить в памяти её образ.

Всё-таки он выстудил кабину — с губ Дары срывался лёгкий пар…

Когда он закладывал этот город, не мог даже в дурном сне представить, что будет ходить по его улицам крадучись, да ещё с автоматом в руках. Всё здесь теперь было частной собственностью, неприкосновенной и святой по писаным законам. Братья Беленькие отлично знали, что приобретают: российские власти пока ещё не решались продавать месторождения полезных ископаемых, впрочем, не было смысла их покупать. Достаточно, например, сторговать заброшенный мёртвый город с муниципальной землёй под ним и вести добычу алмазной руды в подвалах домов, тем более построены они не на сваях, как везде на вечной мерзлоте, а на монолитных коренных алмазоносных породах. И ясно, с какой целью компания «Белые Братья» затеяла строительство метро. Даже не обязательно входить в отношения с государством, получать лицензии и квоты. Можно спокойно несколько лет перерабатывать добытую таким образом руду и выбрасывать на рынок через третьи страны дешёвый технический алмаз.

Если, конечно, запустить «Разряд». Или нагнать побольше народа, дать каждому по зубилу из победита и молотку: рабский труд был признан непроизводительным во многих областях деятельности человека, однако извлекать алмазы из пород даже самым первобытным способом было выгодно, поскольку раб мог за один рабочий день окупить своё содержание до самой смерти.

«Разряд» для того и существовал, чтобы освободить человека от рабского труда.

Выбравшись из недостроенного цирка, Насадный оказался на убранной от снега улице и сразу же увидел светящийся изнутри купол. Новые владельцы Астроблемы город содержали в чистоте и даже спирта не жалели — включали противообледенительную систему, чтобы на сферу не намерзал снег. За толстым стеклом разливался зеленоватый свет, и академик не удержался, захотел взглянуть, как братья Беленькие реализовали его замысел — насадить в Арктике маленький островок джунглей. Оглядев пустынную улицу, он приблизился к куполу и заглянул внутрь.

Стекло мгновенно запотело от дыхания и покрылось узором.

Он отступил в сторону и затаив дыхание посмотрел ещё раз…

Всё пространство оранжереи было заполнено многоярусными сотами солдатских коек, на которых спали люди. Это напоминало джунгли, ибо в свете зеленоватых ночных ламп металлические конструкции выглядели как густые, непроходимые заросли, а человеческие тела отливали зеленью и походили на стелющиеся, ползущие тропические растения. Что-то вроде чешуйчатых лишайников.

Наверное, он смотрел долго и долго таил дыхание, поскольку от недостатка кислорода закружилась голова. Он отошёл на несколько шагов от купола и часто задышал, словно только что вынырнул из зелёной пучины. И потом уходил с оглядкой, испытывал беспричинный страх, какой обычно бывает от плохого, нездорового сна. На какое-то время он забыл, куда пошёл и зачем, и спохватился, когда очутился возле недостроенного цирка. В белом просвете улицы показались неясные тени людей, и это подстегнуло академика, окончательно привело в чувство.

Экспериментальный цех, а точнее, вход в него, был недалеко от центра, сразу же у горбатого моста — типичного питерского моста, переброшенного через каньонообразное русло Балганки. В самом начале промышленной разведки первого участка месторождения в отвесной стене берега, почти от уреза воды пробили полукилометровую штольню в крепчайших лавовых породах, насыщенных особенно крупными, до десяти-пятнадцати карат, алмазами. Выбранную из недр кратера руду упаковали в ящики и вывезли грузовыми самолётами на обогатительный комбинат «Якуталмаза». После неудачного опыта Насадный и создал собственную лабораторию в катакомбах, чтобы не пустовала дорогая в арктических условия производственная площадь и чтобы проводить испытания и доводку «Разряда» прямо тут же, добывая руду буровзрывным способом.

Насадный вышел к мосту и сразу же увидел, что спуск в каньон, лестница, сложенная из пиленого зювита — туфоподобной алмазосодержащей породы, чисто выметена, и снег убран возле гаражных ворот из нержавейки. Это значило, что в цехе работают. Только вот что делают? Копают метро или нашли «Разряд» и теперь монтируют?..

Он спустился до середины лестницы, когда заметил, что навстречу ему поднимаются двое в зимних маскировочных халатах, едва различимых на фоне снега.

— Стоять! — последовал окрик. — Назови номер!

Академик попятился вверх, потом развернулся и побежал скачками через две ступени. Сзади хлопнул гулкий выстрел, должно быть, предупредительный, поскольку зазвучал властный приказ:

— Лечь на снег! Не шевелиться!

Прыгая по-заячьи, он выскочил к мосту, когда за спиной громыхнуло ещё, теперь уже по нему, ибо взбитый пулей снег ударил в лицо. В этот миг он вспомнил об автомате, неловко потянул его из-за плеча и увидел, что к мосту по улице бегут ещё двое и вот-вот отрежут путь к отступлению, зажмут с двух сторон. Насадный пригнулся и, прячась за снежным бруствером, помчался к домам.

Следующий выстрел ударил где-то впереди, и в небо взлетела воющая ракета химической тревоги…