21
Капитолина как ни в чём не бывало позвякивала посудой, готовила на завтрак бутерброды. Она мельком взглянула в сторону вошедшего Арчеладзе, сказала весело:
— Очень рада, что ты вернулся, Гриф! Надеюсь, у тебя всё хорошо?.. Сейчас можешь вымыться в душе и переодеться. Я включила титан, есть горячая вода… Пока я готовлю завтрак.
Он сел у порога, сложившись втрое, спросил то, что придумал по дороге:
— Теперь так будет всегда?
— О чём ты, Гриф?
— О том, что Капитолины больше нет. Есть Дара, самая талантливая…
Она присела перед Арчеладзе на корточки, положила руки ему на колени.
— Ты был изгоем, Гриф. Слепым человеком, бредущим во тьме. Теперь ты воин. И мне не нужно исполнять урок… — она на секунду замялась — полковник ей помог:
— Исполнять урок любовницы? Невесты?
— Да, это так, — согласилась Капитолина.
— Теперь мы с тобой… сотрудники, коллеги или как там на вашем языке?
Она погладила руку, прислонилась к ней щекой. У Арчеладзе возникла мысль оттолкнуть её, но желание было совершенно иное — обнять.
— Я не должна просить у тебя прощения… Ты же теперь всё понимаешь… И всё-таки… прости меня. За прошлое, за то, что я вызвала в тебе… чувства, а сама оставалась холодной. Играла… Зато теперь всё открыто и честно.
— Открыто, честно и холодно!
— Потому что я должна служить, исполнять свой урок. Понимаешь, наша жизнь так устроена… Дара становится обыкновенной женщиной, если позволит себе отдаться собственным чувствам… Я потеряю энергию, способности, привлекательность. Не будь я Дарой, ты бы даже не посмотрел на меня, не обратил внимания. Как это было у тебя в то время…
— Неужели у тебя совсем не было…
— Молчи! — она зажала ему рот ладонью. — И никогда не вспоминай. Ты воин!.. Ты прозрел сам и объявил войну кощеям. Тебе тоже нельзя растрачивать энергию воинского духа.
— Мне всегда казалось, от чувств эта энергия лишь возрастает, — печально возразил он. — На щитах писали имя возлюбленной.
— Это романтика скучающих рыцарей средневековья. Но когда встал вопрос жизни и смерти, Сергий Радонежский выслал на поединок монахов. Воинов, укротивших свои… земные чувства. Иначе нельзя победить. С точки зрения изгоя, это жестоко, а ты воин, вышедший в поле один.
— Должен же прийти конец этой войне!
— Она длится уже не одно тысячелетие, и нет ей конца, — во вздохе Дары послышалась тоска. — Но я верю в победу Света над тьмой. Хотя бы временную победу, чтобы выпало несколько лет передышки.
— И если она выпадет?..
Она снова зажала ему рот.
— Молчи! Думай об этом и молчи. Изречённое слово — изречённое слово… И не ласкай меня взглядом! Смотри холодно! Страсть гоя — бесстрастная страсть.
— Я не смогу так! Не смогу! — внезапно закричал Арчеладзе, вскакивая. — Это же — пытка! Быть вот так, рядом, и!..
— Прекрати истерику, Гриф! Это недостойно тебя! Мысли разумом, а не сердцем. Ты — Земной человек. Горячее сердце приводит к размягчению мозга, к хаосу мыслей и чувств. Истеричность — первый признак состояния Великого Хаоса.
Огненный клубок мыслей вдруг развалился, превратившись в грубое слово, едва не сорвавшееся с губ…
Арчеладзе ушёл мыться, испытывая острое желание крушить всё на пути. Только успел намылиться, как в двери застучал Воробьёв.
— Никанорыч?!.. Фу, гора с плеч! Ты где был?! Мы хотели уж всю Боснию на уши поставить!
Полковник сполоснулся под душем — часть гнева смыл, часть задавил в себе. Вышел к Воробьёву, растираясь полотенцем.
— И что же не поставили?
— Во! Он спокойный, как танк! — продолжал возмущаться «грибник». — Такой переполох! А он!.. Ты где хоть был?
— В разведке.
— Знаю, в какой разведке, — намекнул он на отношения с Капитолиной, однако Арчеладзе заставил себя не услышать этого.
— Иногда полезно тряхнуть стариной, вспомнить молодость… Я нашёл тебе, наконец, подходящее занятие, по твоему профилю. Сейчас же и приступишь.
Спокойный тон действовал отрезвляюще.
— Ты в самом деле… ходил в разведку?
— В городке Пловар располагается штаб-квартира секретной службы «Арвоха». Управляет ею… «иезуит», человек по имени то ли Барлетт, то ли Бейлесс. Это «легион смерти», я их знаю. Кожаные плащи… Мне нужно знать всё, что говорят в этом штабе. И что думают. Срок тебе — сутки. Можешь взять помощника из группы Кутасова, со знанием английского.
— Всё писать на плёнку? — деловито спросил Воробьёв, словно речь шла о записи какого-нибудь концерта.
— Всё не нужно… Меня интересует больше всего информация, связанная с ядерным зарядом. Надо выяснить, где он сейчас находится.
— Зачем «Арвоху» ядерный заряд?
— Вот ты и выяснишь, зачем. Пока только можно делать предположения. Возможно, под этот заряд на Сатве пробурена скважина.
— Какой смысл рвать гору? Неужели они посмеют в центре Европы…
— Подземный взрыв никто не услышит. И не увидит, — со знанием дела сказал полковник. — Ну разве что лёгкий толчок… Была гора святым местом, а станет проклятым. На многие столетия.
Когда Воробьёв ушёл, отказавшись от завтрака, Капитолина пригласила Арчеладзе к столу, но сама есть не стала — смотрела, как ест он.
— Надеюсь, ты не будешь использовать… мои способности только в качестве поварихи? — спросила она.
— Другого дела для тебя я пока не нашёл, — язвительно проговорил полковник. — Нет пока работы… по профилю.
— Неправда, Гриф. Я могла бы тоже пойти в Пловар…
— В твоих услугах там сейчас… нет надобности, — Арчеладзе встал. — Появится — скажу.
Кутасов вернулся из свободного поиска с добычей — привёл человека лет тридцати, одетого в гражданский костюм, но с военной выправкой, что сразу же бросалось в глаза. Его нельзя было считать пленным, поскольку незнакомец внезапно появился на дороге, когда «мосфильмовский каскадёр» возвращался на обсерваторию. Он попросил отвести его к Грифу, и Кутасов, заподозрив провокацию, доставил его с завязанными глазами.
Ни оружия, ни документов при нём не оказалось. Судя же по акценту, он был уроженцем какой-то англоговорящей страны.
— Меня зовут Густав Кальт, — представился он Арчеладзе. — Я служил медиком в батальоне морских пехотинцев, командовал которым известный тебе Джейсон Дениз.
Кутасов подстраховался совершенно правильно: этот парень мог быть из секретной службы «Арвоха»…
— Зачем же тебе понадобился Гриф?
— Я исполнил свой урок и получил новый, от Карны, — внезапно сообщил медик. — Урок Драги — отвести в Гималаи осуждённых ею археологов «Арвоха».
— Их нет на обсерватории, — не сразу признался Арчеладзе. — Я отпустил их на волю.
— Ты сделал это с ведома Карны?
— Нет, так сложились обстоятельства, — уклонился он.
— Это плохо.
— Карна мне дала свободу действий…
— Плохо по другой причине… Теперь эти животные станут бродить по всей Европе, вызывая к себе нездоровый интерес. Это не входило в расчёты Стратига. Появится ещё одно ложное учение о недостающем звене в эволюции человека. Изгои ещё больше погрузятся во тьму.
— А если они будут жить в Гималаях, такого учения не появится?
— Там они живут под охраной, в специальных заповедниках, — объяснил Густав Кальт. — Поэтому до сих пор их никто не может отловить для исследований. Один такой заповедник есть на Алтае, но в Европе только заповедник для безумцев. Ты наделал мне много хлопот, Гриф. Придётся теперь отлавливать, а они уже наверняка расползлись по многим государствам… Я обязан выполнить урок! — он встал. — Скажи своим людям, чтобы они не завязывали мне глаза. Я вижу сквозь любую повязку и даже через собственные веки.
— Значит, это ты сводил с ума морских пехотинцев в зоне? — провожая гостя, спросил Арчеладзе.
— Нет, я никого не сводил с ума, — холодно проговорил он.
— Я видел этого парня, Джейсона… Он — блаженный.
— Почему ты так решил?.. Джейсон поверил в Христа. А разве можно назвать человека блаженным, если он верит в Бога?
— Таков был твой урок — морские пехотинцы обретали веру?
— Нет, Стратиг поручил мне только Джейсона Дениза. Остальные приходили к Богу случайно, только потому, что оказывались на Сатве в благоприятный час и вспоминали детские молитвы. Вот они становились блаженными. Я не хотел их контролировать, а психика современного человека не выдерживает проявления божественного света. Из тёмной пещеры выходить следует всегда осторожно. Джейсона я вывел на свет в несколько приёмов, поэтому его рассудок не помутился.
— Но зачем это нужно? Или это просто способ вербовки агента? Думаю, его военная карьера после Боснии закончится. Он не может убивать, не может поднять руку на человека.
Густав Кальт вернулся от порога, спросил с нескрываемым горячим интересом:
— Это ты точно знаешь? Ты в этом убедился?
— Да, и не один раз. Он не способен даже подраться, начинается тошнота и рвота. Его выворачивает наизнанку.
— Прекрасно! Это говорит о том, что я хорошо исполнил свой урок.
— Не вижу смысла в твоей борьбе. Привести к Богу какого-то безвестного офицера морской пехоты… Куда ему теперь? В священники?
— Ты рассуждаешь, как воин. Тебе нужен сразу же конечный результат, нужна победа. Возможно, Джейсон станет священником, а возможно…
— Так ты тоже не знаешь цели своего урока?
— Её знает единственный человек — Стратиг. Это его замысел. А что станет с Джейсоном, мы сможем увидеть лишь через несколько лет. Я бросил семя в возделанную ниву, а каков будет плод — время покажет.
Густав подал руку и, неожиданно отвлекшись, задержал взгляд на лице Арчеладзе. Глаза его сначала были пристально-холодными, затем медленно потеплели.
— Гриф!.. Ты знаешь свой рок? Тебе предсказывали судьбу?
— Нет, свой рок я избрал сам, — усмехнулся полковник.
— Почему?
— Потому что я вольный, и сам себе задаю уроки, предсказываю судьбу…
— Жаль, — он отвёл взгляд, выпустил руку. — Мне будет очень жаль тебя, Гриф… Ты возьмёшь тяжёлую ношу. Ты донесёшь её…
— Молчи!.. Я не хочу знать будущего.
— Вольному — воля, — гордый, холодный Густав Кальт неожиданно поклонился ему и ушёл без оглядки.
Воробьёв вернулся глубокой ночью, в сильный, густой снегопад, что, собственно, и помогло ему добраться до обсерватории через американскую зону, напрямую. Он не вошёл в дом, а свалил с плеч ношу — тяжело раненного и умершего по дороге бойца из группы Кутасова, постучал в открытые двери и сел на ступеньки крыльца.
Он был красный от крови с ног до головы, чужой крови, пропитавшей насквозь одежду и доставшей до тела. Розовый липкий снег сваливался с него ломтями, от спины поднимался столб пара; он сидел и, механически двигая рукой, гладил волосы мёртвого. Воробьёва на подходах к посёлку заметил наблюдатель, и потому «каскадёр» со своими ребятами прибежали первыми. Стояли вокруг молча, светили фонарями под ноги, чтобы не слепить, тянули влажные сигареты.
Арчеладзе вышел минутой позже, так же молча посмотрел убитому в лицо, попытался закрыть ему глаза — не вышло, веки поднимались, и было ощущение, что мёртвый дремлет.
— Вот, — сказал наконец Воробьёв. — Взял с собой парня… со знанием английского, немецкого и итальянского…
— Рассказывай, — бросил полковник. — Что говорят в штаб-квартире?
— Смотри, что говорят, — огрызнулся тот, кивая на убитого. — Туда на выстрел не подойти! В охране не пехотинцы, а такие псы!
— Ладно, не пугай. Давай всё по порядку.
— Весь Пловар контролируется патрулями, вокруг штаб-квартиры двойное кольцо негласной охраны, и не из морпехов… Их сняли, видимо, после того, как мы взяли археологов. А эти работают как охотничьи собаки, верховым чутьём… Нас засекли ещё на подходе, но пропустили через оба кольца. Ну и взяли в оборот…
— Оглянулся бы хоть пару раз, — проворчал Арчеладзе. — Если глаз на затылке нет.
— Никанорыч!.. Я знаю своё дело. У них аппаратура! — он выдернул из кармана прибор размером с ладонь, напоминающий телефонную трубку начала века. — Я такой и не видел!.. Ловит всё, что шевелится. На километр!.. Окна в штабе с защитой, стёкла не послушать, антенны на крыше — тоже. Есть каминная труба, но попробуй доберись до неё!.. В общем, назад прорывались с боем. Как начали нас с рук на руки передавать!.. Отстреливались до самой зоны. Не пошёл бы такой снег, обоим труба… А так глянуть — всё тихо-мирно, и вывеска — Гражданская полиция ООН. Лимузины ползают с такой же надписью…
— Товарищ полковник! — вдруг подал голос Кутасов. — Пока снег идёт, может я схожу в это гнездо, почищу его?
Бойцы смотрели выжидательно, снизу вверх, стоя на нижних ступенях. Арчеладзе молчал, и это вдохновило «каскадёра», начал давить.
— Они сейчас не ждут. Войдём тихо, стрелять не будем…
— Никуда не пойдёшь, — отрезал полковник. — Найди доски, сделайте гроб. Утром схороним.
— У меня свой счёт, товарищ полковник, — напомнил Кутасов. — Двое убитых, один ранен.
— Это много, Серёжа! Так пойдёт, твоей группы на год борьбы не хватит. А воевать ещё долго…
— Нет, я такого случая упустить не могу! — вдруг заартачился «каскадёр». За одного положу десяток! Мужики!..
— Отставить, — тихо проронил полковник. — Мне не нужны их трупы. А нужно мне — знать, какие речи ведут в этой штаб-квартире. И так уже нашумели…
— Можно было бы и без шума, — глядя исподлобья, проговорил Воробьёв, и Арчеладзе понял намёк.
— Долго думал? Умник…
— Долго… Нёс парня и думал. Всю дорогу.
— Ещё подумай!
— Никанорыч!..
— Отставить! Я повёл вас. Я принимаю решение.
В этот миг он вдруг отчётливо осознал слова Капитолины об истеричности. Сейчас жар горячего сердца был у этих мужиков выше разума. Ими владела мысль души — порыв, сиюминутный всплеск эмоций, на первый взгляд, благородный гнев, однако способный только красиво навредить делу.
Вспомнились спокойные, холодные и мудрые глаза медика Густава Кальта…
— Тело погибшего подготовить к похоронам, — распорядился ой. — Оплакивать после победы.
Кутасовские бойцы неожиданно покорно вняли его словам, переглянулись, тут же сняли с петель наружную дверь, переложили на неё убитого, распрямили ноги, сложили руки и понесли под густую завесу снега.
Воробьёв отряхнулся, вошёл в дом, и здесь при ярком свете вдруг увидел себя окровавленного, встал, растопырив руки. В этот момент в коридоре появилась Капитолина.
— Я включила титан, — буднично сказала она. — Вода уже тёплая. Тебе нужно вымыться, Врабий.
Он только сверкнул глазами.
— Премного благодарен, барышня!
Выждал, когда она уйдёт к себе в комнату, и ногой распахнул дверь к Арчеладзе.
— Никанорыч!.. Я не стал при мужиках говорить. А сейчас скажу!
— Знаю, что ты скажешь.
— Это единственный выход, Никанорыч! Если они умеют проводить через охраняемую зону, по минным полям…
— Умеют.
— Так в чём же дело?.. Знаю, ты бережёшь её принципиально. Воевать — наше дело…
— Ничего ты не знаешь!
— Ты её любишь. Но ты сбежал, когда она появилась здесь. Значит, она не принадлежит… тебе. Впрочем, и себе тоже. Я же вижу! Она одержимая!
— Она пойдёт с удовольствием, — подтвердил Арчеладзе. — А какими глазами потом мы станем смотреть в её глаза? Ты подумал? Два мужика посылают бабу на дело, которое не могут сделать сами.
— Иного выхода нет, Никанорыч. В Пловаре гнездо «Арвоха», это точно. Так охраняют лишь сверхсекретные службы.
— Я знал это, потому и послал тебя.
— Откуда, Никанорыч?.. Я по дороге думал. Нёс этого парня со знанием языков и думал… Откуда?
— Всю прошлую ночь я гулял в корчме с одним офицером, — признался полковник. — Бывшим командиром батальона морской пехоты. Естественно, он американец, хотя имеет отдалённые русские корни. Эмиграция первой волны.
— Гулял?
— Можно сказать, пьянствовал. Он оказался хорошим мужиком.
— Сегодня такие же хорошие мужики гоняли нас в горах, как зайцев!
— А вчера мне было хорошо. Сначала было очень плохо, и ты знаешь, отчего. Когда столкнулись с ним на дороге, вдруг всё отлетело, обсыпалось…
— Никанорыч! Но ты же мог его раскрутить по большому счёту! — вдруг зажёгся Воробьёв. — По пьянке из человека можно вытащить многое, если не всё. А командир батальона много чего знает.
— Понимаешь, мысли такие были, — подумав, сказал Арчеладзе. — Только я не имел права раскручивать этого парня.
— Какие права, если идёт война?!
— Война-то идёт, но не с ним. Он уже не способен воевать, потому что… верит в Бога. И просил меня, безбожника, убить его врага. Не знаю, грешно это с точки зрения веры или нет — просить другого человека убить. Но он просил искренне. Его враг — это и мой враг. Наш. Враг рода человеческого. И я пощадил этого парня, обещал исполнить просьбу.
— Да, это благородно, по-гусарски, — горько усмехнулся Воробьёв. — Только цена благородства высокая — человеческая жизнь. А мужик был — умница. Два верхних образования, двое детей… Даже могилы никогда не увидят.
— Не ной, кошкодав. И так тошно.
— Что ты собираешься предпринять?
Он снова намекал на Капитолину. Однако не услышав ответа, подумал, хотел вывернуться.
— Давай отпустим Кутасова? Снег наверняка будет до утра… А их, шакалов, можно резать! Один вчера наскочил… Должно быть, возмездие!
— Это мой урок…
— Что? — насторожился Воробьёв. — Твой урок?.. Тоже стал играть этими словами — рок, урок!
— Не играть, Володя. Тут высокий смысл! Урок… Какая неизбежность в этом слове. И я исполню его.
— Что, пойдёшь сам? Ну, иди, иди! Я найду тебе досок на гроб.
— Спасибо, друг. Только мне доски не подойдут. Чернобыльцев обычно хоронят в свинцовых гробах, чтобы атмосферу не отравляли.
— Никанорыч, ты стал упёртый мужик!
— Давай сюда свою аппаратуру. И иди принимать душ, там вода согрелась.
— Одного не отпущу! Ты что, с ума сошёл?
— А я один и не пойду. Приготовь мне две радиостанции со свежим питанием и возьми у Кутасова «Бизон» с глушителем. Всё.
— Мне что же, сидеть здесь? Как пацану!..
— Когда будет нужно, позову. Всех позову, — он направился было к двери и вернулся. — Знаешь, Володя, этот парень… комбат американских морпехов, натолкнул меня на мысль… Я тоже начинаю верить в Бога. Не знаю, какой он, жил ли на Сатве. Но есть его предначертания. Рок, судьба — называй как хочешь. Это есть! И никуда не уйти.
Капитолина была уже одета по-походному, в высоких кожаных сапогах и плаще, только непокрытые волосы заколоты множеством каких-то причудливых шпилек в виде наконечников стрел, сделанных из белой кости.
— Знаю, ты нашёл мне подходящее занятие, — сказала она, не дожидаясь вопросов. — Я почти готова.
Стояла она перед зеркалом, словно они собирались сейчас куда-нибудь в театр или на концерт.
Арчеладзе заготовил слова и аргументы, объясняющие ситуацию, однако сказал всего лишь одну фразу:
— Смерть этого бойца на мне.
Капитолина будто не услышала этого, поправила причёску, вглядываясь в своё отражение.
— Я пойду одна. Скажи, что мне нужно сделать.
— Ты не пойдёшь одна! — отрубил Арчеладзе. — Либо не пойдёшь вообще.
— Не хочу, чтобы мне мешали… А ты будешь мешать.
— Привыкай!
— Добро, — неожиданно легко согласилась она. — Но тебе придётся поступиться своей волей. Сможешь?.. Полное подчинение, беспрекословное выполнение моих желаний. И никакого мысленного противления, о чём бы ни попросила.
Арчеладзе хотел обратить всё в шутку.
— Иногда бывает приятно… повиноваться женщине. Посмотрю, как ты это делаешь. Может, сам научусь ходить по минным полям и отводить глаза.
— Не обольщайся, Гриф, не научишься никогда. У тебя слишком сильны мужские начала. Эта наука доступна исключительно женщинам.
— Почему такая дискриминация?.. В вашем обществе?
— В нашем обществе, — подчеркнула она, — нет никакой дискриминации, поскольку мужчины исполняют мужской урок, женщины — женский. Как в Домострое, если ты помнишь. Будь ты трижды гоем, всё равно Космос от тебя закрыт. Твоим собственным разумом. А женщина, как известно, стихия. Космос начинается прямо над нашими головами, и потому мы носим космы. И потому способны к деторождению… Вот, теперь я готова!
Капитолина обернулась к нему и Арчеладзе увидел Дару, ибо иначе невозможно было назвать женщину с пронизывающим и одновременно чарующим взором.
Капрал Флейшер сидел развалясь и потягивал тоник из пластмассового стакана.
Всё-таки «иезуит» заготовил ему сюрприз, придумал казнь изощрённую — умереть от руки мстителя. И ни при чём здесь десантный отсек со створками, открывающимися из пилотской кабины. Разве что здесь, в хвосте самолёта, не будет слышно звуков борьбы. Если она ещё состоится! А то, может быть, Флейшер рассчитывает попросту задушить без шума и спокойно уйти. Труп обнаружат где-нибудь на подлёте к военно-морской базе в Форт-Лодердейле, и неизвестно, что задумал Барлетт-Бейлесс по своему дьявольскому сценарию: выбросить его в океан со стальной болванкой, привязанной к ногам, или привезти на родину и похоронить с почестями, дабы не возмущать родителей и общественное мнение. Преступника, разумеется, не найдут…
— Я бы сразу пришёл к вам, сэр, — беспечно сообщил капрал. — Меня не отпустил стюард, приковал ремнями к креслу и заставил высидеть весь положенный срок, пока этот летающий гроб не наберёт высоту. Вдвоём нам будет веселее падать, сэр!
— Ты — мой ангел смерти? — Джейсон ощутил полное спокойствие. Не умирать же до удара, как умер тот несчастный негр в кулачной потасовке…
— Сэр, так вышло, — Флейшер замялся. — Не вспоминайте пока об этом… У меня есть бутылка шотландского виски! Не успел её выпить у трапа, меня так быстро затолкали в этот гроб!.. Если не возражаете…
Он поставил на столик бутылку и ещё один пластмассовый прозрачный стаканчик.
— Я не возражаю, Флейшер.
— Кстати, а что у вас с головой? — разливая виски, спросил он.
— Мне являлся уже один ангел смерти, — признался Джейсон. — В виде тщедушного русского солдата-парашютиста… Хотя, нет, он был мне послан как предупреждение, как предтеча. Иначе бы всё кончилось ещё тогда. Ему стоило только развернуть сапёрную лопатку и ударить острым ребром. Череп отскочил бы, как солдатская плошка.
— Да, у вас очень тонкие стенки черепа, — отметил капрал. — Знаете, сэр, я на своём веку развалил много черепов. И если тонкая кость, такое чувство, будто видно, как под ней пульсирует мозг. Это похоже на биение крови в сосуде… Но лучше выпьем! Мне нравится та кровь, что в стакане! Она веселит душу, когда льётся другая, настоящая.
Он всегда отличался цинизмом и суеверием, один из немногих в батальоне на все операций брал с собой «защитные» атрибуты — скальп, лично снятый им с негра в Родезии, и ухо солдата с Фолклендских островов. Эти «амулеты», закопчённые по старому японскому рецепту, он носил в бронежилетном кармане у сердца.
Джейсон выпил виски, поиграл стаканчиком.
— Знаешь, капрал, я всё время думал, каков же будет мой конец? Какая смерть меня ждёт? И всё время представлялось, что умираю от пули в живот.
— Это навязчивые мысли, сэр. Гоните их сейчас прочь и пейте. У немцев, например, принято пить перед атакой. Во второй мировой войне им выдавалась специальная доза — двести пятьдесят граммов крепкой водки. То есть вот такая бутылка виски — на двоих. И был в этом замечательный смысл: усиливались смелость и отвага и пропадала боязнь смерти. И если получишь ранение, то переносится намного легче, чем в трезвом состоянии. Притупляется боль. Если бы, сэр, вы сначала выпили, а потом пошли в атаку на этого русского солдата, не почувствовали бы удара. И продолжали сражаться. А вы не заметили, сэр, этот русский парень был пьян?
— Нет, я этого не заметил. Было темно.
— Я спросил, потому что у русских тоже это принято — выпить перед атакой. В госпитале я лежал с одним русским из российского батальона. Забавный малый!.. Кстати, у него оказалось сильнейшее расстройство желудка и кишечника. Они проводили операцию против сербских поджигателей, которые пробираются ночью к своим оставленным селениям на мусульманскую территорию и жгут жилища. Чтобы не досталось врагу. И он перед операцией выпил какой-то гадости. Русским теперь не дают спиртного перед атакой.
— Послушай, капрал, — прервал его Дениз. — Насколько я помню, ты собирался уехать в Италию, в Пьембино. С медицинской сестрой.
— Я обязательно поеду в Пьембино! — заверил Флейшер. — Да сначала сделаю все дела в Штатах. Дел у меня много, и очень важных!
— Каких, например?
— Есть специальное поручение… одного типа, который приходил в госпиталь. Весьма неприятный тип… Однако пообещал, если выполню, то мне пришлют за счёт государства электронные протезы и специальный автомобиль с ручным управлением. Эти вещи очень дорого стоят, а у меня нет льгот, поскольку я подорвался по собственной неосторожности.
— Ты убиваешь сразу двух зайцев, — констатировал Джейсон.
— Нет, второго зайца мне не убить, — по-своему понял капрал. — Я ещё хотел развестись со своей женой, чтобы жениться на прекрасной итальянской принцессе. И с дуру написал об этом в письме! Теперь жена будет всячески припятствовать разводу!
— Да, ты поступил неосмотрительно. Но зато один заяц полностью в твоих руках.
— У зайца сильные ноги, — усмехнулся Флейшер. — А у меня их нет совсем. На этих армейских костылях я едва передвигаюсь.
— Зато сильные руки.
— Не обижаюсь! — рассмеялся он и с хрустом сдавил стакан в сосульку. — Хотите померяться силой? На руках?
— Не хочу, — отодвинулся Джейсон. Однако капрал ловко перехватил его руку, потянул к столику.
— Сэр! Всего один раз! Не лишайте себя удовольствия борьбы! Будет весело!
Дениз едва отнял руку, но клешня Флейшера уже вцепилась в поясной ремень.
— Не узнаю вас, сэр! Вы были азартным человеком! Сопротивляйтесь же!
— Не буду!
В этот миг со стуком отворилась дверь, и в отсеке очутился стюард — тот самый тощий негр с усами.
— Мистер Флейшер! — строго окликнул он, и капрал нехотя отпустил Дениза. — Мистер Флейшер, почему вы оказались здесь? Вам запрещено покидать своё место. Немедленно вернитесь.
— Хорошо, я сейчас, — сразу же покорился капрал. — Ещё пару минут… Мне нужно сказать своему бывшему командиру несколько слов. Конфиденциально.
Стюард мельком взглянул на Джейсона.
— Жду вас за дверью! Поторопитесь, мистер Флейшер.
Капрал высвободил из-под столика обрубки ног, упакованные в специальные повязки, поднял коротенькие костыли.
— Послушайте, сэр… Мне трудно говорить вам об этом. Разумеется, я не в состоянии заткнуть вам рот, и потому прошу, не рассказывайте никому, что произошло со мной в Боснии. Я не хочу, чтобы знали о моём… приступе сумасшествия. Поверьте, мне дорога собственная репутация в Штатах. Даже если я стану жить в Италии. У нас любят от скуки выискивать в человеке какой-нибудь порок и смаковать его. Не хочу, чтобы говорили: «А, это тот Флейшер, который сошёл с ума в Боснии!»
Джейсон молчал и нещадно крал время у капрала, отпущенное стюардом. Флейшер поторопил:
— Скажите что-нибудь, сэр? Дайте слово или…
— Ты считаешь, Эрни, что у тебя был приступ?
— Что же ещё?.. — он отвёл глаза. — Нервные перегрузки, ночные пьянки… Накануне мы с сержантом Макнилом до утра хлестали какой-то скверный ром и обсуждали, почему наши парни сходят с ума на этой горе.
— Значит, ты не видел своего ангела?
— Конечно же нет, сэр… Это всё бред больного воображения, белая горячка.
— Ты уверен в этом?
— Теперь, когда меня вылечили… Я вижу, насколько выглядел смешным, — он говорил в сторону, не в силах поднять глаз. — И не хочу, чтобы надо мной смеялись в Штатах.
Дверь вновь распахнулась, чёрно-мраморная статуя стюарда замерла в ожидании. Флейшер ловко, по-обезьяньи, спустился на пол и взял костылики.
— Что вы скажете, сэр?
— Тебя хорошо вылечили, Эрни.
— Да, я совершенно здоров! Но что вы скажете?
— Время истекло, — напомнил стюард. — Если вы не пойдёте сами, мистер Флейшер, я отнесу вас на руках.
— Я пойду сам, — заверил капрал и, опираясь на костылики, рывком перебросил тело вперёд. — Почему вы молчите, сэр?
— Завидовал тебе, капрал, — медленно произнёс Джейсон. — Теперь же нечему завидовать.
Флейшер недоуменно вскинул брови и, ловко орудуя костыликами, стал разворачиваться. Стюард оказался неожиданно сильным, подхватил на руки толстую тушу капрала и легко понёс в тамбур.
— Не понял, сэр! — кричал Флейшер из темноты. — Отпусти, чёрная задница!.. Я не понял, сэр!..
Дверь осталась открытой. Джейсон сделал движение, чтобы встать и закрыть её — в замкнутом пространстве он ощущал себя увереннее, однако в ту же секунду стало ясно, отчего стюард был так настойчив: из темноты выступили двое в чёрных кожаных плащах и шляпах.
Эти действительно походили на ангелов смерти…
Один из них положил руку в беспалой перчатке на плечо Джейсона.
— Наш самолёт изменил курс, — сообщил он голосом, напоминавшим голос Барлетта-Бейлесса. — Мы летим в Президио.
— Куда? — неподдельно изумился Дениз. — Вы сказали — в Президио? Это в пригороде Сан-Франциско?
— Совершенно верно, — кивнул другой. — Недалеко от Сан-Франциско.
— Там поблизости живут мои родители!
«Ангелы смерти» сели с ним рядом по обе стороны.
— Вот и прекрасно, — сказал первый. — Когда родители живут поблизости, всегда чувствуешь себя намного комфортнее… Почему вы держите руки под столом? Положите их на стол. И спокойно, не напрягайтесь. Вы сидите так, словно ожидаете удара.
— Теперь можно расслабиться, — заметил второй. — Мы ваши ангелы-хранители. Хотите послушать, как звучит гавайская гитара?
Внизу проплывал белёсый океан, точно такой же по цвету, как небо, и отличить эти две стихии было невозможно…
