Дом Арчеладзе был не особенно привилегированным, и внешний вид имел неброский, малопривлекательный, но зато хорошо охранялся, поскольку жили в нём люди, связанные с государственными секретами, — правительственные шифровальщики, некоторые учёные, работники Министерства безопасности, ГРУ и ещё какие-то никому не известные личности, ведущие весьма странный, необъяснимый образ жизни. Обычно дом охранялся двумя милиционерами в штатском, которые на ночь запирали калитку, включали сигнализацию по периметру забора и сидели в своей дежурке на первом этаже. Это были очень предупредительные и не ленивые ребята. Они же подметали двор, подрезали декоративные колючие кусты вдоль забора, иногда могли поработать вместо сантехников, если где-то потечёт труба, заменить колесо у машины, если попросишь, — одним словом, были полезны и незаметны одновременно.

Тут же, вернувшись от Жабэна, Арчеладзе заметил в своём дворе белые каски ОМОНа. Человек десять здоровых, откормленных мужиков в бронежилетах бродили за воротами, поигрывая дубинками, сидели в детской песочнице и подпирали плечами ярко освещённый портал подъезда. Обычно милиционеры видели каждую подъехавшую к воротам машину на мониторе — телекамера висела на углу дома и спешили впустить жильца на территорию. Даже сигналить не приходилось. Сейчас полковник просигналил трижды, однако ни один омоновец даже ухом не повёл.

— Эй! Открывай ворота! — крикнул он, приоткрыв дверцу.

Двое неторопливо подошли к калитке. И сразу же дохнуло Кавказом.

— Ыды сюда! — гортанно сказал один. — Ты кто?

Этого было достаточно, чтобы уголь тлеющего гнева вспыхнул и огонь его вылетел наружу.

— А ну, позови старшего! — приказал полковник.

— Я старший! — самодовольно произнёс тот, что спрашивал. — Самый старший! Ты что, не выдышь?

— Я полковник Арчеладзе! — брезгливо представился он. — Живу в этом доме…

— Ты — полковник, я — полковник! Ты живёшь в этом доме — я живу в этом доме! Ты — грузин, я — осетин! Докумэнт дай!

Он валко подошёл к машине и постучал дубинкой по капоту.

— Тебя кто поставил сюда, рожа?! — не сдерживаясь, рявкнул полковник.

— Отэц поставил! Галазов поставил! Докумэнт дай!

Перед Арчеладзе стоял каменный болван, наглый, бесцеремонный жлоб, человекоподобное существо с бессмысленным взором. В короткий миг полковник понял, что в его жилах нет ни капли грузинской крови, что он слишком обрусел и напрочь утратил огненность кавказского безрассудства и что не хватает темперамента вести с этим истуканом какой-либо диалог.

И ещё понял, что совершенно беззащитен перед тупостью и не может противостоять ей, ибо следующим логическим действием уязвлённого самолюбия должна быть утроенная решимость добиться своего — протаранить машиной ворота и войти в свой дом. Он же стоял, как плюгавый, самоуглублённый интеллигент, давился от возмущения чувств и не находил слов. Только губами не хлопал…

А этот жлоб, обряженный в панцирь, бил резиновой палкой по машине, заводился ещё больше и орал:

— Ыды отсюда! Убырай машину! Русский язык понимаешь — нэт?! Ыды! Мне полковник, гэнэрал — тьфу! Ыды-ыды! Докумэнт нэт — ыды!

Арчеладзе сел в машину, запустил двигатель и сказал больше для себя:

— Сейчас я привезу тебе докумэнт!

Он отъехал за квартал и связался с дежурным помощником.

— Немедленно собери группу Кутасова и ко мне, — приказал он. — Без экипировки.

— Какое вооружение, товарищ полковник? — уточнил тот.

— Ну, пусть возьмут наручи, нунчаки… Что у них там ещё есть?

— Понял! — весело отозвался помощник.

Группа Кутасова занималась в отделе чёрт те чем, рассредоточившись по другим группам: пока им не находилось подходящего по их квалификации дела. Полковник выехал на улицу, по которой должен был прибыть кутасовский «РАФ», и включил музыку. Гнев медленно переливался в злорадство и щемящее мстительное чувство: замершая в жилах кавказская кровь готова была задавить всю остальную. Кутасов издалека заметил «Волгу» шефа, «рафик» притормозил.

— Прибыл, товарищ полковник! — шёпотом доложил он сквозь опущенное стекло. — Со мной шесть человек.

— Достаточно, Серёжа, — мягко и спокойно сказал полковник. — Во дворе моего дома ОМОН, североосетинский. Галазов поставил. Пойди возьми их, разоружи и поставь вдоль забора.

— Есть!

— Я буду на улице, посмотрю, как работаешь.

«РАФ» зарулил в какой-то двор, а полковник, выждав минут пять, тихо покатил к своему дому. С потушенным светом он проехал по тротуару и остановился так, чтобы видеть полутёмный, исчёрканный стволами деревьев двор. Омоновцы разговаривали на своём языке — будто бы переругивались и громко смеялись. Было странно слышать чужую речь самодовольных и самоуверенных людей возле своего дома. Группа Кутасова изучала обстановку: полковник заметил лишь одну неясную тень, скользнувшую за решёткой напротив детской площадки. Жильцы дома сидели с погашенными окнами, несмотря на то что ещё и десяти не было. Лишь в верхних этажах кое-где горели ночники.

Захват длился сорок семь секунд. В темноте было видно, как замельтешили белые каски, брякнули несколько раз жестяные омоновские щиты, послышался сдавленный крик, какое-то завывание и приглушённые приказы молчать пополам с матом. Арчеладзе выбрался из машины и приблизился к калитке. Кутасовцы заканчивали работу: на щитах лежали дубинки, бронежилеты, каски и верхняя одежда. Автоматы уже болтались на плечах ребят из группы захвата. Омоновцы стояли вдоль забора в одну шеренгу, раздетые по пояс. Видимо, Галазов кормил хорошо: из-за ремней вываливались животы. Полковник отметил, что все они как на подбор усатые, наголо стриженные и похожие друг на друга так, что отыскать среди них старшего невозможно. Он постучал в калитку. Кутасов открыл сам и начал докладывать, однако Арчеладзе махнул рукой:

— Вижу… Сорок семь секунд!

— Их в два раза больше, товарищ полковник!

— Всё равно долго. Замешкался, когда изучал обстановку. И одного я видел, когда выходили на исходный рубеж.

— Потренируемся — устраним, товарищ полковник! — заверил довольный Кутасов.

Арчеладзе обошёл испуганно-изумлённый строй потерявших вид бойцов ОМОНа и не смог узнать старшего. Без формы и амуниции они напоминали обыкновенных здоровых мужиков, годных для тяжёлой физической работы, где-то даже добрых и незлобивых. Лишь ожидание и страх, непривычные для крестьянского лица, придавали им несколько жалкий вид.

— Кто старший? — спросил полковник. — Шаг вперёд!

Строй потупленно молчал. Арчеладзе ещё раз пробежал глазами по белеющим в темноте лицам.

— Я повторяю: кто старший? Кто разговаривал со мной у ворот?

— Вот этот, товарищ полковник! — Кутасов ткнул дубинкой в живот одного из бойцов. — На нём была форма старшего лейтенанта.

— Все их документы — ко мне, — распорядился Арчеладзе.

— Никаких документов, товарищ полковник! — отозвался один из группы Кутасова, проверяющий карманы снятой одежды. — Сигареты, зажигалки, патроны, фляжки с самогоном…

— Должен быть личный номер офицера! Смотри на связке ключей!

— Нет ничего. И ключей нет! Одни наручники…

Полковник остановился напротив старшего — тот сверкнул глазами и отвернулся.

— Три шага вперёд, — скомандовал Арчеладзе.

Старший вышел из строя. Полковник подозвал Кутасова:

— В бардачке моей машины лежат ножницы. Пошли, пусть принесут.

— Есть! Куда их, товарищ полковник? — Кутасов кивнул на бойцов.

— Оружие и амуницию в отдел до особого распоряжения, — приказал Арчеладзе. — Всех в наручники. Вывези за Кольцевую дорогу и отпусти. Пусть идут домой… Не забудь снять погоны!

Ему подали ножницы. Полковник просунул пальцы в кольца, пощёлкал в воздухе и приказал старшему:

— На колени.

Тот завращал белками глаз, встал на колени.

— Что делат будэшь? — спросил подавленно. Полковник схватил пышный ус, ловко отстриг его — старший дёрнулся.

— Ты грузын!.. Прошу, отэц, не позорь. Ты наш обычай знаешь!

— Если бы я был грузин, — спокойно проронил Арчеладзе, — я бы тебя уже зарезал.

Остальные пленные смотрели с ужасом и, кажется, перестали дышать. Старший вдруг размяк и тихо, будто чревовещатель, завыл глубоко упрятанным в живот, тоскливым голосом. Полковник остриг ему усы, приказал встать в строй.

— Теперь будет видно, кто старший, — сказал он, бросил ножницы и пошёл в свой подъезд.

На лестничных площадках стояли тихие, молчаливые люди. Они, всю жизнь связанные с государственными тайнами, и так давно привыкли держать язык за зубами; тут же тишина над их головами была такая, что звенело в ушах. Они, как пленные, тоже боялись дышать…

Полковник поднялся на свой этаж, отпер дверь и вошёл в тёмную квартиру, заполненную той же непроглядной тишиной. Гнев излился, остался там, во дворе; иссякло мстительное чувство, опало на землю вместе с остриженными усами. Ему надо было торжествовать победу над тупыми подонками, он должен был насладиться поверженным и униженным противником, но вместо этого он ощущал звенящую пустоту и брезгливое чувство омерзения. Спасительная, отгораживающая от всего мира дверь своего дома на сей раз не спасала, и чудилось, что всё открыто, всё видно и нет места, где можно спрятаться и быть самим собой.

Полковник вымыл руки. Ноги привычно повели его на кухню, чтобы приготовить ужин — острую мясную пищу, однако непроизвольно присел к столу и долго сидел, уставившись в одну точку. Потом он вспомнил, что сегодня удачный день! Он же получил информацию от Нигрея! И теперь Комиссар в его руках!..

Однако и это не могло оживить ни разума, ни сердца.

Как бы исполняя ритуал, полковник всё-таки взялся готовить ужин, но запах жареного лука отчего-то показался ему тошнотворным запахом нищеты и убогой, неизвестно зачем текущей жизни. Так пахло в бараках и в посёлках вербованных лесозаготовителей, где ему приходилось бывать, когда он работал в Кировской области. Молодому, преуспевающему капитану было странно смотреть на этих полупьяных, воняющих потом и клопомором людей, каждое утро бредущих на работу. Он с каким-то изумлением всё время спрашивал — зачем живут эти люди? И прошлое и будущее — всё беспросветно! Что их заставляет жить, в чём они находят интерес к такой безрадостной жизни?..

Полковник вывалил приготовленный ужин в унитаз и смыл.

«Гогия, ты памидоры любишь? Кушать — да, а так — нэт…»

В квартире стоял устойчивый запах нищеты…

Он достал две бутылки вина, принёс их в зал и включил телевизор.

И вдруг на экране увидел «папу»! «Папа» в последние полгода ни разу не появлялся ни в эфире, ни на газетных полосах. Он ушёл в тень. С чего бы вдруг?..

Он не успел даже понять, о чём говорит «папа», лишь посмотрел в его круглые, немигающие глаза, как вдруг кадр сменился летящим мультипликационным паровозом со звездой…

Надо было срочно установить обстоятельства убийства старика Молодцова! Дать задание дежурному помощнику… Полковник выключил телевизор, допил вино из стакана и пошёл к телефону. Взял трубку и снова замер: Юрий Алексеевич Молодцов — второй труп из бывших работников контрольно-ревизионной службы. Что это?! Стоит ему лишь нащупать конкретного человека, связанного с тайной исчезновения золотого запаса, стоит прикоснуться к нему, как происходит немедленная смерть. И это всё равно — самоубийство или убийство. Люди, способные приблизить его к разгадке тайны, немедленно погибают…

Что за этим стоит? Включается «самоликвидатор» или какие-то незримые силы, недоступные пока его пониманию?

Или он сам, как чёрный демон, приносит им смерть?..

Почему вокруг золота всегда течёт кровь? Да, был же какой-то профессор, говорил что-то, все смеялись… Почему над ним смеялись? Впрочем, теперь всё равно, Комиссар-то в руках! И Птицелов был в руках…

Полковник подошёл к зеркалу и, не включая света в передней, долго всматривался в тёмный портрет. Сумрак в стекле как бы убрал всё малозначащее и оставил лишь его образ — суровый, орлиный, гордый…

Птицелов говорил, что похож на птицу, только не сказал, на какую. Полковник вынул из заднего кармана брюк пистолет «ПСМ» — генеральский, никелированный, отвёл затвор, проверил, есть ли патрон в патроннике, и открыл небольшой металлический шкаф, вмонтированный в мебельную стенку. Там стоял личный карабин «СКС», охотничье ружьё и мощный итальянский арбалет. В отдельном запирающемся блоке он хранил патроны и служебный пистолет. Уже давно никто из посторонних не входил в его квартиру, а за два последних года, может быть, лишь Воробьёв бывал раза три. Не имело смысла ничего убирать, прятать, запирать под замок, но срабатывала многолетняя привычка, вживлённая в мышечную память. Полковник сунул пистолет в блок и вдруг увидел начатую пачку нитроглицерина. Кровяные капельки посверкивали на блестящей фольге — это всё, что осталось от Птицелова. Вот то гнездо, где была его последняя капля…

Будто зачарованный рубиновыми шариками, полковник вернулся в зал и налил полный стакан вина. Оно тоже напоминало кровь, только тёмную, венозную, обеднённую кислородом. Золотой ободок на стакане засиял, испуская на пальцы свет. Полковник одним духом выпил до дна и утёр ладонью верхнюю губу — усы после Чернобыля не росли, но и тут осталась мышечная память…

Усы у него когда-то были не чёрные, грузинские, а пшеничные, пышные, несколько даже карикатурные, и они, подобно губке, всегда впитывали вино. Ему очень нравились собственные усы, но не как предмет мужской гордости; они придавали его орлиному носу, да и всему лицу, законченность, создавали его образ, скрывая хищность птичьего профиля. И женщинам они нравились…

Полковник пересчитал кровяные шарики в упаковке — семь штук, точно патроны в револьвере. Яд мог быть в каждом. А мог и не быть ни в одном. Птицелов знал в котором или взял наугад?.. Что чувствовал в тот миг? Да, вспомнил про птицу, будто поймал скворца, держал в руках и упустил… теперь и полковник поймал скворца!

Он выщелкнул шарик, бывший в соседней ячейке с тем, что выбрал Птицелов. Сел плотно в кресле, расслабился и осознанно, будто перед броском, выдержал паузу.

И в тот же миг подумал, что у этого недоноска в форме ОМОНа усы отрастут ещё.

Капля упала на язык и, прижатая к нёбу, стала медленно рязмягчаться, будто сладкая, тающая во рту ягодка. Полковник раздавил её о зубы и остановил дыхание…

Грузная, цепенящая боль ударила в затылок, сдавила виски. И почти сразу же онемел язык. Волна бесчувственности скользнула с него в гортань и побежала к сердцу. Хотелось того дремотного состояния покоя, которое он испытал, глядя на свистящий запал гранаты.

Полковник инстинктивно обхватил ладонями голову, сжал её и замер, ожидая развязки. Боль поднималась в голове грибом ядерного взрыва, клубилась под черепом и заполняла его пространство. Гладкая кожа на затылке и темени омертвела, зато на ладонях стала болезненно-чувствительной, словно открытая рана…

И на этой очужевшей коже он ощутил рост волос! Они были совсем маленькие, топкие, но густые, и на ощупь кожа головы напоминала бархат. Изумлённый полковник приподнялся в кресле и вдруг обнаружил, точнее, осознал страшное, нестерпимое желание жить. Только бы эта рубиновая капсула не оказалась ядом! Он никогда не принимал нитроглицерина и совершенно не знал его действия. У полковника было хорошее, крепкое сердце…

Прошло секунд десять, долгих и каких-то свистящих, словно он прыгнул со скалы в пропасть и теперь ожидал удара о землю.

Ничего не случилось! А Птицелов, помнится, умер почти мгновенно. Боль медленно опала, рассосалась, разнесённая кровью по всему телу, но этот густой, едва ощутимый замшевый ёршик на голове остался. Он не поверил своим рукам, включил свет и всмотрелся в зеркало, однако ничего, кроме своих изумлённых глаз, не увидел. Тогда он принёс настольную лампу и осветил себя сзади. Кожа на голове заискрилась: волосы росли серебристые, совершенно седые, однако это ничуть не расстроило его. Пусть хоть зелёные растут! Полковник приблизил лицо к зеркалу и стал ощупывать подбородок, верхнюю губу под носом, — и тут бабья, гладкая кожа стала замшевой, как у созревающего подростка…

За эту ночь волосы выросли на два миллиметра и, мягкие, бархатистые, были видны без всякого дополнительного освещения. Когда он утром посмотрелся в зеркало, то отметил, что похож на небритого, запившего горькую мужика. Глаза тоже были похмельные, красные и воспаленно поблёскивали.

Он включил все телефоны, и почти сразу же позвонил «папа».

— Ты где был всю ночь? — спросил он тревожным голосом.

Полковник не мог объяснить, что был дома, в собственных стенах, и в одиночку переживал одному ему понятное потрясение. Впрочем, не хотел и объяснять, потому что это не касалось даже «папы».

— Плановые мероприятия, — односложно отозвался он.

— Ты что там вчера натворил? Меня тут жалобщики достают.

Он напрочь забыл о схватке с ОМОНом и потому невозмутимо ответил:

— Не понимаю.

— Зачем выбросил ОМОН из своего двора? Поставили тебя охранять, а ты…

Голос «папы» слегка повеселел, и послышалась в нём глубоко скрытая гордость.

— Отрабатывал действия группы захвата, — сказал полковник.

— Нашёл время, — проворчал «папа». — Не трогай больше… В городе ожидаются массовые беспорядки, попытки захвата зданий и некоторых лиц. А твой домик сам знаешь…

— Этих жлобов поставили без документов, с оружием, — слегка возмутился полковник. — Банда, а не ОМОН.

— Не обращай внимания, — посоветовал «папа». — Эмвэдэшники проводят свою операцию, это их дело… Оружие и амуницию верни, когда приедут.

— Хорошо…

— И вообще, ни на что не обращай внимания. Занимайся своим делом. Возможно, эту неделю буду очень занят, так что не ищи меня…

— Ясно.

— Пока эта шумиха идёт, действуй самостоятельно. Посылай всех подальше.

— Принял к сведению.

— Будет время — позвоню, — пообещал «папа». — Кстати, как отработала группа захвата?

— Неплохо.

— Сколько сейчас у тебя человек?

— Всего восемь, — настораживаясь, ответил полковник. — Вчера работало шесть.

— Подбери людей. Мы должны иметь в этой группе человек пятнадцать, — неожиданно заявил «папа».

— Мне потребуется специальная экипировка, оружие…

— Распоряжусь, чтобы доставили, — немедленно отозвался он. — Должны быть постоянные и серьёзные тренировки. Освободи их от всех других занятий.

— Всё ясно, — заключил полковник. — Но серьёзные тренировки — тренировки на пленэре…

— Только не трогай ОМОН, — посоветовал «папа». — И воинские части.

— Понятно.

Полковник положил трубку. Разговор был странный, ибо «папа» ни слова не спросил о деле. Всякий диалог с ним начинался с досконального доклада Арчеладзе о проделанной работе. «Папа» требовал извещать его обо всём, посвящать во все детали планов, разработок и версий. То ли подействовал этот государственный переворот, то ли иные, известные причины, но интерес «папы» свёлся лишь к группе захвата Кутасова. За каким чёртом её надо удваивать? И так уже два года Кутасов сидит без работы, если не считать тренировок да редкой помощи уголовному розыску, когда требовалось бесшумно захватить какую-нибудь банду. «Папа» решил накачать мышцы отдела, хотя раньше заботился о накачке ума и всё время спрашивал об аналитической группе.

Сумасшедшая версия, рождённая полковником на обратном пути из Ужгорода, неожиданно получила новое подтверждение. Если «папе» доложить о способе перекачки золота, он не разгонит отдел и не отправит за штат Арчеладзе. И уж тем более в машину не бросят боевую гранату. «Папа» найдёт новое занятие, возможно, с жадностью уцепится за партийную кассу Бормана. Сделает всё, чтобы сохранить, увеличить и прекрасно оснастить спецотдел. Потому что это его сила, это его разум и мышцы. Это небольшая, но мобильная и вездесущая армия с неограниченными полномочиями и засекреченной деятельностью. Отдел это продолжение самого «папы», его информативный и карательный орган. Он нужен не потому, что сейчас в государстве нестабильная, взрывоопасная обстановка. Причина другая: с помощью Арчеладзе «папа» держит под постоянным контролем тайну перекачанного им же на Запад золотого запаса. Поэтому отрицательный результат работы отдела — хороший для него показатель. Значит, утечки нет.

И не «папа» ли велел прикончить информатора — старика Молодцова?! Это ожидает всякого, кто хоть что-то знает об исчезновении золота. А они постепенно будут высовываться, ориентируясь на отдел полковника. Одного заставит сделать это голод, второго — тщеславие, третьего — возможность заработать. Арчеладзе будет исполнять роль козла-провокатора, заводящего овечье стадо на скотобойню. Таким образом можно избавиться от всех свидетелей…

И не «папа» ли подсунул ему «золото Бормана», тем самым как бы продляя жизнь и законность существования специального отдела? А потом изъял золотой значок, чтобы ввести в заблуждение, разогреть профессиональный интерес…

Да, ведь золотом НСДАП активно и тайно занимается Комиссар. Значит, это не манёвр «папы»; за этим стоит ещё одна сила, связанная с Кристофером Фричем. Этот богатенький Буратино не станет швырять денежки на какую-то экспедицию в горы. И папаша его не зря финансировал фирму «Валькирия» и голову свою сложил. Да так, что и найти головы не могут…

Похоже, Урал и в самом деле поле чудес в стране дураков!

Полковник неожиданно чётко и определённо решил для себя, что пока ни в коем случае не нужно докладывать «папе» о способе перекачки золота. Тем более ему пока недосуг, его отчего-то начали волновать мышцы. И тем более получено разрешение действовать самостоятельно.

У него возникло предчувствие, что он впервые за два года существования спецотдела вышел на верный путь, освободившись наконец от хаоса предположений, версий и догадок. Но путь этот был настолько сложным и опасным, что замирало дыхание. Вырисовывались две силы, два направленных вектора их приложения: первая завязывалась на золоте компартии и «родителе» спецотдела, вторая — на золоте НСДАП и Комиссаре-«пожарнике». Всё остальное было лишь антуражем, флёром, предназначенным отвлечь внимание. Обе силы действовали параллельно, и в каждой ежечасно происходили какие-то нелогичные, необъяснимые события в виде исчезновения и гибели связанных с ними людей. Джонован Фрич пропал вместе с вертолётом; старик Молодцов был убит сразу же после встречи с полковником…

Арчеладзе позвонил дежурному помощнику и приказал к восьми часам получить подробную информацию об убийстве Молодцова.

— Есть! — ответил помощник и добавил: — Пришла шифровка из зарубежного отделения…

— Ко мне на стол! — распорядился полковник. — И всю информацию, касаемую Кристофера Фрича.

— Тут ещё есть сводка ГАИ…

— Что там?

— За истёкшие сутки проверены триста семьдесят два владельца вишнёвых «Москвичей». Список прилагается. Работы по выявлению машины, на которой в течение последних трёх дней меняли госномера, приостановлены в связи с осложнившейся обстановкой в Москве, — то ли прочитал, то ли изложил сводку помощник.

Арчеладзе бросил трубку и стал собираться. Он отпихнул в шкафу три привычных за последние полгода костюма и вытащил светлую тройку. На душе было чувство государственного переворота: хотелось выглядеть иначе, хотелось какого-то обновления, но в гардеробе полковника не было ни одного неношеного костюма. Светлая тройка смотрелась прекрасно, однако не годилась для осени. Пришлось надеть тёмные брюки и светло-серый, спортивного покроя пиджак. На кухне он выпил чаю со старым, варенным вкрутую яйцом, и эта разность температур даже взбодрила его, внесла элемент ощущения контраста. Он достал из шкафа пистолет и, направляясь в переднюю, увидел на журнальном столике упаковку с нитроглицерином.

Он почти не спал в эту ночь, но было чувство, что он напрочь заспал события вчерашнего вечера, как бывает после хорошей попойки, когда наутро остаются лишь ощущения произошедших разговоров и событий. Полковник взял упаковку, хотел спрятать в шкаф и, передумав, повыщелкал таблетки в унитаз, спустил воду.

Во дворе опять дежурил ОМОН, только теперь другой, безусый, краснощёкий и откормленный не хуже, чем североосетинский.

— Вы откуда, ребята? — спросил полковник.

— Из Омска! — весело отозвался один из бойцов. Полковник выехал со двора в ворота, услужливо открытые омоновцами, и свернул за угол…

Вишнёвый «Москвич» стоял на том же месте, где стоял ночью, когда Арчеладзе ездил на встречу с Молодцовым. Затемнённые стёкла скрывали внутренность салона, государственный номер был уже другой, судя по буквам, Рязанской области…

Это был вызов, по дерзости не уступающий вчерашнему ОМОНу.

Полковник переложил пистолет в карман плаща, оставив дверцу открытой, не скрываясь, пошёл к «Москвичу». Уже на ходу решил, что, если он тронется с места — стрелять по колёсам. На выстрелы немедленно прибегут бойцы ОМОНа, что бездельничают во дворе…

Показалось, что в кабине никого нет, тёмное боковое стекло отблескивало. Но едва полковник приблизился к машине, как оно опустилось. За рулём была тёмноволосая, красивая женщина с огромными глазами. Она смотрела молча и спокойно, может быть, ожидая вопроса. Из кабины пахнуло тонким и каким-то щемящим запахом духов. Полковник секунду помедлил, на миг забыв, с какой целью шёл к «Москвичу». Женщина помогла.

— Вы ко мне? — спросила она странным, чарующим голосом.

— Нет, простите, — вымолвил полковник. — Я обознался…

Он круто повернулся и пошёл к своей «Волге». Сел за руль и, трогаясь, посмотрел в зеркало: вишнёвый «Москвич» уплывал назад…

Пока он ехал на Лубянку, ему несколько раз показалось, что среди пёстрого потока машин позади мелькает что-то вишнёвое, похожее на платочек…

Проходя в кабинет через свою приёмную, он, как всегда, сдержанно поздоровался с секретарями и заметил на их лицах лёгкое выражение недоумения.

— Никого не впускать, — на ходу распорядился он и закрыл за собой обе двери.

Расшифрованное донесение зарубежного отделения было коротким и лаконичным:

Никаких комментариев больше не требовалось. В руках Арчеладзе был значок, принадлежавший либо Борману, либо Гессу. По ошибке осудили двойника Гесса, однако скоро разобрались…

Если исходить из того, что Зямщиц-старший, связанный с Комиссаром, заинтересован, чтобы сын вспомнил места, где был на Урале, значит, этот значок найден там. Другой вопрос: как он попал туда. Однако сейчас важно: где взял его Зямщиц-младший? Хочешь не хочешь, а придётся верить в его бред…

Информация о Кристофере Фриче лежала под шифровкой. Оперативная группа сообщала, что объект официально поселился в гостинице «Москва», где снял апартаменты, но появился там всего один раз — позавчера поздно вечером, после чего отправился на такси на улицу Рокотова и вошёл в квартиру гражданки Жуго. Разговор был очень коротким и вёлся на русском языке. Секретчица фирмы «Валькирия» пожаловалась, что она очень соскучилась по Кристоферу и весь вечер ждала его с нетерпением. Он же сказал, что хочет выпить стакан «Валькирии». В квартире двадцать три минуты было тихо, после чего опять послышалось характерное дыхание, стоны и даже всхлипы. Эта парочка успокоилась лишь вчера утром, и целый день из квартиры никто не выходил.

Полковник тихо изумился: похоже, этот иностранец сидел на голодном пайке в своей Канаде и только в России дорвался до бесплатного. Испытывая странное, полузабытое волнение, Арчеладзе весело откинул эту информацию в сторону и увидел справку дежурного помощника. Тот изложил на бумаге фабулу убийства старика Молодцова, полученную в милиции. Старик возвращался поздно к себе домой. В подъезде, где не горит лампочка, был схвачен неизвестным, есть следы борьбы на полу, изогнут и полураспущен нескладной зонт. Убийца прижал его к первой ступени лестницы, ведущей в подвал, и нанёс ножевое ранение в горло, от которого гражданин Молодцов скончался. Официальная версия милиции — убийство с целью ограбления: с пострадавшего снят плащ, пиджак и шляпа. Кроме того, карманы брюк вывернуты, а на тёмной лестнице найдена пятидесятитысячная купюра.

Это были его, Арчеладзе, деньги…

Он сразу же не поверил этой версии. Грабить плохо одетого старика может только безумный подросток или полный идиот. Но ни тот ни другой не станет убивать несчастного, слабосильного человека, тем более резать с такой холодной жестокостью. Скорее, ударят по голове, а то и просто прижмут к стене. Маньяки же редко грабят жертву.

Вывернутые карманы нужны были для милиции. Для неё же было перерезано горло: такой способ убийства указывал на убийцу-мусульманина. И полковник не сомневался, что какой-нибудь задержанный бродяга из азиатских республик признается в этом преступлении. Следовало немедленно взять это дело к своему производству. Но договариваться с прокуратурой о передаче дела мог лишь непосредственный начальник Арчеладзе. Придётся идти к Комиссару…

И это совсем не плохо! Интересно взглянуть на него после информации, добытой Нигреем. Подобные встречи и переговоры с иностранцами для него в порядке вещей или событие?

Он тут же поднял трубку прямого телефона:

— Товарищ генерал, мне нужно пять минут для разговора.

— Заходите, Эдуард Никанорович, — любезно ответил Комиссар.

Арчеладзе довольно потёр подбородок и ощутил под пальцами приятный, лёгкий шорох растущего волоса. И тут же включил селектор.

— Парапсихолог не объявлялся? — спросил он секретаря.

— Никак нет, товарищ полковник!

— Передай моё распоряжение опергруппе: немедленно установить местожительство, номер телефона и доложить мне, — приказал он.

Шагая по лестницам и переходам в крыло здания, где помещался Комиссар, Арчеладзе прикидывал, как разговорить его и пощупать психологическое состояние. Он никогда не видел его истинного лица. Всякий раз генерал при встрече натягивал маску и обращался «господин полковник»…

И в этот раз он предложил Арчеладзе сесть и изложить суть дела.

— Мне нужно забрать из милиции дело по убийству некоего Молодцова, — сказал полковник. — Требуется ваше согласование с Прокуратурой.

— Хорошо, — мгновенно согласился Комиссар и поставил себе в календарь какой-то значок. — Я не спрашиваю, господин полковник, зачем это вам нужно… Такие лишние хлопоты… Надо так надо.

— Спасибо, — проронил Арчеладзе.

Комиссар поднял глаза и вгляделся в его лицо.

— Что это с вами? Как вы себя чувствуете?

— Нормально, товарищ генерал, — ответил полковник, а про себя усмехнулся: надо же, и этот заметил! — Собираюсь сняться в рекламном ролике. Буду рекламировать бритву «Жилет».

Шеф понятливо усмехнулся, дескать, юмор принимается, и тут же спросил:

— Скажите, а как вы относитесь к происходящим событиям?

— Пока отношения не выработал, — очень официально сказал Арчеладзе. — Наблюдаю процесс.

— А как же расценить ваши вчерашние действия, господин полковник?

Арчеладзе вдруг подумал: а не Комиссар ли позаботился, чтобы охраняли его дом? Причём умышленно подобрал группу бойцов ОМОНа из Северной Осетии, уже поднаторевших в кавказских междоусобных конфликтах, наглых и бесцеремонных, способных спровоцировать совершённые полковником действия. Зачем-то ему нужно, чтобы Арчеладзе проявился как сторонник Верховного Совета, как противник государственного переворота…

Доставить такого удовольствия полковник никак не мог, и шеф напрасно ждал какой-то нестандартной реакции.

— Какие действия вы имеете в виду, товарищ генерал?

— Противоправные, господин полковник, — пояснил Комиссар. — И унижающие честь и достоинство офицера милиции.

— Это называется тренаж спецподразделения на пленэре, — со скрытой издёвкой произнёс Арчеладзе. — На что было получено разрешение от «папы».

— А он давал вам разрешение без всякого медицинского освидетельствования закапывать человека? — неожиданно спросил Комиссар. — Именно закапывать, а не хоронить? Даже в целях конспирации? Насколько мне известно — не давал. Это что? Самоуправство или преступление?

Он опять припомнил ему Птицелова! Причём на сей раз с жёсткой решительностью. И это уже не случайно. Неужели Нигрей как-то засветился и этот накат — ответный?

«Папа» не давал «добро», да и спрашивать-то было некогда, однако прекрасно знал ситуацию из последующего детального доклада Арчеладзе. И ничего не сказал, поверил на слово, как делал всегда.

— Извините, господин полковник, я обязан сделать эксгумацию трупа и произвести медицинские исследования, — заявил шеф. — И не потому, что не доверяю вам. Этот факт станет безусловно известен спецпрокуратуре, и что я им покажу? Отчего умер человек по прозвищу «Птицелов»? Пожалуйста, занимайтесь своим делом. Меня не интересуют его секреты. Но когда речь идёт о человеческой жизни — я обязан вмешаться по долгу службы.

Он врал, обеспечивал себе прикрытие. И можно было представить, какой акт судмедэкспертизы окажется в его руках! На трупе, пролежавшем в земле пять месяцев, найдутся следы насилия — ссадины, кровоподтёки, ушибы и переломы костей. И яд найдётся. Ведь его можно впихнуть в рот пострадавшего…

Комиссар явно шёл на абордаж. Возможно, знал, что «папа» очень занят в связи с государственным переворотом, и пользовался случаем беззащитности Арчеладзе.

— Да, пожалуйста, товарищ генерал, — спокойно ответил полковник. — Желаю удачи.

И, не спросив разрешения идти даже для субординации, ушёл, оставив двери открытыми.

В другой раз он бы уже полыхал от гнева, но сейчас ощущал полное спокойствие, и только мысль работала стремительно и с каким-то азартным, злым задором. Комиссар хорошо изучил его и знал, что взбешённый, заведённый Арчеладзе не способен правильно оценивать ситуацию и будет делать глупости. Возможно, рассчитывал, что, придя в себя, испугается того самого предполагаемого акта судмедэкспертизы и побежит к Комиссару искать контакт. А контакт возможен будет лишь при условии хотя бы частичного подчинения для начала. Увяз коготок — всей птичке пропасть…

— Разыщи Кутасова, — на ходу приказал секретарю Арчеладзе. — И срочно ко мне!

На улице моросил мелкий дождь, окна «плакали», а полковник в своём кабинете вдруг начал испытывать ощущение праздника. Он принёс из комнаты отдыха бутылку вина, бокал и сел за рабочий стол. С удовольствием выпил, но не для того, чтобы выгонять стронций из организма: сегодня он забыл о белёсой пыли, исторгаемой из тела. Сегодня росли волосы и пробивалась борода…

Подвижный, лупоглазый Кутасов был человеком жизнерадостным и, видя начальство, отчего-то всегда улыбался — слегка ехидно и добро.

— По вашему приказанию!.. — играя солдафона, козырнул он, появившись на пороге.

— Садись, Сергей Александрович! — предложил Арчеладзе. — Насколько знаю, ты не пьёшь?

— Только на Новый год, Эдуард Никанорович! — засмеялся Кутасов, а сам ждал какого-нибудь слова о вчерашней своей работе.

— И хорошо, — одобрил полковник. — Тебя не смутит, если я буду потягивать винцо?

— Ради Бога!

— Мне понравилось, как ты вчера сработал.

Кутасов просиял — рот был до ушей.

— Ничего мы их! Пока они тыры-пыры-пассатижи, мы их хоп! За Кольцевой выпустил на травку. «Спасибо, началнык!» — кричат. Думали, расстреливать везут, как у них.

— Ты им одежду отдал?

— Рубахи оставил. И наручники. У них же в Осетии ещё тепло.

— Логично. А наручники-то снял?

— Нет. А зачем? Дорога ровная, спотыкаться не будут. Чего доброго, разбредутся ещё. Поставил лицом в сторону Кавказа и скомандовал.

— Ты до службы у нас кем был? — спросил Арчеладзе, восхищаясь непосредственностью командира группы захвата.

— Я-то? О!.. Сначала каскадёром на «Мосфильме», потом постановщиком трюков недолго… Ну а потом в группу «Альфа».

— Так вот, Сергей Александрович… — полковник отпил вина. — Тебе надо поставить два трюка. Первый — кадровый, второй — каскадерский.

— Любопытно, товарищ полковник! — Опять рот до ушей.

— С сегодняшнего дня твоя группа полностью освобождается от всяких посторонних нагрузок. Будешь тренироваться ежедневно. План занятий представишь мне.

— Об этом и мечтать не смел… А тренироваться опять на полигоне?

— Будет и пленэр, погоди, — остановил полковник. — Нужно увеличить группу до пятнадцати человек. Подыщи кадры. Порыскай в «Альфе», в «Вымпеле», в общем, собери звёзд из всех созвездий. На кого пальцем покажешь — тот и твой.

— Эдуард Никанорович! Что я слышу?.. Эх, не дожидаясь бы Нового года, сейчас махнуть…

— Я тебе махну!

— Шутка, товарищ полковник!

— Сегодня ночью у тебя будет пленэр, — заявил Арчеладзе. — Меня интересует российско-шведская фирма «Валькирия». Располагается она в помещении бывшего Института кладоискателей. Прямо сейчас начинай изучать обстановку, вышли разведку. В три часа ночи войдёшь в здание фирмы, откроешь все столы, сейфы и отснимешь все бумаги. Все до единой! В том числе и финансовые. Получи необходимую аппаратуру… Версией для следственных органов потом должны стать факты, свидетельствующие о налёте конкурентной организации, плюс к этому имитация лёгкого ограбления. Пусть твои ребята поиграют уголовничков: наколки, сленг, мат и всё прочее. Вы — наёмники, жлобы, наподобие вчерашнего ОМОНа. Часть компьютеров разбить, изъять все дискеты, память, где заложены номера телефонов, имена, адреса, все фотоматериалы. Окурки внести с улицы, резину автомобилей уничтожить по окончании операции, а также обувь. Работать в перчатках, оружие самого разного производства, желательно китайского и западноевропейского сороковых годов. Охрану и обслуживающий персонал, что будет на месте, не изолировать, держать в помещениях, которые обыскиваются. Действовать профессионально, но профессионализма не выказывать, друг друга называть по кличкам. Перед окончанием операции обрезать телефонную связь, вывести из строя радиотелефоны. При отходе в трёх километрах от фирмы рассыпать на дороге «ежей», за ними в кювете должна лежать разбитая машина с проколотыми колёсами. В машине — кровь, какое-нибудь оружие, бумаги фирмы «Валькирия», зэковская наборная авторучка, окурки, собранные на улице. Проработай легенду этой машины, желательно из угона… Всё ясно, Сергей Александрович?

— Так точно, товарищ полковник. — Кутасов больше не улыбался, рот стал маленьким, аккуратным, детским.

— За операцию отвечаешь лично. И только передо мной. В её суть никого не посвящать, даже моих помощников.

— Спасибо, Эдуард Никанорович.

— За что, Серёжа?

— За возможность почувствовать себя профессионалом…

— Если так — на здоровье! И — вперёд на мины!

Он не мог произвести взрыва, когда встречался с Зямщицем. Но погром в «Валькирии» уж точно всполошит всех, кто связан с фирмой. Комиссар, возможно, поймёт, чьих рук дело, — на это и рассчитано. Любопытно будет взглянуть, как поведёт себя Кристофер Фрич. Побежит к Комиссару просить охраны и защиты от «конкурентов» или не побежит?

В кабинет вошёл помощник по кадровым вопросам, рыжеусый, пожилой человек, имеющий право входить без доклада и садиться без приглашения.

— Эдуард Никанорович, сотрудники в некоторой растерянности. Обсуждают указ президента, толки разные… Что прикажете?

— Нас не должна интересовать политика, — сказал полковник. — Мы служим Отечеству.

— Так-то оно так… Объяснить бы ситуацию.

— Пройди по группам и объясни. Золото необходимо России. А кто ею правит, какой временщик на троне — не имеет значения. Пусть все занимаются своим делом.

— Вас понял, товарищ полковник, — козырнул кадровик, единственный, кто носил форму во всём отделе.

Арчеладзе подошёл к окну — дождь перестал, и над крышами домов плыли рваные холодные тучи, на фоне которых мельтешила несомая ветром листва. Ему вдруг захотелось полного одиночества, тишины, и с подступающей осенней грустью он подумал, что скоро выпадет снег и до самой весны теперь не увидеть травы, не походить по мягкой, талой земле, не услышать запаха листвы, хвои, грибов…

Решение созрело спонтанно, резко и необратимо, словно шапкой оземь ударил. Полковник вызвал Воробьёва. Едва борода его просунулась в двери, как хитрый выпуклый глаз завертелся, изучая настроение начальника, чтобы в соответствии с ним избрать манеру общения. Взгляд его остановился на бутылке вина. Опыт подсказал ему начать с доклада, поскольку вино на столе шефа могло означать и утоление радости, и утоление горя.

— С Зямщицем-младшим происходят странные вещи. Он считает, что значок фашистской партии рассосался из его кишечника и попал в кровь. Ему кажется, что он теперь — воплощение символа НСДАП, живая свастика. Врач Масайтис ничего сделать не может, гипноз бессилен.

— Ну и прекрасно, — проговорил полковник, глядя в окно и потирая бархатистый подбородок.

— Теперь относительно наших внутренних дел, Никанорыч, — расслабился Воробьёв. — Группа экспертов надёжная, к утечке информации не причастна. Стучит только машинистка. Причём с охотой берётся перепечатывать бумаги не только аналитической группы…

— Как её зовут? — спросил полковник.

— Редкое имя — Капитолина… — Воробьёв ухмыльнулся: — Но какая талия, какая редкая грудь — ёкарный ба-бай!..

— Сейчас в наличии у тебя есть человек, который обеспечивал встречу с Птицеловом? — перебил восхищения Арчеладзе.

Воробьёв прищурил глаз, покусал внутреннюю часть губы.

— Есть, товарищ полковник…

— Освободи его от всех поручений и немедленно отправь на Ваганьковское кладбище, — распорядился полковник. — Пусть присмотрит за могилой Сергея Ивановича Зайцева.

— Что такое, Никанорыч? — встревожился тот.

— Пока ничего… Если будут эксгумировать труп, пусть отснимет весь процесс, в деталях и лицах, — Арчеладзе присел на угол стола. — Меня интересуют судмедэксперты, их фамилии. Кто конкретно производил вскрытие, кто делал химические анализы, где и в присутствии кого. Пусть проследит, куда потом поместят труп… Твой человек должен быть хладнокровным и не брезгливым. Дело в том, что тело Птицелова должно после экспертизы находиться у нас, в нашем распоряжении. Определись с моргом, где можно его спрятать на время.

Воробьёв подёргал бороду, вздохнул и вдруг схватился за щёку:

— Придётся мне самому… Тут ещё зуб разнылся. Надо нерв удалять.

— Нет, Владимир Васильевич, поручи это дело подчинённому, — воспротивился полковник. — Ты мне нужен для другого дела.

— А что ещё, Никанорыч? — с тоской спросил Воробьёв.

— В лес поедем, за опятами. Выезд — в семнадцать часов.

— За опятами? — не поверил тот, забыв о зубе, — прикидывался…

— Ага… С ночёвкой. Помнишь, были в охотничьем домике?

— Да как же, Никанорыч!

— Нигрея возьмём с собой.

— Обязательно! — разгорячился и взвеселился Воробьёв. — А то ходит какой-то ватный, вялый…

— И Капитолину, — добавил полковник.

Воробьёв вытаращил глаза:

— Кого?..

— Капитолину, машинистку из аналитической группы, — пояснил Арчеладзе. — Ту, которая стучит. Пусть тоже отдохнёт от трудов праведных.