Время. Урок шестой

Славянская история представляется мировой науке неким закостенелым, вялотекущим процессом, возможно, потому у отечественных историков и возникло суждение, будто славяне, сидя по глухим лесам и рекам, не развивались поступательно, как иные народы, а находились в полудреме и, если чему-то учились, непременно заимствовали знания у продвинутого Средиземноморья или, на худой случай, у норманнов. Иногда, просыпаясь, эти варвары озирались, догоняли впереди идущих, меняли одежды из шкур на платяные обноски греков, брали у прочих соседей какие-то примитивные технологии, в том числе общественного устройства, и снова впадали в анабиоз. Этакие вечные аутсайдеры, плетущиеся в хвосте истории, потому, де-мол, проспали долгий период «прогрессивного» рабовладения и из небытия сразу угодили в феодализм.

Как еще объяснить, если по правилам игры, принятым с незапамятных времен, всякий народ должен, обязан пройти все стадии развития? Исключения тут не допускаются, потому что сразу рухнет выстроенная теория эволюции, а она священна.

Итак, наши предки попали в феодализм и опять задремали на несколько столетий, дабы, очнувшись, увидеть, что земля «вельми богата и обильна», да порядка в ней нет. Позвали из- за моря себе варяжских князей, окрестились, помолились новому богу и опять улеглись, чтобы проспать европейскую эпоху Возрождения. Только Петр Великий едва добудился и прорубил окно: глядите, мол, как жить надо! Где Европа, а где мы?

Слава богам, избушка у славян была, а то бы в какой стене стал рубить, коль жили бы в подземельях, аки чудь?

На эту удочку попались все классики, кто описывал историю Государства Российского с древнейших времен. Я опускаю вопрос, зачем и в угоду кому, особенно в XIX веке, сыновья священников вдруг массово начал строчить подобные сочинения, причем подражая друг другу: Ключевский — Соловьеву, тот — симбирскому помещику Карамзину и все вместе — очарованному великим реформатором Татищеву, этакому русскому Геродоту. Совокупив усилия, они достигли одной общей цели, и мы теперь судим о славянской, русской истории по их представлениям. «Сужденья черпаем из забытых газет»… Все они, безусловно, пользовались архивами, существующими на то время, историческими письменными источниками, особенно Татищев, которому довелось жить и творить еще до московского пожара 1812 года, в коем сгинуло много памятников старины, в том числе и список «Слова…».

Но никто из них не рассматривал язык как основной носитель исторической, духовной, технологической информации и сведений о психологии, нравах той или иной эпохи. И, описывая убогое, варварское существование славян, никто не задался вопросом, откуда у пращуров взялся богатейший словарь, вобравший в себя всю информацию о мире и мироздании? А ведь они в XVIII–XIX веках были ближе к корням, к нравам и обычаям прошлого, чем мы сейчас, и областнические наречия выражались ярче, свежее, ибо Россия еще не испытала великой урбанизации. Носители и хранители языка продолжали вести естественный образ жизни, согласованный с природой, бабушки помнили сказки и колыбельные, дедушки — сказания и притчи, и в каждой деревне было по одной Арине Родионовне, которая вскормила Пушкина словом.

Ан нет, тело, предание, отчленили от кровеносной системы и суть самой крови — слова, жизненно важные составляющие единого организма перестали питать друг друга. Вместо предания получилась история, наука о прошлом.

Слово и связанная с ним мифология, устное творчество не умерли на этом операционном столе; пострадало наше сознание, настроенное на восприятие истории, изложенной подобным образом.

Читать научные работы уже почти невозможно: одни ссылки друг на друга, одни компиляции, подпорки и ничего живого. Полное ощущение, будто ходишь по каменноугольной лаве с деревянной крепью, которая под напором земной толщи и времени трещит и медленно оседает.

Мы утратили ощущение объемности древнего мира, то есть чувство времени и пространства своего прошлого. Исчезло бинокулярное зрение и выработалось циклопическое — это когда видишь одним глазом. Картинка всегда будет плоская, но самое главное — очень трудно или почти невозможно определить расстояние до объекта. Стрелять удобно — не надо прищуриваться, взирать на мир — нет…

Славянский Дар Речи корректировался сообразно со временем того или иного исторического периода и, как видеорегистратор, запечатлел весь путь движения. Вслушайтесь в созвучие слов мера и время, и сразу поймете, что это одно и то же и второе получилось от перегласовки первого. Отсутствие чувства меры и чувства времени непременно ведет к заблуждению в пространстве, поэтому в нас генетически заложены солнечные часы. Не ведая того, мы все время измеряем, отсчитываем время, что бы ни делали и в каком бы положении ни находились. Вспомните свое состояние, когда вы отвлеклись на что-нибудь, случайно и крепко заснули, утратив счет времени? Возникает если не паника, то чувство, близкое к нему: который час?!

Иногда кажется, оно остановилось, иногда, напротив, совершило невероятный скачок…

Первозданные, не запыленные слова, измеряющие время по солнцу, — рано и пора, пожалуй, самые употребляемые в нынешней лексике. И еще слово поздно (припоздниться), в котором явственно читается синоним слова — закат (солнца): здно, зднитья — угасание огня, света, дня. Дно и день также однокоренные слова, возникшие от перегласовки, поскольку солнце погружается и потом поднимается со дна, и мы говорим: день встает. Бездна — буквально без дна, то есть куда можно уйти безвозвратно: в представлении пращуров вселенная непременно имеет дно, как всякая река или море. У греков есть выражение об ушедшем времени — кануть в Лету, где Лета — река в царстве мертвых, вода которой лишает памяти о прошлой земной жизни.

Следующие «временные» слова утро и вечер. Если утро — у тра, ясно и без перевода, то его антоним претерпел изменения в своей структуре и высветляется лишь в форме вчера. И тут открывается весьма зрелищная и содержательная картина: отгорает день, наступает вечер, и прошлое уходит в вечную тьму, в черноту. Какое точное представление о безвозвратности ушедшего! Вчерашний день уже никогда не загорится, вчерашний свет неповторим! Только понимая это, можно раскрыть слово вечность — то, что безвозвратно ушло в прошлое, покрылось мраком, чернотой, но мы живы верой, что наступит день (и век!) грядущий, ночная тьма непременно рассеется.

Запоешь тут гимны солнцу! И будешь не коротать время дня, а проживать его осознанно, смакуя каждое неповторимое мгновение.

Какая мощная энергия извлекается из такого представления! Какие вдохновляющие стимулы включаются! И нам хотят еще сказать, что народ, обладающий такой философией и соответствующей психологией, большую часть времени пребывал в небытие, в дреме?

И тут мы подошли вплотную к понятию, которого в нашей современной жизни нет, но оно неосознанно существует само по себе, — энергия времени. Мы все время говорим: время идет, время не ждет, время уходит, время движется, бежит, улетает, кончается. То есть осознаем и понимаем, что оно находится в постоянном движении, а всякое движение имеет энергию, иначе абсолютный покой. И это вовсе не смена дня и ночи, не тиканье ходиков, не бег стрелок на циферблате; это вполне реальные, имеющие физические свойства величины, которые можно выразить в «вольтах», «амперах», в мерах веса, объема, единицах измерения скоростей и др. Иное дело — произвести замеры или определить хотя бы даже присутствие этой энергии — не в состоянии: приборов пока нет. Однако чувствуем ее, наверное, точно так же, как ток, бегущий по проводам, который невозможно увидеть глазами, представить бег электронов, однако пощупать и ощутить просто — схватитесь за оголенный провод. Причем время может потреблять энергию для своего движения и одновременно вырабатывать ее, но уже в ином виде, с иными параметрами. Это примерно, как железнодорожный локомотив, который при разгоне берет напряжение из контактной сети, а при движении инерционным ходом начинает ее вырабатывать с помощью генераторов, приводимых в действие от колес состава. Но я не стану углубляться в суть теории происхождения и законов существования энергии времени — это область других уроков и задач. Наша задача — через посредство Дара Речи выявить, установить знания наших пращуров о законах ее существования или хотя бы отыскать следы, факты, когда они оперировали подобными категориями.

Движение, течение времени, как и железнодорожный состав, используя энергию прошлого, с помощью внутреннего «генератора» при инерционном ходе вырабатывает энергию будущего. И ее на порядок меньше потребляемой.

Дар Речи сохранил и донес до нас название энергии — Чу. Это один из редких слогокорней, который сам претендует на собственно слово и относится к существительному среднего рода, что говорит о принадлежности к миру прави. И это не абстрактная величина: в ветхие времена, вероятно, умели замерять напряжение, потенциал этой энергии и считали главным ресурсом, который следует добывать, чтобы время жизни народа не утратило своего поступательного движения. Не хлеб насущный, не тучные стада и табуны и даже не золото и серебро являлись гарантом благоденствия, а некая неуловимая энергия будущего.

Но все по порядку. Сначала нам предстоит извлечь из языка информацию обо всем этом и осторожно, археологической кистью снять временные «культурные» наслоения. «Чу! Соловей где-то свищет…» — произнес поэт строчку, которую помним со школьной скамьи. И немало нас тем самым удивил, ибо мы не знали, что такое ЧУ, хотя оно было в общем-то на слуху: моя набожная бабушка все время чуралась и говорила: «Чур-чур меня».

Помню, учитель объяснял: дескать, ЧУ—междометие, способ привлечь наше внимание, мол, остановись, стой, замри. И не убедил, поскольку на слуху роилось еще десяток слов с ЧУ, где оно было далеко не междометием. Причем набор этих слов относился к предметам и явлениям таинственным, которые не пощупать руками: чувство, чудо и одновременно чума (болезнь), чумак (ломовой извозчик, перевозчик соли), та самая чудь белоглазая, чум (жилище), чурка (дрова), чуб (прическа), даже блатное чуба, чувак. Что было делать: наше школьное отроческое сознание еще не утратило младенческой пытливости и способности связывать несвязуемое. Неуправляемый логический аппарат жил сам по себе и мгновенно подвергал специфическому анализу все услышанное. Учитель еще договорить не успел, а у меня в голове пролетело множество производных, объединенных этим странным ЧУ, у поэта означавшим, скорее всего, остановись, мгновение.

Самым говорящим из них и часто употребляемым было чудо, ибо о нем все твердили на разные лады: чудеса, чудак, чудило, чудно, причуды, отчудить, начудить, то есть обозначение всего необычайного, выдающегося и даже смешного. В слове чудачить оно, чудо, фактически сбрасывает с себя покров и явно указывает на то, что ЧУ дается. Его можно взять взаймы, как соли у соседа, но дающий отчего-то выглядит этаким простаком, лохом и вызывает улыбку. Должно быть, раздавать просто так это ЧУ было не принято. Но в любом случае, если его дают, то оно должно иметь какие-то физические величины, форму, реальное воплощение, но всего этого нет! А в слове чуять — буквально ять, брать, воспринимать ЧУ, только вот в каком виде, если запах, аромат тоже отсутствуют? Однако мы говорим, к примеру: я нюхом почуял неладное, то есть слово указывает на некое предчувствие и уводит нас в область интуиции. Вместе с тем в слове чувство читается, что ЧУ может вставать, принимать столпообразную форму, пусть даже умозрительную, трансформироваться; чувства могут возникать, гореть, пылать, угасать, едва теплиться, холодеть, остывать, умирать и возрождаться.

Мы существуем, даже не подозревая, что ЧУ присутствует во всем, что испытывает, переживает человек буквально от рождения до смерти! Мало того, само ЧУ способно гибнуть, что выказывает нам слово чума — смерть ЧУ: знак М (мор, мрак, мара, мраз) в данном случае означает смерть, поэтому помешанного рассудком человека называют зачумленным, чумным, очумевшим. И место ему не в обществе, а в чуме, вероятно, для чего и служило временное жилище из шкур и жердей — больница для чумных, изолятор. Загляните в современный чум северного жителя и сразу же без привычки очумеете. Хорошо дешифрируется слово чурка, если вспомнить привычку чураться. «Чур-чур меня!» пришло из глубины тысячелетий, проникло в христианство со смыслом «спаси, помилуй» или как призыв к ангелу-хранителю. Неведомый, загадочный чур и носил эти функции в древности, а сам, скорее всего, выстрагивался и вырезался из куска бревна и был домашним божком, позже получившим уничижительное название — чурка (буквально душа, дух чура), идол, истукан. О том, кто же он такой, мы еще поговорим на уроке, посвященном слову «род», и определим его место в домашнем пантеоне.

Новая идеология всегда стремится сплясать на костях старой, да еще и почураться при этом: такие вот у нас забавы. Чужой, чужбина также несколько приспускают таинственную завесу над ЧУ, выдают его связь с огнем: жба — жаровня, емкость для хранения огня, и отсюда жбан, ворожба (вражба — гадание над огнем). То есть ЧУ привязано к огню, однако не является его воплощением или качеством, а скорее как-то передается с помощью огня. А слово чуб начинает приближать нас к внешнему облику человека, обладающего ЧУ. Чуб (чуп) изначально — оселедец, пучок волос на темени, поэтому говорят «чубатые казаки», имея в виду запорожцев. Знак Б или П здесь может быть и в понимании божества, относящегося к божественному, или к правы, что в общем-то одно и то же. Впоследствии чубом (чупом) стали называть все волосы в при- лобной части головы: «…за чупрын таскает». То есть оселедец могли носить те, кто обладал Чу. Между прочим, носили их в Причерноморье сколоты. А на Балтике, на острове Руяне, — русы и князь Рюрик! Святослав Игоревич, его внук, был последним из князей, кто носил чуб и еще серьгу в ухе, как старший в роду. (По косвенным источникам, его носил и князь-оборотень Всеслав Полоцкий.) В слове чуть вложено понятие малой толики, а в чудесно слышится его значительный объем: десно, десница — правая сторона или рука, день, власть огня и света, сияние прави, когда наступает господство ЧУ. Человеку в это время хорошо, чудесно: прилив энергии, страсть к действию и восторг от такого состояния. Мы говорим «приподнятые чувства» и под их воздействием совершаем глупости и подвиги.

Все указывает на ЧУ, как на особый вид духовной, мобилизующей энергии, двигающей не только отдельного человека, но и целые народы, когда оно совокупляется в единое целое либо каким-то образом добывается, как основной ресурс, позволяющий некой общности продуктивно существовать определенное время.

На эту мысль наводят всевозможные календари и древние обсерватории, призванные постоянно контролировать течение времени. Будто других забот не было, житейских, экономических, которые вяжут современного человека по рукам и ногам. И у нас возникает полное непонимание, к примеру, зачем наши пращуры возводили циклопические сооружения, назначение которых неясно: пирамиды, сфинксы, Стоунхендж, идолы на острове Пасхи, гигантские фундаментные блоки, оставшиеся от каких-то неведомых построек. Или, например, какая сила, какая энергия позволяла гуннам пройти от Дальнего Востока до Ближнего? Чтобы ограбить весь мир? Насадить свою культуру и религию? Это слишком сомнительно, потому как просто и очень уж современно — поправить свое экономическое состояние за счет других или достичь мирового господства, внедряя собственную идеологию. Мы зачумлены нынешним образом мышления и поведения, наши ценности диктуют способ мировосприятия, поэтому и не можем проникнуть в тайну строительства пирамид. И начинаем выдумывать внеземные цивилизации, инопланетян, посетивших нашу Землю, а чаще валим все на глупость и самодурство пращуров — так легче, поскольку сами живем, как пришельцы.

Да, бесконечный контроль за временем наводит на мысль об ожидании «конца света», точнее конца времен, что может вполне ассоциироваться со светом. Мы думаем, что этот ресурс отпущен нам бесплатно и на вечные времена, думаем, оно нескончаемо, а вернее вообще о нем не думаем в планетарном масштабе, как не думаем о воздухе, которым дышим, о своем сердцебиении. Точно так же мы еще недавно относились к питьевой воде, совершенно безопасно получая ее из-под своих ног — из рек, озер и прочих источников. Теперь покупаем в бутылях и вроде бы даже привыкли к этому. Следующим истощимым запасом как раз и окажется воздух, а последним — время, и если конкретнее, то его энергия. На Земле при этом остается на самом деле много воды, но ее пить нельзя. Так же будет и с воздухом, которым невозможно дышать, и со временем, которое невозможно проживать.

Вы заметили, последние сто лет нам катастрофически его не хватает. Ни на что! А научно-технический прогресс тем часом идет семимильными шагами, и еще скорее меняются наши пристрастия, увлечения, ценности. Дни и ночи, утра и вечера стали короче, нам некогда заниматься воспитанием детей, творчеством, своим домом, родителями, мужем, женой — все наскоро, на бегу, мимоходом. Любимыми «временными» словами сделались «пока-пока», то есть, едва заговорив с человеком воочию или по телефону, мы уже с ним прощаемся. И от этого чувствуем неимоверную усталость, неудовлетворенность, разочарование, увещеваем себя, что еще успеем, откладываем главное на завтра, а «завтра» стремительно превращается во «вчера» — уходит в невозвратную бездну, во тьму.

А мы тем часом ждем чуда и все больше ввергаемся в гонку за ним: красим седину, делаем подтяжки, чтобы продлить молодость, певички- «примадонны» (слова-то какие придумали — равная богине!) берут в мужья молоденьких мальчиков, чтобы от них «навампирить» немного энергии, стареющие олигархи — девочек. Но нет, оно, время, все равно убегает вперед.

Мы утрачиваем меру и веру, а они перестают нас питать своей энергией ЧУ. И в этом тоннеле не виден свет — там и в самом деле маячит конец времен. Полное чувство, что мы от голода дожираем какие-то остатки пиршества с чужого стола, допиваем недопивки, докуриваем наслюненные, но еще дымящиеся сигары…

Мы растрачиваем энергию времени, добытую нам нашими пращурами, и никак не восполняем, не подпитываем аккумулятор. А то и вовсе устраиваем КЗ — короткое замыкание, чтобы посмотреть на вольтовую дугу, очередную революцию, например. Красиво, эффектно, черт возьми, иллюминация, фейерверк!..

Прошло уже около тридцати лет после открытия Аркаима, и мы до сей поры гадаем (гадать — буквально дать га, то есть движение): зачем мастера бронзовых дел возводили подобные города? Как известно, двойные стены их срублены из бревен и засыпаны суглинистым, известковым песком, который цементируется от естественной влаги. Они имеют толщину до пяти метров каждая и высоту — как кремлевские. Между стенами — сложный лабиринт. И это все, чтобы прикрыть от нападения три десятка домов? Сколько же врагов должно было быть у наших пращуров на юге Урала! Наверняка жили в состоянии постоянных боевых действий…

Ничуть! На них вообще никто не нападал, нет даже малейших следов войны, штурма, осады. Ни в Аркаиме, ни в Синташте — ни в одном из восьми десятков открытых и слегка отрытых городов «Андроновской культуры». Тогда зачем эти великие стены? Зачем сложнейшие лабиринты между ними?..

Но это еще не все. Аркаимцы плавили руду, получали бронзу и жили припеваючи в этом детинце от полусотни до ста лет. Затем собирали свои семьи, скарб, инструменты, посуду и прочую мелкую утварь, забирали скот, выходили за стены и…. поджигали свой город! Конечно, безумцы.

Спалив крепкие еще (из кондовой, зрелой, сосны) дома и стены, они уходили далее в леса и верстах этак в семидесяти воздвигали новый, точно такой же круглый, солярный, по заранее вычерченному инженерному проекту построенный и лишь потом заселенный — с крепостными стенами, лабиринтами, домами, литейными печами, хитроумной (напоминающей инжекторную) системой колодезного поддува. Холодный воздух устремлялся вверх, влекомый огнем, вызывал вакуум и, пройдя через патрубки астрообразных керамических отводков, усиливался многажды. Не надо качать меха. А на дне колодца можно еще устроить натуральный холодильник и хранить продукты, которые не портятся из-за низкой температуры и постоянного движения воздуха.

Так и продолжали себе жить, занимаясь прежним ремеслом — переплавлять уральский медный колчедан.

Может, в старых городах начинался мор, страшные болезни? Нет, раскопки могильников это не подтверждают, люди умирали от старости, а детские захоронения — редкость.

Между тем аркаимцы продолжали чудить. Спустя полвека жизни в новом городе, они про- делывали с ним то же самое и… возвращались на старое пожарище. Сгоревший дотла, город восстанавливали, как реставраторы, с точностью до сантиметра, и если стоял огарок столба, то его вынимали и ставили в это место новый, очищали и ремонтировали глубокие, до двадцати метров, колодцы, клали печи в аккурат на месте разрушенных старых.

И опять варили бронзу, лепили горшки, рожали детей, пахали нивы и пасли скот.

Может, они сохраняли таким образом общественное устройство, боялись социального неравенства? И чтобы не было ни богатых, ни бедных, чуть ли не с каждым поколением жизнь начинали с нуля?.. Возможно. Однако слишком уж как-то примитивно они тормозили свое развитие, экономически выгоднее и разумнее было бы отделять переизбыток населения по принципу пчелиного роя, и пусть себе строят и живут, используя роевую силу.

Ан нет, упорно отчуждались от прошлого, предавая огню, и, очищенные им, входили в будущее.

Американские археологи, впервые оказавшись в Аркаиме, дивились всем этим чудачествам, ходили потрясенные невиданным технологическим уровнем металлургии, методами строительства крепостей и домов, соглашаясь: мол, да, это особая культура, выпадающая из всех представлений и закономерностей развития. Благодаря этому открытию придется пересматривать, переписывать историю человечества, переносить колыбель цивилизации в Южно- Уральские степи… Но мы никогда и ни за что не позволим, чтобы это случилось, потому как нас, американцев, вполне устраивает версия уже существующей истории. И приложим все силы, чтобы размыть любую позитивную информацию об Аркаиме.

Думаете, наша Академия наук послала достойный «ответ Чемберлену»? Нет, только проглотила сию горькую пилюлю и дружно зааплодировала: это сколько научных работ надо признавать ошибочными! Сколько кумиров свергнуть! Переписывать учебники, переучивать учителей в школах!..

Послушав американцев, она, Академия, вставила свои соломины и продолжила дружно надувать пузырь мировой истории.

Кто им, миром, правит, тот и заказывает прошлое.

Археолог Константин Быструшкин, все последние десятилетия рывший культурные пласты на территории «страны городов», сопоставил схему объектов Аркаима с картой звездного неба, и деревянный кольцевой город в степи полностью совпал с созвездиями — все, до последнего лабиринтного закоулка, имело зеркальное отображение на небесах! Вернее, небеса отразились на Земле. И тогда он предположил, что аркаимцы вовсе не чудили — чудотворствовали, часто меняя местожительство. Таким образом они добывали энергию времени из необъятной вселенной. И когда время, отпущенное космосом, иссякло, преспокойно и привычно собрали вещички, запалили очередную крепость и перебрались на новые места. В том числе и на Пелопоннес, где ни с того, ни с сего вдруг началось бурное развитие культуры, ремесел и общественного устройства.

А профессор Геннадий Зданович, и доныне по всему лету сидящий в стенных раскопах, открытым текстом сказал, что Аркаим всецело принадлежит арийской культуре, которая здесь, на территории Челябинской области, в эпоху бронзы завершала уникальный период бесписьменной цивилизации. Той самой, где образовательным был язык, а письменность возникла вовсе не от стремительно растущего ума — деградации привычного образа жизни и познания мира. Возможно, связанных с переселением.

Как совмещается письменность и славянский язык, речь пойдет уже на следующем уроке, а пока совет: если вы случайно окажетесь в Академии наук, не произносите вслух эти две вышеуказанные фамилии. И не говорите об одном в присутствии другого: ну, что делать, вот так

устроена наша жизнь! А я люблю их обоих — за русскую дерзость и огонь мысли, вздутый в аркаимских плавильных печах.

Лучше подумайте в академических стенах над вопросами домашнего задания. Чудь — это имя племени? Или название одной из древнейших профессий — добывать ЧУ?